А это окажется какой-нибудь невиданной, неслыханной низостью, мерзостью, и по дискотеке пронесется ропот изумления: как, уж не обманывают ли нас глаза? Но это - секунда, тут же последует быстрая расправа, как над тем нахалом, и вышвырнут его с дискотеки, и все будут возмущены до глубины души, все, от хулиганистых типов, которые в самом разгаре дискотечного веселья чутко прислушиваются, не нарушена ли где справедливость, до какой-нибудь старой доброй воспитательницы, котора после очередной драки объясняет всем, что кулаками ничего не докажешь, но в этом случае... ну уж с такими-то! И она разведет руками - такого не видала. Все от него отвернутся, и останется он как перст один, с побитой рожей, и, главное, все так и будут убеждены, что правильно ему набили рожу - а как еще с такими! - и никому он не объяснит, что не со зла это сделал, а просто не знал, ну не знал! Но никто, разумеется, не поверит, что таких вещей можно не знать.
Он сидел в оцепенении, иногда переводя взгляд с одного носка ботинка на другой. Потом встал и пошел. Он направлялся к дому, то есть намеревался пойти к остановке, сесть на автобус и поехать домой, и вдруг с удивлением понял, что весь его поход в поликлинику занял не так уж много времени и он вполне успевает к четвертому уроку, а ему почему-то казалось, что со школой на сегодня покончено. Он остановился, раздумывая о том, что сейчас пойдет в школу, к своим одноклассникам, им всем, конечно, будет очень любопытно узнать, что это такое с ним приключилось, потом классная придет выяснить причину его отсутствия. Первый раз он не смог скрыть, что происходит с ним, и сорвался, обнаружился. И нехорошо стало на душе. Он чувствовал, что если обнаружился один раз, то второй раз обнаружиться будет уже легче, третий раз - еще легче и так далее, а в результате... Все узнают, что он ПРИДУРОК. Он затряс головой - ничего, ничего, один раз ничего не значит. Он часто болеет, и никто толком не знает, что у него за болезни, скажет им, что давление подскочило, голова закружилась, у него такое бывает, а так ничего, мол, ерунда. Один раз можно. Он вспомнил про прыщик и тут же почувствовал такую злость к себе, что даже фыркнул: надо же было такое устроить - из-за какой-то дряни! Он уже искренне не понимал, как с ним могло такое произойти. Однако уже как-то незаметно для себя твердо настроился идти домой, и сейчас ему совершенно не хотелось видеть своих одноклассников. Он решил, что остальные три урока погоды не делают, можно придумать, что сказать завтра классной, она ему поверит, потому что никогда уроков не прогуливал, тем более она знает про его болезненность, так что все будет нормально. Все же он решил идти не к ближайшей остановке, которую видно из окон школы, а к следующей.
Он открыл дверь, вошел, брякнул ключ на обычное место в прихожей, с усилием стащил с себя ботинки, толком их не расшнуровав, заглянул в свою комнату и, не снимая куртки, пошел в родительскую комнату, по пути обернулся на кухню - все это для того, чтобы выяснить, есть кто-нибудь дома или нет; никого не было, потом на всякий случай заглянул в туалет и в ванную. Никого не было. Ну и слава богу. Это старая его привычка. Без родителей как-то вольготнее. Он вернулся в прихожую, повесил куртку, втащил в свою комнату школьную сумку и повалился на диван. Когда он переступал порог родного дома после школы, силы совершенно оставляли его. Он лежал, было противно сделать движение, а лежать в школьной форме было тоже противно, потому что мать много раз ему говорила, чтобы не валялся на диване в школьной форме, от этого она мнется, поэтому когда он валялся, то всегда испытывал дискомфорт, хотя и не думал ни о какой школьной форме. Сквозь тоскливое отупение, в которое он был погружен, иногда проглядывала мысль о горе немытой посуды в раковине, которую придется мыть, и эта гора представлялась прямо-таки непреодолимым препятствием для всей дальнейшей жизни, вставать тем более не хотелось, и он все лежал, лежал. А еще домашнее задание надо делать - дальше лучше не заглядывать... Обычно, когда получалось так, что он приходил из школы пораньше, то испытывал подъем настроения, даже какое-то чувство праздничности, но теперь оно было нейтрализовано не совсем обычным способом, каким он очутился дома пораньше. Но все равно- когда он приходил домой, сразу же забывал первую половину дня, что бы там ни происходило, правда, происходило там, как правило, одно и то же, с редкими и незначительными вариациями, и сегодняшнее приключение оказалось не таким уж значительным, чтобы помнить о нем весь день; и когда он впервые после раннего утра видел обои родного дома, на свое место заступало обычное состояние, в котором находился вторую половину дня - а ее он проводил дома, за редчайшим исключением, состояние тоскливой, неприкаянной скуки, иногда сменяющееся нейтрально окрашенным оцепенением. И неизвестно, что должно произойти, чтобы это домашнее состояние хоть как-то видоизменилось. Кстати, в школе есть хотя бы какая-то суета, какое-то занятие, и, сидя на уроке, знаешь, чего ждать - чтобы урок кончился. Сейчас ему ждать было нечего.
Но он все-таки встал и медленно переоделся и повесил школьную форму на вешалку, а вешалку в шкаф. Потом пошел на кухню, кое-как прибрал свинство на столе, поставил гретьс обед. И вымыть посуду оказалось не так уж страшно, сначала он, правда, довольно брезгливо к ней прикасался, а потом как-то забылся, машинально что-то тер, отчищал, ставил на место, и это было все-таки развлечение. А потом было даже приятно смотреть на чистый стол, на чистую раковину.
Где-то через полчаса он подумал, что надо бы взяться за уроки. Он опять лежал на диване, погрузившись в прострацию, на этот раз уже в одежде, в которой полагается ходить дома, поэтому дискомфорта не чувствовал. И как-то так получилось, что, подумав об уроках, он сразу же встал и пошел к столу, где валялась школьная сумка. Если бы после мысли об уроках он хоть немного замешкался, то еще долго провалялся бы, собираясь с силами. Но на этот раз он встал сразу. Несколько раз перебрал все учебники в сумке, искал там учебник физики, почему-то он решил делать физику; не нашел, полез за ним в письменный стол, внезапно вспомнил про химию, опять начал рыться в сумке, долго не мог найти свою тетрадь по химии, потому что тетрадей было много и все они были одинаковые, тусклые, унылые, наконец нашел, а тетрадь почти отличницы нашел сразу, она выглядела очень чистенькой, свеженькой посреди его унылых. Вдруг подумал, а зачем ему тетрадь по химии, он же новую собирался завести, зря, черт возьми, искал, опять полез в стол, долго пришлось там прорыться, прежде чем вытащил оттуда чистую тетрадь. Сдул с нее пыль и положил рядом с тетрадью почти отличницы. Хотел было начать переписывать, да вдруг оказалось, что ручку забыл вытащить из сумки, так что опять придется в ней рыться, а она там на самом дне, среди нескольких других, исписанных или сломанных, поэтому порыться придется основательно. На это его уже не хватило. Надо еще посидеть, набраться новых сил. А на что его хватило, так это на то, чтобы бессознательно перелистывать тетрадь почти отличницы. Он листал ее, и мысли сами собой проплывали в голове. С почти отличницей он сидел в первом классе за одной партой, он как сейчас помнил ее старательно наклоненный чистый выпуклый лобик, тогда она была совсем отличницей, и ее всем ставили в пример по чистописанию, она от души ябедничала и во время контрольных полузакрывала свою тетрадь, чтобы он не списывал, выставив локоть в его сторону и иногда броса на него опасливые взгляды, прикрывая при этом тетрадь посильнее. Но он уже тогда не списывал. Он бы и в садике не списывал, только там нечего было списывать. Теперь у почти отличницы вечные скандалы с учителями насчет накрашенных губ, часто вызывали родителей в школу за хамское поведение, с какими-то курсантами ее видели, в общем, она очень современная девица и, судя по всему, понятия не имеет, что она была когда-то отличницей с чистым выпуклым лобиком. Он это помнит, а она нет. И непонятно ему, как это, зная про себя, что была усердной отличницей, быть в то же время современной девицей. Он бы уж никогда не посмел, так как с самого начала нес на себе печать собственного тусклого и безрадостного я и не верил, что может быть кем-то другим, а не тем, кем он был сейчас и был всегда; точнее, все, что до соприкосновения с ним, может быть, и было чем-то ярким, значительным, после этого соприкосновения превращалось в дрянь, в сор вроде крошек в давно уже пустой коробке из-под печенья. Ничего не могло выстоять. Эта уверенность сидела где-то на самом его дне. А сейчас даже рассеянные воспоминания о почти отличнице уже не посещали его, глаза блуждали сами по себе по поверхности стола, а его самого как будто бы и совсем не было. Неизвестно, сколько это тянулось. Однако какие-то мысли все-таки продолжали варитьс в нем, внезапно он понял, словно наткнувшись на что-то, что завтра будет опрос по литературе. Вот что действительно надо учить! Он испуганно встрепенулся, как бывает, когда засыпаешь и вдруг кто-то трогает за плечо. Слава богу, учебник литературы на столе, не надо никуда больше лазить. Биографию надо было выучить. После некоторого перелистывания нашел ее в учебнике и начал читать. И, не отвлекаясь, прочел подряд всю биографию, целых три страницы. И потом опять погрузился в прострацию. Он был отравлен скукой.
Он все еще сидел за столом, когда вдруг появилась мысль об одном классном ЧП. Появилась и опять исчезла. Но ненадолго. Своим появлением она как будто намекала ему на что-то. И он уже не мог ее отпустить, хотя еще и не знал, на что она намекает. Он, еще довольно равнодушно, начал припоминать то, что знал о ЧП. Двое из его класса объелись таблеток, он сразу вспомнил название - димедрол, и пришли на дискотеку, там вели себя настолько экстравагантно, что обратили на себя внимание учителей, которые там как бы дежурили. Тут же началось расследование. Сначала учителя думали, что те пьяные, по сто раз заставляли их дыхнуть, но никакого запаха учуять не смогли. Потом какой-то догадливый учитель вспомнил о таблетках, что-то он где-то слышал или читал. Те отпирались, но они буквально еле ворочали языком, даже трудно было просто открыть рот, а когда открывали, то несли какой-то бред, и зрачки у них были во весь глаз. Их потом прорабатывали на классном часе, вызывали родителей и т. д. Сначала он слышал эту историю в учительском изложении, а потом и от них самих - в классе ЧП подробно и оживленно обсуждалось. Что больше всего его заинтересовало, так это глюки галлюцинации, он никогда не мог понять: как же этого может не быть, если я это вижу? Те еще сказали, что свалились из-за собственной глупости: вполне можно держать себя прилично, если постараться, и надо было просто не светиться по сто раз перед учителями. И еще они сказали, что димедрол - это вполне бытовое лекарство, часто используется как снотворное и его запросто можно найти в домашней аптечке, что они и сделали.
И тут он понял, на что ему намекала мысль о ЧП. Сейчас он может встать, пойти в ту комнату, вытащить коробку, где мать хранила таблетки, и попытаться найти димедрол. Его как ожгло. И он уже знал, что сделает это. Он вдруг вспомнил, как классе во втором оставался дома с температурой 37,2 - это, наверное, были лучшие из отрывков его жизни, - ждал, томясь, когда отец уйдет на работу, а когда тот уходил, шел в ту комнату и из специального места, куда мать прятала сигареты для гостей - никто из родителей не курил, - извлекал пачку сигарет, брал из нее одну сигарету, пачку клал ровно на то же место, а сигарету выкуривал в туалете, сгорбившись, сидя на унитазе. И это было и жутко, и упоительно. Воспоминание только прибавило ему решительности. Черт побери, были когда-то и мы рысаками! Сейчас он чувствовал себя молодым, свежим, полным сил - хозяином своей судьбы. Если ты идешь на запрет - значит, ты хозяин. Его слегка трясло, и сердце отдавалось во всем теле, но вместе с тем какая-то торжественность воцарилась на душе, как будто он шел на славный подвиг; он двинулся в родительскую комнату. Коробка с таблетками оказалась в точности там, где он и ожидал ее найти, и на мгновение почувствовал благодарность к матери за то, что все у нее в доме находится в таком порядке, у него самого небось пришлось бы два часа рыться. Дойти до дивана, чтобы присесть, не хватало терпенья, он поставил коробку на стол и принялся разбирать, как старые документы, шелестящие упаковки. Делал это слегка замедленно, сдерживая себя, изучая упаковки дольше чем надо, для того чтобы убедиться, что это не димедрол, он как будто желал растянуть развлечение и даже сам не знал, чего ему хочется больше - найти или не найти. Названия по большей части незнакомые, видно только, что это название таблеток. Димедрола все не видно. Вдруг понял, что скорее всего не найдет здесь димедрол - в самом деле, с какой стати? - так что зря это все было: и дрожь, и сердцебиение, и торжественность на душе; и сразу же разочарование, но вместе с тем и облегчение, и непонятно, что из них почувствовал раньше. Все-таки надо досмотреть коробку до конца, уже вполне шустро он выкладывал упаковки из коробки, вот на самом дне остались какие-то, из какой-то обойной бумаги, напоминавшей о какой-то нездешней, где-то давно подсмотренной убогой жизни. Он прочитал название, и что-то вспыхнуло в голове, не сразу поверилось, но нет, все правильно: на коробке, которую он держал в руках, было написано: димедрол. Таким образом, он узнал, как пишется это слово, оно, оказывается, не содержало в себе имени Демид. Всего упаковок было три. А теперь будет две. Скорее всего никто ничего не заметит, упаковки, судя по их виду, лежат нетронутые уже лет тридцать. Да, а этот таблеточный хлам надо аккуратненько сложить назад, что он и сделал очень методично, а после этого пошел с димедролом на кухню. Когда-то у него здорово получалось глотать таблетки без воды, слава богу, практика была, и сейчас решил воспользоваться своим искусством, но вдруг подумал: а зачем, ведь вода же есть. Наполнил чашку водой из-под крана, поставил на стол, димедрол положил рядом. Вода в чашке мутно-белая, надо подождать, пока отстоится, а то пить противно. Он был сосредоточен и слегка заторможен в движениях, желая избежать хотя бы внешних признаков волнения, и это помогало: он и внутренне был достаточно спокоен. Ну все, вода посветлела, теперь можно. Он присел на краешек стула, боком к столу, со слегка утрированной небрежностью, как будто желая дать понять кому-то, что ничего особенного не происходит, и принялся выколупывать таблетки. С первой провозился довольно долго. На вкус она оказалась очень горькой, едкой, с оттенком какой-то тошнотворной солености, впрочем, как следует он не стал пробовать, а сразу запил ее водой. Выковыривать таблетки из упаковки в больницах не учили, приносили уже выковырянные. Со второй таблеткой обошелся слишком грубо, и она раскрошилась в его пальцах, она и так была ветхая, как какая-нибудь археологическая находка. Однако зр это сделал, он это понял, когда закинул крошево в рот, рот сразу заполнился жгучей горько-соленой гадостью, он залпом выпил чашку воды, но мерзостный привкус во рту все равно остался, особенно на гортани. Третью таблетку выковырял неожиданно ловко, на ней он понял, как это делается - очень просто, и без всякого труда выковырял все остальные, а всего в упаковке было десять таблеток. Он собрал их в жменю и зашвырнул в рот, и в два судорожных глотка они все были там, вода хорошо помогала. Ну все. Он встал. Сердце стукало сильно, хотя и не часто. Что ему сейчас делать, он не знал, сразу галлюцинаций ждать бессмысленно, сначала должно подействовать. Собственно, что делать, когда появятся галлюцинации, тоже не ясно, - просто сидеть и смотреть на них? - но пока это была довольно смутная перспектива. И он подумал: а вдруг помрешь?- и почувствовал мгновенный испуг, который, похоже, давно уже был наготове, но, вмиг собравшись, сразу же убрал эту мысль, как-то сознавая, что сделано что-то слишком серьезное, чтобы позволить себе тешить собственную дурь. Он неясно подозревал, что его прыщичные переживания были, как это ни парадоксально, отчасти его собственным капризом, а не объективной, так сказать, реальностью. Сейчас же не до этого. Тем более, как рассказывали те двое, попавшиеся на димедроле, один их общий знакомый съел две пачки - и ничего, живехонек. И он отправился бродить по комнате сложными траекториями. Забрел в комнату родителей, зачем-то брал книги с отцовского стола, вертел их в руках и клал на место, механически разглядывал тысячу раз виденные фотографии под стеклом на столе, как-то раз у него в руках очутился отцовский блокнот с телефонами, и он довольно долго читал его подряд, одну незнакомую фамилию за другой. Слонялся по своей комнате, подошел к столу, где все еще лежала тетрадь почти отличницы, и не сразу понял, что она здесь делает и вообще зачем она нужна.
1 2 3 4 5
Он сидел в оцепенении, иногда переводя взгляд с одного носка ботинка на другой. Потом встал и пошел. Он направлялся к дому, то есть намеревался пойти к остановке, сесть на автобус и поехать домой, и вдруг с удивлением понял, что весь его поход в поликлинику занял не так уж много времени и он вполне успевает к четвертому уроку, а ему почему-то казалось, что со школой на сегодня покончено. Он остановился, раздумывая о том, что сейчас пойдет в школу, к своим одноклассникам, им всем, конечно, будет очень любопытно узнать, что это такое с ним приключилось, потом классная придет выяснить причину его отсутствия. Первый раз он не смог скрыть, что происходит с ним, и сорвался, обнаружился. И нехорошо стало на душе. Он чувствовал, что если обнаружился один раз, то второй раз обнаружиться будет уже легче, третий раз - еще легче и так далее, а в результате... Все узнают, что он ПРИДУРОК. Он затряс головой - ничего, ничего, один раз ничего не значит. Он часто болеет, и никто толком не знает, что у него за болезни, скажет им, что давление подскочило, голова закружилась, у него такое бывает, а так ничего, мол, ерунда. Один раз можно. Он вспомнил про прыщик и тут же почувствовал такую злость к себе, что даже фыркнул: надо же было такое устроить - из-за какой-то дряни! Он уже искренне не понимал, как с ним могло такое произойти. Однако уже как-то незаметно для себя твердо настроился идти домой, и сейчас ему совершенно не хотелось видеть своих одноклассников. Он решил, что остальные три урока погоды не делают, можно придумать, что сказать завтра классной, она ему поверит, потому что никогда уроков не прогуливал, тем более она знает про его болезненность, так что все будет нормально. Все же он решил идти не к ближайшей остановке, которую видно из окон школы, а к следующей.
Он открыл дверь, вошел, брякнул ключ на обычное место в прихожей, с усилием стащил с себя ботинки, толком их не расшнуровав, заглянул в свою комнату и, не снимая куртки, пошел в родительскую комнату, по пути обернулся на кухню - все это для того, чтобы выяснить, есть кто-нибудь дома или нет; никого не было, потом на всякий случай заглянул в туалет и в ванную. Никого не было. Ну и слава богу. Это старая его привычка. Без родителей как-то вольготнее. Он вернулся в прихожую, повесил куртку, втащил в свою комнату школьную сумку и повалился на диван. Когда он переступал порог родного дома после школы, силы совершенно оставляли его. Он лежал, было противно сделать движение, а лежать в школьной форме было тоже противно, потому что мать много раз ему говорила, чтобы не валялся на диване в школьной форме, от этого она мнется, поэтому когда он валялся, то всегда испытывал дискомфорт, хотя и не думал ни о какой школьной форме. Сквозь тоскливое отупение, в которое он был погружен, иногда проглядывала мысль о горе немытой посуды в раковине, которую придется мыть, и эта гора представлялась прямо-таки непреодолимым препятствием для всей дальнейшей жизни, вставать тем более не хотелось, и он все лежал, лежал. А еще домашнее задание надо делать - дальше лучше не заглядывать... Обычно, когда получалось так, что он приходил из школы пораньше, то испытывал подъем настроения, даже какое-то чувство праздничности, но теперь оно было нейтрализовано не совсем обычным способом, каким он очутился дома пораньше. Но все равно- когда он приходил домой, сразу же забывал первую половину дня, что бы там ни происходило, правда, происходило там, как правило, одно и то же, с редкими и незначительными вариациями, и сегодняшнее приключение оказалось не таким уж значительным, чтобы помнить о нем весь день; и когда он впервые после раннего утра видел обои родного дома, на свое место заступало обычное состояние, в котором находился вторую половину дня - а ее он проводил дома, за редчайшим исключением, состояние тоскливой, неприкаянной скуки, иногда сменяющееся нейтрально окрашенным оцепенением. И неизвестно, что должно произойти, чтобы это домашнее состояние хоть как-то видоизменилось. Кстати, в школе есть хотя бы какая-то суета, какое-то занятие, и, сидя на уроке, знаешь, чего ждать - чтобы урок кончился. Сейчас ему ждать было нечего.
Но он все-таки встал и медленно переоделся и повесил школьную форму на вешалку, а вешалку в шкаф. Потом пошел на кухню, кое-как прибрал свинство на столе, поставил гретьс обед. И вымыть посуду оказалось не так уж страшно, сначала он, правда, довольно брезгливо к ней прикасался, а потом как-то забылся, машинально что-то тер, отчищал, ставил на место, и это было все-таки развлечение. А потом было даже приятно смотреть на чистый стол, на чистую раковину.
Где-то через полчаса он подумал, что надо бы взяться за уроки. Он опять лежал на диване, погрузившись в прострацию, на этот раз уже в одежде, в которой полагается ходить дома, поэтому дискомфорта не чувствовал. И как-то так получилось, что, подумав об уроках, он сразу же встал и пошел к столу, где валялась школьная сумка. Если бы после мысли об уроках он хоть немного замешкался, то еще долго провалялся бы, собираясь с силами. Но на этот раз он встал сразу. Несколько раз перебрал все учебники в сумке, искал там учебник физики, почему-то он решил делать физику; не нашел, полез за ним в письменный стол, внезапно вспомнил про химию, опять начал рыться в сумке, долго не мог найти свою тетрадь по химии, потому что тетрадей было много и все они были одинаковые, тусклые, унылые, наконец нашел, а тетрадь почти отличницы нашел сразу, она выглядела очень чистенькой, свеженькой посреди его унылых. Вдруг подумал, а зачем ему тетрадь по химии, он же новую собирался завести, зря, черт возьми, искал, опять полез в стол, долго пришлось там прорыться, прежде чем вытащил оттуда чистую тетрадь. Сдул с нее пыль и положил рядом с тетрадью почти отличницы. Хотел было начать переписывать, да вдруг оказалось, что ручку забыл вытащить из сумки, так что опять придется в ней рыться, а она там на самом дне, среди нескольких других, исписанных или сломанных, поэтому порыться придется основательно. На это его уже не хватило. Надо еще посидеть, набраться новых сил. А на что его хватило, так это на то, чтобы бессознательно перелистывать тетрадь почти отличницы. Он листал ее, и мысли сами собой проплывали в голове. С почти отличницей он сидел в первом классе за одной партой, он как сейчас помнил ее старательно наклоненный чистый выпуклый лобик, тогда она была совсем отличницей, и ее всем ставили в пример по чистописанию, она от души ябедничала и во время контрольных полузакрывала свою тетрадь, чтобы он не списывал, выставив локоть в его сторону и иногда броса на него опасливые взгляды, прикрывая при этом тетрадь посильнее. Но он уже тогда не списывал. Он бы и в садике не списывал, только там нечего было списывать. Теперь у почти отличницы вечные скандалы с учителями насчет накрашенных губ, часто вызывали родителей в школу за хамское поведение, с какими-то курсантами ее видели, в общем, она очень современная девица и, судя по всему, понятия не имеет, что она была когда-то отличницей с чистым выпуклым лобиком. Он это помнит, а она нет. И непонятно ему, как это, зная про себя, что была усердной отличницей, быть в то же время современной девицей. Он бы уж никогда не посмел, так как с самого начала нес на себе печать собственного тусклого и безрадостного я и не верил, что может быть кем-то другим, а не тем, кем он был сейчас и был всегда; точнее, все, что до соприкосновения с ним, может быть, и было чем-то ярким, значительным, после этого соприкосновения превращалось в дрянь, в сор вроде крошек в давно уже пустой коробке из-под печенья. Ничего не могло выстоять. Эта уверенность сидела где-то на самом его дне. А сейчас даже рассеянные воспоминания о почти отличнице уже не посещали его, глаза блуждали сами по себе по поверхности стола, а его самого как будто бы и совсем не было. Неизвестно, сколько это тянулось. Однако какие-то мысли все-таки продолжали варитьс в нем, внезапно он понял, словно наткнувшись на что-то, что завтра будет опрос по литературе. Вот что действительно надо учить! Он испуганно встрепенулся, как бывает, когда засыпаешь и вдруг кто-то трогает за плечо. Слава богу, учебник литературы на столе, не надо никуда больше лазить. Биографию надо было выучить. После некоторого перелистывания нашел ее в учебнике и начал читать. И, не отвлекаясь, прочел подряд всю биографию, целых три страницы. И потом опять погрузился в прострацию. Он был отравлен скукой.
Он все еще сидел за столом, когда вдруг появилась мысль об одном классном ЧП. Появилась и опять исчезла. Но ненадолго. Своим появлением она как будто намекала ему на что-то. И он уже не мог ее отпустить, хотя еще и не знал, на что она намекает. Он, еще довольно равнодушно, начал припоминать то, что знал о ЧП. Двое из его класса объелись таблеток, он сразу вспомнил название - димедрол, и пришли на дискотеку, там вели себя настолько экстравагантно, что обратили на себя внимание учителей, которые там как бы дежурили. Тут же началось расследование. Сначала учителя думали, что те пьяные, по сто раз заставляли их дыхнуть, но никакого запаха учуять не смогли. Потом какой-то догадливый учитель вспомнил о таблетках, что-то он где-то слышал или читал. Те отпирались, но они буквально еле ворочали языком, даже трудно было просто открыть рот, а когда открывали, то несли какой-то бред, и зрачки у них были во весь глаз. Их потом прорабатывали на классном часе, вызывали родителей и т. д. Сначала он слышал эту историю в учительском изложении, а потом и от них самих - в классе ЧП подробно и оживленно обсуждалось. Что больше всего его заинтересовало, так это глюки галлюцинации, он никогда не мог понять: как же этого может не быть, если я это вижу? Те еще сказали, что свалились из-за собственной глупости: вполне можно держать себя прилично, если постараться, и надо было просто не светиться по сто раз перед учителями. И еще они сказали, что димедрол - это вполне бытовое лекарство, часто используется как снотворное и его запросто можно найти в домашней аптечке, что они и сделали.
И тут он понял, на что ему намекала мысль о ЧП. Сейчас он может встать, пойти в ту комнату, вытащить коробку, где мать хранила таблетки, и попытаться найти димедрол. Его как ожгло. И он уже знал, что сделает это. Он вдруг вспомнил, как классе во втором оставался дома с температурой 37,2 - это, наверное, были лучшие из отрывков его жизни, - ждал, томясь, когда отец уйдет на работу, а когда тот уходил, шел в ту комнату и из специального места, куда мать прятала сигареты для гостей - никто из родителей не курил, - извлекал пачку сигарет, брал из нее одну сигарету, пачку клал ровно на то же место, а сигарету выкуривал в туалете, сгорбившись, сидя на унитазе. И это было и жутко, и упоительно. Воспоминание только прибавило ему решительности. Черт побери, были когда-то и мы рысаками! Сейчас он чувствовал себя молодым, свежим, полным сил - хозяином своей судьбы. Если ты идешь на запрет - значит, ты хозяин. Его слегка трясло, и сердце отдавалось во всем теле, но вместе с тем какая-то торжественность воцарилась на душе, как будто он шел на славный подвиг; он двинулся в родительскую комнату. Коробка с таблетками оказалась в точности там, где он и ожидал ее найти, и на мгновение почувствовал благодарность к матери за то, что все у нее в доме находится в таком порядке, у него самого небось пришлось бы два часа рыться. Дойти до дивана, чтобы присесть, не хватало терпенья, он поставил коробку на стол и принялся разбирать, как старые документы, шелестящие упаковки. Делал это слегка замедленно, сдерживая себя, изучая упаковки дольше чем надо, для того чтобы убедиться, что это не димедрол, он как будто желал растянуть развлечение и даже сам не знал, чего ему хочется больше - найти или не найти. Названия по большей части незнакомые, видно только, что это название таблеток. Димедрола все не видно. Вдруг понял, что скорее всего не найдет здесь димедрол - в самом деле, с какой стати? - так что зря это все было: и дрожь, и сердцебиение, и торжественность на душе; и сразу же разочарование, но вместе с тем и облегчение, и непонятно, что из них почувствовал раньше. Все-таки надо досмотреть коробку до конца, уже вполне шустро он выкладывал упаковки из коробки, вот на самом дне остались какие-то, из какой-то обойной бумаги, напоминавшей о какой-то нездешней, где-то давно подсмотренной убогой жизни. Он прочитал название, и что-то вспыхнуло в голове, не сразу поверилось, но нет, все правильно: на коробке, которую он держал в руках, было написано: димедрол. Таким образом, он узнал, как пишется это слово, оно, оказывается, не содержало в себе имени Демид. Всего упаковок было три. А теперь будет две. Скорее всего никто ничего не заметит, упаковки, судя по их виду, лежат нетронутые уже лет тридцать. Да, а этот таблеточный хлам надо аккуратненько сложить назад, что он и сделал очень методично, а после этого пошел с димедролом на кухню. Когда-то у него здорово получалось глотать таблетки без воды, слава богу, практика была, и сейчас решил воспользоваться своим искусством, но вдруг подумал: а зачем, ведь вода же есть. Наполнил чашку водой из-под крана, поставил на стол, димедрол положил рядом. Вода в чашке мутно-белая, надо подождать, пока отстоится, а то пить противно. Он был сосредоточен и слегка заторможен в движениях, желая избежать хотя бы внешних признаков волнения, и это помогало: он и внутренне был достаточно спокоен. Ну все, вода посветлела, теперь можно. Он присел на краешек стула, боком к столу, со слегка утрированной небрежностью, как будто желая дать понять кому-то, что ничего особенного не происходит, и принялся выколупывать таблетки. С первой провозился довольно долго. На вкус она оказалась очень горькой, едкой, с оттенком какой-то тошнотворной солености, впрочем, как следует он не стал пробовать, а сразу запил ее водой. Выковыривать таблетки из упаковки в больницах не учили, приносили уже выковырянные. Со второй таблеткой обошелся слишком грубо, и она раскрошилась в его пальцах, она и так была ветхая, как какая-нибудь археологическая находка. Однако зр это сделал, он это понял, когда закинул крошево в рот, рот сразу заполнился жгучей горько-соленой гадостью, он залпом выпил чашку воды, но мерзостный привкус во рту все равно остался, особенно на гортани. Третью таблетку выковырял неожиданно ловко, на ней он понял, как это делается - очень просто, и без всякого труда выковырял все остальные, а всего в упаковке было десять таблеток. Он собрал их в жменю и зашвырнул в рот, и в два судорожных глотка они все были там, вода хорошо помогала. Ну все. Он встал. Сердце стукало сильно, хотя и не часто. Что ему сейчас делать, он не знал, сразу галлюцинаций ждать бессмысленно, сначала должно подействовать. Собственно, что делать, когда появятся галлюцинации, тоже не ясно, - просто сидеть и смотреть на них? - но пока это была довольно смутная перспектива. И он подумал: а вдруг помрешь?- и почувствовал мгновенный испуг, который, похоже, давно уже был наготове, но, вмиг собравшись, сразу же убрал эту мысль, как-то сознавая, что сделано что-то слишком серьезное, чтобы позволить себе тешить собственную дурь. Он неясно подозревал, что его прыщичные переживания были, как это ни парадоксально, отчасти его собственным капризом, а не объективной, так сказать, реальностью. Сейчас же не до этого. Тем более, как рассказывали те двое, попавшиеся на димедроле, один их общий знакомый съел две пачки - и ничего, живехонек. И он отправился бродить по комнате сложными траекториями. Забрел в комнату родителей, зачем-то брал книги с отцовского стола, вертел их в руках и клал на место, механически разглядывал тысячу раз виденные фотографии под стеклом на столе, как-то раз у него в руках очутился отцовский блокнот с телефонами, и он довольно долго читал его подряд, одну незнакомую фамилию за другой. Слонялся по своей комнате, подошел к столу, где все еще лежала тетрадь почти отличницы, и не сразу понял, что она здесь делает и вообще зачем она нужна.
1 2 3 4 5