На телеэкране нервные кадры пламени, дыма, пожарных и толпы зевак перемежались рекламой хлопьев и чизбургеров. Донна отодвинулась, и Джефф уставился в телеэкран.
– Там сказали, сколько убитых? – Можно подумать, Донна спрашивала про прогноз погоды.
Джефф не повернулся к ней, только еще сильнее вперился в экран.
– Безумие какое-то. Пока восемь.
– Не может быть. Прямо вот тут? Чудовищно.
– Ага.
Донна встала, разобрала одежду, нашла свои блядские трусики. Натянула их и улыбнулась Джеффу.
– Ты очень классный, знаешь? – Она толкнула его обратно на кровать, быстро и крепко поцеловала, а потом слезла с него и отошла.
Джефф закрыл глаза, он слушал шорохи – Донна одевалась. Завеса непонимания накрыла его. Цвета плавали перед закрытыми глазами. Ему не нравилась эта комната, не нравилось то, что показывали по телевизору, и не нравилась Донна. Сладость ее тела была просто глянцевой плоской картинкой. Не хватало только кнопок – прикрепить ее к стене. Он сам удивился, представив себе, как он ее бьет.
Донна крутилась перед зеркалом.
– Милый, мне пора. Рой там волнуется.
Джефф сидел с закрытыми глазами. Донна приняла его угрюмость за опьянение.
– Только, знаешь, эта комната записана на мою кредитку. Так что ты тоже должен сейчас уйти. Да, милый?
– Почему? Ты ведь уже заплатила.
– Ну, понимаешь, а если ты тут все разгромишь? Мне придется оплачивать убытки.
– На кой мне это нужно?
Донна стояла перед ним – вялым, развалившимся на кровати.
– Посмотри на меня, милый, а?
Джефф открыл глаза – и вот, пожалуйста: Донна, собранная, точно такая же, как в баре. Вспыхнули и исчезли непристойные мысли. Больше ничего не произойдет. Он выполнил свою функцию, и теперь она идет на стоянку. Все их валентности были заполнены.
– Вдруг ты решишь выпить все из мини-бара? – Донна знала, как вести допрос. У нее была богатая практика с Роем-младшим.
– Я уже достаточно выпил.
Донна подняла с пола разломленную шоколадку и кинула ее в мусорное ведро под столом.
– Я просто говорю – чего тебе здесь делать? Телик смотреть?
– Не знаю, тут, типа, хорошо.
– Может, спустишься в бар и снимешь еще какую-нибудь невинную барышню, а?
Джефф тупо посмотрел на Донну.
– Чего?
Куда делось его чувство юмора? Чего-то она в нем не понимала, и от этого казалось, что он ее переиграл.
– Ну, в общем, надо бежать. Дашь свой телефон?
– Да ладно. Совсем ни к чему звонить.
– Но мне было так хорошо!
– Мы наверняка еще пересечемся. А может, и нет.
– Ага.
Донна подошла к Джеффу и погладила его по голове. Наклонилась, поцеловала его.
– Ты гадкий, гадкий. Я завтра ходить не смогу. – Донна увидела, как лицо Джеффа вспыхнуло, точно так же, как вспыхнуло лицо Роя, когда он в тот раз швырнул ее фен. – Ладно, я пошла. Целую.
Джефф услышал, как открылась и закрылась дверь. Он остался в одиночестве – с телевизором, окном и мини-баром. Поднялся с кровати сам, поднял с пола халат Донны, продел руки в рукава. Ткань еле уловимо пахла Донной.
В халате, все еще под кайфом, Джефф просидел десять минут. Потом побрел в ярко освещенную ванную с неумолчно жужжащей вытяжкой и коллекцией бутылочек: лосьон, шампунь, кондиционер. Бесплатная шапочка для душа. Вскрытая упаковка с мылом – пре-и посткоитальная гигиена Донны. Он услышал, как за стенкой, в коридоре, прогромыхала тележка горничной, звякнули стаканы. Потом тишина.
Джефф вернулся в комнату, и тут его обеспокоили картины на стене. Он дотронулся до одной литографии в рамочке и выяснил, что она привинчена к стене. Да неужели они кому-нибудь нужны – на память об этой меблированной клетке? Он уцепился за верхний край картины, как следует дернул и оторвал-таки от стены. Оставил криво висеть, покореженную, испорченную.
Джефф вынул из розетки провод от лампы, стоявшей на тумбочке, и понес лампу в ванную. Кинул ее в ванну. Лампа заскользила по твердому пластику, по внутренней стороне ванны. Остановилась у сливного отверстия, абажур чуть погнулся. Джефф побрел обратно в спальню.
Достал из мини-бара две карликовых бутылочки «Катти Сарк» и бутылку «Хайнекена», обосновался перед телевизором и начал листать каналы, тыкая в кнопки пульта.
Бейсбол был в разгаре. Яркие цвета, мужики сердито пялятся друг на друга. Джефф не мог понять, что там происходит. Он изо всех сил сосредоточился на тощем чернокожем с битой. Джефф решил, что должен быть хоум-ран. Джефф подумал: «Хоум-ран». И тощий чернокожий подкрученным ударом выбил мяч за пределы поля. Белое пятнышко полетело к отпихивающим друг друга козлам на открытой трибуне, а Джефф сам себе кивнул. Отпил немного: «Поздравляю, Джефф».
Тык, тык. Закадровый голос с британским произношением, черно-белый фильм. Солдаты в драной форме проходят мимо людей в штатском. У гражданских – винтовки. Солдаты что-то несут, что-то тащат. Сваливают плоские штуки в огромную кучу. Штуки – бледные, как рыбье брюхо, – человеческие тела. Джефф нажал на мягкую резиновую кнопку, отключая свой ужас.
Мужчины, сидя за столами, оскорбляют друг друга. Консервированный смех. Неприкрытая враждебность. Еще смех. Тык. Тык.
Пожар попал в поле зрения камеры, укрепленной на вертолете. Полиция и зеваки толпятся, как муравьи. Смена кадра: вертолет показывает запись с шоссе в пятнадцати милях отсюда, длинные параллельные красно-белые линии. Джефф услышал слова: «Запись с шоссе в пятнадцати милях от торгового центра». Так далеко, что Джефф загрустил.
Джефф нажал кнопку «Меню» на пульте, выбрал «кино для взрослых» ($10.95, «Название фильма не появится на вашем чеке!»), взбил подушки и устроился поудобнее, глядя, как две обнаженные женщины трогают и лижут друг друга.
Джефф вспомнил о выпивке и вылил мини-бутылочки в «Хайнекен», пролив немного на себя и на кровать. Откинулся на подушки и, как младенец, высосал примерно полбутылки.
Вспыхнули и закружились грязные цвета его ЛСД-трипа, приутихшие было во время секса с Донной. Глядя, как корячатся крепкие тела, Джефф подумал: «Я теперь одинок, как никогда в жизни». Сам себе улыбнулся.
Джефф уронил халат, стянул с кровати покрывало и свернулся калачиком, как в материнском чреве, между чистыми белыми гостиничными простынями. Он сосал из соски виски с пивом, обнимал твердые поролоновые подушки. Полуприкрыв глаза, позволил волне химикатов, путешествующей по венам, унести его, а женщина на экране пристегнула себе массивный разноцветный дилдо. Начала вколачивать его в задницу другой, но поскольку это гостиничное порно, собственно проникновение вырезали. Женщины боролись со своими оргазмами, как будто из них выгоняли дьявола, – стонали и кричали с искаженными лицами.
Началась новая сцена – у ранчо, окруженного пышными банановыми листьями и пальмами. «Наверное, Калифорния», – подумал Джефф. Мужчина в каске стучался в дверь, а женщина в розовой махровой штуке, типа из полотенца, приглашала его войти. Затем повела его в садик, к средних размеров бассейну. Пару минут они неубедительно разговаривали. Скоро мужик, все еще в каске, и женщина, наконец голая, оказались в бассейне – лили друг на друга воду и трахались.
Джефф на мгновение увидел пенис мужика, и он показался слишком большим: искусственный, что ли? Груди женщины – слишком круглые, лобок – безволосый. Оба загорелые, у мужика – рельефная мускулатура на животе и большие грудные мышцы. Кто эти люди? Их секс не похож на то, что Джефф знал о сексе, и эти стоны… ну, Донна стонала как-то типа этого.
– Джефф?
Джефф услышал свое имя.
– Джефф, это мы.
Джефф отвлекся на пиво, пролившееся на простыню, – наблюдал, как жидкость расползается и впитывается в почти белоснежную ткань. Он поднял голову: в телевизионной раме столпились лица, все смотрели на него.
Говорила очень загорелая, обнаженная девушка с большим ртом.
– Джефф, все нормально?
– Нет. Не нормально. Я заебался.
– Мы – твои друзья. Мы тебе поможем.
Обнаженные мужчины и женщины выбирались с телеэкрана, прыгали в кровать к Джеффу. Они обнимали его, утешали. В окно Джеффу было видно: языки пламени над торговым центром увеличились, заполнили теперь все небо и облизывают окна мотеля. Он чувствовал запах кокосового масла. Длинные волосы гладили его по лицу. Кто-то гладил его спину.
Порнозвезды обнимали его костлявое тело. Втирали лосьон в его упругую кожу. Целовали его глаза, ноги, руки. Теплая кожа скользила по его телу, прижималась к нему. Кто-то нежно шептал ему в ухо. Он не разбирал слов, но знал, о чем речь.
Напряжение спало, уплыло. Джефф чувствовал себя хорошо. Он понял: любовь – вот все, что нужно миру, и совершенно неважно, сгорит ли торговый центр, убьют ли каких-нибудь копов (если вдруг пожелаешь им смерти), а может, тобой воспользуются какие-нибудь домохозяйки. Все хорошо, все хорошо, когда ты любишь. Бог – это любовь. Бог – во всем.
Податливые руки и ноги, и губы потянули его наверх. Он плыл, простыня колыхалась на ветру. Окно треснуло, огонь торгового центра пробрался в комнату, и Джефф смотрел, как чернеют и вспыхивают стены. Кровать съежилась. Джефф подумал: «А хорошо, что я уже не на кровати».
Пламя подскочило, пытаясь дотронуться до левитирующего тела Джеффа. Уголок простыни потемнел, потом, взметнувшись, загорелся. Простыня сморщилась в огне. Кровать исчезла под раскаленной завесой.
Надо бы воды. Джефф перекувырнулся через стену, в ванную, и быстро-быстро нырнул, включил душ на полную мощность. Пламя боролось с водой. Джефф бултыхался в водовороте красного и голубого. В итоге победила вода. «Вода всегда побеждает, – подумал Джефф. – Почему? Почему она побеждает? Как это – победить? Когда победа придет ко мне? Мне все равно». Мне все равно. Насквозь промокший, обессиленный, он увидел прямо под собой полную ванну и лебедем спикировал вниз, в теплую жидкость.
Ванна была гораздо больше, чем ему запомнилось. Лампа куда-то делась, так что он свободно мог сделать пару кругов. Он плавал туда-сюда, и наконец так устал, что просто перевернулся на спину и лег на воду. Солнце садилось. «Где-то садится солнце, – подумал он. – Солнце всегда где-то садится. Но где-то оно еще и восходит».
49
Посреди шоссе, посреди клубка автомобильных дорог и выездов к придорожным закусочным, посреди округа, посреди штата и даже посреди континента стоял Мэл – с винтовкой в руке, готовый нажать на курок. Все проворачивалось, как гигантское стальное колесо, а Мэл был его осью.
Мэл знал, что скоро должен умереть посреди этих полицейских машин, зевак, съемочных групп, а сверху – еще и вертолетов. Он находился в измененном состоянии сознания, знакомом немногим – разве что монгольским воинам, пилотам-камикадзе и членам «Семьи Мэнсона». Его кровь загустела от радости убийства. Обратного пути не было – ни для него самого, ни для его жертв. Никто не сможет забрать это у него, сколько бы раз они его ни убили.
И всегда была надежда на то, что он останется жив. Он думал: а если он прямо сейчас бросит оружие и ляжет лицом вниз на асфальт на виду у телекамер, не утащат ли его втихую, как Качиньского или Маквея, невредимого, под защитой тех, кто сейчас его окружает? Вот было бы смешно. Но то, что вот-вот случится, будет гораздо круче.
Мэл не расслаблял палец, лежавший на спусковом крючке. Он не знал, что случится, если снайпер пустит пулю точно ему в мозг, может, он просто рухнет, закружится на месте, а может, боль взорвется в нем с такой мощью, что он не в силах будет думать ни о чем другом. Но, насколько он знал, была и другая вероятность: его скрутит судорога, он дернет спусковой крючок и вышибет мозги у патрульного, лежащего у его ног. Он знал, что даже если вероятность такого исхода не более десяти процентов, этого вполне достаточно, чтобы не выстрелила ни одна держащая его на прицеле винтовка.
Всего несколько часов назад Мэл смотрел телевизор. Теперь он сам устраивает телешоу, и зрители по всей стране вынуждены смотреть на него. Кто он? – спрашивают они. Может, специалисты из ФБР как раз пытаются это выяснить, а может, они уже установили его личность. Пробили номер машины по базе данных. Выяснили, где он живет. Расспросили соседей.
Дом его матери, очевидно, уже сгорел дотла, но тела ее они еще не нашли, это точно. Прежде чем поджигать дом, надо было вытащить кресло на лужайку, усадить ее и уехать. Ну нельзя же все предусмотреть.
Из цепочки мыслей Мэла выпало важное звено. Он попытался отмотать все назад, вспомнить последнюю мысль. Не смог. Мужик, лежавший у его ног, вдруг хрюкнул, и Мэл уставился в затылок патрульного, куда утыкалось дуло винтовки. «Ну-ну. Два часа назад ты выписывал штраф на семьдесят пять долларов, безжалостно глядя пустыми глазами, – вы, копы, это умеете, – подумал он. – Теперь лежишь рожей в грязи, размышляя, как далеко и с какой скоростью разлетятся твои мозги. Теперь ты обычное говнецо, как и все мы».
Патрульный мало что мог сделать. Мэл застегнул наручники у него за спиной и связал ноги ремнем. Парень поверить не мог, что можно действовать так молниеносно. «Ну вот, дожили, – подумал Мэл, – вот и дожили, на хуй. Вот ты пуп земли, а потом бабах – и ты на брюхе, а у затылка – ствол».
Полиция уже минут пятнадцать пыталась привлечь внимание Мэла, что-то вещая из громкоговорителей, но он знал, что с этим делать. Ничего не делать. Он знал, что они окружили его, рыскают, обсуждают его по рации. Он знал, что специалисты лежат на животах, опираясь на локти, глаза прикованы к оптическим прицелам. Каждый снайпер мечтает пробить череп Мэла круглой вращающейся штучкой, взболтав ему мозги, как тыкву на Хэллоуин, которую он с друзьями подбрасывали в небо: прежде чем брызнуть мякотью во все стороны, она на секунду становилась невесомой. Им надо просто подождать, а потом – пожалуйста. Мэл перешел к заключительной стадии своего плана. Переложил винтовку в левую руку, а правой вытащил из кобуры большой пистолет. Над головой жужжал вертолет телевизионщиков. Мэл интересовался Вьетконгом и потому знал, что попасть в вертолет довольно сложно, но есть несколько приемов, которыми его можно сбить. Можно выпустить очередь по курсу следования, вертолет влетит в эту очередь и развалится на куски.
А можно поразить стабилизирующий винт, который сзади. Если задний винт вывести из строя, вертолет начнет все быстрее крутиться в сторону, противоположную вращению главного несущего винта. Секунд через пятнадцать выйдет из-под контроля и разобьется. Поскольку эти вертолеты зависли на одном месте, нет смысла заморачиваться с первым способом. С другой стороны, есть вероятность, хоть и небольшая, что Мэл сможет попасть белке в глаз. Огненный шар будет прекрасно смотреться в новостях по всем телеканалам мира. Кремовая розочка на торте.
Мэл сменил положение, повернул голову. Его окружали человек двадцать, целились в него, двигались мелкими шажками. Он опустил глаза к крыше полицейской машины, у которой стоял, и тут луч одного из вертолетных прожекторов промелькнул рядом с ним и осветил деревья, из которых он вышел. В эту долю секунды Мэл кое-что разглядел – кое-что знакомое. Его Немезида, Голова.
С этой Головой Мэл уже встречался. Это Голова, которая подглядывала за ним в коридоре торгового центра, когда он стоял над жирным трупом Барри. Эта Голова возникла у черного хода «Времени смокингов». Мэл был уверен, что подстрелил, убил эту Голову.
Тут в мозгу Мэла появилась саднящая мыслишка. То, что произошло в роще, имело какое-то отношение к этой Голове. Эта Голова была приделана к человеку, и человек его преследовал. Почему? Зачем кому бы то ни было так себя мучить? Он что, знаком с этим парнем? Кто-то из тех, с кем он уже когда-то мудохался? Размышления очень изматывали. Эта Голова никак не влезала в план. Мэл больше не чувствовал никакого счастья, начинался стремак.
Мозговой конструктор Мэла, так идеально склеенный кровью и печеньем, амфетаминами и огнем, внезапно стал уязвимым и хрупким, как мыльный пузырь. Его пальцы напряглись на спусковых крючках и винтовки, и пистолета. Хищный гнев пожирал все его мысли. Блядь, блядь, блядь, блядь, блядь, блядь, блядь, блядь!!!!
И Мэл отказался от своего идеального плана. Вместо того, чтобы целиться из пистолета в винт вертолета, надеясь, что тот огненной грудой рухнет с неба, он опустил руку и прицелился в Голову, лежащую в лесу. Но прожектор передвинулся, и он уже не видел, где Голова. Все известные ориентиры ушли в свободное плавание: вертолет, Голова, патрульный на земле, оружие в руке. Мэл потерял всякую способность трезво оценивать риск. Его мысли сошли с катушек, его безупречный план развалился, и Мэл начал палить из пистолета во тьму.
50
Пули разрезали воздух над головой Мишеля, он вжался в землю. Он считал выстрелы. Шесть, семь, потом восемь, девять… может ли там быть больше девяти патронов? Нет. Ни один Мишеля не задел. Он неуязвим. Кровь бурлила в его груди – пора. Мишель сжал винтовку, откатился на несколько метров вправо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
– Там сказали, сколько убитых? – Можно подумать, Донна спрашивала про прогноз погоды.
Джефф не повернулся к ней, только еще сильнее вперился в экран.
– Безумие какое-то. Пока восемь.
– Не может быть. Прямо вот тут? Чудовищно.
– Ага.
Донна встала, разобрала одежду, нашла свои блядские трусики. Натянула их и улыбнулась Джеффу.
– Ты очень классный, знаешь? – Она толкнула его обратно на кровать, быстро и крепко поцеловала, а потом слезла с него и отошла.
Джефф закрыл глаза, он слушал шорохи – Донна одевалась. Завеса непонимания накрыла его. Цвета плавали перед закрытыми глазами. Ему не нравилась эта комната, не нравилось то, что показывали по телевизору, и не нравилась Донна. Сладость ее тела была просто глянцевой плоской картинкой. Не хватало только кнопок – прикрепить ее к стене. Он сам удивился, представив себе, как он ее бьет.
Донна крутилась перед зеркалом.
– Милый, мне пора. Рой там волнуется.
Джефф сидел с закрытыми глазами. Донна приняла его угрюмость за опьянение.
– Только, знаешь, эта комната записана на мою кредитку. Так что ты тоже должен сейчас уйти. Да, милый?
– Почему? Ты ведь уже заплатила.
– Ну, понимаешь, а если ты тут все разгромишь? Мне придется оплачивать убытки.
– На кой мне это нужно?
Донна стояла перед ним – вялым, развалившимся на кровати.
– Посмотри на меня, милый, а?
Джефф открыл глаза – и вот, пожалуйста: Донна, собранная, точно такая же, как в баре. Вспыхнули и исчезли непристойные мысли. Больше ничего не произойдет. Он выполнил свою функцию, и теперь она идет на стоянку. Все их валентности были заполнены.
– Вдруг ты решишь выпить все из мини-бара? – Донна знала, как вести допрос. У нее была богатая практика с Роем-младшим.
– Я уже достаточно выпил.
Донна подняла с пола разломленную шоколадку и кинула ее в мусорное ведро под столом.
– Я просто говорю – чего тебе здесь делать? Телик смотреть?
– Не знаю, тут, типа, хорошо.
– Может, спустишься в бар и снимешь еще какую-нибудь невинную барышню, а?
Джефф тупо посмотрел на Донну.
– Чего?
Куда делось его чувство юмора? Чего-то она в нем не понимала, и от этого казалось, что он ее переиграл.
– Ну, в общем, надо бежать. Дашь свой телефон?
– Да ладно. Совсем ни к чему звонить.
– Но мне было так хорошо!
– Мы наверняка еще пересечемся. А может, и нет.
– Ага.
Донна подошла к Джеффу и погладила его по голове. Наклонилась, поцеловала его.
– Ты гадкий, гадкий. Я завтра ходить не смогу. – Донна увидела, как лицо Джеффа вспыхнуло, точно так же, как вспыхнуло лицо Роя, когда он в тот раз швырнул ее фен. – Ладно, я пошла. Целую.
Джефф услышал, как открылась и закрылась дверь. Он остался в одиночестве – с телевизором, окном и мини-баром. Поднялся с кровати сам, поднял с пола халат Донны, продел руки в рукава. Ткань еле уловимо пахла Донной.
В халате, все еще под кайфом, Джефф просидел десять минут. Потом побрел в ярко освещенную ванную с неумолчно жужжащей вытяжкой и коллекцией бутылочек: лосьон, шампунь, кондиционер. Бесплатная шапочка для душа. Вскрытая упаковка с мылом – пре-и посткоитальная гигиена Донны. Он услышал, как за стенкой, в коридоре, прогромыхала тележка горничной, звякнули стаканы. Потом тишина.
Джефф вернулся в комнату, и тут его обеспокоили картины на стене. Он дотронулся до одной литографии в рамочке и выяснил, что она привинчена к стене. Да неужели они кому-нибудь нужны – на память об этой меблированной клетке? Он уцепился за верхний край картины, как следует дернул и оторвал-таки от стены. Оставил криво висеть, покореженную, испорченную.
Джефф вынул из розетки провод от лампы, стоявшей на тумбочке, и понес лампу в ванную. Кинул ее в ванну. Лампа заскользила по твердому пластику, по внутренней стороне ванны. Остановилась у сливного отверстия, абажур чуть погнулся. Джефф побрел обратно в спальню.
Достал из мини-бара две карликовых бутылочки «Катти Сарк» и бутылку «Хайнекена», обосновался перед телевизором и начал листать каналы, тыкая в кнопки пульта.
Бейсбол был в разгаре. Яркие цвета, мужики сердито пялятся друг на друга. Джефф не мог понять, что там происходит. Он изо всех сил сосредоточился на тощем чернокожем с битой. Джефф решил, что должен быть хоум-ран. Джефф подумал: «Хоум-ран». И тощий чернокожий подкрученным ударом выбил мяч за пределы поля. Белое пятнышко полетело к отпихивающим друг друга козлам на открытой трибуне, а Джефф сам себе кивнул. Отпил немного: «Поздравляю, Джефф».
Тык, тык. Закадровый голос с британским произношением, черно-белый фильм. Солдаты в драной форме проходят мимо людей в штатском. У гражданских – винтовки. Солдаты что-то несут, что-то тащат. Сваливают плоские штуки в огромную кучу. Штуки – бледные, как рыбье брюхо, – человеческие тела. Джефф нажал на мягкую резиновую кнопку, отключая свой ужас.
Мужчины, сидя за столами, оскорбляют друг друга. Консервированный смех. Неприкрытая враждебность. Еще смех. Тык. Тык.
Пожар попал в поле зрения камеры, укрепленной на вертолете. Полиция и зеваки толпятся, как муравьи. Смена кадра: вертолет показывает запись с шоссе в пятнадцати милях отсюда, длинные параллельные красно-белые линии. Джефф услышал слова: «Запись с шоссе в пятнадцати милях от торгового центра». Так далеко, что Джефф загрустил.
Джефф нажал кнопку «Меню» на пульте, выбрал «кино для взрослых» ($10.95, «Название фильма не появится на вашем чеке!»), взбил подушки и устроился поудобнее, глядя, как две обнаженные женщины трогают и лижут друг друга.
Джефф вспомнил о выпивке и вылил мини-бутылочки в «Хайнекен», пролив немного на себя и на кровать. Откинулся на подушки и, как младенец, высосал примерно полбутылки.
Вспыхнули и закружились грязные цвета его ЛСД-трипа, приутихшие было во время секса с Донной. Глядя, как корячатся крепкие тела, Джефф подумал: «Я теперь одинок, как никогда в жизни». Сам себе улыбнулся.
Джефф уронил халат, стянул с кровати покрывало и свернулся калачиком, как в материнском чреве, между чистыми белыми гостиничными простынями. Он сосал из соски виски с пивом, обнимал твердые поролоновые подушки. Полуприкрыв глаза, позволил волне химикатов, путешествующей по венам, унести его, а женщина на экране пристегнула себе массивный разноцветный дилдо. Начала вколачивать его в задницу другой, но поскольку это гостиничное порно, собственно проникновение вырезали. Женщины боролись со своими оргазмами, как будто из них выгоняли дьявола, – стонали и кричали с искаженными лицами.
Началась новая сцена – у ранчо, окруженного пышными банановыми листьями и пальмами. «Наверное, Калифорния», – подумал Джефф. Мужчина в каске стучался в дверь, а женщина в розовой махровой штуке, типа из полотенца, приглашала его войти. Затем повела его в садик, к средних размеров бассейну. Пару минут они неубедительно разговаривали. Скоро мужик, все еще в каске, и женщина, наконец голая, оказались в бассейне – лили друг на друга воду и трахались.
Джефф на мгновение увидел пенис мужика, и он показался слишком большим: искусственный, что ли? Груди женщины – слишком круглые, лобок – безволосый. Оба загорелые, у мужика – рельефная мускулатура на животе и большие грудные мышцы. Кто эти люди? Их секс не похож на то, что Джефф знал о сексе, и эти стоны… ну, Донна стонала как-то типа этого.
– Джефф?
Джефф услышал свое имя.
– Джефф, это мы.
Джефф отвлекся на пиво, пролившееся на простыню, – наблюдал, как жидкость расползается и впитывается в почти белоснежную ткань. Он поднял голову: в телевизионной раме столпились лица, все смотрели на него.
Говорила очень загорелая, обнаженная девушка с большим ртом.
– Джефф, все нормально?
– Нет. Не нормально. Я заебался.
– Мы – твои друзья. Мы тебе поможем.
Обнаженные мужчины и женщины выбирались с телеэкрана, прыгали в кровать к Джеффу. Они обнимали его, утешали. В окно Джеффу было видно: языки пламени над торговым центром увеличились, заполнили теперь все небо и облизывают окна мотеля. Он чувствовал запах кокосового масла. Длинные волосы гладили его по лицу. Кто-то гладил его спину.
Порнозвезды обнимали его костлявое тело. Втирали лосьон в его упругую кожу. Целовали его глаза, ноги, руки. Теплая кожа скользила по его телу, прижималась к нему. Кто-то нежно шептал ему в ухо. Он не разбирал слов, но знал, о чем речь.
Напряжение спало, уплыло. Джефф чувствовал себя хорошо. Он понял: любовь – вот все, что нужно миру, и совершенно неважно, сгорит ли торговый центр, убьют ли каких-нибудь копов (если вдруг пожелаешь им смерти), а может, тобой воспользуются какие-нибудь домохозяйки. Все хорошо, все хорошо, когда ты любишь. Бог – это любовь. Бог – во всем.
Податливые руки и ноги, и губы потянули его наверх. Он плыл, простыня колыхалась на ветру. Окно треснуло, огонь торгового центра пробрался в комнату, и Джефф смотрел, как чернеют и вспыхивают стены. Кровать съежилась. Джефф подумал: «А хорошо, что я уже не на кровати».
Пламя подскочило, пытаясь дотронуться до левитирующего тела Джеффа. Уголок простыни потемнел, потом, взметнувшись, загорелся. Простыня сморщилась в огне. Кровать исчезла под раскаленной завесой.
Надо бы воды. Джефф перекувырнулся через стену, в ванную, и быстро-быстро нырнул, включил душ на полную мощность. Пламя боролось с водой. Джефф бултыхался в водовороте красного и голубого. В итоге победила вода. «Вода всегда побеждает, – подумал Джефф. – Почему? Почему она побеждает? Как это – победить? Когда победа придет ко мне? Мне все равно». Мне все равно. Насквозь промокший, обессиленный, он увидел прямо под собой полную ванну и лебедем спикировал вниз, в теплую жидкость.
Ванна была гораздо больше, чем ему запомнилось. Лампа куда-то делась, так что он свободно мог сделать пару кругов. Он плавал туда-сюда, и наконец так устал, что просто перевернулся на спину и лег на воду. Солнце садилось. «Где-то садится солнце, – подумал он. – Солнце всегда где-то садится. Но где-то оно еще и восходит».
49
Посреди шоссе, посреди клубка автомобильных дорог и выездов к придорожным закусочным, посреди округа, посреди штата и даже посреди континента стоял Мэл – с винтовкой в руке, готовый нажать на курок. Все проворачивалось, как гигантское стальное колесо, а Мэл был его осью.
Мэл знал, что скоро должен умереть посреди этих полицейских машин, зевак, съемочных групп, а сверху – еще и вертолетов. Он находился в измененном состоянии сознания, знакомом немногим – разве что монгольским воинам, пилотам-камикадзе и членам «Семьи Мэнсона». Его кровь загустела от радости убийства. Обратного пути не было – ни для него самого, ни для его жертв. Никто не сможет забрать это у него, сколько бы раз они его ни убили.
И всегда была надежда на то, что он останется жив. Он думал: а если он прямо сейчас бросит оружие и ляжет лицом вниз на асфальт на виду у телекамер, не утащат ли его втихую, как Качиньского или Маквея, невредимого, под защитой тех, кто сейчас его окружает? Вот было бы смешно. Но то, что вот-вот случится, будет гораздо круче.
Мэл не расслаблял палец, лежавший на спусковом крючке. Он не знал, что случится, если снайпер пустит пулю точно ему в мозг, может, он просто рухнет, закружится на месте, а может, боль взорвется в нем с такой мощью, что он не в силах будет думать ни о чем другом. Но, насколько он знал, была и другая вероятность: его скрутит судорога, он дернет спусковой крючок и вышибет мозги у патрульного, лежащего у его ног. Он знал, что даже если вероятность такого исхода не более десяти процентов, этого вполне достаточно, чтобы не выстрелила ни одна держащая его на прицеле винтовка.
Всего несколько часов назад Мэл смотрел телевизор. Теперь он сам устраивает телешоу, и зрители по всей стране вынуждены смотреть на него. Кто он? – спрашивают они. Может, специалисты из ФБР как раз пытаются это выяснить, а может, они уже установили его личность. Пробили номер машины по базе данных. Выяснили, где он живет. Расспросили соседей.
Дом его матери, очевидно, уже сгорел дотла, но тела ее они еще не нашли, это точно. Прежде чем поджигать дом, надо было вытащить кресло на лужайку, усадить ее и уехать. Ну нельзя же все предусмотреть.
Из цепочки мыслей Мэла выпало важное звено. Он попытался отмотать все назад, вспомнить последнюю мысль. Не смог. Мужик, лежавший у его ног, вдруг хрюкнул, и Мэл уставился в затылок патрульного, куда утыкалось дуло винтовки. «Ну-ну. Два часа назад ты выписывал штраф на семьдесят пять долларов, безжалостно глядя пустыми глазами, – вы, копы, это умеете, – подумал он. – Теперь лежишь рожей в грязи, размышляя, как далеко и с какой скоростью разлетятся твои мозги. Теперь ты обычное говнецо, как и все мы».
Патрульный мало что мог сделать. Мэл застегнул наручники у него за спиной и связал ноги ремнем. Парень поверить не мог, что можно действовать так молниеносно. «Ну вот, дожили, – подумал Мэл, – вот и дожили, на хуй. Вот ты пуп земли, а потом бабах – и ты на брюхе, а у затылка – ствол».
Полиция уже минут пятнадцать пыталась привлечь внимание Мэла, что-то вещая из громкоговорителей, но он знал, что с этим делать. Ничего не делать. Он знал, что они окружили его, рыскают, обсуждают его по рации. Он знал, что специалисты лежат на животах, опираясь на локти, глаза прикованы к оптическим прицелам. Каждый снайпер мечтает пробить череп Мэла круглой вращающейся штучкой, взболтав ему мозги, как тыкву на Хэллоуин, которую он с друзьями подбрасывали в небо: прежде чем брызнуть мякотью во все стороны, она на секунду становилась невесомой. Им надо просто подождать, а потом – пожалуйста. Мэл перешел к заключительной стадии своего плана. Переложил винтовку в левую руку, а правой вытащил из кобуры большой пистолет. Над головой жужжал вертолет телевизионщиков. Мэл интересовался Вьетконгом и потому знал, что попасть в вертолет довольно сложно, но есть несколько приемов, которыми его можно сбить. Можно выпустить очередь по курсу следования, вертолет влетит в эту очередь и развалится на куски.
А можно поразить стабилизирующий винт, который сзади. Если задний винт вывести из строя, вертолет начнет все быстрее крутиться в сторону, противоположную вращению главного несущего винта. Секунд через пятнадцать выйдет из-под контроля и разобьется. Поскольку эти вертолеты зависли на одном месте, нет смысла заморачиваться с первым способом. С другой стороны, есть вероятность, хоть и небольшая, что Мэл сможет попасть белке в глаз. Огненный шар будет прекрасно смотреться в новостях по всем телеканалам мира. Кремовая розочка на торте.
Мэл сменил положение, повернул голову. Его окружали человек двадцать, целились в него, двигались мелкими шажками. Он опустил глаза к крыше полицейской машины, у которой стоял, и тут луч одного из вертолетных прожекторов промелькнул рядом с ним и осветил деревья, из которых он вышел. В эту долю секунды Мэл кое-что разглядел – кое-что знакомое. Его Немезида, Голова.
С этой Головой Мэл уже встречался. Это Голова, которая подглядывала за ним в коридоре торгового центра, когда он стоял над жирным трупом Барри. Эта Голова возникла у черного хода «Времени смокингов». Мэл был уверен, что подстрелил, убил эту Голову.
Тут в мозгу Мэла появилась саднящая мыслишка. То, что произошло в роще, имело какое-то отношение к этой Голове. Эта Голова была приделана к человеку, и человек его преследовал. Почему? Зачем кому бы то ни было так себя мучить? Он что, знаком с этим парнем? Кто-то из тех, с кем он уже когда-то мудохался? Размышления очень изматывали. Эта Голова никак не влезала в план. Мэл больше не чувствовал никакого счастья, начинался стремак.
Мозговой конструктор Мэла, так идеально склеенный кровью и печеньем, амфетаминами и огнем, внезапно стал уязвимым и хрупким, как мыльный пузырь. Его пальцы напряглись на спусковых крючках и винтовки, и пистолета. Хищный гнев пожирал все его мысли. Блядь, блядь, блядь, блядь, блядь, блядь, блядь, блядь!!!!
И Мэл отказался от своего идеального плана. Вместо того, чтобы целиться из пистолета в винт вертолета, надеясь, что тот огненной грудой рухнет с неба, он опустил руку и прицелился в Голову, лежащую в лесу. Но прожектор передвинулся, и он уже не видел, где Голова. Все известные ориентиры ушли в свободное плавание: вертолет, Голова, патрульный на земле, оружие в руке. Мэл потерял всякую способность трезво оценивать риск. Его мысли сошли с катушек, его безупречный план развалился, и Мэл начал палить из пистолета во тьму.
50
Пули разрезали воздух над головой Мишеля, он вжался в землю. Он считал выстрелы. Шесть, семь, потом восемь, девять… может ли там быть больше девяти патронов? Нет. Ни один Мишеля не задел. Он неуязвим. Кровь бурлила в его груди – пора. Мишель сжал винтовку, откатился на несколько метров вправо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19