Корпорация «Транс-Уголь» – серьезное предприятие мирового значения, и от ее политики в том числе зависят доходы и будущее остальных разработчиков этого вида топлива. На совещании Кайнакову поступило предложение объединить «Рур» с «Транс-Углем» и этим укрепить позиции двух корпораций. Объединение означало монополию и, как следствие, увеличение прибыли. Вчерашним числом Альберт Артурович подписал договор о намерениях и взял короткий тайм-аут для принятия окончательного решения.
Весть о том, что его сын похищен неизвестными, застала Кайнакова в Шереметьево, как только Альберт Артурович выехал с территории, прилегающей к терминалу.
– Кто знал о вашей командировке в Германию? – Кряжин пожевал губами, отмахнулся от наплывающей на него занавеси дыма и с чистой совестью вынул из кармана пачку «Лаки Страйк».
– Все, – нервно усмехнулся, разведя руками, Кайнаков. – Когда президент летит в командировку, об этом знает даже секретарь директора дочерней компании в Иркутске!
– Это смотря какой президент, – оторвался от записей следователь, – и смотря чего. А кому могла помешать ваша сделка с «Руром»?
На лице Кайнакова появилось обезображенное ехидством веселье.
– Тоже всем. Какую компанию в России и за рубежом не назовете, всем эта сделка была не на руку. Пытаетесь вычислить вероятное направление удара? Компас представляете? Так вот, с каждого румба по три раза.
Странный разговор происходил в одном из домов жилого комплекса «Алые паруса». Человек, у которого похитили сына, разговаривал с вызовом и заставлял следователя, пришедшего к нему на помощь по его же вызову, тратить время на обдумывание совершенно ненужных деталей. Сам же следователь, покуривая в квартире, лишившейся наследника, представлял собой живой образчик уставшего от исполнения должностных обязанностей чиновника.
Кряжин ждал Саланцева.
Ангелина Викторовна вдруг тонко завыла. Заголосила, вытянув губы трубочкой, как обиженный щенок.
– Вы его никогда не найдете… Он пропал… Мой мальчик пропал навсегда…
– Геля, не нужно, – гладил ее по голове, косясь на следователя, Кайнаков. – Мужайся, Геля… Я верю, он жив.
Она уже почти поверила мужу, но тут вмешался Игорь Сидельников, старший оперуполномоченный МУРа, капитан милиции, невозмутимый человек.
– Вы вот, женщина, – сказал Игорь, – напрасно так плохо отзываетесь о наших способностях. И потом, преступления против детей со стороны властей в отношении лиц, их совершивших, всегда карались особо жестоко.
Даже Кряжин с первого раза не понял, что именно хотел этим сказать решивший развеять разговорную тоску опер. То ли власти с особой жестокостью карают детей, то ли лица, совершившие преступления против детей, караются властями весьма жестоко.
– Был такой Жиль де Рец, – пояснил капитан милиции, – это сподвижник Жанны Д'Арк, если вы не знаете. Во времена великой смуты он растлил и убил собственными руками сто сорок детей. И что вы думаете? Его уличили, повесили на центральной площади Орлеана, а после труп сожгли. А вы говорите – никогда не найдем. Найдем, гражданка, и призовем к ответу!
Ангелина Викторовна без всякой надежды ее мужа на возвращение в сознание сползла с резного стула и ударилась головой оземь. О паркет «Таркетт», если говорить более точно.
Спокойствию в квартире на двадцать четвертом этаже пришел конец. Совместными усилиями гувернантки, Альберта Артуровича и его телохранителя Ангелину Викторовну переместили в спальню. В адрес Сидельникова сыпались резонные выпады, и даже Кряжин, который до сих пор был немногим из тех, кто сохранял спокойствие духа, чуть покраснел лицом.
– Ты, Игорек, если еще какие исторические факты вспомнишь, – шептал он, поднимая с пола фужер ударившейся в беспамятство молодой супруги, – так не стесняйся. Главное, чтобы они такими же яркими были.
Однако вместо того, чтобы все испортить, капитан полностью разрядил обстановку. В гостиной остались Кряжин с Кайнаковым, сам опер и телохранитель, которого, впрочем, следователь выставил из комнаты уже в следующее мгновение.
– А чем для остальных угольных компаний плоха ваша сделка с германцами? – спросил он.
– Мы поставляем в Европу дешевый уголь.
Альберт Артурович налил себе добрую порцию виски из квадратной бутылки и залпом выпил.
– Они инвестируют реанимацию шахт на Кузбассе.
Налил и выпил еще.
– Мелкие компании разоряются, и мы тут же выкупаем их собственность. Через пять (максимум – семь) лет в Европе и на Востоке будет одна корпорация, владеющая третью мировых угольных запасов…
– Нет, нет, – вмешался в ход событий Кряжин. – Больше не пейте. Вы не забыли, что у вас не контрольный пакет акций украли, а сына?
– Я помню, – ненавидящим взглядом пронзая тяжелые портьеры, выдавил Кайнаков. Однако стакан, такой же квадратный, как и бутылка, в покое оставил.
– Это все, что вы могли рассказать мне о вашем бизнесе?
– Все.
Кряжин легко спружинил от кожаного кресла и снова приблизился к бесконечной стене, увешанной золотистыми рамками.
– Вот этот – из администрации Президента. Этот – тоже, – касаясь пальцем каждой рамки, следователь двинулся вдоль стены. – Это советник мэра по вопросам градостроительства, начальник комитета по строительству. Депутат Государственной Думы от партии «Единение»… Депутат от фракции социалистов-демократов… Вы в обнимку с замминистра путей сообщения и карпом в другой руке… С представителем России в Европейском суде по правам человека…
Постояв еще минуту, он вернулся на место и кивком головы остановил ворвавшегося в комнату Саланцева – тот, прогибаясь, заносил коробку с торчащими из нее проводами и антеннами. Сзади него шествовал спец из отдела «Р».
– Вот я и думаю, Альберт Артурович, – с неподдельным любопытством рассматривая, как спец ввинчивает в разъемы штепселя, следователь заканчивал предложение, начатое еще у стены, – все ли вы мне рассказали? Давайте посмотрим на ситуацию моими глазами. У почтенного человека, имеющего вес и в стране, и за рубежом, похищают ребенка. Дабы не смущать вас юридическими формулировками, сразу поясню, что расследованием этого дела в принципе должно заниматься Управление по борьбе с организованной преступностью. Во взаимодействии с оперативно-разыскным бюро. А меня вызывает начальник следственного Управления Генеральной прокуратуры Смагин, которого я, кстати, не нашел ни на одной из фотографий, и сообщает, что расследование данного преступления поручено мне. И находится под контролем Генерального прокурора, – следователь прервался только для того, чтобы в полной тишине щелкнуть зажигалкой. – Ну, ладно: к Генеральному прокурору что не попадет, сразу оказывается у него под контролем. Специфика такая. Но я так и не понял, почему у него под контролем оказалось дело, место которому в руках дознавателя УБОП?
День миновал середину, и солнце перевалило через зенит. В комнате стало чуть темнее и оттого сразу чуть свежее. Тень на стене от колонны в углу стала на треть шире, тень от люстры вытянулась наполовину. В гостиной работал кондиционер. И Кряжин с удовольствием расстегнул на своей крепкой груди еще одну пуговицу.
– Все готово, – сказал спец, отводя в сторону выходящий из-за уха микрофон.
Кряжин молчаливо поблагодарил его и снова обратил взгляд в сторону Кайнакова, который мучился, выбирая между правдой и умным ответом. Взгляд Кряжина говорил, не скромничая: «Ты видишь, сильный и могущественный человек, – я работаю. У меня дома есть диван и телевизор, в холодильнике запотевшие бутылки с пивом, а в сейфе на работе – груда еще не распахнутых дел. Но я здесь, и я надоедлив. Вы корили меня, что я бездействую, занимаюсь ерундой, вместо того, чтобы выбегать на улицу и спрашивать у прохожих, не видели ли они рыжего мальчика девяти лет от роду. Я видел фото, я объяснил, что нужно говорить в первую очередь при внезапном звонке, а вы этого даже не заметили. Сейчас я хочу помочь, но мне нужна правда. Где она, отец, любящий своего сына?»
– Это государственный проект, – промолвил, наконец, Альберт Артурович.
– Не понял.
– Сделка с «Руром» должна произойти, в случае моего согласия, под кураторством руководства Топливно-энергетического комплекса. В противном случае меня ждет судьба многих очень богатых, но независимых людей. Богатеть в нашей стране позволено лишь тем, кто обогащает своими трудами государство. Точнее сказать, лучших его представителей.
«Я не успел расспросить об этом Смагина по телефону, – с досадой подумал Кряжин, – а мне уже почти показалось, что дело просто в ребенке. В маленьком ребенке».
– Вы сейчас потеряете от горя голову, сделка не состоится, и страна лишится многих миллионов долларов. Это непозволительная роскошь для государства, поэтому делом должны заниматься серьезные люди, чье участие гарантирует успех. Я все правильно перевел с птичьего языка на русский?
– Евро, – поправил Кайнаков и с неприязнью посмотрел на следователя. – Многих миллионов евро. А что касается головы… Ведь я, черт возьми, ее уже потерял. Если вам это, конечно, интересно.
– Нет. Мне это неинтересно. Это должно быть интересно вашему участковому врачу.
Кайнаков посмотрел на Кряжина взглядом, полным неприязни.
– Скажите, Иван Дмитриевич, вы, когда слышите запах цветов, головой в поисках гроба не вертите?
– Это здоровый цинизм, Альберт Артурович, – поспешил объяснить свои мысли вслух следователь. – Но служить в Генеральной прокуратуре и не быть циником – это то же самое, как если торговать углем, не умея отличать антрацит от торфа. Но мой цинизм более безобиден, как если быть губернатором дотационного региона и покупать при этом в личную собственность футбольные клубы.
– Не люблю футбол.
«Я хоть какое постановление о передаче дела вынесу, рассматривать его будет все равно Генеральная, – «важняк» пожевал губами, обдумывая перспективы разговора со Смагиным. – А скажут, что я не захотел искать ребенка. Маленького ребенка. И будут правы. Потому что я на самом деле хочу найти этого ребенка, а, отказавшись от дела, получится, что я добровольно отказался от этой мысли. Любомиров ребенка не найдет. И Костюков не найдет. И Кисенко не найдет. А Вершинин тем более».
– Сейчас начнется детский сад, – предупредил Кряжин Кайнакова, скидывая пиджак. – Поступит звонок, разговор займет чуть меньше двух минут и прервется. Через полчаса вам снова позвонят, но уже из другого места, и разговор снова займет не более двух минут. И так будет продолжаться до тех пор, пока эти люди не выскажут все свои страшные мысли. Пугаться этих мыслей не стоит, ибо не в их интересах делать вашему ребенку плохо.
– Почему две минуты? – машинально спросил Альберт Артурович.
– Потому что бытует ни на чем не основанное мнение, что, если разговаривать меньше ста двадцати секунд, оператор не успеет засечь месторасположение абонента.
– А это точно ни на чем не основанное мнение?
Кряжин кивнул спецу.
– Можно говорить сто восемьдесят, – ответил тот. – А если звонок «транзитный», то и полчаса.
– Глупо, – согласно буркнул Кайнаков и снова потянулся к бутылке.
Следователь оказался проворнее.
– Старший советник, – с яростью наблюдая за перемещением бутылки на столе, выдавил Кайнаков, – правда ли, что в прошлом году вы потеряли заложника?..
– Неправда. Я не старший советник. Я советник.
– Так потеряли или нет?!
– Это не я его потерял, а жена, решившая заплатить по требованию. Если вы намерены сделать то же самое, то давайте сразу условимся не распускать слухов, дабы в следующий раз мне не пришлось выслушивать подобное от кого-нибудь другого. – Поднявшись и приблизившись к спецу у аппаратуры, следователь попросил его подключить к параллельной связи и все четыре мобильных телефона, имевшихся в доме Кайнаковых.
Альберт Артурович, вставая, чуть качнулся и направился к Кряжину. Взял его за рукав, вяло потеребил, из чего тот сделал окончательный вывод о том, что собеседник пьян, и буркнул:
– Ну, Иван Дмитриевич!.. Вас же так зовут? Без обид, ладно? Я слышал, что вы профессионал, но я боюсь повторения того случая. Ну… Ну, словом… Если вы понимаете, о чем я говорю.
– Понимаю.
В декабре 2003 года Иван Дмитриевич Кряжин расследовал дело по факту похищения сына посла Чехии в России. Трое обкурившихся отморозков захватили мужчину, ни слова не понимающего по-русски, и решили получить за него три тысячи рублей. Конечно, они не имели представления, кто оказался в их руках и что вообще они делают. Сын посла дал им номер телефона, и те объяснили, что им необходимо. Уголовное дело было возбуждено по статье «похищение человека». Следователь при помощи переводчика очень подробно объяснил, что самому послу и его невестке следует делать, однако посол и его невестка пошли другим путем. Они принесли требуемую сумму в сумке, как того и требовали наркоманы, и оставили в мусорном баке во дворе одного из домов на Лесосечной. Вернувшись домой, они приняли еще один телефонный звонок, и теперь им было предложено принести три тысячи долларов. Ни слова не говоря следователю, они повторили трюк с сумкой. Вернулись домой, телефон опять зазвонил. Теперь их попросили поставить в бак третью сумку с пятьюдесятью тысячами долларов. Получив и эти деньги, наркоманы убили заложника, позвонили еще раз, попросили пятьсот тысяч долларов и исчезли навсегда. Сумма в полмиллиона великовата даже для посла Чехии, даже при условии уплаты за жизнь сына, и было решено поставить Кряжина в известность о событиях, происходивших за его спиной в течение ближайших суток. К тому моменту, когда Иван Дмитриевич выслушивал слезные заверения через переводчика больше так не глупить, сын консула был мертв уже два часа. В Администрацию Президента и Генеральному из консульства Чехии поступила информация о том, что старший следователь Генпрокуратуры Кряжин в ходе расследования и в результате своих непрофессиональных действий потерял человека. Генеральный информации не поверил. Смагин не поверил. Никто на Большой Дмитровке не поверил. Остальные поверили, в том числе и Кайнаков.
– Когда кофе проливается на одежду, Альберт Артурович, это уже не кофе, а грязь, – не поворачиваясь, но и не освобождая рукав, сказал Кряжин. – Если вы понимаете, о чем я говорю.
Время текло, как в больном сне. Хочется двигаться быстрее – уж лучше бы он сзади напал и изувечил. Если повезет, то можно будет убежать. Но время словно замедлило свой ход. Ноги волочатся по земле, а сзади раздается учащенное зловонное дыхание того, кто настигает. Страшно даже обернуться, потому что вид чудовища окончательно обездвижет ноги… Звонка не было.
Он оперся обеими руками на спинку кресла и почесал мочку уха. Беседа оставила в нем странные ощущения. Было в ней что-то недосказанное. Следователь, как и всякий человек, боялся всего, чего не понимал. По-своему боялся, по-«важнячески».
– Альберт Артурович, а вы как будто даже не обрадованы предстоящей сделкой с немцами?
– Вы смеетесь? – раздался сиплый голос с кресла напротив. – Меня лишили сына, а я должен радоваться своим успешным делам на фронте зарабатывания денег?
Следователь поморщился.
– Я не люблю зебр. И знаете за что? Непонятно, какого они цвета. То ли черные в белую полоску, то ли белые в черную. Сделка с «Руром» должна принести вам многие миллионы. Не хочу опять показаться циником, но в данной ситуации это для вас как нельзя к месту. Мир полон оттенков, и, говоря следователю о своих делах, вы не можете не понимать, что коль скоро я интересуюсь вашей сделкой, то она может являться первопричиной ваших нынешних неприятностей. Между тем вы ведете себя так, словно в вашей жизни случилась не одна неприятность, а две: похищение сына и предстоящая сделка с «Руром».
Кайнаков выбрался из кресла, подошел к морде медведя, подумал и вдруг с размаху влепил ей свинг справа. Голова даже не дернулась, но известка из-под ее шеи посыпалась. Кряжин тут же отметил: удар поставлен.
– Многие миллионы… – просипел он, и следователь уловил в сипе сарказм. – Вы, слуги государевы, как дети ехидны, ей-богу. Вы хорошо меня слышали, когда я вам говорил: сделка будет совершаться под кураторством Топливно-энергетического комплекса? Объяснить, что это значит?
– Объясните.
– Нет проблем. Просвещу. Это кураторство означает, что я, потратив колоссальные средства – личные, заметьте! – на реанимацию угольных разработок, позволяю государству, не вложившему в это ни копейки, сунуть свой пятак в мошну! Я буду получать тридцать процентов от прибыли, в то время как господа из ТЭК начнут высасывать из предприятия семьдесят!
1 2 3 4 5 6