– Хорошо. Отойдите на три шага, чтобы всем было лучше видно, и справьте малую нужду.
Блондинка не поверила ушам:
– Что?
Фельдфебель на мгновение сбросил маску невозмутимости:
– Еще раз переспросишь, милая, и я тебя вышибу! Нам тупые без надобности! – злобно прошипел он.
– Слушаюсь, инструктор!
Она уселась на корточки. Ее трясло от стыда. Теперь уже все попрятали глаза. Каждый надеялся, что с ним до такого не дойдет.
– Почему вы медлите, рекрут?
– Я стараюсь, инструктор. У меня не получается…
Егерь проявил снисхождение:
– Ничего. Рота подождет. Будем стоять, пока у вас не получится.
Строй покинули сразу трое. Среди них один парень. Сгорбив плечи, они побрели прочь. Фельдфебель даже не удосужился повернуть голову в их сторону.
– Это в порядке вещей, – поделился он наблюдением. – Лучше принять верное решение сейчас, чем сожалеть потом всю оставшуюся жизнь. Потому что потом вам придется делать гораздо более неприятные вещи.
Блондинка ревела, сидя на корточках. Строй покинули еще несколько отказников.
– Сомкнуть ряды! – скомандовал фельдфебель.
Щебенка между ног блондинки наконец стала влажной.
– Можете одеться, рекрут. Не передумали?
– Никак нет, инструктор, – всхлипывая, произнесла она.
– В будущем постарайтесь сдерживать слезы.
– Да, инструктор.
– Встаньте в строй. Всем остальным женщинам – три шага вперед!
Таких набралось полтора десятка. Напрягшись в ожидании новых сюрпризов, они опустили взгляды в землю.
– Догадываетесь, что сейчас будет? – обратился к ним егерь. – Я ведь вовсе не зверь. Ни к чему подвергать себя унижению. Разрешаю идти отсюда. Всем. Вы сможете быть полезными своей стране в других войсках. Без дураков. Идите же.
Половина женщин ушла.
– Остальным встать в строй, – милостиво разрешил инструктор.
Грета осталась и впоследствии ухитрилась выдержать мясорубку. Ей было не занимать упорства: в ее голову накрепко вбили мысль о невозможности другого пути.
5
Она знала: у нее было много странностей. К примеру, после всех этих лет на войне она еще имела убеждения. Ее прежние идеалы, те, что вбивались в нее с колыбели, давно растворились в грязи и крови. Вместо тех, что рушились, она упорно придумывала другие, будто боялась потерять веру во что-то. Свято верила в боевое братство. И вела себя по отношению к товарищам максимально честно, порой действуя наперекор инструкциям. Вот и Хенрик ценит, когда к нему относятся по-честному. Похоже, это единственное, что он ценит в жизни. Кроме свободы, разумеется. Внутри него холод. Он ничего не ощущает, кроме равнодушия, раздражения или злости; самые сильные эмоции окружающих отдаются внутри него лишь слабыми, на самой грани восприятия, уколами, свой мир он видит сквозь странную призму. Но человек, относящийся к Хенрику по-честному, может рассчитывать на то, что тот придет ему на помощь, невзирая ни на какие приказы. Это единственный вид уважения, на который он был способен.
Ей захотелось разбить ему голову, только бы увидеть, как он проявляет какие-то чувства.
Опершись на локоть, Грета не сводила взгляда с лежащего рядом мужчины. В ее глазах отражались огоньки уличной рекламы.
Хенрик улыбнулся.
– Что? Чему ты улыбаешься? – спросила она.
– Вспомнилось, как инструктор издевался над тобой в «Доггере».
Она закуталась в смятую простыню, вдруг почувствовав неловкость от своей наготы.
– Такое забудешь, пожалуй.
– Ты напоминала маленького котенка, такого – с зубками-иголочками, который шипит на нападающих крыс. Толку никакого, но не сдается.
– А ты таращился на меня вместе со всеми.
– Ну да, – легко признался он. – Было на что глянуть.
– Правда, ты единственный, кто смотрел на меня с сочувствием.
– Неужели?
– Мне так показалось. Хорошо, что эта сволочь откинула копыта.
– Я слышал, он разбился?
– Его планер начал растворяться еще в воздухе. Сбой автоматики. Он сверзился километров с пяти. Хотела бы я на это посмотреть. – Гримаса ненависти исказила ее лицо.
Он посмотрел на нее с сочувствием:
– По крайней мере, кое в чем насчет тебя он оказался прав. Не хочешь меня обнять?
Грета осторожно умостилась щекой на его бицепсе. Макушке стало тепло от его дыхания; она закрыла глаза и вообразила себя тем самым беззащитным котенком. В такие минуты ей хотелось плакать, хотелось быть слабой, чувствовать себя под его защитой. Дурацкие принципы, которыми ее пичкали в Союзе ольденбуржских девушек, все эти – «строгая, но не грубая, бодрая, но не напряженная» – сейчас не казались такими уж нелепыми. Когда-то она вырвалась из окружения дисциплинированных куриц, покорно слушающих россказни о величии материнства и историческом предназначении ольденбуржской женщины, сбежала, пробившись в ряды «Белых пантер». Она поняла, что уже подустала от роли девы с лебедиными крыльями, распределяющей смерть. Ей так не хватало тепла.
Она вздрогнула от нежного прикосновения.
– Извини, Хенри. Больше нет настроения. Может, чуть позже, – не открывая глаз, прошептала она.
Он разочарованно вздохнул:
– Жизнь коротка, крошка.
– Раз уж тебе нельзя произносить мое имя, зови меня кошкой.
– Кошкой?
– Я бы хотела стать кошкой.
Он грубовато поскреб ей за ушком.
– Кошки любят, когда их чешут, – пояснил он.
Она прижалась к нему покрепче:
– Только те, у которых блохи.
Грета попробовала представить, на что похожи их отношения со стороны. Что-то шевельнулось внутри, захотелось сказать ему, что дело вовсе не в ее желании выпустить пар: она любила этого голубоглазого убийцу. С того самого дня, как он посадил ее к себе на плечи, сам едва не падая от усталости. Подумать только – шесть лет!
Ее научили отлично управлять своими чувствами. Научили сдерживаться, отрекаться от всего земного, достигать состояния высочайшей концентрации. И она успешно применяла полученные знания на практике. Этот редкий секс урывками, когда приходится каждую секунду контролировать себя, лежа в очередной грязной наемной квартире, сдерживаясь, чтобы не закричать от восторга – нельзя привлекать внимание; чтобы не вонзить в него когти – нельзя оставлять следы на теле, этот секс – все, что она могла себе позволить вместо любви. А может, просто понимала, что есть предел – количество нарушенных правил, превысив которое очень быстро оказываешься мертвой. Они и так уже нарушили достаточно для обоюдной дисквалификации. Все в полевых командах время от времени срывались с поводка, стараясь при этом не зарываться.
– Ты сегодня какая-то странная. Устала?
Устала ли она? Не то слово. Ей хотелось закричать. Что-нибудь вроде: неужели ты ничего не чувствуешь, скотина?!
Она гнала мысли о завтрашнем дне, о том, что утром ей снова придется превратиться в женщину с повадками шлюхи, о контейнере с новым заданием и о том, что это задание может оказаться для нее последним. Больше не хотелось быть бойцом. Она действительно устала.
Она приподнялась, чтобы увидеть его глаза:
– О чем ты думаешь, Хенри?
Он ответил, не задумываясь, будто ждал вопроса:
– Мой клиент должен был выйти один.
– Что? – не сразу поняла она.
– Мне пришлось убрать девчонку. Эта сволочь потащила ее с собой. Всегда ходил один, а тут – на тебе. Мне пришлось – она меня видела.
Разочарованная, она отвернулась.
– Ты же знаешь правила, Хенри. Пожалуйста, прекрати.
– Она закричала, едва увидев пушку.
– Хенри!
– Извини. Кстати о правилах: не называй меня по имени.
В темноте она прикусила губу.
За окном родился далекий гром, он словно дал сигнал – раскаты понеслись один за другим. Где-то заплакал ребенок; отсветы рекламы тускло пульсировали на стене.
– Я был груб с тобой?
Она растерялась от неожиданности.
– С чего ты взял?
– Ты сегодня сама не своя.
– Не думала, что ты заметишь, – не удержавшись, съязвила она.
Он потрепал ее по волосам:
– Спи… кошка. Завтра трудный день.
И задышал ровно, засыпая.
На ощупь она отыскала его ладонь. Когда он рядом и закрывает глаза, ничто не мешает ей представлять, что так будет всегда. Она улыбнулась. Надо же: я был груб с тобой. Вернулось настроение пошалить. Но Хенрик уже спал. Она не решилась будить его.
6
Смоделированный компьютером голос ответил по-английски:
– Прачечная Ласана. Стирка с доставкой на дом. Все виды тканей.
– Я по поводу своего заказа. – Голос Хенрика, измененный чипом, стал грубым и сиплым, словно его что-то душило.
– Сообщите номер заказа.
– Э-э-э, триста двадцать, триста двадцать один, Эл, Ди, Эм.
– Ваш заказ готов. Доставка в пятнадцать часов, с вас триста двадцать реалов, деньги можно передать экспедитору, требуйте заверенную квитанцию.
– Благодарю вас, – просипел Хенрик.
– Всего доброго, сеньор.
Он неторопливо спускался по лестнице универсального магазина. Триста двадцать реалов – это номер места встречи по внутреннему каталогу службы, сменяемому каждые три дня. Требуйте квитанцию – передача сообщения с курьером. Деньги экспедитору – передача денег. Пятнадцать минус день недели – двенадцать часов. Он почувствовал неудобство. Неосознанное подозрение, но Хенрик привык доверять своему чутью. Это чутье не имело рационального объяснения; оно заставляло пригнуть голову за миг до того, как просвистит пуля снайпера, или замереть с поднятой ногой над невидимым усиком прыгающей мины.
Щелчком пальца он сбросил чип в утилизатор и прилепил к шее новый. Если разговор умудрятся прослушать, говорящего не удастся идентифицировать по переговорному устройству – такие штуки выдавались агентам едва ли не горстями.
В ресторан «Огни Салатана» он явился задолго до времени рандеву. Для начала проехал мимо на старчески кряхтящем такси. После медленно прошелся по другой стороне улицы. Неприятное предчувствие не проходило. Усилитель зрения позволил бы ему рассмотреть мельчайшие детали, даже буквы на бутылочных этикетках в баре, если бы было через что смотреть – жалюзи на окнах были опущены; рисковать же единственной «стрекозой» он не рискнул. Достаточно того, что он оставил ее себе, а не уничтожил, как было сказано в задании.
Он принял решение. Не скрываясь более, вошел своим обычным уверенным шагом. Швейцар открыл для него дверь, обтянутую металлической сеткой, – такие часто натягивали вдоль открытых веранд и окон заведений, чтобы защитить посетителей от ручных гранат или бутылок с зажигательной смесью.
Он сел за свободный столик у стены, подальше от бара. Классический агент уселся бы так, чтобы по возможности видеть все выходы, но еще в учебном лагере его учили: никогда не делай очевидного.
Планировка столиков в зале напомнила ему огромный автобус – никакой фантазии. Пыльные растения в кадках и пожелтевшая лепнина на потолке дополняли образ заведения. Единственный посетитель за соседним столиком с любопытством уставился на Хенрика. Челюсти его ритмично двигались, мужчина забрасывал в рот все новые куски грудинки; он представлял собой отталкивающий механизм с блестящими от жира губами. Есть такой тип людей, что пялятся на тебя, не догадываясь о том, что это невежливо. Они считают, что могут смотреть куда угодно и сколько угодно. Для Хенрика же чей-то пристальный взгляд означал излишнее внимание, и при его образе жизни это был верный способ подпортить себе нервы, а с плохими нервами до фатальной ошибки – всего один шаг. Он воспринимал наивное разглядывание точно так же, как если бы кому-то вздумалось вломиться в его квартиру. И поступал соответственно.
– Вы сирота? – через разделяющее столики пространство громко спросил Хенрик. Он выбрал испанский.
Не делай очевидного. Мужчина поперхнулся выращенной в чане свининой. Ритм работы конвейера нарушился.
– Простите? – промямлил он набитым ртом. – Вы это мне, сеньор?
– Я спросил: вы сирота?
Официант обернулся на его голос.
– Н-нет, сеньор. А почему…
– Тогда какого дьявола ваши родители не научили сына вежливости? Разве я заглядываю в вашу тарелку?
Хенрик знал, как действует на таких типов уверенный голос. Его шрам представлял собой неплохой дополнительный аргумент. Мужчина отвернулся, словно его хлестнули по щеке. Вскоре он вышел, даже не дождавшись кофе, суетливо поправляя галстук и семеня короткими ногами. Хенрик испытал такое же удовольствие, как если бы воткнул ему нож в брюхо.
Официант в застиранной белой рубахе терпеливо ожидал заказа.
– Пива. Легкого. Овощей, – бросил Хенрик.
Связник оказался толстяком в бежевой водолазке. Свисающее через ремень брюхо колыхалось при ходьбе, подмышки потемнели от пота. Сняв белую шляпу – примета, указанная в справочнике, – толстяк подошел к столику. Рука его теребила карман брюк.
– Ну? – спросил Хенрик. Он с первого взгляда проникся отвращением к этому дилетанту.
– Прошу прощения, сеньор, у вас не занято?
Идиотизм. Хенрик обернулся и выразительно оглядел пустой зал. Официант и скучающий бармен вытаращились на странного посетителя, словно ожидая, не выкинет ли он какой-нибудь фокус.
Хенрик не собирался облегчать жизнь этому комку жирной слизи.
– Принесли?
– Я… сеньор должен сказать…
– Садитесь. Закажите себе поесть.
– Благодарю вас, сеньор, но я не голоден…
– Садитесь! – приказал Хенрик. Внутри ощущалось слабое покалывание – чип шевелил железы, создавая вокруг него ауру страха.
Толстяк упал на стул.
– Однако вы должны назвать… – начал он громким шепотом и тут же замолк, увидев приближающегося официанта.
Принесли заказ. Хенрик сделал добрый глоток пива. Сморщился – дрянь, синтетика. Он сунул в рот кусочек куранто и прожевал, не ощущая вкуса.
– Давайте. – Он протянул руку.
– Но пароль?..
– Заткнитесь, наконец. Вам что, не описали мою внешность? Кто вас прислал?
Толстяк сделал попытку подняться. Лицо его пошло пятнами. Хенрик схватил его за запястье и сильно сжал.
– Я задал вам вопрос. Или вы хотите, чтобы мы поговорили в другом месте? Без свидетелей? – Он перегнулся через стол. Веско и раздельно произнес: – Рассказывайте. Быстро.
Толстяк забормотал:
– Мне запретили с вами разговаривать, пожалуйста, отпустите меня. Я ничего не знаю, я посыльный, как мальчишка в лавке, понимаете? Я просто должен передать вам это… – Он выпустил из потной ладони платежную карту. Кусочек сверхпрочного пластика звякнул о край тарелки. – …И передать два слова – «укрыться, ждать». Это все, сеньор.
– Нет, не все. Кто просил вас передать это?
– Сеньор, я не должен с вами…
Хенрик не сводил с него тяжелого взгляда. Толстяк отвел глаза.
– Он дает иногда мелкие поручения: звонит и дает указания. Деньги кладет в абонентский ящик на почте. Он меня зацепил, понимаете? Та девчонка – у нас ничего не было: она принесла мне посылку, захлопнула двери за собой и тут же начала визжать. Должно быть, ей заплатили. Думали, я богач какой – денег им дам. А я простой продавец… Она кричала, что я ее домогался. Платье себе разорвала. Меня били в полиции. Соседи называли меня извращенцем…
– С этими бабами всегда так, – кивнул Хенрик. – Ближе к делу. Кто он?
– Он просит называть его сеньором Арго. Знаю, странное имя.
– Где вы живете?
– Я не понимаю, что…
– Дайте ваше удостоверение. – Хенрик требовательно протянул руку.
– Нет-нет, сеньор, мы не встречаемся дома, – торопливо проговорил курьер. – Только через почтовый ящик. У меня больная мама, ее нельзя тревожить. Все эти выстрелы, крики – она очень волнуется…
– Эрнесто Спиро, – прочитал Хенрик на карточке. – Не лгите, Эрнесто. Он приходит к вам на работу, ведь так?
– Прошу вас, сеньор, меня уволят!
– Вы сказали, что работаете продавцом. Где именно? Вы не похожи на торговца кастрюлями.
– Я продаю мебель. Магазин на углу Толедо и Армасто.
– Как он выглядит?
– Обычный магазин, одна дверь, вывеска…
– Человек! Как он выглядит?
Толстяк сник. Хенрик покрутил в пальцах его удостоверение.
– Слушай, сволочь, у меня не то настроение, чтобы шутки шутить, я тебе сейчас колени прострелю, – сказал он злобно, больше не стараясь сдерживаться. – Знаешь, что это такое – когда тебе простреливают коленную чашечку?
Глаза у толстяка начали закатываться.
– Считаю до трех, – Хенрик стиснул его запястье так, что побелели пальцы.
От боли связник пришел в себя. Зашептал сбивчиво:
– Он… респектабельный. Настоящий джентльмен. Белый. Прямая спина. Невысокий. Отпустите руку!
– Дальше. Какого цвета глаза? Какие украшения носит?
– Глаза… не знаю, он носит темные очки. Волосы короткие, на лбу залысины. Он такой… солидный, вот! Голос глухой. На левой руке большое кольцо, кажется, из платины; должно быть, дорогое – я не разбираюсь в драгоценностях. Иногда он оставляет конверт для своего знакомого. Когда он приходит, хозяин с ним здоровается – у них какие-то свои дела. Можно я уйду, сеньор? Я ведь вас не знаю, не знаю кто вы и откуда. Я простой продавец, сеньор.
Хенрик бросил удостоверение на стол.
1 2 3 4 5 6 7