В ту самую однокомнатную дворницкую, которая теперь, можно сказать, мое пристанище, потому что после твоего отъезда с квартирой непонятно стало, моя или не моя, потом у меня жила Алиса, художница, но я ей разрешил, расскажу, расскажу... а потом все вынесли из моей квартиры, но она не виновата, Алиса, забыла дверь запереть, примчался ее друг и мигом утащил в Германию или Швецию, не знаю точно. У меня с ней получилась история, еще услышишь. Я тогда в больнице лежал, когда она ускакала, но ты не бойся, на несколько дней попался, на неделю, все уже прошло, конечно, расскажу.
Но я снова беспорядочно кидаюсь словами, а мне надо, чтоб ты понял, как я тебя жду, дела есть, без тебя не разобраться. И вообще... до Нового года неделя, тебя нет, а без тебя я нового не встречал никогда, так что поспеши.
Так вот, дворник-испытатель, он меня позвал, сунул водки стаканчик, маленький, но до краев, я боюсь этого запаха, ты знаешь, и отказался, а он говорит, давай, ты будешь вместо меня настоящим дворником, только наш секрет, а я тебе каждый месяц - три рубля, это ведь целая бутылка! Что мне бутылка, я обрадовался, бутылка ни к чему, настоящее дело будет, очень красивое, мне нравилось убирать мусор, хотя дома ты меня ругаешь, захламист и неряха. Но на улице другое дело - дорожка, с ней большое удовольствие разговаривать, убирать, она живая.
Сергей грамоту получил за снег и лед, все убрано, песочек, ходить безопасно, потом снова благодарность - за контейнеры в чистоте, но это недолго продолжалось, его зарезали дружки, а он был особенный, помнишь? Наверное, забыл, ты говоришь - "детали", я тебе чуть-чуть напомню. Он был летчиком-испытателем при Сталине или Хрущеве, как-то пролетел слишком низко, звук ударил по окнам, его уволили. Говорили, он уже выпивал, но я не верю, он был сталинский сокол. Тогда он вспомнил старую профессию, до самолетов трудился фельдшером-акушером, отрыл диплом, подучился на зубных курсах четыре месяца и давай драть зубы в нашей поликлинике. Лечить он не умел, а выдирал красиво, тогда выдирали чаще, чем теперь, всем, кто желает побыстрей, и он в отдельном кабинетике, "процедурная", в белом халате, коренастый, жилистый, ходит переваливаясь, не успеешь в кресло сесть, он уже с клещами у лица - "открой рот... а, вот этот!" и в одно мгновение р-раз!.. а народ хоть и терпеливый, но решительность обожает, трешки ему, трешки несет, только выдери, освободи... Это потом стали - "кариес, кариес... сладкая защита", а тогда - выдери и делу конец, и он прославился. Но водочку любил больше щипцов, как-то нашли его в собственном кресле, крутил штурвал, собирался отчалить в космос. Лечили, недолечили, он снова за горючее, заливал баки "под завязку", он так говорил... наконец, продал квартиру на пятом этаже, двухкомнатную, с видом на Оку, как у тебя, поселился в дворницкой, в ней все мои главные события родились... здесь он, как в доме говорили, до полной зелени упился и умер от ножа, долги нужно отдавать, ему сказали.
x x x
Дни идут, дворника нет, а на дорожке чисто, не сравнить с прошлым временем, это я старался. Приходит Афанасий, твой старый приятель, он теперь главный инженер в ЖЭКе, ты знаешь, еще говорил о нем - продался... жирный стал, седой, глазки бегают, он хороший человек, несчастный, "элитная жратва сгубила", говорит, продался за жратву и выпивку бесплатную. Он мне осетровых хвостов подарил, не пожалел, потом мне с этими хвостами не очень повезло, но это еще впереди... Так вот, он тогда посмотрел вокруг дома, на беспричинное благоустройство, скорчил рожу и говорит - "никак покойник взялся за ум, старается на старом месте..." Выяснилось легко, меня весь дом благодарил, знаешь, приятно, я понял тогда, что нужен всем, люди разные, но несчастные почти все, и скользко им, скользко... Привели меня, Афанасий глаза вытаращил, потом говорит:
- А, Зинаидин сынок, знаю, достойная вдова, бухгалтерша, я ее уважал, и Киса Клаусовича уважаю, физик, англичанин, но наш нормальный человек, пострадавший... А ты, видно, не такой уж больной, нечего бесплатно метлой махать, зачисляю в штат, возраст позволяет.
Так я стал хозяином дворницкой, ты, как узнал, сначала рассердился, а потом засмеялся - "вообще-то молодец... но занятия наши не забывай... " Я не забывал, ты знаешь, а без дворницкой на первом этаже мы бы с Жасмином не справились.
Как-то вечером я лег, передо мной как всегда картины, картины... и вдруг подумал - как это получилось, что, вот, у нас теперь Жасмин, коты в подвале, все время в жизни что-то случается, то машинка у тебя сломалась, ты говоришь - "Саша, разберись, почини...", то с телевизором беда, "от рекламы раскалился", это ты шутишь, да?.. и я снова винтики кручу-верчу, хотя ничего не понимаю, ну, ничего!.. Я думаю, ты мне специально трудности придумывал, Малов, но я не сержусь, только будь живой, не подводи нас, приезжай!..
Но я снова улетел в сторону, так вот, Жасмин, с него этой весной все началось, насчет твоей поездки еще не ясно, ты вздыхал - "мне бы ее повидать, Саша..." Еще бы, оказывается, живет около Лондона старшая сестра, сколько же ей... и ты не видел ее лет пятьдесят, хочется увидеть, конечно, и ты ждал решения, пустят или не захотят.
x x x
Так вот, ты прибегаешь - замерзнет пес, надо спасать.
Я тут же дело бросил, инструмент запер и побежали.
- Давай напрямик, через поле, овраг, - говорю.
- Опять твои выдумки, - ты пыхтишь, - сколько учу и все без толку, хорошая дорога самая быстрая. Ну, ладно, пробуй, дело твое... - место описал, а я - "знаю, знаю", все здесь облазил, ночью не ошибусь. Как пришел в себя, меня не унять было, помнишь?..
Ты рысцой по дороге, а я полем, промчался через лесок, спустился в овраг, два раза навернулся, потому что скользко, колено ободрал, да пустяки, ничего!.. побежал по дну, там ручей замерзший, немного нырнул ботинком, но чувствую, разогрелся, ничего не будет. Подбежал по оврагу к дороге, там всего метра три подъемчик, но крутой, льдом оброс, из льда рваные корни кое-где торчат, я за них цепляюсь и ползу наверх, я должен раньше тебя на дороге оказаться, а то снова будешь прав! До места события метров сто, не больше, а мне не выбраться, ну, никак!
Смотрю направо, налево, везде у дороги еще круче, снег и не думает таять, сахарный, первобытный, не поддается солнцу и ветру, северная сторона. Мне даже смешно, вот сейчас ты обгонишь меня, хотя по дороге в два раза дальше шлепать, и точно, слышу наверху шаги, это ты шаркаешь, спешишь, пыхтишь без стеснения, кто здесь еще ходит, кроме нас, дураков. Я собрал силы и обдирая ногти, стал на коленях выкарабкиваться, и выполз на дорогу прямо перед тобой, руки в крови, штанину разорвал... Но ты только фыркнул и дальше, "скорей, скорей", и я за тобой, раз не засмеялся, значит дело печальное у нас и трудное.
Прошли метров сто пятьдесят и у обочины вижу настоящий холм в метр высотой, из него торчит лапа. Ну, помнишь, какая у него лапа, или ты все забыл в своем Лондоне, и меня тоже, и больше не вернешься к нам?.. Там наверное теплей и лучше кормят, а здесь мы все сами да сами... Но ты не можешь так поступить, я знаю. Так вот, лапа... Такую я у собак никогда не видел, это наверное доисторическая собака, помнишь, ты говорил об ископаемых животных, и мама читала мне книгу "Следы на камне", я слышу ее голос и каждое слово помню. Наверное саблезубый пес... как был тигр саблезубый, так, наверное, и собака была особая, ведь тепло и джунгли, дичи полно, для роста подходящая погода. А у нас мороз, хотя давно весна, снег и дорога, и в сугробе валяется лапа, грязная и неживая, но размером с мое лицо, или с твое лицо плюс лысину, правильно я сказал плюс?.. Ты всегда ругаешь меня - "твои фантазии - непомерные", и за действия с цифрами - "умеешь считать, а не любишь..." Если не люблю, то, можно сказать, не умею, что поделаешь. Но все-таки знаю, и вижу, где плюс, а где минус применить.
Раскопали сугроб, и видим, да? - великое тело, но смятое и почти неживое, только иногда дергаются лапы, и веки, и весь он лохматый и серый, а морда больше наших с тобой голов, если их сложить вместе. Иногда он дышал, наверное раз или два в минуту, но очень сильно и глубоко, это шок у него, но есть надежда, ты говоришь. А вот как его тащить?... И что если сломано внутри?.. Ты нагнулся, пощупал - обе передние лапы сломаны, вот хрустит, и вот... Ты меня всегда восхищал, откуда ни возьмись, новые знания в тебе, ты говорил, из книг. А я начну читать и закопаюсь тут же, ты знаешь.
x x x
Ну, что дальше объяснять, это-то помнишь?.. - сначала я телогрейку снял, и ты, мы его накрыли, ждали полчаса, продрогли, остановили, наконец, машину, у тебя везде знакомые, но в кузов побоялись его поднимать, пробовали и отказались, выпросили брезент и потащили, он плавно ехал, молча, даже не стонал, серая огромная куча шерстяного моха, из нее торчит морда, лапы, глаза закрыты, глаза.
Привезли его, а надо на девятый, а в лифт не пролезает, боимся еще что-нибудь сломать в нем, и все равно рядом встать будет некуда, хоть на одной ноге стой!.. И тут оба сразу подумали одно - "дворницкая, ключ!"
Тогда дворницкая на первом не была еще совсем моя, как сейчас, иногда художники работали, перед праздниками, сантехники с итальянскими унитазами для богатых, раз в месяц, но обязательно припрутся, уборщица хранила тряпки и щетки, уверяет, под лестницей неминуемо сопрут, а мне странно, неужели сопрут?.. но я тогда всему верил, что ни скажи, и сейчас почти такой же дурак, не могу не верить, человека обижать... И я оставлял ей ключ за электрическим щитком, ты знаешь, смеялся, "конечно, сопрут, но она там еще и забавляется, на твоем диванчике поломанном, хе-хе..." Ну, я не знаю, зачем ты это... диванчик такой грязный, что даже я не лег бы на него, только сидел и смотрел в окно, но это особый разговор, в этой дворницкой я начал рисовать, ты не все знаешь, я расскажу, расскажу...
Действительно, тащить наверх, а потом?.. а если к врачу?.. вниз-вверх, он не вынесет, ты говоришь, давай, положим у тебя внизу, пусть немного оклемается, тогда уж посмотрим, что дальше.
x x x
Мы все это мигом сделали, поместили его у батареи теплой, постелили мой старый ватник, его не хватило, зад и ноги на полу, но это ничего, тепло, пусть в себя приходит. Надо дать ему воды, стали лить мимо рта, но немного попало, он чихнул, глотнул несколько раз, очень громко, ты говоришь "теперь идем, оставим его в покое, подумаем, что делать с ним".
Наверху ты рассказал мне свою теорию, она родилась пока мы волочили его по дороге. Кстати, как его зовут, ведь ясно, есть имя... Но мы не знаем его и не узнаем. Потому что пса этого надо скрывать.
- Почему скрывать? - я спросил, ну, дурак, а ты мне живо объяснил, такие псы на дороге не валяются, собака наверняка президентская, или его своры... то есть, свиты, и выбросили его из машины не случайно, наверное, взбунтовался, подчиняться перестал... а может и сам выбросился на ходу от отчаяния и протеста, ведь лапы-то сломаны, удар, сотрясение мозга...
- Вот это да!
Я всегда удивлялся твоей мудрости и знаниям, ну, никогда бы не подумал, что такой особенный зверь нам повстречался, и что его надо спрятать от всех, потому что придут и отнимут, и мало ли что с ним сделают потом... Значит, будем скрывать, тут думать и сомневаться нечего.
- Лучше нашего городка для него не придумать, - ты говоришь, - забытое богом и людьми место, когда-то наукой занимались, а теперь ученые не нужны, живут себе пенсионеры да неудачники, идиоты всякие, как мы с тобой. Ну, еще в теплое время новые люди отдыхают на природе, привозят внуков, все-таки кое-где зелень у нас.
Значит, молчим, прячем, никто не узнает. Но как тогда лечить?
- Сами вылечим - ты говоришь. Я когда-то с фельдшером дружил, в юности, у нас одна любовь была, а потом она за третьего замуж вышла, мы и подружились. Он погиб на войне.
- На какой, - спрашиваю, я знал, что войн этих была куча, и все путал.
- На третьей, если считать от первой, - говоришь. - Я еще молодым был. Пока пес не в себе, мы ему осторожно лапы поправим, чтобы не слишком искривлены были, рентген делать все равно негде, разве что в кремлевской клинике собачьей, но это его сдать врагам... Нет, все сделаем сами, поправим по виду и хрусту, наложим дощечки со всех сторон.
- А не разгрызет?
- Новые поставим. Но тебе, Саша, придется руки приложить, возьмешь книги, про собак, их медицину, мы все должны знать.
Я всегда восхищался твоими планами, Малов, и все равно ты меня каждый раз удивляешь. Если очень нужно, придется, конечно, почитать...
- Надо сразу действовать, пока он без сознания. И моли бога, чтобы внутри цело, не разорвано, иначе конец.
Ну, задачку ты мне задал и даже не заметил! Насчет бога у меня всегда недоумение, мне надо обязательно представить себе - цветок, стол или человека, тогда я говорю с ним, он живой, а бога не вижу и представить не могу, как же молить... Я вежливо отказался, ты мимо ушей пропустил, я знаю почему, - сам с ним никогда не говоришь, не веришь, - "все от природы, пусть бессмысленная дура, но среди нас, идиотов, умней ее все равно нет.
- А люди, Малов?
Каждый раз, как это спрашиваю, мне приятно - всегда отвечаешь одно и то же, значит, правильно говоришь.
- Люди устроены слишком хорошо для нищих маленьких делишек, в которых погрязли. Не для них они вылупились из обезьяннего мира, но лучше себе дела не нашли, вот и дураки.
А я не знаю... Малов, наверное, все-таки плохо устроены, так мне кажется, когда рисую цветок, или дерево, или наши лица, из темноты выступающие... Перед этим мне душно, страшно, я чувствую, все во мне дрожит и плачет, отзывается на ничтожный звук, а громкие не слышу.... а рука что-то знает, и пальцы знают, а что, что... Куда мне деться, где мама, ее рука, голос, который был со мной?.. Я рисую, потом плачу и успокаиваюсь, но ненадолго, ненадолго...
- У него должно быть новое имя, думай, думай, - ты мне говоришь.
А я думать не умею, тут же сказал:
- Его зовут - Жасмин.
Ты глаза выпучил:
- Почему Жасмин! Это странно!
Потом подумал, и говоришь:
- Устами младенца... Пусть Жасмин. Хотя почему... Значит так и будет Жасмин.
И так он начал с нами жить, пес Жасмин. Оказывается, я всегда его ждал. До этого момента была одна жизнь, а стала другая, с Жасмина начались бурные события. Третья жизнь, потому что две уже были у меня, ты знаешь, Малов. Ты помнишь, да?
Я немного подробней расскажу, вдруг ты забыл, ну, чуть-чуть...
x x x
В четыре года это случилось, до этого не помню ничего, ты говоришь, уже бегал и разговаривал бойко-бойко, не верится даже. Как-то играл у дома, ты видел из окна, а у нас окна в другую сторону, из-за угла выскочила собака, большая, ну, залаяла... ты говорил, она сама испугалась, но я больше, и с тех пор с каждым днем все хуже, как сейчас помню, проваливаюсь медленно в серую вязкую массу, шевелиться трудно, дышать трудно... и говорить перестал: слова кое-как рождались в голове, но до языка не доходили, по дороге стираются, а те что снаружи притекали... некоторые успевал ухватить, узнавал, но чаще пропадали. Ходил, но медленно, и все делал страшно медленно, вот так и жил до четырнадцати лет. Врачи ничего поделать не могли. Мама спасла меня, верила, что надо говорить со мной, много говорить, благодаря ей я не потерял разум, и потом, когда пришел в себя, очень правильно говорил. У нее все силы на меня ушли, из-за этих разговоров бесконечных, ей казалось, что слова падают в пустоту и пропадают... Я сидел рядом с ней, она руку держала, читала или говорила, почти все время. Нет, еще на работу ходила, но и туда меня брала очень часто. Я сидел в углу на стульчике, смотрел в окно, видел светлый мир, люди вокруг очень быстро дергались, звуки падали в вату, только отдельные слова различал... Сотрудники осуждали ее - "опять Зинаида своего идиота притащила..." Потом она заболела, давление... У меня все слилось, как один непрерывный день, что сон, что наяву, различить невозможно.
Помнишь, как я в себя пришел?.. Мама умерла.
x x x
Я все видел, она стояла у буфета, доставала посуду для обеда, ее слова долетали до меня с большим опозданием... А мне только важно было, что она здесь, смотрит на меня, говорит и не отворачивается, когда я не отвечаю... И вот я вижу, у нее лицо наливается красным, потом чернеет, она хватает воздух и не может вдохнуть, и сползает на пол. Я чувствую, должен что-то сделать, и не могу.
Не знаю, сколько она лежала, потом ты вбегаешь, очень оживленное лицо, трясешь какой-то газетой... Увидел.
Потом была толпа, я смутно понимал, очень туго и глухо до меня доходило...
Ты раздвинул всех, взял меня за руку и увел к себе, в соседнюю квартиру. "Поживешь у меня..."
Ночью я проснулся, встал и пошел домой. Дверь не была заперта, я вошел, мама лежала перед открытым окном... Февральский морозец... но про февраль я потом узнал.
Я сделал несколько шагов - и вдруг что-то укололо в пятку, пронзительно, резко, и чувствую - под ногой мокро. Кровь течет. Осколок ампулы, из-под лекарства, ее спасти пытались.
И что-то в один миг произошло, я проснулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Но я снова беспорядочно кидаюсь словами, а мне надо, чтоб ты понял, как я тебя жду, дела есть, без тебя не разобраться. И вообще... до Нового года неделя, тебя нет, а без тебя я нового не встречал никогда, так что поспеши.
Так вот, дворник-испытатель, он меня позвал, сунул водки стаканчик, маленький, но до краев, я боюсь этого запаха, ты знаешь, и отказался, а он говорит, давай, ты будешь вместо меня настоящим дворником, только наш секрет, а я тебе каждый месяц - три рубля, это ведь целая бутылка! Что мне бутылка, я обрадовался, бутылка ни к чему, настоящее дело будет, очень красивое, мне нравилось убирать мусор, хотя дома ты меня ругаешь, захламист и неряха. Но на улице другое дело - дорожка, с ней большое удовольствие разговаривать, убирать, она живая.
Сергей грамоту получил за снег и лед, все убрано, песочек, ходить безопасно, потом снова благодарность - за контейнеры в чистоте, но это недолго продолжалось, его зарезали дружки, а он был особенный, помнишь? Наверное, забыл, ты говоришь - "детали", я тебе чуть-чуть напомню. Он был летчиком-испытателем при Сталине или Хрущеве, как-то пролетел слишком низко, звук ударил по окнам, его уволили. Говорили, он уже выпивал, но я не верю, он был сталинский сокол. Тогда он вспомнил старую профессию, до самолетов трудился фельдшером-акушером, отрыл диплом, подучился на зубных курсах четыре месяца и давай драть зубы в нашей поликлинике. Лечить он не умел, а выдирал красиво, тогда выдирали чаще, чем теперь, всем, кто желает побыстрей, и он в отдельном кабинетике, "процедурная", в белом халате, коренастый, жилистый, ходит переваливаясь, не успеешь в кресло сесть, он уже с клещами у лица - "открой рот... а, вот этот!" и в одно мгновение р-раз!.. а народ хоть и терпеливый, но решительность обожает, трешки ему, трешки несет, только выдери, освободи... Это потом стали - "кариес, кариес... сладкая защита", а тогда - выдери и делу конец, и он прославился. Но водочку любил больше щипцов, как-то нашли его в собственном кресле, крутил штурвал, собирался отчалить в космос. Лечили, недолечили, он снова за горючее, заливал баки "под завязку", он так говорил... наконец, продал квартиру на пятом этаже, двухкомнатную, с видом на Оку, как у тебя, поселился в дворницкой, в ней все мои главные события родились... здесь он, как в доме говорили, до полной зелени упился и умер от ножа, долги нужно отдавать, ему сказали.
x x x
Дни идут, дворника нет, а на дорожке чисто, не сравнить с прошлым временем, это я старался. Приходит Афанасий, твой старый приятель, он теперь главный инженер в ЖЭКе, ты знаешь, еще говорил о нем - продался... жирный стал, седой, глазки бегают, он хороший человек, несчастный, "элитная жратва сгубила", говорит, продался за жратву и выпивку бесплатную. Он мне осетровых хвостов подарил, не пожалел, потом мне с этими хвостами не очень повезло, но это еще впереди... Так вот, он тогда посмотрел вокруг дома, на беспричинное благоустройство, скорчил рожу и говорит - "никак покойник взялся за ум, старается на старом месте..." Выяснилось легко, меня весь дом благодарил, знаешь, приятно, я понял тогда, что нужен всем, люди разные, но несчастные почти все, и скользко им, скользко... Привели меня, Афанасий глаза вытаращил, потом говорит:
- А, Зинаидин сынок, знаю, достойная вдова, бухгалтерша, я ее уважал, и Киса Клаусовича уважаю, физик, англичанин, но наш нормальный человек, пострадавший... А ты, видно, не такой уж больной, нечего бесплатно метлой махать, зачисляю в штат, возраст позволяет.
Так я стал хозяином дворницкой, ты, как узнал, сначала рассердился, а потом засмеялся - "вообще-то молодец... но занятия наши не забывай... " Я не забывал, ты знаешь, а без дворницкой на первом этаже мы бы с Жасмином не справились.
Как-то вечером я лег, передо мной как всегда картины, картины... и вдруг подумал - как это получилось, что, вот, у нас теперь Жасмин, коты в подвале, все время в жизни что-то случается, то машинка у тебя сломалась, ты говоришь - "Саша, разберись, почини...", то с телевизором беда, "от рекламы раскалился", это ты шутишь, да?.. и я снова винтики кручу-верчу, хотя ничего не понимаю, ну, ничего!.. Я думаю, ты мне специально трудности придумывал, Малов, но я не сержусь, только будь живой, не подводи нас, приезжай!..
Но я снова улетел в сторону, так вот, Жасмин, с него этой весной все началось, насчет твоей поездки еще не ясно, ты вздыхал - "мне бы ее повидать, Саша..." Еще бы, оказывается, живет около Лондона старшая сестра, сколько же ей... и ты не видел ее лет пятьдесят, хочется увидеть, конечно, и ты ждал решения, пустят или не захотят.
x x x
Так вот, ты прибегаешь - замерзнет пес, надо спасать.
Я тут же дело бросил, инструмент запер и побежали.
- Давай напрямик, через поле, овраг, - говорю.
- Опять твои выдумки, - ты пыхтишь, - сколько учу и все без толку, хорошая дорога самая быстрая. Ну, ладно, пробуй, дело твое... - место описал, а я - "знаю, знаю", все здесь облазил, ночью не ошибусь. Как пришел в себя, меня не унять было, помнишь?..
Ты рысцой по дороге, а я полем, промчался через лесок, спустился в овраг, два раза навернулся, потому что скользко, колено ободрал, да пустяки, ничего!.. побежал по дну, там ручей замерзший, немного нырнул ботинком, но чувствую, разогрелся, ничего не будет. Подбежал по оврагу к дороге, там всего метра три подъемчик, но крутой, льдом оброс, из льда рваные корни кое-где торчат, я за них цепляюсь и ползу наверх, я должен раньше тебя на дороге оказаться, а то снова будешь прав! До места события метров сто, не больше, а мне не выбраться, ну, никак!
Смотрю направо, налево, везде у дороги еще круче, снег и не думает таять, сахарный, первобытный, не поддается солнцу и ветру, северная сторона. Мне даже смешно, вот сейчас ты обгонишь меня, хотя по дороге в два раза дальше шлепать, и точно, слышу наверху шаги, это ты шаркаешь, спешишь, пыхтишь без стеснения, кто здесь еще ходит, кроме нас, дураков. Я собрал силы и обдирая ногти, стал на коленях выкарабкиваться, и выполз на дорогу прямо перед тобой, руки в крови, штанину разорвал... Но ты только фыркнул и дальше, "скорей, скорей", и я за тобой, раз не засмеялся, значит дело печальное у нас и трудное.
Прошли метров сто пятьдесят и у обочины вижу настоящий холм в метр высотой, из него торчит лапа. Ну, помнишь, какая у него лапа, или ты все забыл в своем Лондоне, и меня тоже, и больше не вернешься к нам?.. Там наверное теплей и лучше кормят, а здесь мы все сами да сами... Но ты не можешь так поступить, я знаю. Так вот, лапа... Такую я у собак никогда не видел, это наверное доисторическая собака, помнишь, ты говорил об ископаемых животных, и мама читала мне книгу "Следы на камне", я слышу ее голос и каждое слово помню. Наверное саблезубый пес... как был тигр саблезубый, так, наверное, и собака была особая, ведь тепло и джунгли, дичи полно, для роста подходящая погода. А у нас мороз, хотя давно весна, снег и дорога, и в сугробе валяется лапа, грязная и неживая, но размером с мое лицо, или с твое лицо плюс лысину, правильно я сказал плюс?.. Ты всегда ругаешь меня - "твои фантазии - непомерные", и за действия с цифрами - "умеешь считать, а не любишь..." Если не люблю, то, можно сказать, не умею, что поделаешь. Но все-таки знаю, и вижу, где плюс, а где минус применить.
Раскопали сугроб, и видим, да? - великое тело, но смятое и почти неживое, только иногда дергаются лапы, и веки, и весь он лохматый и серый, а морда больше наших с тобой голов, если их сложить вместе. Иногда он дышал, наверное раз или два в минуту, но очень сильно и глубоко, это шок у него, но есть надежда, ты говоришь. А вот как его тащить?... И что если сломано внутри?.. Ты нагнулся, пощупал - обе передние лапы сломаны, вот хрустит, и вот... Ты меня всегда восхищал, откуда ни возьмись, новые знания в тебе, ты говорил, из книг. А я начну читать и закопаюсь тут же, ты знаешь.
x x x
Ну, что дальше объяснять, это-то помнишь?.. - сначала я телогрейку снял, и ты, мы его накрыли, ждали полчаса, продрогли, остановили, наконец, машину, у тебя везде знакомые, но в кузов побоялись его поднимать, пробовали и отказались, выпросили брезент и потащили, он плавно ехал, молча, даже не стонал, серая огромная куча шерстяного моха, из нее торчит морда, лапы, глаза закрыты, глаза.
Привезли его, а надо на девятый, а в лифт не пролезает, боимся еще что-нибудь сломать в нем, и все равно рядом встать будет некуда, хоть на одной ноге стой!.. И тут оба сразу подумали одно - "дворницкая, ключ!"
Тогда дворницкая на первом не была еще совсем моя, как сейчас, иногда художники работали, перед праздниками, сантехники с итальянскими унитазами для богатых, раз в месяц, но обязательно припрутся, уборщица хранила тряпки и щетки, уверяет, под лестницей неминуемо сопрут, а мне странно, неужели сопрут?.. но я тогда всему верил, что ни скажи, и сейчас почти такой же дурак, не могу не верить, человека обижать... И я оставлял ей ключ за электрическим щитком, ты знаешь, смеялся, "конечно, сопрут, но она там еще и забавляется, на твоем диванчике поломанном, хе-хе..." Ну, я не знаю, зачем ты это... диванчик такой грязный, что даже я не лег бы на него, только сидел и смотрел в окно, но это особый разговор, в этой дворницкой я начал рисовать, ты не все знаешь, я расскажу, расскажу...
Действительно, тащить наверх, а потом?.. а если к врачу?.. вниз-вверх, он не вынесет, ты говоришь, давай, положим у тебя внизу, пусть немного оклемается, тогда уж посмотрим, что дальше.
x x x
Мы все это мигом сделали, поместили его у батареи теплой, постелили мой старый ватник, его не хватило, зад и ноги на полу, но это ничего, тепло, пусть в себя приходит. Надо дать ему воды, стали лить мимо рта, но немного попало, он чихнул, глотнул несколько раз, очень громко, ты говоришь "теперь идем, оставим его в покое, подумаем, что делать с ним".
Наверху ты рассказал мне свою теорию, она родилась пока мы волочили его по дороге. Кстати, как его зовут, ведь ясно, есть имя... Но мы не знаем его и не узнаем. Потому что пса этого надо скрывать.
- Почему скрывать? - я спросил, ну, дурак, а ты мне живо объяснил, такие псы на дороге не валяются, собака наверняка президентская, или его своры... то есть, свиты, и выбросили его из машины не случайно, наверное, взбунтовался, подчиняться перестал... а может и сам выбросился на ходу от отчаяния и протеста, ведь лапы-то сломаны, удар, сотрясение мозга...
- Вот это да!
Я всегда удивлялся твоей мудрости и знаниям, ну, никогда бы не подумал, что такой особенный зверь нам повстречался, и что его надо спрятать от всех, потому что придут и отнимут, и мало ли что с ним сделают потом... Значит, будем скрывать, тут думать и сомневаться нечего.
- Лучше нашего городка для него не придумать, - ты говоришь, - забытое богом и людьми место, когда-то наукой занимались, а теперь ученые не нужны, живут себе пенсионеры да неудачники, идиоты всякие, как мы с тобой. Ну, еще в теплое время новые люди отдыхают на природе, привозят внуков, все-таки кое-где зелень у нас.
Значит, молчим, прячем, никто не узнает. Но как тогда лечить?
- Сами вылечим - ты говоришь. Я когда-то с фельдшером дружил, в юности, у нас одна любовь была, а потом она за третьего замуж вышла, мы и подружились. Он погиб на войне.
- На какой, - спрашиваю, я знал, что войн этих была куча, и все путал.
- На третьей, если считать от первой, - говоришь. - Я еще молодым был. Пока пес не в себе, мы ему осторожно лапы поправим, чтобы не слишком искривлены были, рентген делать все равно негде, разве что в кремлевской клинике собачьей, но это его сдать врагам... Нет, все сделаем сами, поправим по виду и хрусту, наложим дощечки со всех сторон.
- А не разгрызет?
- Новые поставим. Но тебе, Саша, придется руки приложить, возьмешь книги, про собак, их медицину, мы все должны знать.
Я всегда восхищался твоими планами, Малов, и все равно ты меня каждый раз удивляешь. Если очень нужно, придется, конечно, почитать...
- Надо сразу действовать, пока он без сознания. И моли бога, чтобы внутри цело, не разорвано, иначе конец.
Ну, задачку ты мне задал и даже не заметил! Насчет бога у меня всегда недоумение, мне надо обязательно представить себе - цветок, стол или человека, тогда я говорю с ним, он живой, а бога не вижу и представить не могу, как же молить... Я вежливо отказался, ты мимо ушей пропустил, я знаю почему, - сам с ним никогда не говоришь, не веришь, - "все от природы, пусть бессмысленная дура, но среди нас, идиотов, умней ее все равно нет.
- А люди, Малов?
Каждый раз, как это спрашиваю, мне приятно - всегда отвечаешь одно и то же, значит, правильно говоришь.
- Люди устроены слишком хорошо для нищих маленьких делишек, в которых погрязли. Не для них они вылупились из обезьяннего мира, но лучше себе дела не нашли, вот и дураки.
А я не знаю... Малов, наверное, все-таки плохо устроены, так мне кажется, когда рисую цветок, или дерево, или наши лица, из темноты выступающие... Перед этим мне душно, страшно, я чувствую, все во мне дрожит и плачет, отзывается на ничтожный звук, а громкие не слышу.... а рука что-то знает, и пальцы знают, а что, что... Куда мне деться, где мама, ее рука, голос, который был со мной?.. Я рисую, потом плачу и успокаиваюсь, но ненадолго, ненадолго...
- У него должно быть новое имя, думай, думай, - ты мне говоришь.
А я думать не умею, тут же сказал:
- Его зовут - Жасмин.
Ты глаза выпучил:
- Почему Жасмин! Это странно!
Потом подумал, и говоришь:
- Устами младенца... Пусть Жасмин. Хотя почему... Значит так и будет Жасмин.
И так он начал с нами жить, пес Жасмин. Оказывается, я всегда его ждал. До этого момента была одна жизнь, а стала другая, с Жасмина начались бурные события. Третья жизнь, потому что две уже были у меня, ты знаешь, Малов. Ты помнишь, да?
Я немного подробней расскажу, вдруг ты забыл, ну, чуть-чуть...
x x x
В четыре года это случилось, до этого не помню ничего, ты говоришь, уже бегал и разговаривал бойко-бойко, не верится даже. Как-то играл у дома, ты видел из окна, а у нас окна в другую сторону, из-за угла выскочила собака, большая, ну, залаяла... ты говорил, она сама испугалась, но я больше, и с тех пор с каждым днем все хуже, как сейчас помню, проваливаюсь медленно в серую вязкую массу, шевелиться трудно, дышать трудно... и говорить перестал: слова кое-как рождались в голове, но до языка не доходили, по дороге стираются, а те что снаружи притекали... некоторые успевал ухватить, узнавал, но чаще пропадали. Ходил, но медленно, и все делал страшно медленно, вот так и жил до четырнадцати лет. Врачи ничего поделать не могли. Мама спасла меня, верила, что надо говорить со мной, много говорить, благодаря ей я не потерял разум, и потом, когда пришел в себя, очень правильно говорил. У нее все силы на меня ушли, из-за этих разговоров бесконечных, ей казалось, что слова падают в пустоту и пропадают... Я сидел рядом с ней, она руку держала, читала или говорила, почти все время. Нет, еще на работу ходила, но и туда меня брала очень часто. Я сидел в углу на стульчике, смотрел в окно, видел светлый мир, люди вокруг очень быстро дергались, звуки падали в вату, только отдельные слова различал... Сотрудники осуждали ее - "опять Зинаида своего идиота притащила..." Потом она заболела, давление... У меня все слилось, как один непрерывный день, что сон, что наяву, различить невозможно.
Помнишь, как я в себя пришел?.. Мама умерла.
x x x
Я все видел, она стояла у буфета, доставала посуду для обеда, ее слова долетали до меня с большим опозданием... А мне только важно было, что она здесь, смотрит на меня, говорит и не отворачивается, когда я не отвечаю... И вот я вижу, у нее лицо наливается красным, потом чернеет, она хватает воздух и не может вдохнуть, и сползает на пол. Я чувствую, должен что-то сделать, и не могу.
Не знаю, сколько она лежала, потом ты вбегаешь, очень оживленное лицо, трясешь какой-то газетой... Увидел.
Потом была толпа, я смутно понимал, очень туго и глухо до меня доходило...
Ты раздвинул всех, взял меня за руку и увел к себе, в соседнюю квартиру. "Поживешь у меня..."
Ночью я проснулся, встал и пошел домой. Дверь не была заперта, я вошел, мама лежала перед открытым окном... Февральский морозец... но про февраль я потом узнал.
Я сделал несколько шагов - и вдруг что-то укололо в пятку, пронзительно, резко, и чувствую - под ногой мокро. Кровь течет. Осколок ампулы, из-под лекарства, ее спасти пытались.
И что-то в один миг произошло, я проснулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9