Она осмотрела и ощупала его, но кости были целы и даже панама с головы не свалилась.
Пронесло…
Остальные к вечеру смогли предъявить разнообразные царапины, затейливо раскрашенные меркурохромом, четыре ссаженные коленки, два локтя и аккуратно, словно по шву, распоротую вдоль спины рубашку. Зато как они всем этим друг перед другом хвастались!
Чемпионом в один голос признали Ричи. Несмотря на падение, он потом трижды обошел площадку, не коснувшись земли. А у Юльки появилось оправдание почаще смотреть в его сторону. До сих пор она себя удерживала изо всех сил — и от зряшного дерганья-беспокойства, и от воспитательных нотаций. Дело было в том, что… Ну, ерунда девчоночья, конечно, только Ричи был чертовски похож на детские фотографии Пола, и, глядя на него, Юлька все представляла, каким получится их ребенок. Ну, в смысле, может получиться. Но ведь может и таким? Хотя сейчас будущий ребенок измерялся считанными сантиметрами, и там не то что коленок не разглядеть, а и голову от туловища не отличить.
Немерено возгордившиеся собой скауты приставали к ней всю дорогу до костровой площади: а что будем делать завтра? На время? Командами? Эстафету?
Юлька загадочно улыбалась. На самом деле она пока ничего не придумала и полагалась на вдохновение. Надо будет сегодня обсудить эту тему с Фазерсом, старшим воспитателем, и, может быть, получить нагоняй за излишнюю самонадеянность, а может быть, и дельный совет. В конце концов, эта штука ничуть не травматичнее футбола…
Футбол на деревьях? Она покрутила эту идею и решила, что слишком смело. А если…
На костровую они чуть запоздали, поэтому подходили не строем, а гуськом и на цыпочках, чтобы не мешать остальным. У флага кто-то произносил речь. Выйдя из-за чужих спин, Юлька… Нет, Юлька ничего особенного не сделала. Не она, а Рита Симонс автоматом заняла свое место во главе отряда (который с грехом пополам изобразил подобие шеренги) и попыталась вслушаться.
— …это даже не испытание. Я повторяю, здесь нет и не может быть никакой обиды. Ваш воспитатель говорил сейчас, что это можно сравнить с талантами в разных областях — один очень быстро бегает, другой разводит костер под дождем, третий решает в уме любые задачи… Но он несколько ошибся. Скорее эту особенность можно сравнить с цветом глаз, или формой лица, или толщиной костей скелета. От вас ничего не зависит. Просто те, кто обладает этой довольно редкой особенностью, смогут участвовать в спасении Земли. Нашей с вами Земли. Не буду обманывать, им не придется подвергаться никакой опасности, даже случайной, но от этого их помощь не станет менее важной. Сегодня я нашел четверых. Надеюсь найти больше. Я никуда их не заберу, они останутся рядом с вами, я буду приезжать специально для занятий. И я очень прошу вас: постарайтесь относиться к ним так, словно ничего особенного не произошло. Они остались вашими товарищами. Просто у них появились некоторые дополнительные обязанности. Что поделать, все мы растем, и время приносит нам только новые задачи и необходимость учиться, чтобы решать их.
Вот примерно так он и завершил свое выступление. И пока он говорил, Юлька неотрывно смотрела на четверых пацанов, стоявших рядом с ним, чуть позади. Ничего, казалось, особенного в них не нашлось бы — кроме того, как они смотрели и как они слушали. Во всем мире для них не было ничего важнее этого седого марцала.
Точно так же она сама смотрела на Барса. Совсем недавно. Готовая взорвать для него целый город. Готовая сделать вид, что взорвет целый город. Разницы-то особой не было. Главное — решить, что этого человека — нет, не человека — марцала! — нужно слушаться во всем и можно доверять ему бездумно и беспредельно, а уж потом…
Седого марцала звали Ургон. Это она узнала в тот же вечер. За неделю она узнала еще, что он приезжает на личном автомобиле, занятия ведет по четыре часа, в каждый приезд добирает в свой отряд одного-двух новичков.
Чему он может их учить? Этого она узнать не смогла. Спрашивать «избранных» было глупо — они бы заложили ее своему хозяину в ту же секунду…
Чему?
Перед глазами, заслоняя знакомые ребячьи лица, все время всплывали те трое — Пьер, Антуан и… третьего она забыла, вот ведь дурость, переиначить имена на французский манер, а уж как они этот французский калечили… Их толком и не учили ничему, их снарядили — как взрыватель, — взвели и пустили в ход.
— Миссис Симонс, а вы нам сегодня расскажете про марцалов?
— Нет, матрос, не сегодня.
Сегодня она не готова. Она может сказать правду — а к этому не готовы они. Ей никто не верил про готовившийся взрыв Питера. То есть никто посторонний. Даже Пол, кажется, решил, что это кошмар, вызванный стрессом. И в бумагах, пришедших из Министерства обороны, ничего про это не было, только обтекаемая формулировка про психическую травму, вызванную несанкционированным участием в эксперименте, проводимом марцальскими союзниками. Все переврали. И с этим лучше не спорить, если не хочешь в психушку. Если ты один знаешь правду, в которую никто не хочет верить, проще изолировать одного тебя, не так ли?
А она знала! И она ни за что не позволила бы себе забыть лица тех двух девочек из «Букета», не знакомых, не подруг, но товарищей по отряду… вернее, только одно лицо, потому что второе было обезображено «прижигалкой».
Чему-то ведь учили этих девочек «марцальские союзники»? До того, как использовать и пустить на слом. Отработавшее оборудование…
Так чему он их учит, этих ребятишек, внезапно повзрослевших и — что бы там ни болтали восторженно вслед за марцалом воспитатели — уже отделившихся от всех остальных?
Еще через неделю марцал Ургон отобрал в свой сводный специальный отряд Ричарда М. Снайпса.
Ричи.
Глава вторая
Герцогство Большой Южный Паоот, планета Тирон.
Год 468-й династии Сайя, 44-й день весны
На карте этой хижины не было, но на карте не было и многого другого, а кое-что, на карте отмеченное, отсутствовало в реальности — например, тропа через болото. Пожалуй, если бы тогда не сунулись на эту, трам-тара-рам, «тропу», то не пришлось бы теперь гоняться за съедобными корешками и облизываться на чужой огород, где, вполне возможно, уже созрели ранние тыковки квари… в бинокль за этим бурьяном не разглядеть… Один тючок с едой сильно подмок в том болоте, а рюкзак и вовсе пришлось бросить, иначе не вылезли бы. Выбор был: спасать прибор, Цхелая или еду. Удалось спасти прибор и солдата. Но…
— Кажется, из дома уже несколько дней никто не выходил, — сказал Цхелай, и Денис кивнул. Ему тоже так казалось. Ветка вон та, нависшая слишком низко над крылечком… Но, может быть, глаз просто видит то, что диктует ему воющий желудок? — Я проверю, а ты меня прикрывай, — продолжал Цхелай.
Денис кивнул, но еще минут десять всматривался в окрестности, пытаясь взглядом протиснуться между переплетенными ветвями кустов-деревьев, широкими листьями лопухов, стеблями колючего чертова щавеля…
— Ладно, давай, — сказал он наконец.
Цхелай налегке, с одним автоматом, скользнул в траву. Денис восхитился: при всей бегемотистости солдата трава над ним не шевелилась. Продолжая наблюдать за местностью, Денис стал вспоминать рецепты приготовления разных блюд. Это было его ноу-хау: помедитировать на еду, и через пару минут желудок скрутит в тугой жгут, подступит тошнота — но зато потом на несколько часов голод исчезнет.
Итак… готовим хаш. Не знаете, что это такое? Ну, тогда вы вообще ничего не знаете. Берем: свиных ножек… ну, штук шесть. Нет, лучше восемь. Да, восемь ножек… Чеснок. Чабрец. Сельдерей. Перец — лучше белый. Вообще, что касается пряностей, то тут простор для воображения. Гранат, хороший, спелый гранат, но можно и гранатовый соус. Итак: ножки опалить, выскоблить, залить холодной водой и поставить на огонь. Кипятить, снимая пену, потом убавить огонь до самого малого и варить часов семь. Слегка остудить, ножки аккуратно вынуть из бульона, разобрать, кости выбросить собакам. Бульон посолить — лучше морской солью или хотя бы крупной каменной, — заправить кореньями, пряностями, вскипятить, коренья выкинуть… положить мясо…
Вон он, Цхелай. Ползет уже через огород.
Да. И оставить под крышкой на всю ночь. Утром же…
Желудок скрутило. Слюна стала вязкой и сладковатой.
Денис зажмурился от отвращения. Было больно, даже пробило слезу.
Он проморгался и снова приник к биноклю. Цхелай лежал на пузе около самого домика и крутил головой — похоже, прислушивался. Потом встал и, толкнув незакрытую дверь, вошел.
И почти сразу же вышел — вылетел — обратно, прижимая к лицу панаму. Сел. Сидел долго. Потом махнул рукой.
Денис, взвалив на плечо прибор, направился к дому — просто пригибаясь, не ползком.
Возле дома он понял: не прислушивался Цхелай, когда лежал, а принюхивался. Пахло трупом. Уже в той стадии, когда положить его в мешок можно только лопатой.
— Кто там? — спросил он.
Цхелай помотал головой.
— Я посмотрю? — Почему-то Денис стал просить разрешения — и наткнулся на отказ. Цхелай замотал головой сильнее и даже руку выдвинул поперек, преграждая начальнику путь.
— Не ходи туда, — проговорил он наконец, заикаясь на каждом слоге. — Не надо. Этого видеть. Нехорошо.
— Как скажешь, — согласился неожиданно для себя Денис и, повернувшись, пошел к огороду.
Тыквочки вызрели. Это хорошо.
За хижиной была маленькая загородка для козы. Загородку кто-то порушил. От козы осталась только скалящаяся голова.
— Начальник, — сказал, подойдя тихо, Цхелай. — Мы можем это сжечь?
— Нет. Нас сразу найдут.
— Ну как-нибудь? Чтобы мы уже далеко ушли?
— Зачем?
— Нельзя так оставлять. Оскорбление миру.
— Не мы же это сделали, — сказал Денис.
— Но мы не помешали.
— Мы не могли.
— Вот именно.
Денис задумался. Спорить с чапами по поводу этики бессмысленно. Она у них своя.
— Ты не видел нигде свечи? — спросил он.
— Видел, — сказал Цхелай, побледнел и вернулся в дом.
Они примостили толстую, похожую на перевернутый стакан сальную свечу поверх охапки сена, обложили со всех сторон поленьями дров и завесили тряпьем, чтобы не задул ветер. Такая свеча должна гореть часа три…
Наверное, она горела дольше. Потому что только вечером, в пасмурных сумерках, перебравшись через заросший колючкой овраг с топким ручьем на дне и отдыхая после этой переправы, они заметили огненные отсветы на тучах в той стороне, откуда пришли.
Получилось, подумал он. Оскорбление, нанесенное кем-то миру, смыто… вернее, стерто огнем… Господи, как я устал. Даже не от этой прогулки по горам, подумаешь, двадцать два дня, ходили и больше, — а от какой-то замотанности самого происходящего. Оно все идет и идет без конца, оно длится и длится, как товарный поезд в тумане, и ты стоишь и не знаешь — ни когда он пройдет, ни каким будет следующий вагон, и ничего от тебя не зависит, и не остановить, и не вскочить, и пошло бы оно куда-нибудь глубоко, но оно не идет, а вернее, идет — как этот самый бесконечный товарный поезд, воняя и погромыхивая на стыках… и ничего от тебя не зависит, можно только сдохнуть, зная, что и этим ты ничего не изменишь, потому что ты просто освободишь от своего присутствия мир, в котором от тебя ничего не зависит… ничего не зависит…
— Так что там все-таки было? — спросил Денис.
Цхелай помолчал. Покачал головой:
— Прости, командир. Не надо тебе этого знать. Нехорошо…
Денис хотел было поспорить, что хорошо и что нет, но тут прибор пискнул еще раз. Денис полез за картой…
Герцогство Кретчтел, Сайя, планета Тирон. Год 468-й
династии Сайя, 46-й день весны, час Волка
(примерно 30 июня — 1 июля)
— Дай зобнуть, — попросил Серегин.
Санчес кивнул, глубоко затянулся — лицо его, в глубоких оспинах от зерен пороха и мелких осколков, высветилось — и передал треть самокрутки Серегину. Тот жадно докурил — это был не табак, а местная трава, горькая, но содержащая что-то наподобие никотина. В каком-то смысле она была даже лучше табака — работала дольше, на день хватало трех-четырех самокруток даже самым заядлым курильщикам. Заядлым Серегин не был, мог обходиться вообще без. Сейчас надо было просто согреться и успокоиться.
Из пятерых, ушедших утром в разведку, их осталось двое. А могло не остаться никого — подпусти чапы отряд еще на несколько метров поближе. Двоих, шедших первыми — местных ребят, гвардейцев герцога, — картечница изрубила в окрошку, сержант Пилипенко как-то очень мертво упал и больше не шевелился, а вот им двоим просто сказочно повезло: успели залечь, а потом, прикрывая друг друга огнем, короткими перебежками добрались до оврага, из которого так неосмотрительно вышли несколько минут назад.
Называется, срезали угол…
— Бабка моя обожала срезать углы, — сказал Санчес. Несмотря на фамилию, он был совершенно русский — из-под Вологды. От испанского деда у него осталась только вредная привычка вспыхивать почти без повода и хвататься за нож, и Серегин подозревал, что именно это и послужило причиной, по которой Костя завербовался. — И обязательно ее куда-нибудь занесет. То в болото, то в крапивы. Но так и не отучилась…
Он приподнялся и осторожно посмотрел поверх стены. Потом сел.
— Показалось…
— За этим шумом хрен чего услышишь, — сказал Серегин.
— Да уж…
Ветер поднимался уже совсем утренний, листья шелестели так, что казалось, их бьет градом. А скоро начнут скрипеть сучья, обламываться ветки. Потом станет светло.
— А ведь это наверняка была засада, — сказал немного спустя Санчес. — И вряд ли на нас. Откуда они знали, что мы здесь пойдем?
— Думаешь, засада? — задумчиво сказал Серегин.
— Слишком плотный огонь. Стволов тридцать, не меньше. И слишком четкий. То есть лежали, держали эту лощинку под прицелом и кого-то ждали. А тут — мы… нате вам нас.
— Да, — согласился Серегин. — Вблизи замка на такое наткнуться — это понятно. Или возле объекта. А так, в тылах…
— Вот и я говорю. Может, чапы все-таки между собой схватились? Помнишь, евнух этот, писарь который, говорил…
— Тирас?
— Кажется… не помню я их этих имен сраных… В общем, писарь епископский. Мол, не суйтесь, подождите немного, они между собой передерутся, а вы потом шкурки соберете и сдадите. Не послушали…
— Когда начальство кого-то слушало?
— А мы — разгребай. Ну-ка… все-таки кто-то есть…
Он опять приподнялся и стал пристально вглядываться в темноту леса. Серегин на четвереньках пересек площадку и стал смотреть с другой стороны.
Это была древняя башенка, последнее, что уцелело от маленькой белокаменной крепости, стоявшей на переправе. Сейчас и река пересохла, вернее, ушла отсюда, главное русло было теперь километрах в десяти к югу, и дорогой давно никто не пользовался — между сланцевых плит местами пробивались кусты и даже деревца.
До замка отсюда было четыре километра по прямой — через лес и луг. Но могло быть хоть четыреста, потому что уже светло, а через час взойдет солнце. Хочешь не хочешь, а день придется проторчать здесь… длинный жаркий день. Потому что сутки здесь, хоть и делятся на две дюжины долей, в пересчете на земные длятся почти тридцать часов. И летний день в этих широтах — это двадцать земных часов…
На Тироне никогда не бывает сплошной темноты: шесть лун, хоть и мелких сравнительно, но одна-две на небе есть всегда, так что при хорошем ночном зрении можно что-нибудь рассмотреть. Сейчас конфигурация лун такая, что самый темный час — сразу после заката. Темнеет здесь стремительно, сумерек почти нет…
На ночное зрение Серегин не жаловался никогда — даром что дальтоник и некоторые оттенки красного и зеленого казались ему одним цветом. Вот и сейчас — всмотревшись, он различил между стволами множественное небыстрое движение.
— Костя, — позвал он. — Кость…
Что-то вроде всхлипа…
Он резко обернулся, вскидывая автомат. Санчес оседал, держась обеими руками за голову, а через стену плавно, как в замедленном кино, переплывали три черные фигуры. Серегин повел стволом, вжав спуск до максимального темпа стрельбы. С визгом электропилы, врубившейся в суковатый дуб, поток игольчато-тонких (три целых семь десятых миллиметра) пуль срубил всех троих. Не теряя времени, Серегин сорвал с ремня и перебросил через парапет циркониевую гранату, потом вторую. Они взрывались вроде бы не сильно, но осколками секли все живое в радиусе полусотни метров. С той стороны перемахнул еще один черный, его Серегин молча ударил прикладом и выкинул обратно. Несколько секунд было тихо… десять секунд было тихо… Потом началась пальба — со всех сторон. Пришлось присесть на корточки. Тяжелые пули врезались в гребень парапета или с паровозным гудением проносились над самой головой.
Что ни говори, а стрелять чапы научились…
Санчес весь напрягся, задрожал и вытянулся.
— Эх, Кость, — упрекнул его Серегин. — Что ж я теперь — один?
Он собрал все оружие, которое было: два автомата, четырнадцать магазинов к ним, пистолет Санчеса, который он непонятно зачем всегда таскал на поясе, и три обоймы к нему, два десятка гранат:
1 2 3 4 5 6
Пронесло…
Остальные к вечеру смогли предъявить разнообразные царапины, затейливо раскрашенные меркурохромом, четыре ссаженные коленки, два локтя и аккуратно, словно по шву, распоротую вдоль спины рубашку. Зато как они всем этим друг перед другом хвастались!
Чемпионом в один голос признали Ричи. Несмотря на падение, он потом трижды обошел площадку, не коснувшись земли. А у Юльки появилось оправдание почаще смотреть в его сторону. До сих пор она себя удерживала изо всех сил — и от зряшного дерганья-беспокойства, и от воспитательных нотаций. Дело было в том, что… Ну, ерунда девчоночья, конечно, только Ричи был чертовски похож на детские фотографии Пола, и, глядя на него, Юлька все представляла, каким получится их ребенок. Ну, в смысле, может получиться. Но ведь может и таким? Хотя сейчас будущий ребенок измерялся считанными сантиметрами, и там не то что коленок не разглядеть, а и голову от туловища не отличить.
Немерено возгордившиеся собой скауты приставали к ней всю дорогу до костровой площади: а что будем делать завтра? На время? Командами? Эстафету?
Юлька загадочно улыбалась. На самом деле она пока ничего не придумала и полагалась на вдохновение. Надо будет сегодня обсудить эту тему с Фазерсом, старшим воспитателем, и, может быть, получить нагоняй за излишнюю самонадеянность, а может быть, и дельный совет. В конце концов, эта штука ничуть не травматичнее футбола…
Футбол на деревьях? Она покрутила эту идею и решила, что слишком смело. А если…
На костровую они чуть запоздали, поэтому подходили не строем, а гуськом и на цыпочках, чтобы не мешать остальным. У флага кто-то произносил речь. Выйдя из-за чужих спин, Юлька… Нет, Юлька ничего особенного не сделала. Не она, а Рита Симонс автоматом заняла свое место во главе отряда (который с грехом пополам изобразил подобие шеренги) и попыталась вслушаться.
— …это даже не испытание. Я повторяю, здесь нет и не может быть никакой обиды. Ваш воспитатель говорил сейчас, что это можно сравнить с талантами в разных областях — один очень быстро бегает, другой разводит костер под дождем, третий решает в уме любые задачи… Но он несколько ошибся. Скорее эту особенность можно сравнить с цветом глаз, или формой лица, или толщиной костей скелета. От вас ничего не зависит. Просто те, кто обладает этой довольно редкой особенностью, смогут участвовать в спасении Земли. Нашей с вами Земли. Не буду обманывать, им не придется подвергаться никакой опасности, даже случайной, но от этого их помощь не станет менее важной. Сегодня я нашел четверых. Надеюсь найти больше. Я никуда их не заберу, они останутся рядом с вами, я буду приезжать специально для занятий. И я очень прошу вас: постарайтесь относиться к ним так, словно ничего особенного не произошло. Они остались вашими товарищами. Просто у них появились некоторые дополнительные обязанности. Что поделать, все мы растем, и время приносит нам только новые задачи и необходимость учиться, чтобы решать их.
Вот примерно так он и завершил свое выступление. И пока он говорил, Юлька неотрывно смотрела на четверых пацанов, стоявших рядом с ним, чуть позади. Ничего, казалось, особенного в них не нашлось бы — кроме того, как они смотрели и как они слушали. Во всем мире для них не было ничего важнее этого седого марцала.
Точно так же она сама смотрела на Барса. Совсем недавно. Готовая взорвать для него целый город. Готовая сделать вид, что взорвет целый город. Разницы-то особой не было. Главное — решить, что этого человека — нет, не человека — марцала! — нужно слушаться во всем и можно доверять ему бездумно и беспредельно, а уж потом…
Седого марцала звали Ургон. Это она узнала в тот же вечер. За неделю она узнала еще, что он приезжает на личном автомобиле, занятия ведет по четыре часа, в каждый приезд добирает в свой отряд одного-двух новичков.
Чему он может их учить? Этого она узнать не смогла. Спрашивать «избранных» было глупо — они бы заложили ее своему хозяину в ту же секунду…
Чему?
Перед глазами, заслоняя знакомые ребячьи лица, все время всплывали те трое — Пьер, Антуан и… третьего она забыла, вот ведь дурость, переиначить имена на французский манер, а уж как они этот французский калечили… Их толком и не учили ничему, их снарядили — как взрыватель, — взвели и пустили в ход.
— Миссис Симонс, а вы нам сегодня расскажете про марцалов?
— Нет, матрос, не сегодня.
Сегодня она не готова. Она может сказать правду — а к этому не готовы они. Ей никто не верил про готовившийся взрыв Питера. То есть никто посторонний. Даже Пол, кажется, решил, что это кошмар, вызванный стрессом. И в бумагах, пришедших из Министерства обороны, ничего про это не было, только обтекаемая формулировка про психическую травму, вызванную несанкционированным участием в эксперименте, проводимом марцальскими союзниками. Все переврали. И с этим лучше не спорить, если не хочешь в психушку. Если ты один знаешь правду, в которую никто не хочет верить, проще изолировать одного тебя, не так ли?
А она знала! И она ни за что не позволила бы себе забыть лица тех двух девочек из «Букета», не знакомых, не подруг, но товарищей по отряду… вернее, только одно лицо, потому что второе было обезображено «прижигалкой».
Чему-то ведь учили этих девочек «марцальские союзники»? До того, как использовать и пустить на слом. Отработавшее оборудование…
Так чему он их учит, этих ребятишек, внезапно повзрослевших и — что бы там ни болтали восторженно вслед за марцалом воспитатели — уже отделившихся от всех остальных?
Еще через неделю марцал Ургон отобрал в свой сводный специальный отряд Ричарда М. Снайпса.
Ричи.
Глава вторая
Герцогство Большой Южный Паоот, планета Тирон.
Год 468-й династии Сайя, 44-й день весны
На карте этой хижины не было, но на карте не было и многого другого, а кое-что, на карте отмеченное, отсутствовало в реальности — например, тропа через болото. Пожалуй, если бы тогда не сунулись на эту, трам-тара-рам, «тропу», то не пришлось бы теперь гоняться за съедобными корешками и облизываться на чужой огород, где, вполне возможно, уже созрели ранние тыковки квари… в бинокль за этим бурьяном не разглядеть… Один тючок с едой сильно подмок в том болоте, а рюкзак и вовсе пришлось бросить, иначе не вылезли бы. Выбор был: спасать прибор, Цхелая или еду. Удалось спасти прибор и солдата. Но…
— Кажется, из дома уже несколько дней никто не выходил, — сказал Цхелай, и Денис кивнул. Ему тоже так казалось. Ветка вон та, нависшая слишком низко над крылечком… Но, может быть, глаз просто видит то, что диктует ему воющий желудок? — Я проверю, а ты меня прикрывай, — продолжал Цхелай.
Денис кивнул, но еще минут десять всматривался в окрестности, пытаясь взглядом протиснуться между переплетенными ветвями кустов-деревьев, широкими листьями лопухов, стеблями колючего чертова щавеля…
— Ладно, давай, — сказал он наконец.
Цхелай налегке, с одним автоматом, скользнул в траву. Денис восхитился: при всей бегемотистости солдата трава над ним не шевелилась. Продолжая наблюдать за местностью, Денис стал вспоминать рецепты приготовления разных блюд. Это было его ноу-хау: помедитировать на еду, и через пару минут желудок скрутит в тугой жгут, подступит тошнота — но зато потом на несколько часов голод исчезнет.
Итак… готовим хаш. Не знаете, что это такое? Ну, тогда вы вообще ничего не знаете. Берем: свиных ножек… ну, штук шесть. Нет, лучше восемь. Да, восемь ножек… Чеснок. Чабрец. Сельдерей. Перец — лучше белый. Вообще, что касается пряностей, то тут простор для воображения. Гранат, хороший, спелый гранат, но можно и гранатовый соус. Итак: ножки опалить, выскоблить, залить холодной водой и поставить на огонь. Кипятить, снимая пену, потом убавить огонь до самого малого и варить часов семь. Слегка остудить, ножки аккуратно вынуть из бульона, разобрать, кости выбросить собакам. Бульон посолить — лучше морской солью или хотя бы крупной каменной, — заправить кореньями, пряностями, вскипятить, коренья выкинуть… положить мясо…
Вон он, Цхелай. Ползет уже через огород.
Да. И оставить под крышкой на всю ночь. Утром же…
Желудок скрутило. Слюна стала вязкой и сладковатой.
Денис зажмурился от отвращения. Было больно, даже пробило слезу.
Он проморгался и снова приник к биноклю. Цхелай лежал на пузе около самого домика и крутил головой — похоже, прислушивался. Потом встал и, толкнув незакрытую дверь, вошел.
И почти сразу же вышел — вылетел — обратно, прижимая к лицу панаму. Сел. Сидел долго. Потом махнул рукой.
Денис, взвалив на плечо прибор, направился к дому — просто пригибаясь, не ползком.
Возле дома он понял: не прислушивался Цхелай, когда лежал, а принюхивался. Пахло трупом. Уже в той стадии, когда положить его в мешок можно только лопатой.
— Кто там? — спросил он.
Цхелай помотал головой.
— Я посмотрю? — Почему-то Денис стал просить разрешения — и наткнулся на отказ. Цхелай замотал головой сильнее и даже руку выдвинул поперек, преграждая начальнику путь.
— Не ходи туда, — проговорил он наконец, заикаясь на каждом слоге. — Не надо. Этого видеть. Нехорошо.
— Как скажешь, — согласился неожиданно для себя Денис и, повернувшись, пошел к огороду.
Тыквочки вызрели. Это хорошо.
За хижиной была маленькая загородка для козы. Загородку кто-то порушил. От козы осталась только скалящаяся голова.
— Начальник, — сказал, подойдя тихо, Цхелай. — Мы можем это сжечь?
— Нет. Нас сразу найдут.
— Ну как-нибудь? Чтобы мы уже далеко ушли?
— Зачем?
— Нельзя так оставлять. Оскорбление миру.
— Не мы же это сделали, — сказал Денис.
— Но мы не помешали.
— Мы не могли.
— Вот именно.
Денис задумался. Спорить с чапами по поводу этики бессмысленно. Она у них своя.
— Ты не видел нигде свечи? — спросил он.
— Видел, — сказал Цхелай, побледнел и вернулся в дом.
Они примостили толстую, похожую на перевернутый стакан сальную свечу поверх охапки сена, обложили со всех сторон поленьями дров и завесили тряпьем, чтобы не задул ветер. Такая свеча должна гореть часа три…
Наверное, она горела дольше. Потому что только вечером, в пасмурных сумерках, перебравшись через заросший колючкой овраг с топким ручьем на дне и отдыхая после этой переправы, они заметили огненные отсветы на тучах в той стороне, откуда пришли.
Получилось, подумал он. Оскорбление, нанесенное кем-то миру, смыто… вернее, стерто огнем… Господи, как я устал. Даже не от этой прогулки по горам, подумаешь, двадцать два дня, ходили и больше, — а от какой-то замотанности самого происходящего. Оно все идет и идет без конца, оно длится и длится, как товарный поезд в тумане, и ты стоишь и не знаешь — ни когда он пройдет, ни каким будет следующий вагон, и ничего от тебя не зависит, и не остановить, и не вскочить, и пошло бы оно куда-нибудь глубоко, но оно не идет, а вернее, идет — как этот самый бесконечный товарный поезд, воняя и погромыхивая на стыках… и ничего от тебя не зависит, можно только сдохнуть, зная, что и этим ты ничего не изменишь, потому что ты просто освободишь от своего присутствия мир, в котором от тебя ничего не зависит… ничего не зависит…
— Так что там все-таки было? — спросил Денис.
Цхелай помолчал. Покачал головой:
— Прости, командир. Не надо тебе этого знать. Нехорошо…
Денис хотел было поспорить, что хорошо и что нет, но тут прибор пискнул еще раз. Денис полез за картой…
Герцогство Кретчтел, Сайя, планета Тирон. Год 468-й
династии Сайя, 46-й день весны, час Волка
(примерно 30 июня — 1 июля)
— Дай зобнуть, — попросил Серегин.
Санчес кивнул, глубоко затянулся — лицо его, в глубоких оспинах от зерен пороха и мелких осколков, высветилось — и передал треть самокрутки Серегину. Тот жадно докурил — это был не табак, а местная трава, горькая, но содержащая что-то наподобие никотина. В каком-то смысле она была даже лучше табака — работала дольше, на день хватало трех-четырех самокруток даже самым заядлым курильщикам. Заядлым Серегин не был, мог обходиться вообще без. Сейчас надо было просто согреться и успокоиться.
Из пятерых, ушедших утром в разведку, их осталось двое. А могло не остаться никого — подпусти чапы отряд еще на несколько метров поближе. Двоих, шедших первыми — местных ребят, гвардейцев герцога, — картечница изрубила в окрошку, сержант Пилипенко как-то очень мертво упал и больше не шевелился, а вот им двоим просто сказочно повезло: успели залечь, а потом, прикрывая друг друга огнем, короткими перебежками добрались до оврага, из которого так неосмотрительно вышли несколько минут назад.
Называется, срезали угол…
— Бабка моя обожала срезать углы, — сказал Санчес. Несмотря на фамилию, он был совершенно русский — из-под Вологды. От испанского деда у него осталась только вредная привычка вспыхивать почти без повода и хвататься за нож, и Серегин подозревал, что именно это и послужило причиной, по которой Костя завербовался. — И обязательно ее куда-нибудь занесет. То в болото, то в крапивы. Но так и не отучилась…
Он приподнялся и осторожно посмотрел поверх стены. Потом сел.
— Показалось…
— За этим шумом хрен чего услышишь, — сказал Серегин.
— Да уж…
Ветер поднимался уже совсем утренний, листья шелестели так, что казалось, их бьет градом. А скоро начнут скрипеть сучья, обламываться ветки. Потом станет светло.
— А ведь это наверняка была засада, — сказал немного спустя Санчес. — И вряд ли на нас. Откуда они знали, что мы здесь пойдем?
— Думаешь, засада? — задумчиво сказал Серегин.
— Слишком плотный огонь. Стволов тридцать, не меньше. И слишком четкий. То есть лежали, держали эту лощинку под прицелом и кого-то ждали. А тут — мы… нате вам нас.
— Да, — согласился Серегин. — Вблизи замка на такое наткнуться — это понятно. Или возле объекта. А так, в тылах…
— Вот и я говорю. Может, чапы все-таки между собой схватились? Помнишь, евнух этот, писарь который, говорил…
— Тирас?
— Кажется… не помню я их этих имен сраных… В общем, писарь епископский. Мол, не суйтесь, подождите немного, они между собой передерутся, а вы потом шкурки соберете и сдадите. Не послушали…
— Когда начальство кого-то слушало?
— А мы — разгребай. Ну-ка… все-таки кто-то есть…
Он опять приподнялся и стал пристально вглядываться в темноту леса. Серегин на четвереньках пересек площадку и стал смотреть с другой стороны.
Это была древняя башенка, последнее, что уцелело от маленькой белокаменной крепости, стоявшей на переправе. Сейчас и река пересохла, вернее, ушла отсюда, главное русло было теперь километрах в десяти к югу, и дорогой давно никто не пользовался — между сланцевых плит местами пробивались кусты и даже деревца.
До замка отсюда было четыре километра по прямой — через лес и луг. Но могло быть хоть четыреста, потому что уже светло, а через час взойдет солнце. Хочешь не хочешь, а день придется проторчать здесь… длинный жаркий день. Потому что сутки здесь, хоть и делятся на две дюжины долей, в пересчете на земные длятся почти тридцать часов. И летний день в этих широтах — это двадцать земных часов…
На Тироне никогда не бывает сплошной темноты: шесть лун, хоть и мелких сравнительно, но одна-две на небе есть всегда, так что при хорошем ночном зрении можно что-нибудь рассмотреть. Сейчас конфигурация лун такая, что самый темный час — сразу после заката. Темнеет здесь стремительно, сумерек почти нет…
На ночное зрение Серегин не жаловался никогда — даром что дальтоник и некоторые оттенки красного и зеленого казались ему одним цветом. Вот и сейчас — всмотревшись, он различил между стволами множественное небыстрое движение.
— Костя, — позвал он. — Кость…
Что-то вроде всхлипа…
Он резко обернулся, вскидывая автомат. Санчес оседал, держась обеими руками за голову, а через стену плавно, как в замедленном кино, переплывали три черные фигуры. Серегин повел стволом, вжав спуск до максимального темпа стрельбы. С визгом электропилы, врубившейся в суковатый дуб, поток игольчато-тонких (три целых семь десятых миллиметра) пуль срубил всех троих. Не теряя времени, Серегин сорвал с ремня и перебросил через парапет циркониевую гранату, потом вторую. Они взрывались вроде бы не сильно, но осколками секли все живое в радиусе полусотни метров. С той стороны перемахнул еще один черный, его Серегин молча ударил прикладом и выкинул обратно. Несколько секунд было тихо… десять секунд было тихо… Потом началась пальба — со всех сторон. Пришлось присесть на корточки. Тяжелые пули врезались в гребень парапета или с паровозным гудением проносились над самой головой.
Что ни говори, а стрелять чапы научились…
Санчес весь напрягся, задрожал и вытянулся.
— Эх, Кость, — упрекнул его Серегин. — Что ж я теперь — один?
Он собрал все оружие, которое было: два автомата, четырнадцать магазинов к ним, пистолет Санчеса, который он непонятно зачем всегда таскал на поясе, и три обоймы к нему, два десятка гранат:
1 2 3 4 5 6