Друзей у нее не было, поэтому она твердо решила больше в школу не ходить, тем более, что у нее сейчас брат на руках. От мрачных мыслей ее отвлек голос тети Тони:
– Пойдем, Аня. Брата и тебя кормить буду.
Открыв дверь, они увидели лежавшего поперек топчана спящего Славика: грудь и голова накрыты одеялом, а голый зад сверкал в проникающих сквозь стекло лучах последнего осеннего солнышка.
– Ни на минуту оставить нельзя, вот непослушный мальчишка.
Аня накрыла Славика, но он уже проснулся, переводя вопрошающий взгляд то на сестру, то на соседку.
– А где мама?
Тетя Тоня сдержала подступивший к горлу комок и ответила:
– Славик! Маму послали на работу в другой поселок, на несколько дней. Там без нее не могут обойтись. Она поручила смотреть за тобой Ане и мне.
– Я к маме хочу, почему она меня не взяла с собой? Аня! Где мама?
– Тебе сказали, что мама уехала. Она мне даже разрешила в школу не ходить, чтобы быть с тобой.
– А мы будем в лошадки играть?
– Конечно, будем. А сейчас давай есть.
Пока Аня кормила брата, тетя Тоня растопила печь.
– Аня, я пойду. Еда пока у вас есть. Никуда не ходи. Ты еще раз дров в печь подбрось, чтобы протопилось хорошо, и жди меня, – с этими словами тетя Тоня ушла.
Целый день Аня отвлекала мысли брата от мамы: играла с ним в прятки, рассказывала сказки, в которых младшие братья слушались старших сестер.
Когда она рассказывала сказку про Иванушку-Козленочка, Славик расплакался и захотел быть козленочком. Козы едят траву, которая везде растет, поэтому они всегда сыты. Аня пристыдила брата:
– Какой ты капризный. Картошка у нас еще есть, отруби можно варить, масла немножко. Вот барин какой.
Соседка отсутствовала весь день. Пришла вечером радостно взволнованная: – Аня, один человек освобождается, уезжает домой, но письмо боится взять. Хотя дал мне слово, что остановится в Горьком, найдет твоего дядю, все расскажет и посоветует, как лучше сделать. Теперь будем ждать. А сейчас я еще напишу твоему дяде несколько строчек. Дай лист бумаги.
Аня вырвала тетрадный листочек, сама пристроилась рядом. Тетя Тоня на минутку задумалась, обмакнула ручку в чернильничку и быстро-быстро стала писать. Вот это да. Аня так не может. Она, когда старается выводить буковки, так у нее от усердия язычок изо рта высовывается. Ребята в классе смеются. Не успела Аня налюбоваться, как тетя Тоня быстро пишет – письмо уже было готово.
– Я тебе сейчас прочитаю.
...
«Здравствуйте, уважаемый Николай! Хочу сообщить Вам, что Марусю по решению профсоюзной организации, за хорошую работу, направили в Дом отдыха. Она этим так загордилась – даже письма нам не написала, и мы еще не знаем, когда она вернется. Ее дети, Аня и Славик, самостоятельные люди, и не подумаешь, что русоволосой, худенькой Ане с синими глазами всего 9 лет, белобрысому мужичку Славику скоро три года. Пока Мария на отдыхе, я присматриваю за ними. Адрес прежний.
Тоня».
– Тетя Тоня! – возмущению Ани не было предела. – Какой Дом отдыха? Каких нет писем. Я знаю, что от арестованных писем не берут.
– Аня, твой дядя знает, что нас в дома отдыха не посылают. Раз неизвестно, когда мама вернется – значит, ее еще не осудили. Вас он никогда не видел, но должен знать, как вы выглядите. Мы не знаем, что он придумает, если у него самого все в порядке. Не переживай, он все поймет правильно. В одном мире живем.
С этими словами она свернула письмо треугольником, заклеила разжеванной мякушкой хлеба, написала адрес, сбегала за маркой, лизнула ее с тыльной стороны и прихлопнула поверх написанного адреса.
– Вот и готово. Завтра отправлю.
– Тетя Тоня, а вдруг вы забудете, давайте я сама сбегаю к заводоуправлению, там висит почтовый ящик.
Соседка рассмеялась. Слыша ее смех, неизвестно почему рассмеялся сидевший на топчане Славик.
– Ну, так и быть, раз тебе невтерпеж. Только не попадись.
Тетя Тоня отдала письмо Ане, которая наскоро одела ботинки, от нетерпения кое-как зашнуровала, и в одном платье выбежала на улицу. В это время года уже начинались заморозки. Быстрый бег в растоптанных ботинках раздавался мелкой дробью по подмерзшей земле. Было немножко страшновато. Ночью в спецпоселке запрещено ходить. Кругом темно, лишь за бараками, вокруг неподалеку расположенной зоны, горят фонари и ярко светят прожекторы. Через два барака она перешла на тротуар, который выведет ее прямо к заводоуправлению, где находится почтовый ящик. На тротуаре не так темно, как между бараками. Свет фонарей от обнесенного высоким забором комбината, да время от времени включаемые охранниками прожекторы, освещают дорогу.
Через несколько минут Аня стояла у прикрепленного на стене заводоуправления почтового ящика. Рядом горела большая лампочка. Оглянулась по сторонам, быстро вытащила из-за пазухи письмо, потянулась к щелочке – рука не достает. Подпрыгнула несколько раз. Ничего не получается, только треугольничек измялся. Неподалеку раздались чьи-то шаркающие шаги. Аня испугалась – вдруг в НКВД узнали про письмо? Присмотревшись, она увидела приближающегося старика, одетого в фуфайку. Истрепанные брюки. Ноги в обмотках, спадающих на самодельные калоши. Этого можно не бояться. Старик остановился, удивившись встрече в столь позднее время с маленьким человеком.
– Девочка! У тебя какие-то затруднения?
– Я письмо бросить не. могу, не достаю.
– Счастлив тот человек, у которого осталось кому писать. Это дело поправимое, еще вырастешь. Давай брошу.
– Нет, дедушка! Письмо я сама должна бросить. Вы лучше меня поднимите.
Он без возражения поднял Аню, она разгладила смятую бумагу, быстро проговорила: «Ты лети, письмо, лети, прямо к дяде попади», сунула его в щелочку и для верности прикрыла крышечку. Дедушка поставил ее на землю, перекрестил почтовый ящик:
– Видимо, важное сообщение, раз никому не доверяешь. Тебя как зовут?
– Аня.
– Дойдет оно до места, Анечка. Тебе в какую сторону? К баракам? Ну, беги, благослови тебя Господь, – с этими словами дед перекрестил девочку, и она заторопилась домой.
III
На второй день, в полдень, возвратившись из магазина, где она выкупала хлеб, Аня увидела Юрку. Он уже растопил печь и теперь возил на себе хохочущего Славика, правившего им за уши. Юра издавал звуки, смутно напоминающие лошадиное ржание. Заметив входящую Аню, он засмущался, посадил на топчан Славика и извиняющимся тоном произнес:
– Аня! Я больше не буду дергать тебя за косы. Не сердись на меня. Я нечаянно.
Забияка Юрка, которого крепко били в школе за задиристость и упрямство, просит у нее прощения?! Вот это да!
– Ладно, Юрка! Я уже забыла. Да мне и не больно было. Дергай сколько хочешь, и не такое могу выдержать.
– Сказал, не буду, значит, больше не буду. Мама говорит: только тронь Аню хоть пальцем, выдеру, как Сидорову козу. Да мне и самому больше не хочется.
А после небольшой паузы:
– Аня, я тебе дров принес. У вас их почти нет, да и те сырые, гореть не хотят. Тетя Нюра и дядя Саша, из того барака, велели мне, чтобы я для вас из их поленницы без спросу брал, сколько надо. А это тебе домашнее задание.
– Юра, учительница спрашивала про меня, ну, почему в школу не пришла?
– Она уже знает. Все знают. Но ничего не сказала.
Горькая обида подступила к Ане. Учительница всегда ее хвалила за хорошую учебу, а как маму взяли, сразу забыла про нее, Ну и пусть!
Назавтра был день приема передач арестованным. С собранным тетей Тоней узелком, – в котором нехитрая еда: несколько картошин, луковица, кусочек хлеба, в баночке каша с постным маслом, – в одной руке, и с перевязанными веревочкой, забытыми мамой фуфайкой, платком и кофтой в другой, Аня пошла в НКВД.
Дежурный, чем-то рассерженный, ничего у Ани не взял:
– Твоя мать на допросе. Придешь через день к следователю, в седьмой кабинет, он дает разрешение на передачу.
На слезные просьбы взять хотя бы фуфайку, ведь маму забрали в одном платье, энкавэдэшник, не говоря ни слова, взял ее за шиворот и вытолкал за дверь.
– Ходят. Топчут. Сказал – послезавтра, в седьмой кабинет.
Закончился этот день, прошел в ожидании второй. Пришел рассвет, и в назначенный день тетя Тоня опять провожает Аню до ограды НКВД. На прощание перекрестила.
На робкий стук в указанную дверь раздается бодрый голос:
– Кто там? Заходите, нет времени!
Негнущимися ногами Аня переступает порог и замирает у двери. Перед ней, весь в кожаных ремнях поверх шинели, стоял Фурман. Он узнал ее. Фурман всех знал. Он глумливо раскланялся с Аней, стоящей перед ним с узелком в руках, словно истукан.
– Чем могу служить, мадам?
– Я маме передачу принесла.
– Зачем ей передача? У нас с голоду не умирают. А это что?
– Мама забыла одеть фуфайку и платок, а сейчас уже холодно.
– Твоя мама мне на холод не жаловалась. У нас не то что не мерзнут – многим жарко. Ничем помочь не могу, ее отправляют в Соликамск.
– Как в Соликамск? Почему?
– До суда там будет находится.
– Дяденька, какой суд! Моя мама ничего плохого не сделала!
Держа обе руки на портупее, он насмешливо глядел на Аню.
Смех так и брызнул из его черных глаз.
– Твоя мама сама призналась в попытке совершения диверсионного акта – хотела сжечь лесотаску и лесозавод.
– Наша мама никуда не ходила, кроме работы. У нее руки больные.
– Руки больные! – Фурман хлопнул ладонью по груде папок, лежащих на столе. – Эти также говорят о больных руках. НКВД вылечит любые болезни. – Глаза его посуровели. – Вас бы всех под корень, племя крапивное, но подрасти… Все. Следствие закончено. Она уже за мной не числится. Все вопросы решай в Соликамске.
Фурман торопился по своим энкавэдэшным делам. Пришел очередной циркуляр об усилении борьбы с врагами народа среди спецконтингента. Новая возможность попасть в приказ о вынесении благодарности, а то заслужить и большего. При этих мыслях сердце его сладостно щемило – может выйти и досрочное присвоение звания.
Понурив голову, с отяжелевшими узелками, Аня вышла на крыльцо, вплотную к которому стояла подогнанная задним бортом грузовая машина, поверх кузова обшитая досками с большими щелями. Она знала, что на таких машинах возят арестованных и заключенных.
Тетя Тоня ожидала ее у поворота дороги, с тревогой поглядела на узелки:
– Ну что? Почему не взяли?
– Фурман сказал, что мама призналась, до суда ее увезут в Соликамск. Надо туда ехать.
– Быстро слепил дело. Ну, да у Фурмана железо заговорит, не то что человек. Кто же тебе даст пропуск до Соликамска?
IV
Какое-то предчувствие держало Аню на месте:
– Тетя Тоня, постоим здесь, я устала.
Она неотрывно глядела в сторону машины. На крыльцо райНКВД вышло несколько человек в форме, некоторые с винтовками, Открыли задний борт. Трое с винтовками забрались в кузов со стороны кабины, там для конвоя специально отгорожено место. Стоящие на крыльце встали лицом друг к другу, примерно на расстоянии метра, в руках у них блеснуло оружие. Раздалась команда: «Выводи!».
Из открытых дверей потянулась цепочка изможденных людей. Стоящие на крыльце энкавэдэшники, как только показывался новый арестованный, торопили его пинками, кулаками. Все это сопровождалось веселым матом. Один из первых загнанных в кузов попытался приподняться, над прибитыми досками показалась голова. Стоящие у кабины энкавэдэшники чуть ли не в один голос рявкнули: «Ложись, контра!» Никто больше над бортом не показывался. Искали место на дне кузова. Последней, поддерживая под руки, вывели женщину в сером платье, с непокрытой головой.
– Мама, это моя мама! Я хочу к ней!
Руки тети Тони, как клещами, охватили Аню.
– Я с мамой хочу, отпустите меня!
Несмотря на Анину худобу, соседка с трудом удерживала рвущуюся к машине девочку. Рядом валялись, упавшие узелки. Аня еще раз рванулась, потом как-то обмякла в придерживающих руках – потеряла сознание.
Уложив ее у забора, подложив под голову сверток, соседка метнулась к стоящей неподалеку водокачке, намочила платок. Обтирая Анино лицо, шептала тихонько:
– Долго Господь терпит, придет и на вас погибель, паразиты. Через некоторое время Аня открыла глаза:
– Где мама?
Стоявшей у НКВД машины уже не было. Она катила по разбитой дороге, безжалостно подбрасывая на ухабах свой тщательно пересчитанный груз.
– Пойдем, детка, потихоньку.
Никаких мыслей у Ани не было – какой-то оглушающий звон в голове, страшная усталость и слабость не давали ей подняться с земли.
Соседка понимала: лазарет около НКВД не устроишь, да и земля холодная. Вон, один уже вышел на крыльцо, смотрит на них. Как все унести? Краем глаза видит, как по той стороне дороги мимо комендатуры, быстрым шагом идет ее знакомый с лесозавода. Мимо этих учреждений всегда быстро ходишь.
– Федя, возьми узелки, а я девочку понесу!
Видя его нерешительность при смотревшем на них энкавэдэшнике, зло сказала:
– Боишься, что увидит? Мужик называется. Я тебе юбку подарю, раз ты такой трус.
Тот молча подошел, отстранил ее, взял девочку на руки. Соседка подхватила фуфайку и передачу.
Дома, положив пришедшую в сознание Аню, коротко обронил: «Я приду» и закрыл за собой дверь.
Аня почувствовала обнимающие руки и тихий шепот:
– Сейчас поспи, за Славиком я Юру пришлю. Все будет хорошо.
Глаза Ани что-то беспокойно искали в комнате.
– Вот она, – подала ей с подоконника куклу тетя Тоня. – Я ей новое платье сошью, у меня кусочек ситца остался.
Аня, прижав куклу к плечу, незаметно для себя уснула и проспала почти сутки. Она не слышала, как Славик играл с Юрой. Чтобы они не мешали спящей Ане своим шумом, соседка забрала их к себе. Приходил принесший ее дядя, оставил большого хариуса. Из дальних бараков кто-то, не назвавшись, оставил банку молока и кусочек хлеба.
Проснувшись, Аня встретилась взглядом с учительницей. Увидев, что Аня открыла глаза, Анна Николаевна присела у края топчана. Через стенку доносился визг играющих детей.
Аня опять взглянула на учительницу и ей стало стыдно, что она думала, будто учительница ее забыла.
– Здравствуй! Тебе лучше?
Аня молча кивнула головой.
– Ткаченко, я у тебя по поручению директора. Ты понимаешь, что твоя мать не вернется? – заметив протестующий взгляд Ани, она поправилась:
– По крайней мере в ближайшие годы. Она хотела совершить серьезное преступление.
– Моя мама не преступница.
– Дыма без огня не бывает. Она сама призналась, мы узнали в Органах. Ты должна понимать: НКВД просто так не берет.
– Моя мама ничего не сделала.
– Тебя можно понять, но она сама призналась. В нашем государстве, как сказал товарищ Сталин, дети за родителей не отвечают. Мы будем готовить документы. Как только твою маму осудят, вас без задержки отправят в детдом, иначе пропадете.
Сквозь онемевшие губы Аня прошептала:
– Мою маму не за что судить. В детдом ни я, ни Славик не пойдем, лучше в Вишере утопимся. Уходите отсюда.
– Вас и спрашивать никто не будет. Советская власть ни на кого зла не держит. Даже на таких, как вы. Ты сама закон нарушаешь. Почему в школу не ходишь? Ты обязана иметь начальное образование.
Аня ей больше не отвечала, глядела на стену, на торчавший между бревнами мох. Не дождавшись ответа, Анна Николаевна поднялась.
– Ну, я пошла, поправляйся.
V
Через некоторое время пришли возбужденные Славик и Юра. В руках у брата был прутик, которым он подгонял изображавшего из себя лошадь Юру.
Усадив Славку на топчан, Юра сказал Ане:
– Мама велела накормить тебя.
– Не хочу.
Тяжелые мысли неотступно крутились в голове:
– Хоть бы дядя Коля успел приехать до суда. Что с мамой? Как она там без фуфайки и платка? Небось, мерзнет в тюрьме. Почему папа никогда не пишет, и мама всегда прерывает разговоры о нем? Как бы Славик опять не нашкодил, как с отрубями…
От этих ли мыслей, или от чего другого, Аня быстро устала, потянуло на сон. Отдала чашку Юре:
– Вы сами ешьте, – она поправила платьице куклы, прижала ее к себе и мигом, словно провалилась, впала в глубокий сон.
Поздним вечером ее разбудила тетя Тоня, чуть ли не насильно заставила поесть ухи из принесенной дядей Федей рыбы, потом уговорила выпить стакан горячего молока. После того, как Аня немножко поела, соседка почему-то со вздохом облегчения проговорила:
– Слава тебе, Господи, кажется, обойдется. Аня, ты полежи несколько дней, отдохни. Завтра Юру посылаю в школу, а я все время буду на работе. Присмотреть за вами завтра придет бабушка. Она у вас побудет несколько дней, пока не выздоровеешь. Вы ее не бойтесь, она только с виду страшная. Старая очень. Крепись. Будем ждать.
Скупые лучи предзимнего солнца бледно освещали комнату.
1 2 3 4
– Пойдем, Аня. Брата и тебя кормить буду.
Открыв дверь, они увидели лежавшего поперек топчана спящего Славика: грудь и голова накрыты одеялом, а голый зад сверкал в проникающих сквозь стекло лучах последнего осеннего солнышка.
– Ни на минуту оставить нельзя, вот непослушный мальчишка.
Аня накрыла Славика, но он уже проснулся, переводя вопрошающий взгляд то на сестру, то на соседку.
– А где мама?
Тетя Тоня сдержала подступивший к горлу комок и ответила:
– Славик! Маму послали на работу в другой поселок, на несколько дней. Там без нее не могут обойтись. Она поручила смотреть за тобой Ане и мне.
– Я к маме хочу, почему она меня не взяла с собой? Аня! Где мама?
– Тебе сказали, что мама уехала. Она мне даже разрешила в школу не ходить, чтобы быть с тобой.
– А мы будем в лошадки играть?
– Конечно, будем. А сейчас давай есть.
Пока Аня кормила брата, тетя Тоня растопила печь.
– Аня, я пойду. Еда пока у вас есть. Никуда не ходи. Ты еще раз дров в печь подбрось, чтобы протопилось хорошо, и жди меня, – с этими словами тетя Тоня ушла.
Целый день Аня отвлекала мысли брата от мамы: играла с ним в прятки, рассказывала сказки, в которых младшие братья слушались старших сестер.
Когда она рассказывала сказку про Иванушку-Козленочка, Славик расплакался и захотел быть козленочком. Козы едят траву, которая везде растет, поэтому они всегда сыты. Аня пристыдила брата:
– Какой ты капризный. Картошка у нас еще есть, отруби можно варить, масла немножко. Вот барин какой.
Соседка отсутствовала весь день. Пришла вечером радостно взволнованная: – Аня, один человек освобождается, уезжает домой, но письмо боится взять. Хотя дал мне слово, что остановится в Горьком, найдет твоего дядю, все расскажет и посоветует, как лучше сделать. Теперь будем ждать. А сейчас я еще напишу твоему дяде несколько строчек. Дай лист бумаги.
Аня вырвала тетрадный листочек, сама пристроилась рядом. Тетя Тоня на минутку задумалась, обмакнула ручку в чернильничку и быстро-быстро стала писать. Вот это да. Аня так не может. Она, когда старается выводить буковки, так у нее от усердия язычок изо рта высовывается. Ребята в классе смеются. Не успела Аня налюбоваться, как тетя Тоня быстро пишет – письмо уже было готово.
– Я тебе сейчас прочитаю.
...
«Здравствуйте, уважаемый Николай! Хочу сообщить Вам, что Марусю по решению профсоюзной организации, за хорошую работу, направили в Дом отдыха. Она этим так загордилась – даже письма нам не написала, и мы еще не знаем, когда она вернется. Ее дети, Аня и Славик, самостоятельные люди, и не подумаешь, что русоволосой, худенькой Ане с синими глазами всего 9 лет, белобрысому мужичку Славику скоро три года. Пока Мария на отдыхе, я присматриваю за ними. Адрес прежний.
Тоня».
– Тетя Тоня! – возмущению Ани не было предела. – Какой Дом отдыха? Каких нет писем. Я знаю, что от арестованных писем не берут.
– Аня, твой дядя знает, что нас в дома отдыха не посылают. Раз неизвестно, когда мама вернется – значит, ее еще не осудили. Вас он никогда не видел, но должен знать, как вы выглядите. Мы не знаем, что он придумает, если у него самого все в порядке. Не переживай, он все поймет правильно. В одном мире живем.
С этими словами она свернула письмо треугольником, заклеила разжеванной мякушкой хлеба, написала адрес, сбегала за маркой, лизнула ее с тыльной стороны и прихлопнула поверх написанного адреса.
– Вот и готово. Завтра отправлю.
– Тетя Тоня, а вдруг вы забудете, давайте я сама сбегаю к заводоуправлению, там висит почтовый ящик.
Соседка рассмеялась. Слыша ее смех, неизвестно почему рассмеялся сидевший на топчане Славик.
– Ну, так и быть, раз тебе невтерпеж. Только не попадись.
Тетя Тоня отдала письмо Ане, которая наскоро одела ботинки, от нетерпения кое-как зашнуровала, и в одном платье выбежала на улицу. В это время года уже начинались заморозки. Быстрый бег в растоптанных ботинках раздавался мелкой дробью по подмерзшей земле. Было немножко страшновато. Ночью в спецпоселке запрещено ходить. Кругом темно, лишь за бараками, вокруг неподалеку расположенной зоны, горят фонари и ярко светят прожекторы. Через два барака она перешла на тротуар, который выведет ее прямо к заводоуправлению, где находится почтовый ящик. На тротуаре не так темно, как между бараками. Свет фонарей от обнесенного высоким забором комбината, да время от времени включаемые охранниками прожекторы, освещают дорогу.
Через несколько минут Аня стояла у прикрепленного на стене заводоуправления почтового ящика. Рядом горела большая лампочка. Оглянулась по сторонам, быстро вытащила из-за пазухи письмо, потянулась к щелочке – рука не достает. Подпрыгнула несколько раз. Ничего не получается, только треугольничек измялся. Неподалеку раздались чьи-то шаркающие шаги. Аня испугалась – вдруг в НКВД узнали про письмо? Присмотревшись, она увидела приближающегося старика, одетого в фуфайку. Истрепанные брюки. Ноги в обмотках, спадающих на самодельные калоши. Этого можно не бояться. Старик остановился, удивившись встрече в столь позднее время с маленьким человеком.
– Девочка! У тебя какие-то затруднения?
– Я письмо бросить не. могу, не достаю.
– Счастлив тот человек, у которого осталось кому писать. Это дело поправимое, еще вырастешь. Давай брошу.
– Нет, дедушка! Письмо я сама должна бросить. Вы лучше меня поднимите.
Он без возражения поднял Аню, она разгладила смятую бумагу, быстро проговорила: «Ты лети, письмо, лети, прямо к дяде попади», сунула его в щелочку и для верности прикрыла крышечку. Дедушка поставил ее на землю, перекрестил почтовый ящик:
– Видимо, важное сообщение, раз никому не доверяешь. Тебя как зовут?
– Аня.
– Дойдет оно до места, Анечка. Тебе в какую сторону? К баракам? Ну, беги, благослови тебя Господь, – с этими словами дед перекрестил девочку, и она заторопилась домой.
III
На второй день, в полдень, возвратившись из магазина, где она выкупала хлеб, Аня увидела Юрку. Он уже растопил печь и теперь возил на себе хохочущего Славика, правившего им за уши. Юра издавал звуки, смутно напоминающие лошадиное ржание. Заметив входящую Аню, он засмущался, посадил на топчан Славика и извиняющимся тоном произнес:
– Аня! Я больше не буду дергать тебя за косы. Не сердись на меня. Я нечаянно.
Забияка Юрка, которого крепко били в школе за задиристость и упрямство, просит у нее прощения?! Вот это да!
– Ладно, Юрка! Я уже забыла. Да мне и не больно было. Дергай сколько хочешь, и не такое могу выдержать.
– Сказал, не буду, значит, больше не буду. Мама говорит: только тронь Аню хоть пальцем, выдеру, как Сидорову козу. Да мне и самому больше не хочется.
А после небольшой паузы:
– Аня, я тебе дров принес. У вас их почти нет, да и те сырые, гореть не хотят. Тетя Нюра и дядя Саша, из того барака, велели мне, чтобы я для вас из их поленницы без спросу брал, сколько надо. А это тебе домашнее задание.
– Юра, учительница спрашивала про меня, ну, почему в школу не пришла?
– Она уже знает. Все знают. Но ничего не сказала.
Горькая обида подступила к Ане. Учительница всегда ее хвалила за хорошую учебу, а как маму взяли, сразу забыла про нее, Ну и пусть!
Назавтра был день приема передач арестованным. С собранным тетей Тоней узелком, – в котором нехитрая еда: несколько картошин, луковица, кусочек хлеба, в баночке каша с постным маслом, – в одной руке, и с перевязанными веревочкой, забытыми мамой фуфайкой, платком и кофтой в другой, Аня пошла в НКВД.
Дежурный, чем-то рассерженный, ничего у Ани не взял:
– Твоя мать на допросе. Придешь через день к следователю, в седьмой кабинет, он дает разрешение на передачу.
На слезные просьбы взять хотя бы фуфайку, ведь маму забрали в одном платье, энкавэдэшник, не говоря ни слова, взял ее за шиворот и вытолкал за дверь.
– Ходят. Топчут. Сказал – послезавтра, в седьмой кабинет.
Закончился этот день, прошел в ожидании второй. Пришел рассвет, и в назначенный день тетя Тоня опять провожает Аню до ограды НКВД. На прощание перекрестила.
На робкий стук в указанную дверь раздается бодрый голос:
– Кто там? Заходите, нет времени!
Негнущимися ногами Аня переступает порог и замирает у двери. Перед ней, весь в кожаных ремнях поверх шинели, стоял Фурман. Он узнал ее. Фурман всех знал. Он глумливо раскланялся с Аней, стоящей перед ним с узелком в руках, словно истукан.
– Чем могу служить, мадам?
– Я маме передачу принесла.
– Зачем ей передача? У нас с голоду не умирают. А это что?
– Мама забыла одеть фуфайку и платок, а сейчас уже холодно.
– Твоя мама мне на холод не жаловалась. У нас не то что не мерзнут – многим жарко. Ничем помочь не могу, ее отправляют в Соликамск.
– Как в Соликамск? Почему?
– До суда там будет находится.
– Дяденька, какой суд! Моя мама ничего плохого не сделала!
Держа обе руки на портупее, он насмешливо глядел на Аню.
Смех так и брызнул из его черных глаз.
– Твоя мама сама призналась в попытке совершения диверсионного акта – хотела сжечь лесотаску и лесозавод.
– Наша мама никуда не ходила, кроме работы. У нее руки больные.
– Руки больные! – Фурман хлопнул ладонью по груде папок, лежащих на столе. – Эти также говорят о больных руках. НКВД вылечит любые болезни. – Глаза его посуровели. – Вас бы всех под корень, племя крапивное, но подрасти… Все. Следствие закончено. Она уже за мной не числится. Все вопросы решай в Соликамске.
Фурман торопился по своим энкавэдэшным делам. Пришел очередной циркуляр об усилении борьбы с врагами народа среди спецконтингента. Новая возможность попасть в приказ о вынесении благодарности, а то заслужить и большего. При этих мыслях сердце его сладостно щемило – может выйти и досрочное присвоение звания.
Понурив голову, с отяжелевшими узелками, Аня вышла на крыльцо, вплотную к которому стояла подогнанная задним бортом грузовая машина, поверх кузова обшитая досками с большими щелями. Она знала, что на таких машинах возят арестованных и заключенных.
Тетя Тоня ожидала ее у поворота дороги, с тревогой поглядела на узелки:
– Ну что? Почему не взяли?
– Фурман сказал, что мама призналась, до суда ее увезут в Соликамск. Надо туда ехать.
– Быстро слепил дело. Ну, да у Фурмана железо заговорит, не то что человек. Кто же тебе даст пропуск до Соликамска?
IV
Какое-то предчувствие держало Аню на месте:
– Тетя Тоня, постоим здесь, я устала.
Она неотрывно глядела в сторону машины. На крыльцо райНКВД вышло несколько человек в форме, некоторые с винтовками, Открыли задний борт. Трое с винтовками забрались в кузов со стороны кабины, там для конвоя специально отгорожено место. Стоящие на крыльце встали лицом друг к другу, примерно на расстоянии метра, в руках у них блеснуло оружие. Раздалась команда: «Выводи!».
Из открытых дверей потянулась цепочка изможденных людей. Стоящие на крыльце энкавэдэшники, как только показывался новый арестованный, торопили его пинками, кулаками. Все это сопровождалось веселым матом. Один из первых загнанных в кузов попытался приподняться, над прибитыми досками показалась голова. Стоящие у кабины энкавэдэшники чуть ли не в один голос рявкнули: «Ложись, контра!» Никто больше над бортом не показывался. Искали место на дне кузова. Последней, поддерживая под руки, вывели женщину в сером платье, с непокрытой головой.
– Мама, это моя мама! Я хочу к ней!
Руки тети Тони, как клещами, охватили Аню.
– Я с мамой хочу, отпустите меня!
Несмотря на Анину худобу, соседка с трудом удерживала рвущуюся к машине девочку. Рядом валялись, упавшие узелки. Аня еще раз рванулась, потом как-то обмякла в придерживающих руках – потеряла сознание.
Уложив ее у забора, подложив под голову сверток, соседка метнулась к стоящей неподалеку водокачке, намочила платок. Обтирая Анино лицо, шептала тихонько:
– Долго Господь терпит, придет и на вас погибель, паразиты. Через некоторое время Аня открыла глаза:
– Где мама?
Стоявшей у НКВД машины уже не было. Она катила по разбитой дороге, безжалостно подбрасывая на ухабах свой тщательно пересчитанный груз.
– Пойдем, детка, потихоньку.
Никаких мыслей у Ани не было – какой-то оглушающий звон в голове, страшная усталость и слабость не давали ей подняться с земли.
Соседка понимала: лазарет около НКВД не устроишь, да и земля холодная. Вон, один уже вышел на крыльцо, смотрит на них. Как все унести? Краем глаза видит, как по той стороне дороги мимо комендатуры, быстрым шагом идет ее знакомый с лесозавода. Мимо этих учреждений всегда быстро ходишь.
– Федя, возьми узелки, а я девочку понесу!
Видя его нерешительность при смотревшем на них энкавэдэшнике, зло сказала:
– Боишься, что увидит? Мужик называется. Я тебе юбку подарю, раз ты такой трус.
Тот молча подошел, отстранил ее, взял девочку на руки. Соседка подхватила фуфайку и передачу.
Дома, положив пришедшую в сознание Аню, коротко обронил: «Я приду» и закрыл за собой дверь.
Аня почувствовала обнимающие руки и тихий шепот:
– Сейчас поспи, за Славиком я Юру пришлю. Все будет хорошо.
Глаза Ани что-то беспокойно искали в комнате.
– Вот она, – подала ей с подоконника куклу тетя Тоня. – Я ей новое платье сошью, у меня кусочек ситца остался.
Аня, прижав куклу к плечу, незаметно для себя уснула и проспала почти сутки. Она не слышала, как Славик играл с Юрой. Чтобы они не мешали спящей Ане своим шумом, соседка забрала их к себе. Приходил принесший ее дядя, оставил большого хариуса. Из дальних бараков кто-то, не назвавшись, оставил банку молока и кусочек хлеба.
Проснувшись, Аня встретилась взглядом с учительницей. Увидев, что Аня открыла глаза, Анна Николаевна присела у края топчана. Через стенку доносился визг играющих детей.
Аня опять взглянула на учительницу и ей стало стыдно, что она думала, будто учительница ее забыла.
– Здравствуй! Тебе лучше?
Аня молча кивнула головой.
– Ткаченко, я у тебя по поручению директора. Ты понимаешь, что твоя мать не вернется? – заметив протестующий взгляд Ани, она поправилась:
– По крайней мере в ближайшие годы. Она хотела совершить серьезное преступление.
– Моя мама не преступница.
– Дыма без огня не бывает. Она сама призналась, мы узнали в Органах. Ты должна понимать: НКВД просто так не берет.
– Моя мама ничего не сделала.
– Тебя можно понять, но она сама призналась. В нашем государстве, как сказал товарищ Сталин, дети за родителей не отвечают. Мы будем готовить документы. Как только твою маму осудят, вас без задержки отправят в детдом, иначе пропадете.
Сквозь онемевшие губы Аня прошептала:
– Мою маму не за что судить. В детдом ни я, ни Славик не пойдем, лучше в Вишере утопимся. Уходите отсюда.
– Вас и спрашивать никто не будет. Советская власть ни на кого зла не держит. Даже на таких, как вы. Ты сама закон нарушаешь. Почему в школу не ходишь? Ты обязана иметь начальное образование.
Аня ей больше не отвечала, глядела на стену, на торчавший между бревнами мох. Не дождавшись ответа, Анна Николаевна поднялась.
– Ну, я пошла, поправляйся.
V
Через некоторое время пришли возбужденные Славик и Юра. В руках у брата был прутик, которым он подгонял изображавшего из себя лошадь Юру.
Усадив Славку на топчан, Юра сказал Ане:
– Мама велела накормить тебя.
– Не хочу.
Тяжелые мысли неотступно крутились в голове:
– Хоть бы дядя Коля успел приехать до суда. Что с мамой? Как она там без фуфайки и платка? Небось, мерзнет в тюрьме. Почему папа никогда не пишет, и мама всегда прерывает разговоры о нем? Как бы Славик опять не нашкодил, как с отрубями…
От этих ли мыслей, или от чего другого, Аня быстро устала, потянуло на сон. Отдала чашку Юре:
– Вы сами ешьте, – она поправила платьице куклы, прижала ее к себе и мигом, словно провалилась, впала в глубокий сон.
Поздним вечером ее разбудила тетя Тоня, чуть ли не насильно заставила поесть ухи из принесенной дядей Федей рыбы, потом уговорила выпить стакан горячего молока. После того, как Аня немножко поела, соседка почему-то со вздохом облегчения проговорила:
– Слава тебе, Господи, кажется, обойдется. Аня, ты полежи несколько дней, отдохни. Завтра Юру посылаю в школу, а я все время буду на работе. Присмотреть за вами завтра придет бабушка. Она у вас побудет несколько дней, пока не выздоровеешь. Вы ее не бойтесь, она только с виду страшная. Старая очень. Крепись. Будем ждать.
Скупые лучи предзимнего солнца бледно освещали комнату.
1 2 3 4