Каринэ Фолиянц
А я люблю женатого
Моим дорогим родителям – маме, Римме Сергеевне и папе, Альберту Евгеньевичу – с любовью.
А я люблю женатого
Киноповесть
Двадцать ноль-ноль. Как ненавидит она стрелки часов, достигшие этой отметки! Двадцать ноль-ноль. В это время он всегда покидает ее. А ей остается только выскочить вслед за ним в прихожую, улыбнуться, поцеловать, ласково – беспечно сказать «до завтра». И в этом «до завтра» вопрос – будет ли оно, это завтра? Дверь захлопывается. Он выходит на улицу. Садится в свой автомобиль, отправляется к своей семье. А ей остается одно – глядеть вслед и потом плакать.
Поздно они встретились. Ему сорок. Ей тридцать пять. Восемнадцать лет он прожил с женой, которую знал с детства (учились в одном классе). У него тринадцатилетняя дочь. Налаженный быт. Хорошая работа. И в придачу ко всему – она. Очень желанная, но с точки зрения здравой логики – совершено ненужная. Роман длится год. Они любят друг друга так страстно, как это бывает только в юности. Но, кажется, жена догадывается об их романе. Нет, уже знает… Поэтому «будет ли завтра?» – вопрос не праздный.
Сегодня еще светло, а Олег уже торопится.
– Пора! – говорит он и встает с дивана, молодой, спортивный, подтянутый.
Она… Не то чтобы яркая красавица. Просто ни на кого не похожа. Тонкая, точно струна, хрупкая, точно юная девушка. Первое, что обращает на себя внимание в ее облике – глаза, грустные, светлые, удивительные глаза. Лариса – художник. И здесь, в мастерской, все наполнено ею. Здесь так светло, уютно, обжит каждый уголок. Повсюду ее картины, красочные, праздничные. Психологи говорят: творчество – это компенсация того, что не дано человеку судьбой. Может быть, Ларисе не хватает праздника в жизни?
– Олег, мне надо тебе кое-что сказать… – начала было Лариса, кутаясь в вязанную шаль.
Но Олег спешит.
– Может, потом? Я же говорил, мне сегодня надо пораньше. Лариса, прости. Я очень виноват перед тобой. Прости…
Он знает, что виноват. Что забирает ее тепло и время и ничего не обещает взамен. Но ведь ей, похоже, это нравится?
– Прости…
Он ждет, что она скажет: «Ну за что же «прости»? Ему так противно быть виноватым!
И она говорит:
– За что? За что тебя прощать?
Он глубоко вздыхает, как кающийся грешник. Олег и впрямь кается. И ест себя. Грызет. Потому что разрывается на части и ничего не может решить, ничего не может поделать.
За все прости…
Он все не решается уйти. Он любит эту мастерскую. Яркие картины. Гитару на стене, на которой оба играют и поют часто на два голоса. Он любит эту женщину. Ее молчаливость и застенчивость. Ее тактичность, мягкость. Она никогда не ставит вопрос ребром – или я, или семья. Никогда не напоминает ему о его вине. О том, что в двадцать ноль-ноль он неизменно покидает ее дом.
Сегодня он уходит раньше.
– Хочешь, кофе тебе сварю перед уходом, – говорит Лариса.
– Да, очень хочу! – радуется Олег возможности еще десять минут побыть с нею. А потом мрачнеет как туча. – Ты знаешь, мне кажется… Мне кажется, что она о чем-то догадывается.
Лариса смотрит на него, потом опускает глаза.
– Кто догадывается?
– Татьяна… – тихо произносит Олег имя жены, непроизносимое прежде.
А в это же самое время жена Олега, Татьяна, нервно ходит по комнате и говорит по телефону с подругой Ниной. Татьяна ненамного старше Ларисы, но к своим сорока годам утеряла хрупкость. Достаточно ухожена, хорошо одета. Ее можно было бы назвать привлекательной, если бы не выражение лица. Она всегда и во всем хочет быть первой – госпожой и хозяйкой. Даже говорит, как прирожденные начальник, лидер. Если, не дай Бог, ситуация выходит из под контроля она превращается в фурию. Вот и сейчас фурией носится по дому.
– Ты видела их сама? – орала она в телефонную трубку. – Или это просто чей-то бред?
– Своими собственными! Пусть лопнут, если вру! – заверила Нина.
– И кто она?
– Зовут Лариса. Ей тридцать пять. Вдова. Бездетна. Так, ничего особенного. Живет на улице Голубева, дом 28.
– Ей точно тридцать пять? Скажи мне, на что мог «запасть» Олег?
– Кризис среднего возраста, – вздохнула Нина, – они все после сорока как с цепи срываются. Кризис, Таня!
– Кризис? Тогда это была бы двадцатилетняя дурочка, ноги от ушей. Я бы выцарапала ей глаза, и на этом дело закончилось. А это же старая вешалка!
– Не забывай, что ты старше этой вешалки. Что тебе давно плевать на Олега. Прости, Таня, но у тебя на уме всегда была только твоя карьера!
Это был удар – ниже пояса. И главное – правда. Сколько лет она строила свою карьеру! Сколько ночей не досыпала. Сколько унижений перетерпела. А теперь есть все, у мужа завелась любовница. Представляете – любовница! Ситуация выходила из-под контроля, и это было самое страшное. Татьяну трясло. Впервые в жизни она не могла собраться с мыслями, понять что же ей делать. Сидела жалкая и беззащитная. И впервые такой видела мать тринадцатилетняя Ника. Ника, похожая одновременно на папу и на маму. Девочка не могла признаться, что подслушала разговор, взяв параллельную трубку у себя в комнате, и знает теперь, что у отца есть другая. Ей было безумно жаль маму. И страшно – как они теперь? Она замерла в дверях своей комнаты, глядя, как мать молчит и тупо смотрит в стену, точно каменное изваяние.
Олег и Лариса пили кофе, молча глядя друг на друга как смотрят все влюбленные – ничего не видящим нежным взглядом. Ну за что их разлучает жизнь? Ведь они две половики одного целого!
– Я люблю тебя, – сказал он. И это была правда. – Я не уйду.
– Ну зачем ты врешь себе? Ты же обещал, – слабо улыбнулась Лариса.
– Понимаешь, я обещал не ей, не Татьяне. Я обещал дочери. У нее завтра контрольная по математике. Школа же с уклоном. Ну, мать так захотела. А девочка моя, она…
Лариса перебила:
– Не надо Олег. Я давно приняла тот факт, что у тебя есть другая, параллельная жизнь. И не хочу ничего знать. Ни имен, ни фактов. Имею право?
Олег тяжело вздохнул:
– Имеешь.
Лариса права. Он ничего не должен говорить о той, другой, своей жизни, которая его больше мучит, чем радует. Но разорвать эту связь он не в силах. Жена догадывается… Удручающая новость. Малоприятная. Что делать? Усилить конспирацию? Перестать встречаться? Что? Этот вопрос мучает ее и его. Но мужчины не любят радикальных мер, живут с надеждой – а вдруг всё как-то само собой рассосется. Женщины же твердо знают, что ни беременность, ни подобные тяжкие ситуации «треугольников» сами собой не рассасываются, и в том, и в другом случае нужно оперативное вмешательство. Мужчины операций боятся.
– Я все понимаю! – Лариса нежно поцеловала Олега. Она и вправду все понимает. И молчит. И не скажет сегодня того самого важного, что должна ему сказать. Это пока только ее тайна, хотя она касается их обоих.
Олег уехал, а Лариса осталась наедине со своими раздумьями – как быть дальше… Много лет она ищет личного счастья. Кисть, холст, краски – прекрасные спутники ее одиночества. Она талантливый художник. Нет, ее имя не гремит еще по миру, но разве этот «грохот» показатель таланта? Восемь лет назад она осталась вдовой известного человека, за которого выскочила еще девочкой. После смерти мужа – только короткие и пустые романы, на которые было жаль потраченного времени. И вот уже год есть он. Абсолютно ее человек. В большом и мелочах. Ее человек… но почему-то женат. Почему-то есть тринадцатилетняя дочь. А она… она, Лариса, только вчера узнала, что ждет ребенка – от него, от любимого Олега. Но как, как сказать ему об этом?
Квартира Олега и Татьяны пусть не такая уютная, как мастерская Ларисы, но зато новомодная, с евроремонтом и хорошей мебелью. С дорогими обоями и новейшей техникой, да и прочей ерундой, которая кажется людям такой важной. Татьяна снова взяла трубку, и Ника услышала, как мать закричала:
– Что мне теперь делать, Нина? На липосакцию бежать? Оббивать пороги косметологов? У меня времени на это нет! На фирме штат – сто два человека! Проблем выше крыши! Ну что ты замолкла, Нина?
– У тебя одна проблема. Ты Олега потеряла – ори не ори. А что делать, думай сама, ты же у нас сильная женщина.
Подруга повесила трубку.
Вероника подошла к матери:
– Мам, ты что?
Ей казалось, что маме она сейчас нужнее всех на свете, что та прижмет ее к себе (не так часто она это делала!) и почувствует облегчение. Но Татьяна, увидев дочь, взорвалась:
– Ты уроки сделала? Математику сделала? – закричала она визгливым голосом. – Я тебя спрашиваю, что стоишь как истукан? У тебя же контрольная завтра, о чем ты думаешь? Неучем хочешь остаться, дурочкой?
– Мам, я не думаю, я папу жду. Он обещал мне помочь, – обиделась Ника.
Упоминание о папе сделало свое черное дело. Татьяна взвилась змеей.
– Ах, папу! Папу! А сама не можешь? Ни на что не способная, да? Глупая, да? В кого ты такая глупая и бессердечная? Да в него, в отца своего! Еще бы, яблоко от яблони падает недалеко, очень правильная поговорка!
Едва она успела договорить, как вошел Олег.
– Что это у вас тут происходит? – он улыбнулся, глядя на дочку.
– А вот что! – Таня подскочила к мужу и, ничего не объясняя, влепила ему увесистую пощечину. Он пошатнулся, до того тяжелой была эта пощечина, и невольно схватился за щеку.
– Ты думаешь, я ничего не знаю! Мне все известно! – закричала Таня и дала ему вторую оплеуху.
Это был гнев привыкшего к власти руководителя и жест отчаявшейся женщины.
Олег окончательно понял… Донесли. Настучали.
Кончился мир в доме Ники! Она так любила отца! И так жалела мать! Что теперь будет? Несколько дней девочка молчала, переживая в одиночестве свою боль. Потом не выдержала, рассказала все Славке, своему однокласснику и единственному другу. Они сорвались с уроков и гуляли по осеннему парку. Славка нес ее портфель и внимательно слушал рассказ Вероники.
– Короче, там натуральная война, – подвела итог девочка, – и что делать, просто не знаю.
Друг хотел ее успокоить, а потому сказал тоном бывалого человека:
– Привыкай, я это пять лет назад проходил, когда папа от нас сбежал.
Ника вспомнила, действительно, ведь у Славки мама с папой в разводе. Но то Славкины родители, а то ее мама и папа, которые, казалось бы, столько лет вместе и так привыкли друг к другу! Она же знает, что они учились в одном классе и в институте вместе. У них столько общего за плечами.
– Я никогда не думала, что папа сможет вот так… – всхлипнула Ника.
– Ха! Я тоже не думал! – горестно усмехнулся Славка. – Думал, что я у него один-единственный, на всю жизнь. А у него еще один сынок родился, ну в той, новой семье. Братец мой, так сказать.
– Ты его видел? – спросила девочка.
– Кого? Блудного папочку? Да в страшном сне он мне не приснился!
– Нет, ну этого… брата.
Славка нахмурился:
– Слушай, если ты хочешь быть моим другом, то замяли эту тему навечно. Нет для меня никакого брата. Понятно? Из-за какого-то долбанного брата отец от нас и ушел. Потому что его эта… – Славка не мог подобрать слова и сказал «эта»… – ну, эта, нынешняя, была уже беременна. Вот так-то!
Он внимательно посмотрел на Нику:
– А твоей матери помочь надо.
– Я знаю. Она одна не справится. Она только думает что сильная. Слышь, Слав, я адрес записала этой тетки, ну к которой отец ходит!
Слава обрадовался:
– Во, уже по делу. А то одни бабские эмоции. Давай диктуй адрес, а я схожу и посмотрю кто такая! И не только посмотрю! Я еще и сфотографирую. А там решим, как с ней быть, с этой теткой. Мы ей устроим сладкую жизнь. Сами. Без посторонней помощи. И маму твою в обиду не дадим!
– Ты настоящий друг, Славик, – улыбнулась Ника.
Боль, поделенная пополам, кажется уже меньше. Ника рассказала все, и ей показалось, что не такая уж неразрешимая это проблема – отвадить отца от любовницы. Вдвоем со Славиком они справятся наверняка!
Славка деловито достал из рюкзака школьную тетрадь, ручку и аккуратно записал адрес Ларисы: улица Голубева, дом 28.
Был ясный осенний день. Солнце светило ярко. Лариса шла с работы домой с большим планшетом в руках. Выглянувший из-за угла мальчик «щелкнул» Ларису в первый раз. Лариса улыбалась солнцу и не заметила юного наблюдателя.
– Есть! – потер руки мальчик. И двинулся за ней, прячась за деревьями.
Славка шел за Ларисой до самого дома.
…Сфотографировал, как она здоровается с дворником, подметающим двор.
…Поднимается по ступеням к своему парадному.
…Входит в дверь…
Славка с радостью отметил, что мастерская Ларисы на первом этаже. Окна там огромные. И не зашторенные. Все видно!
Он быстренько поднялся к большущему окну. Стал наблюдать. И фотографировать.
Щелчок фотоаппарата – вот Лариса раскрыла планшет и рассматривает детские рисунки.
Еще раз шелчок – Лариса вытирает пыль в мастерской.
Щелчок – она подходит к висящему на стене портрету пожилого мужчины и грустно смотрит на него.
…Лариса кормит зверька в клетке. Что это за зверек? Слава загляделся. Ага, шиншилла! Такая толстая серая полубелочка-полукрыса! Животных любит тетенька. Ишь, добрая!
Слава завис на выступе окна и тут…
Его заметил толстый дворник, с которым здоровалась Лариса, и стукнул метлой по мягкому месту:
– Интересно, да?
– Ага! – честно признался Славка.
– А ну, слазь оттуда! – приказал дворник, перестав мило улыбаться. – Ах ты мерзавец! Ты что в окна подглядываешь, а?
Слава учуял опасность, быстро спрыгнул с уступа, но дворник поймал его и схватил за ухо:
– Я тебе покажу как подглядывать! Ишь, умник! Еще раз здесь увижу, уши напрочь оторву!
Слава вывернулся из рук дворника и бросился наутек. Ухо болело нещадно…
Он разложил свои фотографии на полу в комнате Ники, они принялись их внимательно рассматривать.
– Вот что дала разведка боем. Но предупреждаю, мне там больше светиться нельзя. Обещали уши оторвать, а они мне еще, сама понимаешь, пригодятся.
Ника разглядывала любовницу отца. Нет, совсем не такой она себе ее представляла. Ей виделась женщина «вамп» с обложки глянцевого журнала. Такая классическая роковая красотка-разлучница. А эта… Какая-то невзрачная, не глянцевая. Обыкновенная. Что же отец в ней нашел? Странно.
Она взяла в руки фото, где Лариса стояла у портрета пожилого мужчины.
– Это что, отец ее?
– Ну отец там или дед – это ж не написано, какая разница!
– Художница, говоришь? – Ника закусила губу.
– И еще учительница. Я узнал, там через два квартала художественная школа для дарований, которые картинки малюют. Она в этой школе и преподает.
– И со скольких лет туда принимают? – спросила вдруг Ника.
Слава засмеялся:
– Ты чего, надумала учиться рисовать на старости лет? Ты же в жизни ни одной ровной линии не провела! Я за тебя на рисовании пять лет отдувался. У тебя крыша поехала?
Ника не успела ответить. В коридоре хлопнула дверь – пришел отец. И мать Ники встретила его опять криком:
– Где ты был? Где шлялся?
– Ты же знаешь, Таня, у меня по пятницам совещания, – оправдывался он.
– Ха! Так я и поверила! Я теперь знаю, знаю про все твои совещания! Учти, Нечаев, тебя я из дому запросто выгоню, но дочь останется со мной и ты ее больше никогда не увидишь. Заруби это на носу!
Родительский скандал не умолкал еще долго. Слава и Ника притихли.
Ника вздохнула:
– Крыша поедет от такой жизни!
Она встала, сгребла фотографии и чуть не заплакала. Увидев эти едва заметные слезинки, Слава попытался ободрить подругу.
– Миллионы людей так живут! Ты думаешь, только твои родители? Ты ошибаешься. Миллионы, я тебе точно говорю!
– А я не хочу быть миллион первой. Понимаешь, не хочу и не буду! – упрямо заявила Ника. – Я буду бороться. А ты…
– А я буду тебе помогать! – с готовностью заявил юный рыцарь.
На другой день Ника уже сидела в кабинете директора художественной школы и умоляла директрису – пожилую даму с хитрыми глазами, глядящими из-под очков на юную леди очень подозрительно.
– Меня мучают ночные кошмары, – врала девочка, – я не могу спокойно спать. И только вы можете мне помочь.
Директриса еще более хитро посмотрела на посетительницу:
– Да, и чем же? Чем я могу вам помочь?
– В своих снах я рисую. Красками на холсте. Или карандашом, на простой бумаге. Однажды я проснулась и поняла, что если не начну рисовать, то просто умру!
– Вот как? – удивилась дама.
– Вы что, мне не верите? – чуть не заплакала маленькая лгунья, которая и карандаша-то в жизни в руках не держала, разве что в первом классе, пока не убедилась окончательно, что к рисованию она совершенно не способна и это занятие ничуть не влечет ее.
– Я буду платить за обучение сколько нужно!
1 2 3 4
А я люблю женатого
Моим дорогим родителям – маме, Римме Сергеевне и папе, Альберту Евгеньевичу – с любовью.
А я люблю женатого
Киноповесть
Двадцать ноль-ноль. Как ненавидит она стрелки часов, достигшие этой отметки! Двадцать ноль-ноль. В это время он всегда покидает ее. А ей остается только выскочить вслед за ним в прихожую, улыбнуться, поцеловать, ласково – беспечно сказать «до завтра». И в этом «до завтра» вопрос – будет ли оно, это завтра? Дверь захлопывается. Он выходит на улицу. Садится в свой автомобиль, отправляется к своей семье. А ей остается одно – глядеть вслед и потом плакать.
Поздно они встретились. Ему сорок. Ей тридцать пять. Восемнадцать лет он прожил с женой, которую знал с детства (учились в одном классе). У него тринадцатилетняя дочь. Налаженный быт. Хорошая работа. И в придачу ко всему – она. Очень желанная, но с точки зрения здравой логики – совершено ненужная. Роман длится год. Они любят друг друга так страстно, как это бывает только в юности. Но, кажется, жена догадывается об их романе. Нет, уже знает… Поэтому «будет ли завтра?» – вопрос не праздный.
Сегодня еще светло, а Олег уже торопится.
– Пора! – говорит он и встает с дивана, молодой, спортивный, подтянутый.
Она… Не то чтобы яркая красавица. Просто ни на кого не похожа. Тонкая, точно струна, хрупкая, точно юная девушка. Первое, что обращает на себя внимание в ее облике – глаза, грустные, светлые, удивительные глаза. Лариса – художник. И здесь, в мастерской, все наполнено ею. Здесь так светло, уютно, обжит каждый уголок. Повсюду ее картины, красочные, праздничные. Психологи говорят: творчество – это компенсация того, что не дано человеку судьбой. Может быть, Ларисе не хватает праздника в жизни?
– Олег, мне надо тебе кое-что сказать… – начала было Лариса, кутаясь в вязанную шаль.
Но Олег спешит.
– Может, потом? Я же говорил, мне сегодня надо пораньше. Лариса, прости. Я очень виноват перед тобой. Прости…
Он знает, что виноват. Что забирает ее тепло и время и ничего не обещает взамен. Но ведь ей, похоже, это нравится?
– Прости…
Он ждет, что она скажет: «Ну за что же «прости»? Ему так противно быть виноватым!
И она говорит:
– За что? За что тебя прощать?
Он глубоко вздыхает, как кающийся грешник. Олег и впрямь кается. И ест себя. Грызет. Потому что разрывается на части и ничего не может решить, ничего не может поделать.
За все прости…
Он все не решается уйти. Он любит эту мастерскую. Яркие картины. Гитару на стене, на которой оба играют и поют часто на два голоса. Он любит эту женщину. Ее молчаливость и застенчивость. Ее тактичность, мягкость. Она никогда не ставит вопрос ребром – или я, или семья. Никогда не напоминает ему о его вине. О том, что в двадцать ноль-ноль он неизменно покидает ее дом.
Сегодня он уходит раньше.
– Хочешь, кофе тебе сварю перед уходом, – говорит Лариса.
– Да, очень хочу! – радуется Олег возможности еще десять минут побыть с нею. А потом мрачнеет как туча. – Ты знаешь, мне кажется… Мне кажется, что она о чем-то догадывается.
Лариса смотрит на него, потом опускает глаза.
– Кто догадывается?
– Татьяна… – тихо произносит Олег имя жены, непроизносимое прежде.
А в это же самое время жена Олега, Татьяна, нервно ходит по комнате и говорит по телефону с подругой Ниной. Татьяна ненамного старше Ларисы, но к своим сорока годам утеряла хрупкость. Достаточно ухожена, хорошо одета. Ее можно было бы назвать привлекательной, если бы не выражение лица. Она всегда и во всем хочет быть первой – госпожой и хозяйкой. Даже говорит, как прирожденные начальник, лидер. Если, не дай Бог, ситуация выходит из под контроля она превращается в фурию. Вот и сейчас фурией носится по дому.
– Ты видела их сама? – орала она в телефонную трубку. – Или это просто чей-то бред?
– Своими собственными! Пусть лопнут, если вру! – заверила Нина.
– И кто она?
– Зовут Лариса. Ей тридцать пять. Вдова. Бездетна. Так, ничего особенного. Живет на улице Голубева, дом 28.
– Ей точно тридцать пять? Скажи мне, на что мог «запасть» Олег?
– Кризис среднего возраста, – вздохнула Нина, – они все после сорока как с цепи срываются. Кризис, Таня!
– Кризис? Тогда это была бы двадцатилетняя дурочка, ноги от ушей. Я бы выцарапала ей глаза, и на этом дело закончилось. А это же старая вешалка!
– Не забывай, что ты старше этой вешалки. Что тебе давно плевать на Олега. Прости, Таня, но у тебя на уме всегда была только твоя карьера!
Это был удар – ниже пояса. И главное – правда. Сколько лет она строила свою карьеру! Сколько ночей не досыпала. Сколько унижений перетерпела. А теперь есть все, у мужа завелась любовница. Представляете – любовница! Ситуация выходила из-под контроля, и это было самое страшное. Татьяну трясло. Впервые в жизни она не могла собраться с мыслями, понять что же ей делать. Сидела жалкая и беззащитная. И впервые такой видела мать тринадцатилетняя Ника. Ника, похожая одновременно на папу и на маму. Девочка не могла признаться, что подслушала разговор, взяв параллельную трубку у себя в комнате, и знает теперь, что у отца есть другая. Ей было безумно жаль маму. И страшно – как они теперь? Она замерла в дверях своей комнаты, глядя, как мать молчит и тупо смотрит в стену, точно каменное изваяние.
Олег и Лариса пили кофе, молча глядя друг на друга как смотрят все влюбленные – ничего не видящим нежным взглядом. Ну за что их разлучает жизнь? Ведь они две половики одного целого!
– Я люблю тебя, – сказал он. И это была правда. – Я не уйду.
– Ну зачем ты врешь себе? Ты же обещал, – слабо улыбнулась Лариса.
– Понимаешь, я обещал не ей, не Татьяне. Я обещал дочери. У нее завтра контрольная по математике. Школа же с уклоном. Ну, мать так захотела. А девочка моя, она…
Лариса перебила:
– Не надо Олег. Я давно приняла тот факт, что у тебя есть другая, параллельная жизнь. И не хочу ничего знать. Ни имен, ни фактов. Имею право?
Олег тяжело вздохнул:
– Имеешь.
Лариса права. Он ничего не должен говорить о той, другой, своей жизни, которая его больше мучит, чем радует. Но разорвать эту связь он не в силах. Жена догадывается… Удручающая новость. Малоприятная. Что делать? Усилить конспирацию? Перестать встречаться? Что? Этот вопрос мучает ее и его. Но мужчины не любят радикальных мер, живут с надеждой – а вдруг всё как-то само собой рассосется. Женщины же твердо знают, что ни беременность, ни подобные тяжкие ситуации «треугольников» сами собой не рассасываются, и в том, и в другом случае нужно оперативное вмешательство. Мужчины операций боятся.
– Я все понимаю! – Лариса нежно поцеловала Олега. Она и вправду все понимает. И молчит. И не скажет сегодня того самого важного, что должна ему сказать. Это пока только ее тайна, хотя она касается их обоих.
Олег уехал, а Лариса осталась наедине со своими раздумьями – как быть дальше… Много лет она ищет личного счастья. Кисть, холст, краски – прекрасные спутники ее одиночества. Она талантливый художник. Нет, ее имя не гремит еще по миру, но разве этот «грохот» показатель таланта? Восемь лет назад она осталась вдовой известного человека, за которого выскочила еще девочкой. После смерти мужа – только короткие и пустые романы, на которые было жаль потраченного времени. И вот уже год есть он. Абсолютно ее человек. В большом и мелочах. Ее человек… но почему-то женат. Почему-то есть тринадцатилетняя дочь. А она… она, Лариса, только вчера узнала, что ждет ребенка – от него, от любимого Олега. Но как, как сказать ему об этом?
Квартира Олега и Татьяны пусть не такая уютная, как мастерская Ларисы, но зато новомодная, с евроремонтом и хорошей мебелью. С дорогими обоями и новейшей техникой, да и прочей ерундой, которая кажется людям такой важной. Татьяна снова взяла трубку, и Ника услышала, как мать закричала:
– Что мне теперь делать, Нина? На липосакцию бежать? Оббивать пороги косметологов? У меня времени на это нет! На фирме штат – сто два человека! Проблем выше крыши! Ну что ты замолкла, Нина?
– У тебя одна проблема. Ты Олега потеряла – ори не ори. А что делать, думай сама, ты же у нас сильная женщина.
Подруга повесила трубку.
Вероника подошла к матери:
– Мам, ты что?
Ей казалось, что маме она сейчас нужнее всех на свете, что та прижмет ее к себе (не так часто она это делала!) и почувствует облегчение. Но Татьяна, увидев дочь, взорвалась:
– Ты уроки сделала? Математику сделала? – закричала она визгливым голосом. – Я тебя спрашиваю, что стоишь как истукан? У тебя же контрольная завтра, о чем ты думаешь? Неучем хочешь остаться, дурочкой?
– Мам, я не думаю, я папу жду. Он обещал мне помочь, – обиделась Ника.
Упоминание о папе сделало свое черное дело. Татьяна взвилась змеей.
– Ах, папу! Папу! А сама не можешь? Ни на что не способная, да? Глупая, да? В кого ты такая глупая и бессердечная? Да в него, в отца своего! Еще бы, яблоко от яблони падает недалеко, очень правильная поговорка!
Едва она успела договорить, как вошел Олег.
– Что это у вас тут происходит? – он улыбнулся, глядя на дочку.
– А вот что! – Таня подскочила к мужу и, ничего не объясняя, влепила ему увесистую пощечину. Он пошатнулся, до того тяжелой была эта пощечина, и невольно схватился за щеку.
– Ты думаешь, я ничего не знаю! Мне все известно! – закричала Таня и дала ему вторую оплеуху.
Это был гнев привыкшего к власти руководителя и жест отчаявшейся женщины.
Олег окончательно понял… Донесли. Настучали.
Кончился мир в доме Ники! Она так любила отца! И так жалела мать! Что теперь будет? Несколько дней девочка молчала, переживая в одиночестве свою боль. Потом не выдержала, рассказала все Славке, своему однокласснику и единственному другу. Они сорвались с уроков и гуляли по осеннему парку. Славка нес ее портфель и внимательно слушал рассказ Вероники.
– Короче, там натуральная война, – подвела итог девочка, – и что делать, просто не знаю.
Друг хотел ее успокоить, а потому сказал тоном бывалого человека:
– Привыкай, я это пять лет назад проходил, когда папа от нас сбежал.
Ника вспомнила, действительно, ведь у Славки мама с папой в разводе. Но то Славкины родители, а то ее мама и папа, которые, казалось бы, столько лет вместе и так привыкли друг к другу! Она же знает, что они учились в одном классе и в институте вместе. У них столько общего за плечами.
– Я никогда не думала, что папа сможет вот так… – всхлипнула Ника.
– Ха! Я тоже не думал! – горестно усмехнулся Славка. – Думал, что я у него один-единственный, на всю жизнь. А у него еще один сынок родился, ну в той, новой семье. Братец мой, так сказать.
– Ты его видел? – спросила девочка.
– Кого? Блудного папочку? Да в страшном сне он мне не приснился!
– Нет, ну этого… брата.
Славка нахмурился:
– Слушай, если ты хочешь быть моим другом, то замяли эту тему навечно. Нет для меня никакого брата. Понятно? Из-за какого-то долбанного брата отец от нас и ушел. Потому что его эта… – Славка не мог подобрать слова и сказал «эта»… – ну, эта, нынешняя, была уже беременна. Вот так-то!
Он внимательно посмотрел на Нику:
– А твоей матери помочь надо.
– Я знаю. Она одна не справится. Она только думает что сильная. Слышь, Слав, я адрес записала этой тетки, ну к которой отец ходит!
Слава обрадовался:
– Во, уже по делу. А то одни бабские эмоции. Давай диктуй адрес, а я схожу и посмотрю кто такая! И не только посмотрю! Я еще и сфотографирую. А там решим, как с ней быть, с этой теткой. Мы ей устроим сладкую жизнь. Сами. Без посторонней помощи. И маму твою в обиду не дадим!
– Ты настоящий друг, Славик, – улыбнулась Ника.
Боль, поделенная пополам, кажется уже меньше. Ника рассказала все, и ей показалось, что не такая уж неразрешимая это проблема – отвадить отца от любовницы. Вдвоем со Славиком они справятся наверняка!
Славка деловито достал из рюкзака школьную тетрадь, ручку и аккуратно записал адрес Ларисы: улица Голубева, дом 28.
Был ясный осенний день. Солнце светило ярко. Лариса шла с работы домой с большим планшетом в руках. Выглянувший из-за угла мальчик «щелкнул» Ларису в первый раз. Лариса улыбалась солнцу и не заметила юного наблюдателя.
– Есть! – потер руки мальчик. И двинулся за ней, прячась за деревьями.
Славка шел за Ларисой до самого дома.
…Сфотографировал, как она здоровается с дворником, подметающим двор.
…Поднимается по ступеням к своему парадному.
…Входит в дверь…
Славка с радостью отметил, что мастерская Ларисы на первом этаже. Окна там огромные. И не зашторенные. Все видно!
Он быстренько поднялся к большущему окну. Стал наблюдать. И фотографировать.
Щелчок фотоаппарата – вот Лариса раскрыла планшет и рассматривает детские рисунки.
Еще раз шелчок – Лариса вытирает пыль в мастерской.
Щелчок – она подходит к висящему на стене портрету пожилого мужчины и грустно смотрит на него.
…Лариса кормит зверька в клетке. Что это за зверек? Слава загляделся. Ага, шиншилла! Такая толстая серая полубелочка-полукрыса! Животных любит тетенька. Ишь, добрая!
Слава завис на выступе окна и тут…
Его заметил толстый дворник, с которым здоровалась Лариса, и стукнул метлой по мягкому месту:
– Интересно, да?
– Ага! – честно признался Славка.
– А ну, слазь оттуда! – приказал дворник, перестав мило улыбаться. – Ах ты мерзавец! Ты что в окна подглядываешь, а?
Слава учуял опасность, быстро спрыгнул с уступа, но дворник поймал его и схватил за ухо:
– Я тебе покажу как подглядывать! Ишь, умник! Еще раз здесь увижу, уши напрочь оторву!
Слава вывернулся из рук дворника и бросился наутек. Ухо болело нещадно…
Он разложил свои фотографии на полу в комнате Ники, они принялись их внимательно рассматривать.
– Вот что дала разведка боем. Но предупреждаю, мне там больше светиться нельзя. Обещали уши оторвать, а они мне еще, сама понимаешь, пригодятся.
Ника разглядывала любовницу отца. Нет, совсем не такой она себе ее представляла. Ей виделась женщина «вамп» с обложки глянцевого журнала. Такая классическая роковая красотка-разлучница. А эта… Какая-то невзрачная, не глянцевая. Обыкновенная. Что же отец в ней нашел? Странно.
Она взяла в руки фото, где Лариса стояла у портрета пожилого мужчины.
– Это что, отец ее?
– Ну отец там или дед – это ж не написано, какая разница!
– Художница, говоришь? – Ника закусила губу.
– И еще учительница. Я узнал, там через два квартала художественная школа для дарований, которые картинки малюют. Она в этой школе и преподает.
– И со скольких лет туда принимают? – спросила вдруг Ника.
Слава засмеялся:
– Ты чего, надумала учиться рисовать на старости лет? Ты же в жизни ни одной ровной линии не провела! Я за тебя на рисовании пять лет отдувался. У тебя крыша поехала?
Ника не успела ответить. В коридоре хлопнула дверь – пришел отец. И мать Ники встретила его опять криком:
– Где ты был? Где шлялся?
– Ты же знаешь, Таня, у меня по пятницам совещания, – оправдывался он.
– Ха! Так я и поверила! Я теперь знаю, знаю про все твои совещания! Учти, Нечаев, тебя я из дому запросто выгоню, но дочь останется со мной и ты ее больше никогда не увидишь. Заруби это на носу!
Родительский скандал не умолкал еще долго. Слава и Ника притихли.
Ника вздохнула:
– Крыша поедет от такой жизни!
Она встала, сгребла фотографии и чуть не заплакала. Увидев эти едва заметные слезинки, Слава попытался ободрить подругу.
– Миллионы людей так живут! Ты думаешь, только твои родители? Ты ошибаешься. Миллионы, я тебе точно говорю!
– А я не хочу быть миллион первой. Понимаешь, не хочу и не буду! – упрямо заявила Ника. – Я буду бороться. А ты…
– А я буду тебе помогать! – с готовностью заявил юный рыцарь.
На другой день Ника уже сидела в кабинете директора художественной школы и умоляла директрису – пожилую даму с хитрыми глазами, глядящими из-под очков на юную леди очень подозрительно.
– Меня мучают ночные кошмары, – врала девочка, – я не могу спокойно спать. И только вы можете мне помочь.
Директриса еще более хитро посмотрела на посетительницу:
– Да, и чем же? Чем я могу вам помочь?
– В своих снах я рисую. Красками на холсте. Или карандашом, на простой бумаге. Однажды я проснулась и поняла, что если не начну рисовать, то просто умру!
– Вот как? – удивилась дама.
– Вы что, мне не верите? – чуть не заплакала маленькая лгунья, которая и карандаша-то в жизни в руках не держала, разве что в первом классе, пока не убедилась окончательно, что к рисованию она совершенно не способна и это занятие ничуть не влечет ее.
– Я буду платить за обучение сколько нужно!
1 2 3 4