А цветы были куплены на Блошином рынке. Представляете себе – на Блошином рынке! Только карету, сбрую и ещё, кажется, хлыст она не взяла напрокат.
– Что ж, примем на вооружение, – развеселился Лашай. – Боже мой, я съел все леденцы.
В прихожей раздался по-солдатски чеканный шаг Жильберты.
– Ты уже? – удивилась госпожа Альварес. – Что это значит?
– Это значит – ответила девочка, – что тётя Алисия неважно себя чувствует. Но я всё-таки прокатилась в дядюшкином драндулете, и это главное.
Она улыбнулась, сверкнули её блестящие зубы.
– Знаете, дядюшка, пока я ехала в вашем автомобиле, я притворилась такой уставшей, томной, словно мне давно осточертела вся эта роскошь. О, я отлично провела время.
Жижи швырнула в угол свою шляпку, рассыпавшиеся волосы закрыли её виски и щёки. Взобравшись на высокий табурет, она подтянула колени к подбородку.
– Как дела, дядюшка? Вид у вас неважный. Хотите, перебросимся в пикет? Сегодня воскресенье, мама весь день в театре. Неужели вы съели все мои леденцы? Нет, дядюшка, так дело не пойдёт. Надеюсь, вы хотя бы купите мне новые.
– Жильберта, веди себя прилично, – набросилась на Жижи госпожа Альварес. – Сейчас же опусти ноги. Ты думаешь, у Гастона есть время заниматься твоими леденцами? Одёрни юбку. Хотите, Гастон, я отправлю Жижи в её комнату?
Лашай-младший как заворожённый смотрел на истрёпанную колоду карт, которую тасовала Жильберта, и в душе его почти неудержимое желание расплакаться боролось с желанием немедленно рассказать о всех своих несчастьях, подремать в старом кресле и сыграть в пикет.
– Не ругайте малышку, тётушка. Мне так хорошо у вас. Даже дышится свободнее. Жижи, давай сыграем на десять кило сахара.
– Ешьте сами ваш сахар! Я предпочитаю конфеты.
– Конфеты и сахар – это одно и то же. Только сахар здоровее.
– Вы говорите так, потому что сами его делаете.
– Жильберта, ты забываешься!
В печальных глазах Гастона Лашая мелькнула улыбка.
– Пусть, пусть говорит, тётушка… На что же ты хочешь играть, Жижи? Может, на шёлковые чулки?
Большой детский ротик Жильберты недовольно скривился.
– Брр, от этих шёлковых чулок я вся чешусь. Знаете, чего мне хочется?..
Она задумчиво посмотрела вверх, морща свой курносый носик, склонила набок головку, тряхнула волосами, перебросив их с одной щеки на другую.
– Мне хочется корсет «Персефона» зелёного цвета с подвязками рококо, расшитыми розами… А лучше всего – нотную папку.
– Разве ты занимаешься музыкой?
– Нет, но мои подружки по курсам носят в нотных папках тетради, и все думают, что они учатся в Консерватории.
– Жильберта, ты ведёшь себя бестактно, – вмешалась госпожа Альварес.
– Ты получишь папку и леденцы. Сдавай, Жижи.
Минуту спустя известный сахарный магнат Лашай-младший уже горячо обсуждал ставки. Его монументальный нос и чёрные глаза ничуть не смущали партнёршу. Жижи облокотилась на стол, так что плечи её оказались вровень с ушами, её синие глаза блестели и щёки горели румянцем, она была похожа на подгулявшего пажа. Оба играли увлечённо, вполголоса переругиваясь. «Молоко оближи, прежде чем козырять», – бросал Лашай. «Сейчас мы хлопнем по чьему-то вороньему клюву», – отвечала Жижи. Мартовские сумерки опустились на узкую улочку.
– Не сочтите за намёк, Гастон, но уже половина восьмого, – сказала госпожа Альварес. – Я ненадолго отлучусь, чтобы позаботиться об ужине.
– Половина восьмого! – воскликнул Лашай. – Да ведь я должен ужинать у Ларю вместе с Дионом, Фей-до и младшим Барту. Сдавай последний раз, Жижи.
– А сколько их всего, этих Барту? – спросила Жильберта.
– Двое. Старший красавец, младший похуже, но он-то как раз самый из них известный.
– Это несправедливо, – заявила Жильберта. – А кто такой Фейдо?
Лашай от удивления выронил карты.
– Вот это да!.. Ты что, не знаешь Фейдо? Ты когда-нибудь ходишь в театр?
– Очень редко.
– Ты что, не любишь театр?
– Не особенно. Бабушка и тётя Алисия считают, что театр отвлекает от серьёзных проблем. Только не говорите бабушке, что я вам об этом рассказывала.
Она подняла обеими руками копну волос и со вздохом отбросила её обратно на плечи.
– Уф! Как же мне жарко от этой гривы.
– А что они называют серьёзными проблемами?
– О! Их очень много, все я и не припомню. К тому же тут они не всегда согласны друг с другом. Бабушка всё твердит мне: не читай романы, от них портится настроение. Не пудрись, от пудры портится цвет лица. Не носи корсет, он портит фигуру. Не глазей на витрины. Не знакомься с родителями своих подруг, особенно с отцами, когда они забирают дочерей после занятий…
Она говорила быстро, слегка задыхаясь, точно набегавшийся до упаду ребёнок.
– А тётя Алисия заводит другую песню. Я, мол, вышла из возраста, когда носят корсеты с лямочками, и почему я не беру уроки танцев и хороших манер, и как это я до сих пор не знаю, что такое карат, а уж если мне понравится, как одета какая-нибудь актриса… «Это же мишура, – возмущается она, – все эти наряды на самом деле просто смехотворны!» У меня просто голова пухнет. А чем вас будут угощать сегодня у Ларю, дядюшка?
– Ты думаешь, я знаю? Скорее всего, морскими языками с мидиями. Ну и, конечно, седлом барашка с трюфелями. Шевелись, Жижи. У меня на руках пять червей.
– Всё равно останетесь с носом. Уж я об этом позабочусь. А мы на ужин будем доедать вчерашнее рагу. Обожаю рагу.
– Рагу, к сожалению, со свининой, – сказала Инес Альварес, успевшая вернуться из кухни. – Я так и не смогла купить гуся.
– Я распоряжусь, чтобы вам прислали гуся из Бон-Абри, – сказал Гастон.
– Большое спасибо, Гастон. Жижи, помоги господину Лашаю надеть пальто. Подай ему трость и шляпу.
Как только мрачный Лашай, принюхиваясь и сожалея о разогретом рагу, наконец удалился, госпожа Альварес повернулась к внучке.
– А теперь ответь мне, Жильберта, почему всё же ты так быстро вернулась от тёти Алисии? Я не стала допрашивать тебя при Гастоне. При посторонних семейные дела обсуждать не полагается, запомни.
– Всё очень просто, бабушка. Тётя Алисия была в кружевном чепчике, она всегда его надевает, когда у неё мигрень. «Я сегодня неважно себя чувствую», – сказала она мне. «Ну, тогда не буду тебе надоедать и вернусь домой», – сказала я. «Отдохни хоть пять минут», – сказала она. «Да что ты, – сказала я, – я совершенно не устала, я приехала на автомобиле». – «На автомобиле?» Она очень удивилась и даже всплеснула руками, вот так. Понимаешь, мне очень хотелось показать дядюшкин автомобиль тёте Алисии, и я попросила шофёра задержаться на две минутки. «Да, – сказала я, – это «Дион-Бутон», четырёхместный, с откидным верхом, мне одолжил его дядюшка. Он сейчас у нас. Он поссорился с Лианой». «За кого ты меня принимаешь? – рассердилась тётя. – Я пока ещё в своём уме и газеты читаю. Я не хуже тебя знаю, что он поссорился с этой дылдой. Ну что ж, возвращайся домой, нечего тебе скучать с бедной больной старухой». И она помахала мне из окна, когда я садилась в автомобиль.
Госпожа Альварес поджала губы.
– Бедная больная старуха, ничего себе! У неё и насморка никогда в жизни не было. И как только ей не стыдно…
– Бабушка, как ты думаешь, дядюшка не забудет о моих леденцах и нотной папке?
Госпожа Альварес задумчиво уставилась в потолок.
– Возможно, дитя моё, возможно.
– Но он же проиграл, это нечестно.
– Конечно. Раз он проиграл… Надеюсь, ты их получишь. А сейчас надень фартук и накрывай на стол. И убери карты.
– Хорошо, бабушка… Бабушка, а что он тебе рассказывал о Лиане? Это правда, что она драпанула с Сандомиром и прихватила ожерелье?
– Во-первых, что за слово «драпанула»? Во-вторых, подойди, я подвяжу тебе волосы, чтобы ты не купала их в тарелке. И в третьих, что тебе за дело до женщины, которая оказалась столь плохо воспитанной? Это личное дело Гастона.
– Но, бабушка, если это его личное дело, то почему об этом все говорят и даже в «Жиль Блаз» пишут?
– Прекрати. Тебе достаточно знать, что поведение госпожи Лианы д'Экзельманс противоречит здравому смыслу. Тут ветчина для твоей матери, я накрыла её тарелкой, поставь на холод.
Жильберта уже спала, когда вернулась её мать: Андре Альвар, на афишах «Опера-Комик» мелким шрифтом в самом низу. Госпожа Альварес, не отрываясь от пасьянса, спросила её, по обыкновению, не очень ли она устала. Отдавая дань принятым в их семье правилам вежливости, Андре попеняла матери, что та ждала её и не ложилась спать, и госпожа Альварес отвечала ей как всегда:
– Я никогда не засыпаю, пока ты не вернёшься. Поешь ветчины, рагу в кастрюльке, ещё тёплое. Есть печёные сливы. Пиво на окне.
– Жижи спит?
– Конечно.
Андре Альвар поужинала с аппетитом убеждённого мизантропа.
Подгримированная, она была ещё очень хороша собой, но без грима сразу бросались в глаза покрасневшие веки и бледные губы. Поэтому тётя Алисия и говорила, что её успехи кончаются за порогом театра.
– Ты хорошо пела, дочь моя? Андре пожала плечами.
– Да, я пела хорошо. А что толку? Ты же понимаешь, что за Тифэн мне всё равно не угнаться. О Господи! Что за жизнь, и как только я её терплю!
– Такую жизнь ты выбрала себе сама. Но, полагаю, тебе было бы куда легче, – нравоучительным тоном говорила госпожа Альварес, – если бы у тебя кто-то был. Не может молодая женщина жить одна, это противоестественно. Ничего удивительного, что ты видишь всё в чёрном цвете.
– О! Мама, не начинай, пожалуйста, всё сначала, я очень устала. Какие новости?
– Никаких. Все говорят лишь о разрыве Гастона с Лианой.
– Да, это наделало шуму. Даже в этой нашей дыре, в «Опера-Комик», ни о чём другом не болтают.
– Что ж, понятно, такое случается не каждый день.
– А что он собирается делать? Есть уже кто-нибудь на примете?
– О чём ты говоришь? Прошло ещё так мало времени. Гастон в отчаянии. Ты не поверишь, но ещё без четверти восемь он сидел вот за этим столом и играл с Жильбертой в пикет. Говорит, что не примет участия в празднике Цветов.
– Не может быть!
– Представь себе. Если он не передумает, разговоров будет ещё больше. Я очень советовала ему всё взвесить, прежде чем на такое решиться.
– В театре говорят, что будто бы есть шансы у одной девицы, из «Олимпии». Она там выступает под именем Кобра, у неё какой-то акробатический номер: представляешь, выносят на сцену корзинку, малюсенькую, там и фокстерьеру было бы тесновато, и она из неё вылезает, извиваясь как змея.
Госпожа Альварес презрительно выпятила свою широкую нижнюю губу.
– Гастон Лашай всё же не опустится до артистки мюзик-холла. Согласись, что он ведёт себя, как подобает холостяку в его положении: связи у него только среди дам полусвета.
– Смазливые коровы, – пробормотала Андре.
– Выбирай слова, дочь моя. Это пошло, называть всё своими именами. Все любовницы Гастона из хороших семей. Связь с известной дамой полусвета – это единственный достойный образ жизни в ожидании блестящей женитьбы, при условии, что он вообще когда-нибудь женится. Во всяком случае, мы узнаем обо всём одними из первых. Гастон так доверяет мне! Видела бы ты, как он просил меня заварить ему ромашку! Мальчишка, настоящий мальчишка. Впрочем, ему всего тридцать три. И какая ноша на плечах, это его богатство.
Андре насмешливо сощурила свои красноватые веки.
– Жалей, жалей его, мама, раз тебе так нравится. Мне ничего от него не надо, но замечу тебе: с тех пор как мы знакомы, он ничем не одарил тебя, кроме доверия.
– А почему он должен нам что-то дарить? Кстати сказать, он время от времени посылает нам сахар для варенья и для моего кюрасо, живность со своей фермы и разную мелочь для Жижи.
– Как видно, тебя это вполне удовлетворяет… Госпожа Альварес величественно вскинула голову.
– Вот именно, меня это вполне удовлетворяет. К тому же наше мнение вообще мало что здесь значит.
– Короче говоря, толку нам с его богатства никакого. Интересно, если мы окажемся на мели, придёт ли ему в голову нам помочь?
Госпожа Альварес приложила руку к сердцу.
– В этом я не сомневаюсь, – твёрдо сказала она. Потом подумала и добавила:
– Но я бы предпочла его об этом не просить. Андре взяла газету с фотографией бывшей любовницы.
– Вообще говоря, ничего особенного она из себя не представляет.
– Неправда, – возразила госпожа Альварес, – представляет. И доказательство тому – её репутация. Такая репутация и такие победы не могут быть делом случая. Ты рассуждаешь точь-в-точь как какая-нибудь белошвейка: «Вот будь у меня ожерелье в семь ниток, и я была бы хороша, как Пужи. И могла бы жить не хуже, чем она». На это я только плечами пожимаю. Там осталась ромашка, промой глаза.
– Спасибо, мама. Жижи была у тёти Алисии?
– Была, и ездила туда на автомобиле Гастона. Он сам ей предложил. Шестьдесят километров в час, ничего себе. Жижи была в восторге.
– Глупышка! Я всё думаю, что с ней дальше будет Она вполне способна кончить манекенщицей или продавщицей. Слишком она инфантильна. Я в её годы…
Госпожа Альварес взглянула на дочь с укором.
– По-моему, тут тебе хвастаться нечем. Если память мне не изменяет, в её годы ты послала к чёрту Меннесона, несмотря на его мукомольный завод, и сбежала с преподавателем сольфеджио.
Андре поцеловала мать в блестящий от брильянтина пробор.
– Мамочка, не ругай меня в столь поздний час, я так хочу спать… Спокойной ночи. Завтра у меня репетиция без четверти час. Я перекушу в городе. Не волнуйся обо мне.
Зевая, она прошла, не зажигая света, по маленькой спаленке, где спала её дочь. В полумраке она разглядела лишь копну волос и оборку её ночной рубашки.
Она закрылась в тесной туалетной комнате и, несмотря на поздний час, зажгла газ под маленьким чайничком. Среди прочих правил и обязанностей госпожа Альварес раз и навсегда вбила в голову своему потомству следующее: «В крайнем случае, например в дороге, ты можешь не вымыть на ночь лицо. Но позаботиться о том, что ниже пояса, обязана каждая уважающая себя женщина».
Госпожа Альварес ложилась последней и вставала первой, не допуская служанку к процедуре приготовления утреннего кофе. Она спала в столовой-гостиной на диване и в половине седьмого открывала дверь поочерёдно разносчику газет, молочнику с его ежедневным литром молока и служанке. В восемь часов её роскошные волосы уже были причёсаны на прямой пробор. Без десяти девять Жильберта, аккуратная на загляденье, отправлялась на занятия. В десять часов госпожа Альварес начинала «думать» об обеде, то есть надевала пальто, вешала на руку хозяйственную сумку и отправлялась на рынок.
В тот день, как обычно, она проследила за тем, чтобы Жильберта вовремя встала, поставила на стол чашку с горячим кофе и чашку с молоком и развернула газету в ожидании Жижи, которая вошла в столовую умытая, пахнущая лавандовой водой, но ещё немного заспанная.
– Жижи, зови мать, – крикнула ей бабушка. – Лиана д'Экзельманс пыталась покончить с собой.
– О-о-о! – встрепенулась девочка. – Она умерла?
– Конечно, нет. Она знает своё дело.
– А что, у неё был револьвер, бабушка? Госпожа Альварес взглянула на свою внучку с состраданием.
– Какой револьвер? Опиум, как всегда. «Доктор Морез и доктор Пельду, которые дежурят у изголовья красавицы-самоубийцы, пока не берут на себя смелость объявить, что жизнь их пациентки вне опасности, однако их прогнозы вселяют надежду». Зато я возьму на себя смелость утверждать, что если госпожа Экзельманс будет продолжать эти игры, она испортит себе желудок.
– Ведь в прошлый раз она кончала с собой из-за князя Георгиевича, да, бабушка?
– Что у тебя с головой, дорогая? Из-за графа Берту де Совтерр.
– Ах да, правда. А дядюшка, что он теперь будет делать?
– А вот это пока никто сказать не может, дитя моё. Но мы-то вскоре обо всём узнаем, даже если он откажется давать интервью. Упаси Боже давать интервью в таких случаях, особенно поначалу. Газеты всё равно всё пронюхают. Скажи консьержке, чтобы она купила для нас вечерние газеты. Ты сыта? Молоко выпила? А бутерброды? Не забудь надеть перчатки. По дороге нигде не задерживайся. Пойду будить твою маму. Ну и история!.. Андре, ты спишь? А! Ты встала? Андре, Лиана пыталась покончить с собой.
– Опять двадцать пять… – проворчала Андре. – Ни на что другое она, по-моему, просто не способна.
– Ты до сих пор не сняла бигуди, Андре?
– Ты что, хочешь, чтобы я пришла на репетицию растрёпанной? Спасибо!
Госпожа Альварес придирчиво оглядела дочь: нелепые бигуди в волосах, ноги в войлочных тапочках.
– Сразу видно, что ты отвыкла от мужского взгляда, дочь моя. Женщина не позволит себе в присутствии мужчины ходить в халате и в тапочках. Ну и история с этим самоубийством. Само собой, оно оказалось неудачным.
Бледные губы Андре скривились в презрительной улыбке.
– Опиум как средство для промывания желудка – это начинает надоедать.
– Да Бог с ней, главное тут – Лашай. С ним такое случается впервые. Дай-ка припомнить… Сначала была Жантиан, она выкрала у него какие-то документы, потом эта иностранка хотела женить его на себе силой… Но Лиана – первая, которая из-за него кончает с собой.
1 2 3 4 5 6
– Что ж, примем на вооружение, – развеселился Лашай. – Боже мой, я съел все леденцы.
В прихожей раздался по-солдатски чеканный шаг Жильберты.
– Ты уже? – удивилась госпожа Альварес. – Что это значит?
– Это значит – ответила девочка, – что тётя Алисия неважно себя чувствует. Но я всё-таки прокатилась в дядюшкином драндулете, и это главное.
Она улыбнулась, сверкнули её блестящие зубы.
– Знаете, дядюшка, пока я ехала в вашем автомобиле, я притворилась такой уставшей, томной, словно мне давно осточертела вся эта роскошь. О, я отлично провела время.
Жижи швырнула в угол свою шляпку, рассыпавшиеся волосы закрыли её виски и щёки. Взобравшись на высокий табурет, она подтянула колени к подбородку.
– Как дела, дядюшка? Вид у вас неважный. Хотите, перебросимся в пикет? Сегодня воскресенье, мама весь день в театре. Неужели вы съели все мои леденцы? Нет, дядюшка, так дело не пойдёт. Надеюсь, вы хотя бы купите мне новые.
– Жильберта, веди себя прилично, – набросилась на Жижи госпожа Альварес. – Сейчас же опусти ноги. Ты думаешь, у Гастона есть время заниматься твоими леденцами? Одёрни юбку. Хотите, Гастон, я отправлю Жижи в её комнату?
Лашай-младший как заворожённый смотрел на истрёпанную колоду карт, которую тасовала Жильберта, и в душе его почти неудержимое желание расплакаться боролось с желанием немедленно рассказать о всех своих несчастьях, подремать в старом кресле и сыграть в пикет.
– Не ругайте малышку, тётушка. Мне так хорошо у вас. Даже дышится свободнее. Жижи, давай сыграем на десять кило сахара.
– Ешьте сами ваш сахар! Я предпочитаю конфеты.
– Конфеты и сахар – это одно и то же. Только сахар здоровее.
– Вы говорите так, потому что сами его делаете.
– Жильберта, ты забываешься!
В печальных глазах Гастона Лашая мелькнула улыбка.
– Пусть, пусть говорит, тётушка… На что же ты хочешь играть, Жижи? Может, на шёлковые чулки?
Большой детский ротик Жильберты недовольно скривился.
– Брр, от этих шёлковых чулок я вся чешусь. Знаете, чего мне хочется?..
Она задумчиво посмотрела вверх, морща свой курносый носик, склонила набок головку, тряхнула волосами, перебросив их с одной щеки на другую.
– Мне хочется корсет «Персефона» зелёного цвета с подвязками рококо, расшитыми розами… А лучше всего – нотную папку.
– Разве ты занимаешься музыкой?
– Нет, но мои подружки по курсам носят в нотных папках тетради, и все думают, что они учатся в Консерватории.
– Жильберта, ты ведёшь себя бестактно, – вмешалась госпожа Альварес.
– Ты получишь папку и леденцы. Сдавай, Жижи.
Минуту спустя известный сахарный магнат Лашай-младший уже горячо обсуждал ставки. Его монументальный нос и чёрные глаза ничуть не смущали партнёршу. Жижи облокотилась на стол, так что плечи её оказались вровень с ушами, её синие глаза блестели и щёки горели румянцем, она была похожа на подгулявшего пажа. Оба играли увлечённо, вполголоса переругиваясь. «Молоко оближи, прежде чем козырять», – бросал Лашай. «Сейчас мы хлопнем по чьему-то вороньему клюву», – отвечала Жижи. Мартовские сумерки опустились на узкую улочку.
– Не сочтите за намёк, Гастон, но уже половина восьмого, – сказала госпожа Альварес. – Я ненадолго отлучусь, чтобы позаботиться об ужине.
– Половина восьмого! – воскликнул Лашай. – Да ведь я должен ужинать у Ларю вместе с Дионом, Фей-до и младшим Барту. Сдавай последний раз, Жижи.
– А сколько их всего, этих Барту? – спросила Жильберта.
– Двое. Старший красавец, младший похуже, но он-то как раз самый из них известный.
– Это несправедливо, – заявила Жильберта. – А кто такой Фейдо?
Лашай от удивления выронил карты.
– Вот это да!.. Ты что, не знаешь Фейдо? Ты когда-нибудь ходишь в театр?
– Очень редко.
– Ты что, не любишь театр?
– Не особенно. Бабушка и тётя Алисия считают, что театр отвлекает от серьёзных проблем. Только не говорите бабушке, что я вам об этом рассказывала.
Она подняла обеими руками копну волос и со вздохом отбросила её обратно на плечи.
– Уф! Как же мне жарко от этой гривы.
– А что они называют серьёзными проблемами?
– О! Их очень много, все я и не припомню. К тому же тут они не всегда согласны друг с другом. Бабушка всё твердит мне: не читай романы, от них портится настроение. Не пудрись, от пудры портится цвет лица. Не носи корсет, он портит фигуру. Не глазей на витрины. Не знакомься с родителями своих подруг, особенно с отцами, когда они забирают дочерей после занятий…
Она говорила быстро, слегка задыхаясь, точно набегавшийся до упаду ребёнок.
– А тётя Алисия заводит другую песню. Я, мол, вышла из возраста, когда носят корсеты с лямочками, и почему я не беру уроки танцев и хороших манер, и как это я до сих пор не знаю, что такое карат, а уж если мне понравится, как одета какая-нибудь актриса… «Это же мишура, – возмущается она, – все эти наряды на самом деле просто смехотворны!» У меня просто голова пухнет. А чем вас будут угощать сегодня у Ларю, дядюшка?
– Ты думаешь, я знаю? Скорее всего, морскими языками с мидиями. Ну и, конечно, седлом барашка с трюфелями. Шевелись, Жижи. У меня на руках пять червей.
– Всё равно останетесь с носом. Уж я об этом позабочусь. А мы на ужин будем доедать вчерашнее рагу. Обожаю рагу.
– Рагу, к сожалению, со свининой, – сказала Инес Альварес, успевшая вернуться из кухни. – Я так и не смогла купить гуся.
– Я распоряжусь, чтобы вам прислали гуся из Бон-Абри, – сказал Гастон.
– Большое спасибо, Гастон. Жижи, помоги господину Лашаю надеть пальто. Подай ему трость и шляпу.
Как только мрачный Лашай, принюхиваясь и сожалея о разогретом рагу, наконец удалился, госпожа Альварес повернулась к внучке.
– А теперь ответь мне, Жильберта, почему всё же ты так быстро вернулась от тёти Алисии? Я не стала допрашивать тебя при Гастоне. При посторонних семейные дела обсуждать не полагается, запомни.
– Всё очень просто, бабушка. Тётя Алисия была в кружевном чепчике, она всегда его надевает, когда у неё мигрень. «Я сегодня неважно себя чувствую», – сказала она мне. «Ну, тогда не буду тебе надоедать и вернусь домой», – сказала я. «Отдохни хоть пять минут», – сказала она. «Да что ты, – сказала я, – я совершенно не устала, я приехала на автомобиле». – «На автомобиле?» Она очень удивилась и даже всплеснула руками, вот так. Понимаешь, мне очень хотелось показать дядюшкин автомобиль тёте Алисии, и я попросила шофёра задержаться на две минутки. «Да, – сказала я, – это «Дион-Бутон», четырёхместный, с откидным верхом, мне одолжил его дядюшка. Он сейчас у нас. Он поссорился с Лианой». «За кого ты меня принимаешь? – рассердилась тётя. – Я пока ещё в своём уме и газеты читаю. Я не хуже тебя знаю, что он поссорился с этой дылдой. Ну что ж, возвращайся домой, нечего тебе скучать с бедной больной старухой». И она помахала мне из окна, когда я садилась в автомобиль.
Госпожа Альварес поджала губы.
– Бедная больная старуха, ничего себе! У неё и насморка никогда в жизни не было. И как только ей не стыдно…
– Бабушка, как ты думаешь, дядюшка не забудет о моих леденцах и нотной папке?
Госпожа Альварес задумчиво уставилась в потолок.
– Возможно, дитя моё, возможно.
– Но он же проиграл, это нечестно.
– Конечно. Раз он проиграл… Надеюсь, ты их получишь. А сейчас надень фартук и накрывай на стол. И убери карты.
– Хорошо, бабушка… Бабушка, а что он тебе рассказывал о Лиане? Это правда, что она драпанула с Сандомиром и прихватила ожерелье?
– Во-первых, что за слово «драпанула»? Во-вторых, подойди, я подвяжу тебе волосы, чтобы ты не купала их в тарелке. И в третьих, что тебе за дело до женщины, которая оказалась столь плохо воспитанной? Это личное дело Гастона.
– Но, бабушка, если это его личное дело, то почему об этом все говорят и даже в «Жиль Блаз» пишут?
– Прекрати. Тебе достаточно знать, что поведение госпожи Лианы д'Экзельманс противоречит здравому смыслу. Тут ветчина для твоей матери, я накрыла её тарелкой, поставь на холод.
Жильберта уже спала, когда вернулась её мать: Андре Альвар, на афишах «Опера-Комик» мелким шрифтом в самом низу. Госпожа Альварес, не отрываясь от пасьянса, спросила её, по обыкновению, не очень ли она устала. Отдавая дань принятым в их семье правилам вежливости, Андре попеняла матери, что та ждала её и не ложилась спать, и госпожа Альварес отвечала ей как всегда:
– Я никогда не засыпаю, пока ты не вернёшься. Поешь ветчины, рагу в кастрюльке, ещё тёплое. Есть печёные сливы. Пиво на окне.
– Жижи спит?
– Конечно.
Андре Альвар поужинала с аппетитом убеждённого мизантропа.
Подгримированная, она была ещё очень хороша собой, но без грима сразу бросались в глаза покрасневшие веки и бледные губы. Поэтому тётя Алисия и говорила, что её успехи кончаются за порогом театра.
– Ты хорошо пела, дочь моя? Андре пожала плечами.
– Да, я пела хорошо. А что толку? Ты же понимаешь, что за Тифэн мне всё равно не угнаться. О Господи! Что за жизнь, и как только я её терплю!
– Такую жизнь ты выбрала себе сама. Но, полагаю, тебе было бы куда легче, – нравоучительным тоном говорила госпожа Альварес, – если бы у тебя кто-то был. Не может молодая женщина жить одна, это противоестественно. Ничего удивительного, что ты видишь всё в чёрном цвете.
– О! Мама, не начинай, пожалуйста, всё сначала, я очень устала. Какие новости?
– Никаких. Все говорят лишь о разрыве Гастона с Лианой.
– Да, это наделало шуму. Даже в этой нашей дыре, в «Опера-Комик», ни о чём другом не болтают.
– Что ж, понятно, такое случается не каждый день.
– А что он собирается делать? Есть уже кто-нибудь на примете?
– О чём ты говоришь? Прошло ещё так мало времени. Гастон в отчаянии. Ты не поверишь, но ещё без четверти восемь он сидел вот за этим столом и играл с Жильбертой в пикет. Говорит, что не примет участия в празднике Цветов.
– Не может быть!
– Представь себе. Если он не передумает, разговоров будет ещё больше. Я очень советовала ему всё взвесить, прежде чем на такое решиться.
– В театре говорят, что будто бы есть шансы у одной девицы, из «Олимпии». Она там выступает под именем Кобра, у неё какой-то акробатический номер: представляешь, выносят на сцену корзинку, малюсенькую, там и фокстерьеру было бы тесновато, и она из неё вылезает, извиваясь как змея.
Госпожа Альварес презрительно выпятила свою широкую нижнюю губу.
– Гастон Лашай всё же не опустится до артистки мюзик-холла. Согласись, что он ведёт себя, как подобает холостяку в его положении: связи у него только среди дам полусвета.
– Смазливые коровы, – пробормотала Андре.
– Выбирай слова, дочь моя. Это пошло, называть всё своими именами. Все любовницы Гастона из хороших семей. Связь с известной дамой полусвета – это единственный достойный образ жизни в ожидании блестящей женитьбы, при условии, что он вообще когда-нибудь женится. Во всяком случае, мы узнаем обо всём одними из первых. Гастон так доверяет мне! Видела бы ты, как он просил меня заварить ему ромашку! Мальчишка, настоящий мальчишка. Впрочем, ему всего тридцать три. И какая ноша на плечах, это его богатство.
Андре насмешливо сощурила свои красноватые веки.
– Жалей, жалей его, мама, раз тебе так нравится. Мне ничего от него не надо, но замечу тебе: с тех пор как мы знакомы, он ничем не одарил тебя, кроме доверия.
– А почему он должен нам что-то дарить? Кстати сказать, он время от времени посылает нам сахар для варенья и для моего кюрасо, живность со своей фермы и разную мелочь для Жижи.
– Как видно, тебя это вполне удовлетворяет… Госпожа Альварес величественно вскинула голову.
– Вот именно, меня это вполне удовлетворяет. К тому же наше мнение вообще мало что здесь значит.
– Короче говоря, толку нам с его богатства никакого. Интересно, если мы окажемся на мели, придёт ли ему в голову нам помочь?
Госпожа Альварес приложила руку к сердцу.
– В этом я не сомневаюсь, – твёрдо сказала она. Потом подумала и добавила:
– Но я бы предпочла его об этом не просить. Андре взяла газету с фотографией бывшей любовницы.
– Вообще говоря, ничего особенного она из себя не представляет.
– Неправда, – возразила госпожа Альварес, – представляет. И доказательство тому – её репутация. Такая репутация и такие победы не могут быть делом случая. Ты рассуждаешь точь-в-точь как какая-нибудь белошвейка: «Вот будь у меня ожерелье в семь ниток, и я была бы хороша, как Пужи. И могла бы жить не хуже, чем она». На это я только плечами пожимаю. Там осталась ромашка, промой глаза.
– Спасибо, мама. Жижи была у тёти Алисии?
– Была, и ездила туда на автомобиле Гастона. Он сам ей предложил. Шестьдесят километров в час, ничего себе. Жижи была в восторге.
– Глупышка! Я всё думаю, что с ней дальше будет Она вполне способна кончить манекенщицей или продавщицей. Слишком она инфантильна. Я в её годы…
Госпожа Альварес взглянула на дочь с укором.
– По-моему, тут тебе хвастаться нечем. Если память мне не изменяет, в её годы ты послала к чёрту Меннесона, несмотря на его мукомольный завод, и сбежала с преподавателем сольфеджио.
Андре поцеловала мать в блестящий от брильянтина пробор.
– Мамочка, не ругай меня в столь поздний час, я так хочу спать… Спокойной ночи. Завтра у меня репетиция без четверти час. Я перекушу в городе. Не волнуйся обо мне.
Зевая, она прошла, не зажигая света, по маленькой спаленке, где спала её дочь. В полумраке она разглядела лишь копну волос и оборку её ночной рубашки.
Она закрылась в тесной туалетной комнате и, несмотря на поздний час, зажгла газ под маленьким чайничком. Среди прочих правил и обязанностей госпожа Альварес раз и навсегда вбила в голову своему потомству следующее: «В крайнем случае, например в дороге, ты можешь не вымыть на ночь лицо. Но позаботиться о том, что ниже пояса, обязана каждая уважающая себя женщина».
Госпожа Альварес ложилась последней и вставала первой, не допуская служанку к процедуре приготовления утреннего кофе. Она спала в столовой-гостиной на диване и в половине седьмого открывала дверь поочерёдно разносчику газет, молочнику с его ежедневным литром молока и служанке. В восемь часов её роскошные волосы уже были причёсаны на прямой пробор. Без десяти девять Жильберта, аккуратная на загляденье, отправлялась на занятия. В десять часов госпожа Альварес начинала «думать» об обеде, то есть надевала пальто, вешала на руку хозяйственную сумку и отправлялась на рынок.
В тот день, как обычно, она проследила за тем, чтобы Жильберта вовремя встала, поставила на стол чашку с горячим кофе и чашку с молоком и развернула газету в ожидании Жижи, которая вошла в столовую умытая, пахнущая лавандовой водой, но ещё немного заспанная.
– Жижи, зови мать, – крикнула ей бабушка. – Лиана д'Экзельманс пыталась покончить с собой.
– О-о-о! – встрепенулась девочка. – Она умерла?
– Конечно, нет. Она знает своё дело.
– А что, у неё был револьвер, бабушка? Госпожа Альварес взглянула на свою внучку с состраданием.
– Какой револьвер? Опиум, как всегда. «Доктор Морез и доктор Пельду, которые дежурят у изголовья красавицы-самоубийцы, пока не берут на себя смелость объявить, что жизнь их пациентки вне опасности, однако их прогнозы вселяют надежду». Зато я возьму на себя смелость утверждать, что если госпожа Экзельманс будет продолжать эти игры, она испортит себе желудок.
– Ведь в прошлый раз она кончала с собой из-за князя Георгиевича, да, бабушка?
– Что у тебя с головой, дорогая? Из-за графа Берту де Совтерр.
– Ах да, правда. А дядюшка, что он теперь будет делать?
– А вот это пока никто сказать не может, дитя моё. Но мы-то вскоре обо всём узнаем, даже если он откажется давать интервью. Упаси Боже давать интервью в таких случаях, особенно поначалу. Газеты всё равно всё пронюхают. Скажи консьержке, чтобы она купила для нас вечерние газеты. Ты сыта? Молоко выпила? А бутерброды? Не забудь надеть перчатки. По дороге нигде не задерживайся. Пойду будить твою маму. Ну и история!.. Андре, ты спишь? А! Ты встала? Андре, Лиана пыталась покончить с собой.
– Опять двадцать пять… – проворчала Андре. – Ни на что другое она, по-моему, просто не способна.
– Ты до сих пор не сняла бигуди, Андре?
– Ты что, хочешь, чтобы я пришла на репетицию растрёпанной? Спасибо!
Госпожа Альварес придирчиво оглядела дочь: нелепые бигуди в волосах, ноги в войлочных тапочках.
– Сразу видно, что ты отвыкла от мужского взгляда, дочь моя. Женщина не позволит себе в присутствии мужчины ходить в халате и в тапочках. Ну и история с этим самоубийством. Само собой, оно оказалось неудачным.
Бледные губы Андре скривились в презрительной улыбке.
– Опиум как средство для промывания желудка – это начинает надоедать.
– Да Бог с ней, главное тут – Лашай. С ним такое случается впервые. Дай-ка припомнить… Сначала была Жантиан, она выкрала у него какие-то документы, потом эта иностранка хотела женить его на себе силой… Но Лиана – первая, которая из-за него кончает с собой.
1 2 3 4 5 6