Расхрабрившись, Эрмина смерила взглядом сестру.
– Знаешь, он стоит Каррина. И даже не прилагая к этому особых усилий.
Алиса погладила по золотистым волосам решившую стать блондинкой сестру.
– Оставь её, Коломба. Ей двадцать девять лет. Она знает, что ей следует делать. А Балаби нашей Коломбы, Эрмина, – это милейший старикан…
– Дурень вроде меня, – вздохнула Коломба.
– Ну и, в общем, золотое сердце…
– Знаешь, ты всё-таки выбирай выражения, – сказала Коломба оскорблённо.
– Но мне непонятно, почему бы господину Уикэнду тоже не оказаться обладателем достоинств, которые…
– Которые так отвратительны в мужчинах, – закончила Коломба. – Лично я ничего не имею против господина Уикэнда. Если ему, конечно, не восемьдесят лет.
– И если он не прыщавый.
– И не слишком белобрысый.
– И не офицер действующей армии.
– И не дирижёр. Мы имеем право лишь на одного дирижёра на нас четверых. Эрмина. слышишь меня? Эрмина, я с тобой разговариваю.
Склонив голову, Эрмина сковыривала ногтем большого пальца лак с остальных ногтей. Белокурая шевелюра уменьшала её сходство с Алисой, несмотря на слегка приплюснутый нос, их фамильный аннамский нос. Сверкающая дорожка пробежала вдоль крупной ноздри", заблестев, повисла на губе Эрмины и потерялась на её тёмном платье.
– Эрмина, – воскликнула Алиса с негодованием. Эрмина опустила голову ещё ниже.
– Дай мне платок, – пробормотала она.
– Оставь её, она не в себе, – презрительно сказала Коломба. – С ней невозможно разговаривать. То она устраивает сцены, то плачет.
– Это ты её оставь. У неё, должно быть, неприятности. Она похудела.
Она ощупала руку Эрмины выше локтя, потом одну из её грудей, помяла её и попробовала на вес.
– Недостаточно полная, – сказала она. – Что же это делает с тобой господин Уикэнд? Не кормит, что ли?
– Вовсе нет – плаксиво сказала Эрмина. – Он очень добрый. Прибавил мне жалованье. Только вот…
– Что?
– Он женат…
– Ну вот, опять! – воскликнула Алиса. – Значит, вы обе нравитесь только женатым? И ты, конечно, его любовница?
– Нет, – сказала Эрмина в платок.
Коломба и Алиса переглянулись поверх её склонённой головы.
– Почему?
– Не знаю, – сказала Эрмина. – Я сдерживаю себя. Ох, как всё это меня бесит… А тут ещё и Коломба со своими дурацкими шуточками…
– Мы такие нервные, – сказала Коломба притворным тоном. – Мы такие целомудренные и нервные.
– Ты послушай её! – закричала Эрмина. – Она говорит об этом так, как будто у меня были вши! В конце концов, я свободный человек! Какое твоё дело, нервная я или нет?
Съёжившись в своём узком чёрном платье, она утопила голову в плечи, скрестив руки на груди. При этом из её оскаленных и беспощадных уст сыпались жестокие упрёки, так что Алиса была удивлена.
– Боже мой, крошка, неужели ты не можешь видеть это в положительном свете? Ведь все мы птенчики из одного гнёздышка, и не впервой же нам поддразнивать друг друга? Никто и не спорил, что ты свободный человек. ТЫ прямо как та летучая мышь, что я как-то поймала сачком для бабочек… Её слова были прерваны зевком.
– О-ох, перекусить бы… Чем угодно, лишь бы перекусить! Уже десять минут десятого! А не найдётся ли здесь чего-нибудь, чтобы заморить червячка?
– Я собиралась сделать яичницу с ветчиной, – предложила Коломба.
– Отставить. Пора забыть об яичнице с ветчиной, которой мы питались пятнадцать лет. Я поведу вас к Поставу. Сосисочка толщиной с мою руку – вот что мне нужно. А что, сосисочки у Постава по-прежнему такие же вкусненькие-вкусненькие-вкусненькие?
– Не особенно, – сказала Эрмина.
– Не слушай её! – запротестовала Коломба. – Жирные, как червячки для наживки, и прямо тают во рту…
– Вы закончили? – оборвала Алиса. – Голосую за Постава и за шампанское. Ну-ка, живо, командую сейчас я! Коломба, есть у тебя какая-нибудь штуковина на голову, подходящая к этому горничному костюму?
– Есть зелёная вязаная шапочка-пилотка. Прелестная, и обошлась всего в семнадцать франков.
– Алиса, но ведь ты не пойдёшь вот в этом наряде? – встревоженно спросила Эрмина.
Алиса сурово взглянула на неё.
– То есть? В том смысле, что я сняла чёрное? Да, я оставила весь этот креп в «кратере».
Она указала рукой на стенной платяной шкаф.
– Завтра утром я это заберу.
– И тебе всё равно – я имею в виду…
– Мишеля? Да. И ему, конечно, тоже всё равно. Она внезапно умолкла, тряхнула головой.
– Пошли. Это никого, кроме меня, не касается. Они толкались в тесной ванной комнате, втягивая животы, подбирая ягодицы, чтобы пролезть между умывальником и с десяток раз перекрашенной цинковой ванной, перекидываясь незначащими репликами. Одна за другой они подкрасили себе губы поярче, сильнее навели румянец на щеках, состроили одинаковые гримаски, проверяя блеск своих зубов, и под конец достигли самого банального и сильного сходства. Оно, однако, исчезло, когда сёстры надели три разные шляпки. Коломба и Алиса сделали вид, что не заметили второй золотой розочки, приколотой к чёрному бархатному берету, украсившему белокурые волосы Эрмины. Берет, старая фетровая шляпа и зелёная вязаная шапочка выверенным жестом были надвинуты на правый глаз. Поскольку у Коломбы не было пальто цвета горчицы, Алиса завязала на груди узлом толстый лиловый платок. Отточенными до виртуозности движениями они выбирали, какие надеть украшения, и мастерски умели сочетать их с тканью своего наряда.
– А помнишь, Коломба, папин шарф, тот, с узорами? Как же он шёл мне…
Все три улыбнулись, глядя в зеркало с облупившейся эмалью, обменялись привычными репликами:
– Где трубочка?
– В замочной скважине. Я её возьму. А цигарочки?
– У нас по пути есть табачная лавочка, – сказала Алиса. – Я куплю на всех.
Громко разговаривая, они шли рука об руку, пересекли пустынную улицу, вдыхая влажный воздух сумерек. Движением завсегдатая Алиса толкнула ногой входную дверь ресторана Постава. Она проскользнула к своему любимому столику неподалёку от камина с вытяжным колпаком. Протянувшийся во всю длину старого, толстостенного парижского здания, зал приглушал все звуки. Ничто здесь не было подчинено требованиям чьего-либо личного вкуса или желанию создать атмосферу утончённости.
– Как видишь, – сказала Коломба, – здесь ничего не изменилось. Сюда приходят поесть, подобно тому, как в исповедальню приходят исповедоваться.
– Причём в исповедальне позволяется вешать гирлянды и ставить скульптуры в соответствии со вкусами мирян… Но где же Эрмина?
Эрмина, задержавшись у одного из столиков, беседовала с одиноко сидящей, простоватой, немного полной посетительницей.
– А это ещё что за тётка? – спросила Алиса. Коломба наклонилась к её уху.
– Это госпожа Уикэнд. Настоящая. Законная.
– Что?
– Да. Её зовут Розита Лакост.
– Хорошо, ну а тот, которого мы зовём господином Уикэндом… как его зовут?
– Ясно, что Лакост. Но его торговый дом называется иначе – Линдауэр.
– Как ты думаешь, Коломба, как он поступит с этой дамочкой?
Коломба пожала плечами.
– Эта дамочка – не причина, чтобы в один прекрасный день не жениться. Разве замуж выходят только за холостяков?.. Но я очень многого не знаю. Эрмина переменилась, как ты заметила.
– А если её спросить прямо?
– По-моему, этого делать не стоит… Тише, она идёт сюда.
– Что будешь есть, малютка? Скажи, Эрмина.
– Я… То же, что и вы, – сказала Эрмина наобум.
– Я закажу тресковый жюльен и сосиску, – сказала Алиса.
– А я, – сказала Коломба, – рубленую говядину с яйцом и гарниром из сырого лука. А после сыра – шоколадный крем.
– И шампанское без пены – а может быть, божоле, скажи, Эрмина? Эрмина, что с тобой?
– Мне холодно, – сказала Эрмина, потирая руки. – Я закажу бифштекс с перцем и салат.
– Холодно? В это время года? Восьмого мая? Коломба, слышишь?
Коломба ответила незаметным кивком, и Алиса не стала настаивать на своём.
– Выпей, Эрмина, согреешься.
Первый кувшинчик шампанского они опустошили ещё не начав есть. Алиса стала дышать глубже, нервный спазм, сжимавший её грудную клетку, прошёл. Благодаря вину и предвкушению еды, она погрузилась в блаженное состояние, и ей казалось, что освещение приобрело светло-жёлтый оттенок.
Лица обеих сидящих напротив сестёр внезапно утратили те черты, что привыкаешь видеть не глядя, и стали незнакомыми, словно лица случайно встреченных людей, ничего не скрывающих от вас. Коломба выглядела на все свои тридцать четыре года и безостановочно поглощала всё новые порции никотина, подпитывая им свой хронический трахеит.
«Какое красивое лицо, – думала Алиса. – У неё словно запятые в уголках рта, как у меня, но тоньше, благодаря привычке сжимать ими сигарету во время чтения, игры на рояле, пения, разговора. Взгляд упавшего духом человека, продольные морщины на щеках… Держу пари, что она никогда не кокетничала ни с кем, кроме как с Балаби – ещё одним образчиком чистейшей добродетели и верности. И малютка очень мила, несмотря на эти белокурые волосы – или благодаря им. Но что-то у неё не ладится. Нездорова? Неприятности? Ревность? Эта история с господином Уикэндом не совсем понятна. И что тут делает та, другая госпожа Уикэнд? Ох, как же хорошо сидеть здесь с моими крошками, ну а жюльен – просто как крем…»
Она залпом осушила ещё один стакан холодного вина, всё ещё хранящего вкус винограда, и уши её наполнил рокот моря. Ощущение блаженства стало сильнее, но мешало неясное тревожное чувство, давящее мраком, словно потемневший от копоти потолок или низкая стелющаяся туча. Нахмурив лоб, она пыталась собраться с мыслями… «Ах да, – сказала она себе, – ведь Мишель-то умер. Он умер, и это тянется уже много дней, и кто знает, сколько ещё так будет тянуться… Ну а эти-то, чего они там опять переругиваются?»
– Нет, я туда не ходила, – говорила Эрмина.
– Мне это прекрасно известно, – сказала Коломба.
– Нет, в самом деле, я туда не ходила и не скрываю этого.
– Не скрываешь, а мне ничего не сказала. Ты мне сказала: «мне надо подождать», так что я подумала, будто это дирекция театра попросила тебя подождать, пока не уволится заведующая кассой предварительной продажи. И я-то, дура, из кожи вон лезла, чтобы это место не досталось никому другому. А ведь ты просто могла сказать, что тебя это не интересует, что тебе не нужна лишняя тысяча в месяц – с чем тебя и поздравляю.
– Во-первых, я ни о чём тебя не просила! Эрмина не повышала голос, но на её лице вновь появилось выражение озлобленной жертвы, она глядела исподлобья, и каждая её фраза завершалась судорожным вздохом. Коломба говорила с ней беззлобно, но достаточно настойчиво, так что та мало-помалу начала терять терпение. Алиса волевым усилием постаралась выйти из гула светло-жёлтого пространства своего одиночества.
– Эй-эй-эй, это ещё что там за дела? Во время еды – никаких перебранок, так гласит параграф третий Кодекса Родного Гнёздышка. Параграф четвёртый – никаких споров на публике.
– А здесь больше никого и нет, – сказала Коломба.
– Здесь эта тётка, знакомая Эрмины… Она сейчас заплатит по счёту.
– Несварение желудка ей не грозит: она выпила коктейль, – подметила Коломба.
– А кто эта толстуха? – небрежно спросила Алиса.
– Бывшая модельерша от Вертюшу, кажется, – ответила тем же тоном Эрмина. – Я познакомилась с ней в студии в Эпине, когда была фигуранткой в постановке «Её Величество Мими».
– Она работает у Вертюшу?
– Кажется, она раньше там работала… А сейчас – не знаю… Налей-ка мне чего-нибудь, у меня такая жажда…
Она стала разбавлять своё вино водой, и горлышко графина застучало по краю стакана. Алиса проводила взором седеющую женщину, направившуюся к выходу. Эрмина перестала есть и положила свой прибор поперёк тарелки.
– Наелась?
– Да, сыта.
– Жаль. Переменим вино, Коломба?
– Капельку божоле. Хорошо пойдёт с сыром.
У Коломбы слегка зарумянились скулы и крылья носа. Прищуря глаз по старой привычке курильщицы, она барабанила пальцами по краю стола. Алису ничуть не удивляло, что ни одна из сестёр не завела с ней разговор о Мишеле. И хотя время от времени притупившееся воспоминание оживало, Алиса отталкивала от себя мысль об умершем, как если бы он должен был ждать её дома. «Сейчас… Немного терпения…» Он уже больше не представлялся ей вытащенным из воды, мокрым, распростёртым на земле трупом. Может быть, он сейчас дома, сидит с телефонной трубкой у уха или стоит, опершись локтями о верхнюю доску секретера в стиле Троншен. «Минуточку, Мишель… Оставь нас… Ты же знаешь: для нас, девочек Эд, эти маленькие трапезы, на которые не приглашаются посторонние – настоящее отдохновение души…»
– Что-нибудь из фруктов, Эрмина? Или фирменный торт?
– Нет, спасибо.
– Что-нибудь не так?
– Нет, всё в порядке.
В доказательство тому Эрмина оттолкнула свою тарелку, прижала салфетку к глазам и громко зарыдала.
– Эрмина! – закричала Коломба.
– Оставь её. Она скорее перестанет, если не будет себя сдерживать.
Алиса вновь принялась за еду, её примеру последовала и Коломба, расцветшая под благотворным воздействием сочного мяса и хорошего вина, да к тому же и успокоившаяся и словно бы излечившаяся раз и навсегда от всех забот благодаря спрятанной в её сумочке пятисотфранковой банкноте.
Родственная стыдливость заставляла их отвернуться от не сумевшей сдержать своих чувств сестры, они старались не глядеть на неё, как если бы она при всех мучилась от боли в животе или носового кровотечения. Эрмина успокоилась, вытерла слёзы с ресниц и попудрилась.
– Тихонечко, тихонечко, – сказала ей Алиса подбадривающим тоном. Светлые глаза Эрмины, казавшиеся голубыми из-за белокурых волос, сверкнули сквозь воспалённые веки.
– Тихонечко, – повторила она. – Легко сказать. Это надо ещё суметь.
Она заказала себе ранние вишни, привезённые в Париж издалека и уже поблёкшие на своих сухих стебельках. «На опушке леса, у воды, вишни были ещё в цвету, – вспомнила Алиса. На мокрые волосы Мишеля налипли два-три лепестка». Она нахмурилась, отогнав от себя возникшую перед её мысленным взором картину и её центральную фигуру, неподвижную и загадочную, и, обороняясь от них силами своего рассудка, заставила себя следить за младшей сестрой.
Эрмина оставалась бледной и расстроенной, она рассеянно катала между большим и указательным пальцами косточки от вишен. С опаской и некоторым отвращением Алиса думала, что ей, возможно, следует прервать молчание белокурой и скрытной сестры. «Скрытной? С самого детства мы скрывали друг от друга в основном свои неприятности…» Меж ними не было ни внутренней борьбы, ни семейного соперничества. Их сражения шли на других фронтах. Борьба за кусок хлеба, за то, чтобы получить место чертёжницы, или продавщицы, или секретарши, или тапёрши в близлежащем кабачке; совместными усилиями всех четырёх был создан весьма посредственный струнный квартет, чтобы выступать в больших кафе… Эрмина неоднократно работала манекенщицей. Прекрасная возможность быстро достичь полного истощения, предела собственных сил, выработать стойкое отвращение к чёрному кофе – ну а затем она бросалась искать работу на киностудиях… А Ласочка? Какая же она была красивая, когда сидела в окошечке кассы театра «Буфф», словно в рамке!.. Но если ты – одна из девочек Эд, тебе очень скоро доведётся узнать, каким образом честолюбивые замыслы, возросшие на почве мужского поклонения, рушатся при соприкосновении со стеклянной стеной, медной решёткой, порогом заведения модного портного, и преодолеть этот рубеж просто не приходит в голову… «Да, это так, – думала Алиса, – и я даже спрашиваю себя: а может быть, большинство так называемых жертв, пользовавшихся чрезмерным успехом у мужчин, сами заморочили себе голову?..»
Музыкантша-Коломба даже в самые трудные времена не смогла бы променять музыку на гуся с каштанами… Ну а Алиса умела делать всё на свете. Она даже сумела выйти замуж… В общем, они вели честную жизнь бедных и гордых девушек, бойких и независимых, поглядывающих на любовь без особого почтения и словно говорящих ей: «Подвинься-ка, голубушка, не занимай столько места. Голод, жестокость и потребность смеяться – более важные в жизни вещи…»
Алиса тайком разглядывала лицо Эрмины, заострившийся подбородок, впадинку на щеке под развившейся прядью белокурых волос… Вздохнув, она покинула мир своего одиночества.
– Будем пить кофе, птенчики?
Коломба решительным жестом отвергла это соблазнительное предложение, но затем с робким смешком согласилась.
– О да, давай кофе! Кофе, валяй! Кофе, кальвадос и прочее!
Она перевернула меню и быстрыми движениями стала набрасывать на нём нотные значки. Надвинутая на бровь шляпа и оттягивающая правый уголок рта сигарета лишь делали её лицо асимметричным, но не лишали его выражения благородной и рассеянной усталости. «Уж эта-то заслужила в жизни большего, – решила Алиса, – я имею при этом в виду и Каррина по прозвищу Балаби».
1 2 3 4 5 6 7