Анни складывает письмо и уже жалеет, что вовремя не прикусила язык.– Так вы переписываетесь с Мартой? А я думала, вы в ссоре.– Мы были в ссоре, но два года назад, когда я оказалась ненадолго в Париже, мы случайно встретились: я уже собиралась молча пройти мимо, но она вдруг бросилась ко мне с самыми нежными излияниями, стала уверять, что всегда горячо меня любила и не только не упрекает, а даже, напротив, рада, что я оставила «тщеславного индюка» – так выразилась Марта, – то есть собственного неверного мужа и её брата… Откровенно говоря, мне кажется, он как раз только что отказался ссудить ей определённую сумму, в которой она остро нуждалась…– И которую после столь трогательной сцены примирения предоставили ей вы?– Да… А откуда вы знаете?– Нетрудно догадаться: я вообще догадлива.– Кстати, она вернула мне деньги, и очень скоро…– Неужели?.. Вот это действительно странно!– Приблизительно в тот момент она и «познакомилась» с тем, кто одаривает её драгоценностями, кружевом и так далее…– А как же Можи?– Можи она держит при себе, «чтобы было с кем поругаться» – так она объясняет.– А муж?Анни в замешательстве мнёт конверт.– Ну, это как раз самая неприятная часть истории. Бедняга Леон несчастен, так несчастен, что у него даже талант прорезался!– Серьёзно?– Конечно, серьёзно. Вы разве не читали его последний роман «Женщина»?– Да разумеется, нет: он прислал мне его, но я же не подозревала, что этот опус не такой бездарный, как остальные, – даже страницы не разрезала.– Прочтите, Клодина. Вот увидите, это дневник, наивный, полный муки, в которой он даже находит отраду… Друзья подняли невообразимый шум, и вот наш бедный Леон прослыл циником, гнусным гением…– Мне его совсем не жаль. Если, чтобы обрести талант, достаточно стать рогоносцем… ваш супруг, Анни, скоро дорастёт до Короля Литературы!Анни покатывается со смеху, как гимназистка, откинув тяжёлую от косы голову, и тут дверь открывается… и появляется Марсель!Он в мольтоновом белом халате, ступает боязливо, как купальщица!.. Анни обрывает смех и смотрит на него, приоткрыв рот, а я, разозлившись вдруг, кричу:– Скажите, какой умник! А ну-ка быстро в кровать, не то головка закружится и наш мальчик рухнет на ковёр, как скошенный цветок!Но тут встревает Анни – она боится кровопролития:– Зачем же? Раз уж вы спустились, Марсель, садитесь вот здесь, спиной к печке… Вы ещё не завтракали?«Скошенный цветок» одаривает её печальной улыбкой.– Благодарю. Как много хлопот я вам доставил и какую надёжную опору я нежданно-негаданно нашёл в вас, дорогая Анни!О! Что я слышу! «Дорогая Анни»! Скоро на «ты» перейдёт! Нет, правда, будь я уверена, что в погребе не слишком влажно, я с огромным удовольствием засадила бы туда этого… этого Марселя!Он усаживается, намазывает маслом поджаренный хлеб, ест, наполняет свою чашку, мешает ложечкой сахар, отставив в сторону мизинец, подставляет ослепительному солнцу широко раскрытые глаза – он очарован и счастлив…За десять суток постели, сна, цыплёнка и варенья он помолодел лет на десять. Снова стал подростком Марселем, которого я трепала за щёчку, чтобы убедиться, «что она настоящая», – я всегда потом с удивлением смотрела на свои пальцы, словно на них должны были остаться следы серебристо-пастельной пудры и голубовато-зелёного грима, которым актёры рисуют жилки… И этому пупсику столько же, сколько мне? Каждый солнечный день смотрелся в золото моей кожи, на сухих горячих руках – перчатки загара, а поцелуй последней тёплой недели оставил на моей верхней, красиво очерченной губе тонкую, болезненную трещину…Анни, глядя на Марселя, очевидно, испытывает к нему совсем другие чувства, она сама же и суммирует их в простеньком восклицании:– До чего странно видеть тут настоящего мужчину! «Мужчина» морщится, тужась изобразить на лице целую гамму чувств: тщеславие, обиду, скромность – мне, мол, так много и не надо… Недомогание залегло под его глазами двумя сиренево-перламутровыми ложбинами, двумя поэтичными сладострастными оплеухами. Анни перестала есть. Может, мечтает, глядя на моего приёмного сынка, о юном шофёре из Агея или юном швейцаре из Карлсбада? Если не считать выбора объекта, её воспоминания вряд ли отличаются разнообразием. Да уж! Вот посмеёмся, если она влюбится в Марселя! На безрыбье-то… Но я же его знаю! Этот рак Анни не по зубам! Да что я? Какой там рак? Креветка, беленькая креветочка!– Как себя чувствует папа, Клодина?– Неплохо, спасибо. Он присылает мне три письма в неделю.– А когда вернётся?– Не знаю. Врачи считают, что горный воздух пошёл ему на пользу, но о настоящем выздоровлении говорить рано… Может, недели через три, через месяц, а может, и позже…– Как не скоро! – вежливо восклицает Марсель.– Вот именно.– Знаете, моя дорогая, перенапряжение – это такое дело! У меня, например… Но Анни, наверное, неинтересно…– Напротив, напротив…– А впрочем, я-то уже здоров, здоров, здоров! Вы мои ангелы-хранители!– Хорошо, договорились… Когда же вы нас покинете?Слабый румянец в миг сбегает с его щёк, он опасливо косится на дверь… Мне становится немного стыдно:– Я просто хотела спросить, вас не ждут дела в Париже или где ещё?– Вам надо бы, просто из осторожности… – начинает Анни.Она обрывает себя на полуфразе, но я чувствую скрытый упрёк: чёрт возьми! Какая деликатность! Уж Анни бы не стала устраиваться в гостях у подруги как у себя дома, распоряжаться и прислугой, и зверями, менять по своему усмотрению время обеда, нарушать апатичную дремоту фермера, так и оставившего по забывчивости картошку гнить в земле…Нет, больше ни слова не скажу. Это будет ещё ужаснее. Трепещите, противники! Я стану вежливой и безразличной… А впрочем, у меня вряд ли получится: такое нужно всосать с молоком матери…Молчание начинает тяготить: Анни страдает неподвижно, Марсель царапает белоснежную скатерть. Я уставилась на огненную звезду, вырезанную в дверце печки. Наконец моя смуглая подружка не выдерживает: глубоко вздохнув, она слабым голосом, неторопливо, словно эхо, повторяет:– У вас, конечно же, нет никаких срочных дел в Париже?– Нет, абсолютно… Даже наоборот…Я хохочу отрывистым смехом. О да! «Наоборот». Он боится, что его отловят и обчистят или того хуже. Жаль мальчика!– В таком случае… вы доставите нам удовольствие, останетесь ещё ненадолго?Вроде бы ничего не значащая, короткая фраза. Но в устах Анни это ни больше ни меньше как демонстрация независимости, переворот, преступление против Клодины!Марсель оказался поумнее, он сразу чувствует, чем пахнет. И глядя на меня, неуверенно бормочет:– Вы необыкновенно любезны, Анни… Только…– Да оставайтесь, Марсель, хватит притворяться. Я кладу руку ему на плечо – то ли ласка, то ли трёпка, – моё самолюбие негостеприимной хозяйки вполне удовлетворяется тем, что изящное, как у дамы времён Второй империи, плечико сжимается от моего твёрдого пожатия.
Жизнь втроём оказывается не такой ужасной, как я боялась. И потом, от Рено приходят такие успокаивающие, тёплые письма, полные признательности, которой я не заслуживаю! «Я всегда был уверен в тебе, дорогая, я знал, что ты всё устроишь, избавишь меня от малейшей неприятности, и вот ты доставила в Порт-Анни моего плохо воспитанного, заблудшего сына…»Как тяжело мне было читать это письмо, этот благодарный возглас, которого я вовсе не стою, – я чуть не зарыдала от стыда, мне захотелось перебить все стёкла, сокрушить ногами английскую мебель… Об этом знает лишь Тоби-Пёс: маленький чёрный коротконогий гномик лежал под столом и, прежде чем я пошевелилась, уловил исходящие от меня разрушительные флюиды… Заволновался, шкура его задёргалась, он встал на задние лапы, подняв на уровень стола свою чудовищную голову с глазами негра – сверкающие клыки, широкие когти, ни дать ни взять добродушный демон из преисподней. Я потрепала пса по загривку и мысленно попросила у него прощения.Да, жизнь вошла в русло, порой я стараюсь изменить её течение, как мне нравится, но чаще всего мне это не удаётся. Анни и Марсель, два хитрых слабых существа, словно заключили между собой тайный союз, хотя и трёх фраз не сказали друг другу в моё отсутствие. Мой приёмный сынок, мастер постепенно усиливать эффект, начинает понемногу пускать в ход галстуки, плоские шапочки с большим козырьком, бриджи и тирольские чулки, которые могут довести толпу до неистовства. А ещё он иногда одевается в стиле графства Норфолк – костюм всегда в обтяжку, словно маловат, – это если его потянет поиграть в пажей… Анни от волнения переделывает по три раза на дню свой конский хвост, того и гляди кожа начнёт сходить лоскутами. Я же принципиально не вылезаю из коротких юбок грубой шотландки и тёплых, мягких однотонных блузок – мне идёт ярко-оранжевый, и нежно-розовый, бирюзовый, к тому же они создают такие колоритные пятна на фоне порыжевших лужаек. Сверху грубая шерсть, под ней тончайший королевский батист, на ногах туфли на толстой подошве, на голове ничего – вот что даёт мне сегодня физическое удовлетворение. Марсель зовёт меня в насмешку «девой из племени Мева», но мне это не нравится. Мева опасные дуры: спать, видите ли, надо только на жёстком, а питаться сырой редькой. Подумать только, сырой редькой! О сладкое дыхание нежной девы Мева…А между тем мои подданные (тронутая малютка и юноша с особыми вкусами) хоть и не ропщут, но увиливают от подчинения, что-то изменилось в моём спокойном королевстве, на моём холме, на моей жемчужине, с которой медленно стираются тщеславные царапины цивилизации… Например:– Что будем сегодня делать, Клодина?– Что будете делать вы, Марсель, не знаю. Лично я собираюсь за шишками, а также за грибами, если попадутся. А вы, Анни?– Я? Да ничего… не знаю.– Ну, будем считать, праздничная программа согласована… счастливо, дети мои. Я вернусь к обеду, не раньше.Я в сердцах разворачиваюсь – в каждой руке по корзинке – и ухожу, за мной по пятам мчится Тоби-Пёс, одетый для прогулки. Наряд его состоит в основном из шишки, которую он несёт в зубах, здоровенной такой шишки – ему приходится широко разевать пасть, отчего он становится похожим на дельфина. Противно ему до смерти, но, видно, дал зарок…Не успеваю я сделать и пятнадцати шагов, как меня бегом догоняет Марсель.– А где они, шишки?– Под ёлками.– Далеко отсюда?– Вон в леске, по ту сторону от расселины.– Я с вами.– Как хотите.Я шагаю, насвистывая, по мокрой траве.Марсель с сожалением смотрит на свои жёлтые блестящие сапожки, колеблется, потом всё же идёт за мной. Под кронами пихт царит грозовой полумрак и та особая сосредоточенная тишина, которая обычно предшествует буре. От запаха еловых шишек, палого листа, выросших за ночь грибов я сразу молодею лет на пятнадцать, и вот уже я снова в Монтиньи рядом с молочной сестрой Клэр… по ту сторону леса пасут овец: «Ну пошла… пррр…», сейчас будем печь в костре яблоки…– Что это вы напеваете, Клодина?– Песенку своего детства…Эта песенка пришла издалека, из Монтиньи-ан-Френуа… я словно слышу собственный хрипловатый свежий голос… песенка из другой жизни, до Рено, до любви… Как я люблю своё детство! Не жалей нам, матушка, дижонского винца,Иль не видишь знамя?Не спасуем – биться будем до конца,Бурбон-наследник с нами… Забыв обо всём, ловко, молча я принимаюсь за шишки: лишь когда пальцы слипаются от пахучей смолы, а спина начинает раскалываться, я наконец выпрямляюсь:– Вы, Марсель, смотрю, не переломитесь! Выставив вперёд хитрый острый подбородок, он буравит меня синими, кажущимися тёмными в тени козырька, лукавыми глазками.– А вы думали, я стану пачкать руки этой гадостью?– Это не гадость, это смола.Он наклоняется, поднимает двумя ноготками за чешуйку сухую шишку и бросает её в корзину, размахнувшись прямой рукой, – так маленькие девочки кидают камешки.– Вот, с меня хватит… Смотрите-ка – Анни!И в самом деле, это Анни. Курортный капор из красного полотна завязан под подбородком, движется неторопливо, словно нехотя, взгляд намеренно рассеян: я, мол, не за вами шла… так, проходила случайно мимо.– Анни-и-и!Эхо в расщелине дразнит нас слабым, но отчётливым голоском… Анни отвечает издалека: «Клодина-а-а», но тайный пересмешник не повторяет за ней моё имя… Усевшись на мягкую подстилку из еловых шишек, я очищаю молоденький грибок от налипших на шляпку травинок. Он прохладный, мокрый, весь в росе, нежный, как нос ягнёнка, до того соблазнительный, что я, вместо того чтобы положить его в корзину, хряпаю прямо сырым – прелесть, пахнет землёй и трюфелем…– Что это вы едите? – кричит моя подружка.– Грибы.– Да разве можно! Вы отравитесь… Марсель, не позволяйте ей…И добавляет:– Я принесла почту.Мне чудится, что за этой её простой фразой стоит желание как-то объяснить своё появление – почему? Не нравится мне театральная манера искать повод для каждого выхода артиста… Наверное, я и вправду слишком требовательна! А как часто люди обманываются на мой счёт. Увидят два-три раза: причёсана наспех, юбка до земли, твёрдый шаг, прямой взгляд, и рады – вот, думают, какая крошка, бодрая, живая, ко всему относится легко – с такой не пропадёшь!.. А ты попробуй! Будь я мужчиной и вызнай я досконально свой характер, я бы в себя не влюбилась: необщительная, от каждой малости прихожу в отчаяние или вскипаю, слепо доверяю своему якобы безошибочному чутью и тогда уж не иду ни на какие уступки, люблю так называемую богемную жизнь, в глубине души страшная собственница, ревнива, откровенна из лени, лжива из стыдливости…Это сегодня я так говорю, а завтра буду искренне верить, что я – само очарование…
– Клодина, у меня письмо от папы.– Да?В моём возгласе звучит досада. Письмо от Рено, и вдруг не мне! А прохиндей Марсель помалкивал с самого утра!Мы остановились, держа в высоко поднятых руках лампы, в конце коридора, где пахнет как на чердаке провинциального дома или в сундуке с овсом, – чтобы пожелать друг другу спокойной ночи. Я нарочно свечу в лицо Марселю: узкий овал, глаза не чисто синие – в болезненную бирюзу, – лоб гладкий, недобрый, подбородок с продолговатой ложбинкой, как у Рези… Целомудренно длинные ресницы, здоровый вид жителя гор – несколько недель бодрящего холода и солнца вернули Марселю смущающую женственность. Влажные блестящие губы, стоит взглянуть на него, приоткрываются – из чистого кокетства.– Вы пудритесь, Марсель?– Да, всегда. У вас тут такой резкий ветер!– Специально для вас. Правда, выглядите вы от этого только лучше!– Спасибо доброй мачехе!– Да что вы говорите… И как там Рено?Его забавляет мой вопрос и вызывает жалость, он смеётся.– Всё так же! Да вы войдите на минутку, сами прочтёте.Комната в розово-серых тонах, к аромату свежескошенной травы примешивается ещё какой-то более легкомысленный запах. У меня он вызывает не то восторг, не то тошноту. Я ставлю свою лампу, и добрый принц Марсель протягивает мне письмо Рено… Милое послание скорее приятеля, чем отца, рассказ о выпавшем снеге, смешные истории о катании на санях и несколько трогательных строк: «Будь внимателен с Клодиной, мальчик мой. Она для меня такой же ребёнок, не знаю даже, кому из вас кого поручить…»Я с грустной улыбкой наблюдаю, как раздевается Марсель. Он относится ко мне скорее как к приятелю, чем как к мачехе, спокойно снимает брюки, оставшись в нижнем белье… проститутки…– Ах шельмец! Для кого ж такие розовые кальсончики, дорогуша? Это здесь-то, в Казамене? Не иначе как для счастливицы Анни!– Ладно, не издевайтесь! (Он стоит перед большим наклонным зеркалом на подставке, развязывает галстук и обиженно топает ножкой.) Сами знаете, что не для Анни и не для вас. Просто я собирал вещи в такой спешке, что…– Значит, они так и не выследили, где вы жили…– Нет, к счастью! – Он со вздохом садится в кресло, облачившись к тому времени в удобную пижаму из белой фланели. – Но и без того история грязная. Связаться с лицеистами! Если бы я попался прямо в школе, мало бы не было!– Вы же говорили, он не малолетка, просто врёт.– Да, но познакомил-то меня с ним настоящий лицеист.– Милая цепочка получается!– Всё так запутанно! Если рассказывать коротко, то главное вот в чём: Ваней, ну вы знаете Ванея… Блондинчик такой очаровашка, розовый, как конфетка?..– Понятия не имею.– Вы бесподобны. Конечно, если так носиться вокруг моего папаши, то ничего больше и не увидишь… Ну так вот, Ваней, чистый ангелочек, сговорился с мошенником.– Ого!– Подцепит кого-нибудь побогаче из знакомых своих родителей, но сам-то не решается требовать бабки за услуги – вот и подсовывает им сообщника, а барыш пополам. Юный мошенник – он и правда для мошенника маловат – со своей бандой живо берут клиентов в оборот… Простите за школьный жаргончик… это память о Ванее…– Чистом ангелочке?– Святой куртизанке!– ?– Это прозвище у него было такое в лицее Марата – «святая куртизанка», – когда мы познакомились. Правда, правда… У них там вообще существовала целая сложная иерархия – начитались Флобера и «Короля Юбю» Король Юбю – герой комедий Альфреда Жарри (1873–1907).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Жизнь втроём оказывается не такой ужасной, как я боялась. И потом, от Рено приходят такие успокаивающие, тёплые письма, полные признательности, которой я не заслуживаю! «Я всегда был уверен в тебе, дорогая, я знал, что ты всё устроишь, избавишь меня от малейшей неприятности, и вот ты доставила в Порт-Анни моего плохо воспитанного, заблудшего сына…»Как тяжело мне было читать это письмо, этот благодарный возглас, которого я вовсе не стою, – я чуть не зарыдала от стыда, мне захотелось перебить все стёкла, сокрушить ногами английскую мебель… Об этом знает лишь Тоби-Пёс: маленький чёрный коротконогий гномик лежал под столом и, прежде чем я пошевелилась, уловил исходящие от меня разрушительные флюиды… Заволновался, шкура его задёргалась, он встал на задние лапы, подняв на уровень стола свою чудовищную голову с глазами негра – сверкающие клыки, широкие когти, ни дать ни взять добродушный демон из преисподней. Я потрепала пса по загривку и мысленно попросила у него прощения.Да, жизнь вошла в русло, порой я стараюсь изменить её течение, как мне нравится, но чаще всего мне это не удаётся. Анни и Марсель, два хитрых слабых существа, словно заключили между собой тайный союз, хотя и трёх фраз не сказали друг другу в моё отсутствие. Мой приёмный сынок, мастер постепенно усиливать эффект, начинает понемногу пускать в ход галстуки, плоские шапочки с большим козырьком, бриджи и тирольские чулки, которые могут довести толпу до неистовства. А ещё он иногда одевается в стиле графства Норфолк – костюм всегда в обтяжку, словно маловат, – это если его потянет поиграть в пажей… Анни от волнения переделывает по три раза на дню свой конский хвост, того и гляди кожа начнёт сходить лоскутами. Я же принципиально не вылезаю из коротких юбок грубой шотландки и тёплых, мягких однотонных блузок – мне идёт ярко-оранжевый, и нежно-розовый, бирюзовый, к тому же они создают такие колоритные пятна на фоне порыжевших лужаек. Сверху грубая шерсть, под ней тончайший королевский батист, на ногах туфли на толстой подошве, на голове ничего – вот что даёт мне сегодня физическое удовлетворение. Марсель зовёт меня в насмешку «девой из племени Мева», но мне это не нравится. Мева опасные дуры: спать, видите ли, надо только на жёстком, а питаться сырой редькой. Подумать только, сырой редькой! О сладкое дыхание нежной девы Мева…А между тем мои подданные (тронутая малютка и юноша с особыми вкусами) хоть и не ропщут, но увиливают от подчинения, что-то изменилось в моём спокойном королевстве, на моём холме, на моей жемчужине, с которой медленно стираются тщеславные царапины цивилизации… Например:– Что будем сегодня делать, Клодина?– Что будете делать вы, Марсель, не знаю. Лично я собираюсь за шишками, а также за грибами, если попадутся. А вы, Анни?– Я? Да ничего… не знаю.– Ну, будем считать, праздничная программа согласована… счастливо, дети мои. Я вернусь к обеду, не раньше.Я в сердцах разворачиваюсь – в каждой руке по корзинке – и ухожу, за мной по пятам мчится Тоби-Пёс, одетый для прогулки. Наряд его состоит в основном из шишки, которую он несёт в зубах, здоровенной такой шишки – ему приходится широко разевать пасть, отчего он становится похожим на дельфина. Противно ему до смерти, но, видно, дал зарок…Не успеваю я сделать и пятнадцати шагов, как меня бегом догоняет Марсель.– А где они, шишки?– Под ёлками.– Далеко отсюда?– Вон в леске, по ту сторону от расселины.– Я с вами.– Как хотите.Я шагаю, насвистывая, по мокрой траве.Марсель с сожалением смотрит на свои жёлтые блестящие сапожки, колеблется, потом всё же идёт за мной. Под кронами пихт царит грозовой полумрак и та особая сосредоточенная тишина, которая обычно предшествует буре. От запаха еловых шишек, палого листа, выросших за ночь грибов я сразу молодею лет на пятнадцать, и вот уже я снова в Монтиньи рядом с молочной сестрой Клэр… по ту сторону леса пасут овец: «Ну пошла… пррр…», сейчас будем печь в костре яблоки…– Что это вы напеваете, Клодина?– Песенку своего детства…Эта песенка пришла издалека, из Монтиньи-ан-Френуа… я словно слышу собственный хрипловатый свежий голос… песенка из другой жизни, до Рено, до любви… Как я люблю своё детство! Не жалей нам, матушка, дижонского винца,Иль не видишь знамя?Не спасуем – биться будем до конца,Бурбон-наследник с нами… Забыв обо всём, ловко, молча я принимаюсь за шишки: лишь когда пальцы слипаются от пахучей смолы, а спина начинает раскалываться, я наконец выпрямляюсь:– Вы, Марсель, смотрю, не переломитесь! Выставив вперёд хитрый острый подбородок, он буравит меня синими, кажущимися тёмными в тени козырька, лукавыми глазками.– А вы думали, я стану пачкать руки этой гадостью?– Это не гадость, это смола.Он наклоняется, поднимает двумя ноготками за чешуйку сухую шишку и бросает её в корзину, размахнувшись прямой рукой, – так маленькие девочки кидают камешки.– Вот, с меня хватит… Смотрите-ка – Анни!И в самом деле, это Анни. Курортный капор из красного полотна завязан под подбородком, движется неторопливо, словно нехотя, взгляд намеренно рассеян: я, мол, не за вами шла… так, проходила случайно мимо.– Анни-и-и!Эхо в расщелине дразнит нас слабым, но отчётливым голоском… Анни отвечает издалека: «Клодина-а-а», но тайный пересмешник не повторяет за ней моё имя… Усевшись на мягкую подстилку из еловых шишек, я очищаю молоденький грибок от налипших на шляпку травинок. Он прохладный, мокрый, весь в росе, нежный, как нос ягнёнка, до того соблазнительный, что я, вместо того чтобы положить его в корзину, хряпаю прямо сырым – прелесть, пахнет землёй и трюфелем…– Что это вы едите? – кричит моя подружка.– Грибы.– Да разве можно! Вы отравитесь… Марсель, не позволяйте ей…И добавляет:– Я принесла почту.Мне чудится, что за этой её простой фразой стоит желание как-то объяснить своё появление – почему? Не нравится мне театральная манера искать повод для каждого выхода артиста… Наверное, я и вправду слишком требовательна! А как часто люди обманываются на мой счёт. Увидят два-три раза: причёсана наспех, юбка до земли, твёрдый шаг, прямой взгляд, и рады – вот, думают, какая крошка, бодрая, живая, ко всему относится легко – с такой не пропадёшь!.. А ты попробуй! Будь я мужчиной и вызнай я досконально свой характер, я бы в себя не влюбилась: необщительная, от каждой малости прихожу в отчаяние или вскипаю, слепо доверяю своему якобы безошибочному чутью и тогда уж не иду ни на какие уступки, люблю так называемую богемную жизнь, в глубине души страшная собственница, ревнива, откровенна из лени, лжива из стыдливости…Это сегодня я так говорю, а завтра буду искренне верить, что я – само очарование…
– Клодина, у меня письмо от папы.– Да?В моём возгласе звучит досада. Письмо от Рено, и вдруг не мне! А прохиндей Марсель помалкивал с самого утра!Мы остановились, держа в высоко поднятых руках лампы, в конце коридора, где пахнет как на чердаке провинциального дома или в сундуке с овсом, – чтобы пожелать друг другу спокойной ночи. Я нарочно свечу в лицо Марселю: узкий овал, глаза не чисто синие – в болезненную бирюзу, – лоб гладкий, недобрый, подбородок с продолговатой ложбинкой, как у Рези… Целомудренно длинные ресницы, здоровый вид жителя гор – несколько недель бодрящего холода и солнца вернули Марселю смущающую женственность. Влажные блестящие губы, стоит взглянуть на него, приоткрываются – из чистого кокетства.– Вы пудритесь, Марсель?– Да, всегда. У вас тут такой резкий ветер!– Специально для вас. Правда, выглядите вы от этого только лучше!– Спасибо доброй мачехе!– Да что вы говорите… И как там Рено?Его забавляет мой вопрос и вызывает жалость, он смеётся.– Всё так же! Да вы войдите на минутку, сами прочтёте.Комната в розово-серых тонах, к аромату свежескошенной травы примешивается ещё какой-то более легкомысленный запах. У меня он вызывает не то восторг, не то тошноту. Я ставлю свою лампу, и добрый принц Марсель протягивает мне письмо Рено… Милое послание скорее приятеля, чем отца, рассказ о выпавшем снеге, смешные истории о катании на санях и несколько трогательных строк: «Будь внимателен с Клодиной, мальчик мой. Она для меня такой же ребёнок, не знаю даже, кому из вас кого поручить…»Я с грустной улыбкой наблюдаю, как раздевается Марсель. Он относится ко мне скорее как к приятелю, чем как к мачехе, спокойно снимает брюки, оставшись в нижнем белье… проститутки…– Ах шельмец! Для кого ж такие розовые кальсончики, дорогуша? Это здесь-то, в Казамене? Не иначе как для счастливицы Анни!– Ладно, не издевайтесь! (Он стоит перед большим наклонным зеркалом на подставке, развязывает галстук и обиженно топает ножкой.) Сами знаете, что не для Анни и не для вас. Просто я собирал вещи в такой спешке, что…– Значит, они так и не выследили, где вы жили…– Нет, к счастью! – Он со вздохом садится в кресло, облачившись к тому времени в удобную пижаму из белой фланели. – Но и без того история грязная. Связаться с лицеистами! Если бы я попался прямо в школе, мало бы не было!– Вы же говорили, он не малолетка, просто врёт.– Да, но познакомил-то меня с ним настоящий лицеист.– Милая цепочка получается!– Всё так запутанно! Если рассказывать коротко, то главное вот в чём: Ваней, ну вы знаете Ванея… Блондинчик такой очаровашка, розовый, как конфетка?..– Понятия не имею.– Вы бесподобны. Конечно, если так носиться вокруг моего папаши, то ничего больше и не увидишь… Ну так вот, Ваней, чистый ангелочек, сговорился с мошенником.– Ого!– Подцепит кого-нибудь побогаче из знакомых своих родителей, но сам-то не решается требовать бабки за услуги – вот и подсовывает им сообщника, а барыш пополам. Юный мошенник – он и правда для мошенника маловат – со своей бандой живо берут клиентов в оборот… Простите за школьный жаргончик… это память о Ванее…– Чистом ангелочке?– Святой куртизанке!– ?– Это прозвище у него было такое в лицее Марата – «святая куртизанка», – когда мы познакомились. Правда, правда… У них там вообще существовала целая сложная иерархия – начитались Флобера и «Короля Юбю» Король Юбю – герой комедий Альфреда Жарри (1873–1907).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15