Привет коллега! Там к тебе приближается 75410. На двух идут. Знаешь?
– Знаю, приказано принять по особой. А что?
– Связи пока нет?
– Что ты! Он еще за Тобольском.
– А тобольский РД докладывал?
– Не взял еще, васюганский пока ведет. Все? Виталий понял: уже перебрал время.
– Все. Как войдет в твою зону – сообщи… Вернул тумблер на место и повернул голову. Рядом стоял Крылов.
– Сейчас Ивановский разговаривал с Москвой, – сказал Крылов. – ЦДС решило в случае чего дать команду на запуск выключенных моторов. – Они же сгорели!
– Да нет, кажется. Если бы сгорели… Что они там, в ЦДС, сумасшедшие, запускать сгоревшие? Слушай, не подменить тебя?
– Зачем? Я – в порядке. – Виталий схватил с пульта пачку сигарет, вырвал зубами одну, щелкнул зажигалкой и протянул пачку Крылову – все в одно мгновение: – Берите!
– Ты как фокусник, – сказал Крылов, вытаскивая сигарету. Размял, прикурил от зажигалки Виталия и указал на селектор: – С Тюменью выяснил? Где они?
– Пока в зоне Васюгана.
– Понятно… Я ведь летал с твоим отцом. Давно еще, во время войны. На «пешке» летали, он был у меня радистом. Потом, после демобилизации, летали с ним на Ли –2. А потом нас с ним списали на землю.
– Это я знаю, – ответил Виталий. – Вы неудачно сели.
– Ага, – качнул головой Крылов. – Сажал-то машину я, а время тогда было другое – не чета нынешнему. Сейчас, глядишь, выкатился при посадке за полосу – прокол в свидетельстве, выговор, талон вырежут, премии лишат. Это сейчас самолетов больше, чем летчиков. А тогда – каждая машина на учете – Выставили нас с Геннадием Осиповичем с работы – куда податься? Меня, как командира, взяли в диспетчеры, а ему куда? Вот и удивил всех: в тридцать три года – курсантом в училище! На штурмана…
– А нас он еще сильнее удивил, – рассмеялся Виталий нервным, каким-то всхлипывающим смехом я уткнулся в экран локатора. – Вдруг видим – засел за учебники. Мать говорит: «Тебе уже сорок три. Опять в курсанты?» – «Опять», – отвечает. «Да над тобой все мальчишки смеются – сколько можно в учениках?» – говорит мать. «А на меня, – отвечает он ей по-одесски, – лишь бы авиация не смея ласы…»
– Это когда он на первый класс готовился? – спросил Крылов.
– На первый…
– Да – а… И нас он, признаться, удивил. А сдал! Утер нос молодым – первый в отряде штурман первого класса! И вот надо же – последний полет, – сказал Крылов.
– Как последний?! – резко повернулся Виталий к Крылову. – Он же летит! Они долетят, я разговаривал с Тюменью! – сорвался он на крик.
– Ты чего? – повысил голос Крылов. – А ну, иди проветрись! – приказал он, встал за его стулом, рассматривая и запоминая «картинку» на экране локатора: – Принял!
– Сдал, – мгновенно сникнув, ответил Виталий и поднялся со стула.
– Стой! – приказал Крылов. – Ты меня не понял. Конечно, они долетят, я же тебе русским языком объяснил, что Москва распорядилась запустить остановленные моторы. А ты не знаешь разве, что у отца это последний полег? Не знаешь о его рапорте?
– Какой рапорт? – нахмурился Виталий.
– Чудеса в решете! Хотя на Геннадия это похоже – молчун.
– Какой рапорт? – повторил Виталий. – Только что сам узнал от командира отряда, – оторвался Крылов от экрана локатора. – Перед полетом, оказывается, он написал рапорт об отставке. Отлетался, на пенсию.
Виталий стоял окаменевший: отец на пенсию? Не может быть, мама бы знала… «Ночей не спит, когда он в воздухе!»
– Правда? – обрадовался он. – Вы меня не разыгрываете?
– Здравствуйте, я ваша бабушка, – усмехнулся Крылов. – Вон командир отряда – сам расспроси.
23 часа 41 мин.
Пилотская самолета № 75410
Уже час они летели на двух двигателях. Ныли от напряжения руки и ноги. Но командир чувствовал, видел: все, включая даже Димку Киселева («Вот бог наградил механиком! Зеленеет на высоте, как стюардесса-практикантка…»), пришли в норму и ведут себя так, как будто ничего не случилось.
«Конечно, когда движки загорелись – это тебе не тренажер, – рассуждал Селезнев. – Железных пилотов нет. А тем более когда за твоей спиной – люди! Но важно, что даже Димка не спасовал. Молодцы! Теперь только не давать им времени на всякие там мысли. Работать! Когда человек работает, все в норме». И он без устали тормошил их: «Димка, какой расход керосина?… Невьяныч, дай-ка еще раз глянуть на „метео“ Сударь! Что у тебя там с обледенением? Не началось?…»
– Осипыч, – нажал он на кнопку переговорного устройства – обернуться не мог, взгляд сосредоточен на приборах. – Осипыч, тут ведь где-то у нефтяников есть зимние полосы – грузовые «антоны» сюда, к геологам, летают. Может, еще не растаяли полосы?
Штурман ответил тоже по переговорному устройству.
– А кто тебя там ждет? И ты ведь не буровые станки везешь, а людей.
– Это ты верно заметил, Осипыч. Так что же, неужели так и будем на двух пилить аж до самой Тюмени? Что у них совести нет, в ЦДС: не могут найти аэродромы поближе?
– А что с них толку, с ближних? – ответил, помолчав, штурман. – Угробиться можно и во Внукове – были бы подходящие условия. А на ближние сейчас эти условия как раз и есть.
– Тоже верно, Осипыч. Только вот держусь я за штурвал и чую, как у Никиты поджилки трясутся: не долетим ведь до Тюмени!
– Устал, командир, – признался Никита. – Однажды, мальчишкой еще, бегал я по крыше дома, дом у отца свой, высокий. Вот и сорвался. Загремел вниз. Успел только ухватиться за водосточный желоб. Завис, одним словом, между небом я землей. Надо орать во все горло, на весь мир орать, чтоб сняли! А я гляну вниз – язык деревенеет.
– А ты за борт не смотри, – посоветовал Селезнев. – Ничего там хорошего – облака до самой земли.
– Да я при чем? – сказал Никита. – Потянуло…
– Ну и что? Загремел?
– Все, думаю, конец. Язык уж отнялся, и руки отнимутся. Но тут вижу – бочка. На углах домов под желобами бочки для дождевой воды ставят. А я как раз на этом самом желобе и завис – метрах в трех от угла. Ну, думаю, шалишь, не все еще потеряно. Руками я еще шевелю. И давай: раз-раз пальцами, а желоб-то наклонный, к бочке! Шевелю я это пальцами – жжет невыносимо, режет железо, а все же чувствую, что к бочке то меня сносит!
– Глиссанул, значит…
– Вот-вот! Совершил мягкую посадку…
– В бочку?
– В бочку.
– А руки?
– А что руки? Видел когда-нибудь разутого «туполева»? Занесет его, беднягу, на концевую – от резины одни клочья. Вот так и у меня с руками. Ничего! Зажило, даже шрамов не осталось.
– Вот за это – молодец! – сказал Селезнев. – За бочку…
– Командир, в дверь стучат, – сказал Витковский.
– В дверь? Неужто пассажиры? Этого нам только не хватало! Где там Кирьяниха? – Он двинул переключатель абонентского щитка на связь с проводником, дождался «Да!» и крикнул: – Мать! Кто к нам ломится?
Телефонную трубку взяла Таня.
– Это Людмила Николаевна к вам пошла – воду понесла.
– А – а… – сказал командир. – А как там в салонах, тихо?
– Как тихо? – не поняла Таня.
– Ну, не шумят?
– А затем им шуметь? – удивилась Таня, – Спят, отдыхают.
– Так… – Селезнев понял, что Татьяна об аварии не догадывается. – Ну и не буди, пусть спят. И крикнул:
– Откройте Кирьянихе!
Пока штурман возился с задвижками, командир переключился на радиста и сказал:
– Невьяныч, ты что – третьего номера в дела не посвятил?
– А зачем? Нужно будет – скажет Людмила.
– Что ж, может, и верно.
Людмила в самом деле принесла им бутылку воды и стопку пластмассовых стаканчиков.
– Ох, ну и люди же вы! – сказала она, захлопывая за собой дверь. – Сидите как сурки, хоть бы слово сказали!
– О чем, мать! – откликнулся Селезнев, не оборачиваясь. – Мы тебя и без слов любим.
– Ты же обещал объяснить, что случилось!
– А чего объяснять? Летим и летим… Все нормально.
– Какой, мать, пожар? Приснился, что ли? Движки зафлюгировали – так это наше дело: хотим – летим на четырех, хотим – не двух.
– Знаешь, Селезнев! – разозлилась Людмила.
– Давай, иди, иди, не мешай. Как там читинский «заяц»? Не шумит?
– Притащился на кухню.
– Ты за ним присматривай, мать, это такой тип… Где он сидит?
– Сидел на первом «в», а теперь перешел во второй салон.
– На какое место?
– На шестом «д», кажется.
– У иллюминатора… Вот что, мать: ты его из кухни не отпускай. Там из этого иллюминатора винт третьего как на ладони. Увидит, что не крутится, может хай поднять. Держи этого «зайца», мать, на кухне.
– Как я его удержу?
– Да как хочешь. Хоть в любви ему, сукиному сыну, объяснись…
23 часа 50 мин.
Москва. Центральная диспетчерская Аэрофлота
Едва Козырев успел взять метеосведения по трассе и портам, как тут же получил новый приказ:
– Найдите в Москве самолет Ил –18 на предстартовой подготовке. Задержите вылет и подключите командира корабля ко мне.
Приказ был странный. Но приказы руководителя полетов, а тем более особой срочности, обсуждению не подлежат. Их надо выполнять безоговорочно и в предельно короткий срок.
Нужного самолета Александр Иванович не нашел – ни одного Ила на предстартовой подготовке. «Впрочем, – проговорился РП аэропорта Домодедово, – сейчас должен взлететь Ил –18».
– Задержите старт!
И тут же, переключившись на начальника смены: – Есть только один, в Домодедове, стартует.
– Вернуть!
Начальник смены порта Домодедово в ответ на приказ вернуть самолет со старта вскипел (это был первый случай открытого неповиновения за весь вечер, как только Козырев перешел на пароль «самолет»):
– Вы отдаете себе отчет…
Козырев не стал спорить: увидев через стекло, что Павлов не занят (тоже первый случай с тех пор, как из Толмачева поступило сообщение об аварии на траверсе Колпашева), он канал связи с Домодедовом переключил на внутренний селектор и тотчас увидел, как Павлов выбросил руку к микрофону:
– Кто говорит?
…люди привязались ремнями, ждут взлета!
Павлов: ЦДС, первый! Старт отменить!
Начальник смены: Но люди…
Павлов: Вы нуждаетесь в повторении приказа?
Александр Иванович от селектора отключился – он опять вызывал РП аэропорта Домодедово.
– Вы можете меня подключить к связи с самолетом на старте?
– Попробуем, – сказал диспетчер не очень уверенно, но через пять – шесть секунд Александр Иванович услышал голос диспетчера по старту:
– Домодедово, стартовый! Вам командира экипажа?
И еще – через томительную паузу:
– 75610, командир…
Александр Иванович сделал переключение на селектор, и Павлов опять выбросил руку к микрофону.
Павлов: Я не могу вам приказать – могу только просить. Над Сибирью терпит бедствие Ил –18: два двигателя зафлюгированы и залиты противопожарной жидкостью. Вы должны ответить на вопрос: можно ли и при каких условиях произвести запуск залитого и остановленного двигателя. В воздухе вас будут консультировать главный конструктор двигателей и шеф-пилот самолета. Справитесь?
Командир: Если надо…
Павлов: Надо.
Командир: Но у меня пассажиры.
Павлов: Высадим.
Командир: Возвращаться к аэровокзалу?
Павлов: Глушите! Мы подгоним к вам сейчас трапы и автобусы, подготовьте пока пассажиров к эвакуации из самолета. Десять минут хватит?
Командир: Сомневаюсь…
Командир: Но я занял взлетную полосу…
Павлов: Вот и хорошо. Сразу после отъезда автобусов получите старт на исполнение. – Переключившись на Козырева: – Позаботьтесь, чтобы самолет через десять минут ушел в воздух. Я пока подключу шеф-пилота и главного конструктора.
После разговора с Павловым начальник смены порта Домодедово принимал все распоряжения безоговорочно, однако, когда услышал, что пассажиров надо высаживать прямо на взлетной полосе, снова взбунтовался:
– Вы отдаете себе отчет…
– Отдаю, – отрезал Козырев. – Если через десять минут самолет не уйдет в воздух, я о вашем несоответствии должности доложу министру.
Самолет был готов через шестнадцать минут, но не по вине начальника смены – долго выходили из самолета недовольные пассажиры.
– 75610, пассажиров и бортпроводников высадил, К запуску двигателей готов.
Стартовый диспетчер ответил:
– Вас понял. Ждите указаний от ЦДС.
– Запускайте, – приказал Козырев я переключил командира корабля на Павлова.
После уточнения задачи Павлов спросил Козырева, какие аэродромы готовы к приему аварийного самолета. Александр Иванович стал перечислять порты, которые он «поднял на ноги».
– Отбой, – перебил его Павлов. – Самолет мы сможем принять только на открытом аэродроме: у них нет автомата захода на полосу. Готовьте Тюмень.
Это уже было выше его выдержки – столько трудов! Столько проклятий на его голову…
– Дайте отбой всем портам, кроме Тюмени, – приказал он помощнику, вставая из-за стола. – А я пойду покурить.
00 час. 16 мин.
3 апреля.
Салон самолета № 75410
Что же произошло? Очевидно, от скуки или бессонницы Инна стала смотреть на облака, потом перевела взгляд назад, на крыло самолета, а там винт крестом торчит. А тут еще самолет тряхнуло… Инна крикнула: «Падаем!»
Людмила в это время выполняла приказ командира – развлекала читинского «зайца». Разговор с Селезневым, каким бы он ни был дурацким, помог ей преодолеть тошнотворное чувство страха и непроходящее ощущение, что пол у тебя уходит, уходит из-под ног… Наверное, дело даже не в Селезневе, а в остальных: сидят на своих местах, работают, Димочка даже улыбнулся…
Вот только Геннадий Осипович хмурый. Да он весь рейс и в Хабаровск летели – хмурый… И все же, что у них, сапожников, случилось? Скрывают… Но летим ведь!
И она, поддерживая болтовню читинского «зайца», даже смеялась над его пошловатыми анекдотами. А сама все кружила, кружила по маленькой кухне, не на ходя себе места.
И вдруг – Людмила в это время была в проходе к гардеробу, отделявшему кухню от первого салона, – крик: «Падаем!»
Быстро, чуть не бегом, прошла она через салон к первому ряду и следующий вопль «Падаем!» буквально зажала рукой.
Очевидно, ее внезапное появление несколько отрезвело девушку, но только на несколько секунд. А потом девушка изо всех сил оттолкнула ее к стенке.
– Помогите! – крикнула Людмила моряку, который, видно спросонья, непонимающе таращил глаза на них обеих. – С вашей соседкой припадок! – она опять зажала рот девушке, которая от страха уже не только ничего не видела вокруг, но и не соображала, что делает. Людмила почувствовала в ладони жгучую боль – «Укусила!». И, тоже плохо соображая, что делает, влепила ей левой укушенной рукой такую пощечину, что та свалилась на своего соседа-моряка.
Тот наконец проснулся, попытался вскочить, но ему мешали они обе – и девушка и Людмила. И тогда он быстрым, почти боксерским ударом «от плеча», отшвырнул бортпроводницу от девушки, глаза которой чернели и ширились от страха.
Неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы не вмешался майор с третьего «в».
– Сядь! – приказал он моряку с такой яростью в голосе, что тот окаменел. – Что делать? – быстро спросил майор Людмилу, та кивнула на кухню – «Туда!», а майор приказал солдату, стоявшему в нерешительности тут же, в проходе: – Вытаскивай!
Поняв, что пришла помощь, Людмила пропустила на свое место солдата. Тот сгреб девушку под мышки, одним рывком, прямо через моряка, вытащил ее из кресла…
В кухне девушка опустилась на пол, закрыв лицо руками. К ней бросилась Таня, но Людмила, выталкивая из кухни солдата, другой рукой успела удержать и ее:
– Валерьянки, быстро!
Перебудили они, конечно, всех, но пока пассажиры, очевидно, на расслышавшие, что кричала девушка, смотрели не в иллюминаторы, а на моряка, солдата и майора; смотрели, не понимая, что произошло.
Девушка, лежавшая на полу, опять зашлась в крике, и Людмила нагнулась, пытаясь оторвать ее руки от лица.
– Да помоги же! – крикнула она Тане, которая в полной растерянности стояла посреди кухня со стаканчиком и флаконом валерьянки в руках. На помощь Людмиле неожиданно пришел Веселый.
Девушка захлебнулась, дернула головой и закатила глаза: валерьянку Татьяна водой развести не успела.
– Готова, – сказал Петр Панфилович. – В обморок хлопнулась.
– Воды! – крикнула Людмила.
Теперь Татьяна, уже пришедшая в себя, не суетилась, а делала все быстро и точно. Нагнулась, достала из ящика бутылку.
– Где открывалка?
– О господи… – простонала Людмила. – Ищи! И опять выручил Веселый.
– Дай-ка мне! – выхватил он бутылку из рук Татьяны и быстро, почти неуловимым движением, сдернул пробку, зацепив ее за край буфета…
– Стакан! – крикнула Людмила, но Веселый отмахнулся:
– Давай так – из бутылки верней!
Теперь Людмила могла подняться. Она пристроила голову девушки в угол между буфетом и контейнером, поднялась, одернула жакет и только тут заметила, что рука у нее в крови. «Укусила… Вот стерва! – с ненавистью глянула она на бледное, без кровники и залитое нарзаном лицо. – Вымыть надо…»
Но мыть руку – это идти в туалет. А идти через весь салон… А там какой-то подозрительный шум…
Людмила обмотала руку салфеткой, вытащила из углубления в стене телефонную трубку, нажала кнопку…
– Командир!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
– Знаю, приказано принять по особой. А что?
– Связи пока нет?
– Что ты! Он еще за Тобольском.
– А тобольский РД докладывал?
– Не взял еще, васюганский пока ведет. Все? Виталий понял: уже перебрал время.
– Все. Как войдет в твою зону – сообщи… Вернул тумблер на место и повернул голову. Рядом стоял Крылов.
– Сейчас Ивановский разговаривал с Москвой, – сказал Крылов. – ЦДС решило в случае чего дать команду на запуск выключенных моторов. – Они же сгорели!
– Да нет, кажется. Если бы сгорели… Что они там, в ЦДС, сумасшедшие, запускать сгоревшие? Слушай, не подменить тебя?
– Зачем? Я – в порядке. – Виталий схватил с пульта пачку сигарет, вырвал зубами одну, щелкнул зажигалкой и протянул пачку Крылову – все в одно мгновение: – Берите!
– Ты как фокусник, – сказал Крылов, вытаскивая сигарету. Размял, прикурил от зажигалки Виталия и указал на селектор: – С Тюменью выяснил? Где они?
– Пока в зоне Васюгана.
– Понятно… Я ведь летал с твоим отцом. Давно еще, во время войны. На «пешке» летали, он был у меня радистом. Потом, после демобилизации, летали с ним на Ли –2. А потом нас с ним списали на землю.
– Это я знаю, – ответил Виталий. – Вы неудачно сели.
– Ага, – качнул головой Крылов. – Сажал-то машину я, а время тогда было другое – не чета нынешнему. Сейчас, глядишь, выкатился при посадке за полосу – прокол в свидетельстве, выговор, талон вырежут, премии лишат. Это сейчас самолетов больше, чем летчиков. А тогда – каждая машина на учете – Выставили нас с Геннадием Осиповичем с работы – куда податься? Меня, как командира, взяли в диспетчеры, а ему куда? Вот и удивил всех: в тридцать три года – курсантом в училище! На штурмана…
– А нас он еще сильнее удивил, – рассмеялся Виталий нервным, каким-то всхлипывающим смехом я уткнулся в экран локатора. – Вдруг видим – засел за учебники. Мать говорит: «Тебе уже сорок три. Опять в курсанты?» – «Опять», – отвечает. «Да над тобой все мальчишки смеются – сколько можно в учениках?» – говорит мать. «А на меня, – отвечает он ей по-одесски, – лишь бы авиация не смея ласы…»
– Это когда он на первый класс готовился? – спросил Крылов.
– На первый…
– Да – а… И нас он, признаться, удивил. А сдал! Утер нос молодым – первый в отряде штурман первого класса! И вот надо же – последний полет, – сказал Крылов.
– Как последний?! – резко повернулся Виталий к Крылову. – Он же летит! Они долетят, я разговаривал с Тюменью! – сорвался он на крик.
– Ты чего? – повысил голос Крылов. – А ну, иди проветрись! – приказал он, встал за его стулом, рассматривая и запоминая «картинку» на экране локатора: – Принял!
– Сдал, – мгновенно сникнув, ответил Виталий и поднялся со стула.
– Стой! – приказал Крылов. – Ты меня не понял. Конечно, они долетят, я же тебе русским языком объяснил, что Москва распорядилась запустить остановленные моторы. А ты не знаешь разве, что у отца это последний полег? Не знаешь о его рапорте?
– Какой рапорт? – нахмурился Виталий.
– Чудеса в решете! Хотя на Геннадия это похоже – молчун.
– Какой рапорт? – повторил Виталий. – Только что сам узнал от командира отряда, – оторвался Крылов от экрана локатора. – Перед полетом, оказывается, он написал рапорт об отставке. Отлетался, на пенсию.
Виталий стоял окаменевший: отец на пенсию? Не может быть, мама бы знала… «Ночей не спит, когда он в воздухе!»
– Правда? – обрадовался он. – Вы меня не разыгрываете?
– Здравствуйте, я ваша бабушка, – усмехнулся Крылов. – Вон командир отряда – сам расспроси.
23 часа 41 мин.
Пилотская самолета № 75410
Уже час они летели на двух двигателях. Ныли от напряжения руки и ноги. Но командир чувствовал, видел: все, включая даже Димку Киселева («Вот бог наградил механиком! Зеленеет на высоте, как стюардесса-практикантка…»), пришли в норму и ведут себя так, как будто ничего не случилось.
«Конечно, когда движки загорелись – это тебе не тренажер, – рассуждал Селезнев. – Железных пилотов нет. А тем более когда за твоей спиной – люди! Но важно, что даже Димка не спасовал. Молодцы! Теперь только не давать им времени на всякие там мысли. Работать! Когда человек работает, все в норме». И он без устали тормошил их: «Димка, какой расход керосина?… Невьяныч, дай-ка еще раз глянуть на „метео“ Сударь! Что у тебя там с обледенением? Не началось?…»
– Осипыч, – нажал он на кнопку переговорного устройства – обернуться не мог, взгляд сосредоточен на приборах. – Осипыч, тут ведь где-то у нефтяников есть зимние полосы – грузовые «антоны» сюда, к геологам, летают. Может, еще не растаяли полосы?
Штурман ответил тоже по переговорному устройству.
– А кто тебя там ждет? И ты ведь не буровые станки везешь, а людей.
– Это ты верно заметил, Осипыч. Так что же, неужели так и будем на двух пилить аж до самой Тюмени? Что у них совести нет, в ЦДС: не могут найти аэродромы поближе?
– А что с них толку, с ближних? – ответил, помолчав, штурман. – Угробиться можно и во Внукове – были бы подходящие условия. А на ближние сейчас эти условия как раз и есть.
– Тоже верно, Осипыч. Только вот держусь я за штурвал и чую, как у Никиты поджилки трясутся: не долетим ведь до Тюмени!
– Устал, командир, – признался Никита. – Однажды, мальчишкой еще, бегал я по крыше дома, дом у отца свой, высокий. Вот и сорвался. Загремел вниз. Успел только ухватиться за водосточный желоб. Завис, одним словом, между небом я землей. Надо орать во все горло, на весь мир орать, чтоб сняли! А я гляну вниз – язык деревенеет.
– А ты за борт не смотри, – посоветовал Селезнев. – Ничего там хорошего – облака до самой земли.
– Да я при чем? – сказал Никита. – Потянуло…
– Ну и что? Загремел?
– Все, думаю, конец. Язык уж отнялся, и руки отнимутся. Но тут вижу – бочка. На углах домов под желобами бочки для дождевой воды ставят. А я как раз на этом самом желобе и завис – метрах в трех от угла. Ну, думаю, шалишь, не все еще потеряно. Руками я еще шевелю. И давай: раз-раз пальцами, а желоб-то наклонный, к бочке! Шевелю я это пальцами – жжет невыносимо, режет железо, а все же чувствую, что к бочке то меня сносит!
– Глиссанул, значит…
– Вот-вот! Совершил мягкую посадку…
– В бочку?
– В бочку.
– А руки?
– А что руки? Видел когда-нибудь разутого «туполева»? Занесет его, беднягу, на концевую – от резины одни клочья. Вот так и у меня с руками. Ничего! Зажило, даже шрамов не осталось.
– Вот за это – молодец! – сказал Селезнев. – За бочку…
– Командир, в дверь стучат, – сказал Витковский.
– В дверь? Неужто пассажиры? Этого нам только не хватало! Где там Кирьяниха? – Он двинул переключатель абонентского щитка на связь с проводником, дождался «Да!» и крикнул: – Мать! Кто к нам ломится?
Телефонную трубку взяла Таня.
– Это Людмила Николаевна к вам пошла – воду понесла.
– А – а… – сказал командир. – А как там в салонах, тихо?
– Как тихо? – не поняла Таня.
– Ну, не шумят?
– А затем им шуметь? – удивилась Таня, – Спят, отдыхают.
– Так… – Селезнев понял, что Татьяна об аварии не догадывается. – Ну и не буди, пусть спят. И крикнул:
– Откройте Кирьянихе!
Пока штурман возился с задвижками, командир переключился на радиста и сказал:
– Невьяныч, ты что – третьего номера в дела не посвятил?
– А зачем? Нужно будет – скажет Людмила.
– Что ж, может, и верно.
Людмила в самом деле принесла им бутылку воды и стопку пластмассовых стаканчиков.
– Ох, ну и люди же вы! – сказала она, захлопывая за собой дверь. – Сидите как сурки, хоть бы слово сказали!
– О чем, мать! – откликнулся Селезнев, не оборачиваясь. – Мы тебя и без слов любим.
– Ты же обещал объяснить, что случилось!
– А чего объяснять? Летим и летим… Все нормально.
– Какой, мать, пожар? Приснился, что ли? Движки зафлюгировали – так это наше дело: хотим – летим на четырех, хотим – не двух.
– Знаешь, Селезнев! – разозлилась Людмила.
– Давай, иди, иди, не мешай. Как там читинский «заяц»? Не шумит?
– Притащился на кухню.
– Ты за ним присматривай, мать, это такой тип… Где он сидит?
– Сидел на первом «в», а теперь перешел во второй салон.
– На какое место?
– На шестом «д», кажется.
– У иллюминатора… Вот что, мать: ты его из кухни не отпускай. Там из этого иллюминатора винт третьего как на ладони. Увидит, что не крутится, может хай поднять. Держи этого «зайца», мать, на кухне.
– Как я его удержу?
– Да как хочешь. Хоть в любви ему, сукиному сыну, объяснись…
23 часа 50 мин.
Москва. Центральная диспетчерская Аэрофлота
Едва Козырев успел взять метеосведения по трассе и портам, как тут же получил новый приказ:
– Найдите в Москве самолет Ил –18 на предстартовой подготовке. Задержите вылет и подключите командира корабля ко мне.
Приказ был странный. Но приказы руководителя полетов, а тем более особой срочности, обсуждению не подлежат. Их надо выполнять безоговорочно и в предельно короткий срок.
Нужного самолета Александр Иванович не нашел – ни одного Ила на предстартовой подготовке. «Впрочем, – проговорился РП аэропорта Домодедово, – сейчас должен взлететь Ил –18».
– Задержите старт!
И тут же, переключившись на начальника смены: – Есть только один, в Домодедове, стартует.
– Вернуть!
Начальник смены порта Домодедово в ответ на приказ вернуть самолет со старта вскипел (это был первый случай открытого неповиновения за весь вечер, как только Козырев перешел на пароль «самолет»):
– Вы отдаете себе отчет…
Козырев не стал спорить: увидев через стекло, что Павлов не занят (тоже первый случай с тех пор, как из Толмачева поступило сообщение об аварии на траверсе Колпашева), он канал связи с Домодедовом переключил на внутренний селектор и тотчас увидел, как Павлов выбросил руку к микрофону:
– Кто говорит?
…люди привязались ремнями, ждут взлета!
Павлов: ЦДС, первый! Старт отменить!
Начальник смены: Но люди…
Павлов: Вы нуждаетесь в повторении приказа?
Александр Иванович от селектора отключился – он опять вызывал РП аэропорта Домодедово.
– Вы можете меня подключить к связи с самолетом на старте?
– Попробуем, – сказал диспетчер не очень уверенно, но через пять – шесть секунд Александр Иванович услышал голос диспетчера по старту:
– Домодедово, стартовый! Вам командира экипажа?
И еще – через томительную паузу:
– 75610, командир…
Александр Иванович сделал переключение на селектор, и Павлов опять выбросил руку к микрофону.
Павлов: Я не могу вам приказать – могу только просить. Над Сибирью терпит бедствие Ил –18: два двигателя зафлюгированы и залиты противопожарной жидкостью. Вы должны ответить на вопрос: можно ли и при каких условиях произвести запуск залитого и остановленного двигателя. В воздухе вас будут консультировать главный конструктор двигателей и шеф-пилот самолета. Справитесь?
Командир: Если надо…
Павлов: Надо.
Командир: Но у меня пассажиры.
Павлов: Высадим.
Командир: Возвращаться к аэровокзалу?
Павлов: Глушите! Мы подгоним к вам сейчас трапы и автобусы, подготовьте пока пассажиров к эвакуации из самолета. Десять минут хватит?
Командир: Сомневаюсь…
Командир: Но я занял взлетную полосу…
Павлов: Вот и хорошо. Сразу после отъезда автобусов получите старт на исполнение. – Переключившись на Козырева: – Позаботьтесь, чтобы самолет через десять минут ушел в воздух. Я пока подключу шеф-пилота и главного конструктора.
После разговора с Павловым начальник смены порта Домодедово принимал все распоряжения безоговорочно, однако, когда услышал, что пассажиров надо высаживать прямо на взлетной полосе, снова взбунтовался:
– Вы отдаете себе отчет…
– Отдаю, – отрезал Козырев. – Если через десять минут самолет не уйдет в воздух, я о вашем несоответствии должности доложу министру.
Самолет был готов через шестнадцать минут, но не по вине начальника смены – долго выходили из самолета недовольные пассажиры.
– 75610, пассажиров и бортпроводников высадил, К запуску двигателей готов.
Стартовый диспетчер ответил:
– Вас понял. Ждите указаний от ЦДС.
– Запускайте, – приказал Козырев я переключил командира корабля на Павлова.
После уточнения задачи Павлов спросил Козырева, какие аэродромы готовы к приему аварийного самолета. Александр Иванович стал перечислять порты, которые он «поднял на ноги».
– Отбой, – перебил его Павлов. – Самолет мы сможем принять только на открытом аэродроме: у них нет автомата захода на полосу. Готовьте Тюмень.
Это уже было выше его выдержки – столько трудов! Столько проклятий на его голову…
– Дайте отбой всем портам, кроме Тюмени, – приказал он помощнику, вставая из-за стола. – А я пойду покурить.
00 час. 16 мин.
3 апреля.
Салон самолета № 75410
Что же произошло? Очевидно, от скуки или бессонницы Инна стала смотреть на облака, потом перевела взгляд назад, на крыло самолета, а там винт крестом торчит. А тут еще самолет тряхнуло… Инна крикнула: «Падаем!»
Людмила в это время выполняла приказ командира – развлекала читинского «зайца». Разговор с Селезневым, каким бы он ни был дурацким, помог ей преодолеть тошнотворное чувство страха и непроходящее ощущение, что пол у тебя уходит, уходит из-под ног… Наверное, дело даже не в Селезневе, а в остальных: сидят на своих местах, работают, Димочка даже улыбнулся…
Вот только Геннадий Осипович хмурый. Да он весь рейс и в Хабаровск летели – хмурый… И все же, что у них, сапожников, случилось? Скрывают… Но летим ведь!
И она, поддерживая болтовню читинского «зайца», даже смеялась над его пошловатыми анекдотами. А сама все кружила, кружила по маленькой кухне, не на ходя себе места.
И вдруг – Людмила в это время была в проходе к гардеробу, отделявшему кухню от первого салона, – крик: «Падаем!»
Быстро, чуть не бегом, прошла она через салон к первому ряду и следующий вопль «Падаем!» буквально зажала рукой.
Очевидно, ее внезапное появление несколько отрезвело девушку, но только на несколько секунд. А потом девушка изо всех сил оттолкнула ее к стенке.
– Помогите! – крикнула Людмила моряку, который, видно спросонья, непонимающе таращил глаза на них обеих. – С вашей соседкой припадок! – она опять зажала рот девушке, которая от страха уже не только ничего не видела вокруг, но и не соображала, что делает. Людмила почувствовала в ладони жгучую боль – «Укусила!». И, тоже плохо соображая, что делает, влепила ей левой укушенной рукой такую пощечину, что та свалилась на своего соседа-моряка.
Тот наконец проснулся, попытался вскочить, но ему мешали они обе – и девушка и Людмила. И тогда он быстрым, почти боксерским ударом «от плеча», отшвырнул бортпроводницу от девушки, глаза которой чернели и ширились от страха.
Неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы не вмешался майор с третьего «в».
– Сядь! – приказал он моряку с такой яростью в голосе, что тот окаменел. – Что делать? – быстро спросил майор Людмилу, та кивнула на кухню – «Туда!», а майор приказал солдату, стоявшему в нерешительности тут же, в проходе: – Вытаскивай!
Поняв, что пришла помощь, Людмила пропустила на свое место солдата. Тот сгреб девушку под мышки, одним рывком, прямо через моряка, вытащил ее из кресла…
В кухне девушка опустилась на пол, закрыв лицо руками. К ней бросилась Таня, но Людмила, выталкивая из кухни солдата, другой рукой успела удержать и ее:
– Валерьянки, быстро!
Перебудили они, конечно, всех, но пока пассажиры, очевидно, на расслышавшие, что кричала девушка, смотрели не в иллюминаторы, а на моряка, солдата и майора; смотрели, не понимая, что произошло.
Девушка, лежавшая на полу, опять зашлась в крике, и Людмила нагнулась, пытаясь оторвать ее руки от лица.
– Да помоги же! – крикнула она Тане, которая в полной растерянности стояла посреди кухня со стаканчиком и флаконом валерьянки в руках. На помощь Людмиле неожиданно пришел Веселый.
Девушка захлебнулась, дернула головой и закатила глаза: валерьянку Татьяна водой развести не успела.
– Готова, – сказал Петр Панфилович. – В обморок хлопнулась.
– Воды! – крикнула Людмила.
Теперь Татьяна, уже пришедшая в себя, не суетилась, а делала все быстро и точно. Нагнулась, достала из ящика бутылку.
– Где открывалка?
– О господи… – простонала Людмила. – Ищи! И опять выручил Веселый.
– Дай-ка мне! – выхватил он бутылку из рук Татьяны и быстро, почти неуловимым движением, сдернул пробку, зацепив ее за край буфета…
– Стакан! – крикнула Людмила, но Веселый отмахнулся:
– Давай так – из бутылки верней!
Теперь Людмила могла подняться. Она пристроила голову девушки в угол между буфетом и контейнером, поднялась, одернула жакет и только тут заметила, что рука у нее в крови. «Укусила… Вот стерва! – с ненавистью глянула она на бледное, без кровники и залитое нарзаном лицо. – Вымыть надо…»
Но мыть руку – это идти в туалет. А идти через весь салон… А там какой-то подозрительный шум…
Людмила обмотала руку салфеткой, вытащила из углубления в стене телефонную трубку, нажала кнопку…
– Командир!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11