Нет, короче, чем всегда. И не потому, что сегодня они полдня бродили в музее-усадьбе кого-то из очень бывших. Просто каждая суббота была короче предыдущей. Хотя при расставании часы показывали всегда одно и то же время. Она разглядывала его профиль на подушке, морщины у глаз, мелкие, как от дробинок, шрамики на скулах, водила по ним кончиками пальцев, вдыхала его запах…»
Наташа тогда сказала, что это не кулинарное эссе, это прямо-таки «Темные аллеи» знаменитого русского писателя-эмигранта Бунина, лауреата Нобелевской премии. Это его, бунинский, стиль, преломившийся через стенки хрустального бокала с «Шардоне», стерлядь, фаршированную крабами, и лобстеры с королевскими креветками. Ах, какие слова находил Янко, сколько там было нежности, сколько любви и счастья!
Прошлое дело. Но тогда Анрэ даже ревновал Наташу к этому Степану. Как-то они опубликовали в своем «листке» (так Анрэ презрительно называл их газету) стихи Янко, по мнению Орелли, очень слабые. Что-то там про любовь, про черные глаза и секс на лестнице в пролете между вторым и первым этажом – в общем, кошмар! Анрэ заподозрил неладное, подумал, что, возможно, так оно и было, как описано в стихотворении. Перед глазами появилась картинка: Янко и Наташа на лестнице, между первым и вторым этажом… К счастью, их редакция размещалась в одноэтажном доме. Но еще долго Анрэ мучился подозрениями, допытывался: было – не было? Наташа отшучивалась, смеялась. Но однажды, когда они поссорились и наговорили друг другу много неприятного, она очень тихо сказала ему: было. Потом, на другой день, когда они простили друг другу все вчерашние обиды, он снова спросил про эти чертовы этажи.
– Я пошутила, дурачок, – улыбнулась Наташа. – Неужели я променяю тебя на него?
И он успокоился.
Впервые в жизни Анрэ по-настоящему влюбился и с удивлением прислушивался к своим новым ощущениям, пытаясь понять, что же это за сила, что так неудержимо влечет его к ней? Почему из тысяч живших в этом городе девушек, многие из которых были красивы и интересны, он все-таки выбрал Наташу? Что в ней нашлось такого? Простота, с какой она умела обходиться с каждым, кто бы он ни был? Непривычное равнодушие к деньгам – иной раз у нее не было ни гроша, а вела она себя так, будто у нее миллионы? Непосредственная, почти детская радость и любопытство, с каким она смотрела на мир? Конечно, и все это тоже притягивало и завораживало его, но, наверное, главным было все-таки то, что он, Анрэ, привыкший к постоянному вниманию дома, изнывал в Берне от одиночества. Порой ему не с кем было поговорить даже о погоде, не то чтобы поделиться мыслями о прочитанной книге или показать новый этюд. А Наташе он был действительно интересен, она готова была часами слушать его рассказы о детстве или обсуждать его рисунки. Она стала ему по-настоящему близким человеком, и это чувство душевного родства было в нем порой даже сильнее, чем физическое влечение… Хотя последнее ну уж никак нельзя было назвать слабым. Он буквально терял голову даже от одной мысли о Натали. Стоило Анрэ, сидя на лекции, хоть на минуту вызвать в памяти образ любимой, представить, например, как ветер с реки играет ее легким платьем, облепляя им точеную фигурку и подчеркивая изящные формы, как он тут же надолго забывал о занятиях…
Однажды – это было примерно через месяц после их знакомства – Анрэ, наконец, осмелился поцеловать Натали. Как бы неудержимо его ни тянуло к ней, он все никак не решался сделать первый шаг – слишком уж мало походила она на тех девиц, с которыми ему довелось приобрести небогатый сексуальный опыт. В начале их дружбы Наташа казалась ему воплощением чистоты, он относился к ней с таким трепетом, что утром всякий раз сгорал от стыда, когда буйное юношеское воображение являло ему ее образ в отнюдь не целомудренных сновидениях. В тот вечер он, наконец, набрался мужества и, прощаясь с ней у подъезда, попытался коснуться губами ее губ, но девушка отстранилась.
– Не нужно, Анрэ.
– Что? – растерялся он. – Ты не хочешь? Я тебе не нравлюсь, да?
Она грустно улыбнулась:
– Нет, что ты… Дело совсем не в этом. Ты мне очень нравишься, боюсь, даже больше, чем нравишься… Но я дала себе слово избегать привязанностей.
– Во имя чего?
– Во имя того, чтобы не разбивать ничьего сердца. Ни собственного, ни того, кто меня полюбит.
– Но почему, почему?
– Потому что мы с мамой скоро уезжаем.
– Надолго? И куда?
– Надеюсь, что навсегда. Домой, в Россию.
Анрэ был в полной растерянности.
– И что, из-за того, что ты собираешься уехать, мы не можем… – он оборвал фразу, так как не нашел подходящих слов.
Наташа выразительно посмотрела на него:
– Пойми, Анрэ, так будет лучше для нас обоих. Давай останемся просто друзьями. Ведь это так чудесно – встречаться, ходить в кино, кафе и музеи, обсуждать книги и фильмы, делиться друг с другом тем, что у нас на душе… Если мы станем любовниками, все будет уже совсем не так. Но дело даже не в этом! Мне хочется, чтобы мой отъезд был радостью, а не поводом для страданий.
– Когда ты едешь? – глухо спросил он.
– Точной даты еще не знаю, но скоро. Мы уже собираем документы.
Эта новость стала для него ошеломляющей. Анрэ знал, что мать Наташи, Ольга Петровна, урожденная княжна Горчакова, покинула Россию маленькой девочкой – ее родители бежали от красного террора. Несколько лет семья жила в Алжире, потом переехала в Марсель, где Ольга встретила своего избранника Эжена Алье, вышла за него замуж и родила дочь. А незадолго до войны, когда обстановка в мире становилась день ото дня тревожнее, им помог перебраться в нейтральный Берн двоюродный брат Наташиного отца, имевший какое-то отношение к министерству иностранных дел. Во всю эту историю Анрэ уже был посвящен, не раз уже бывал в их маленькой квартирке на последнем этаже, был представлен и Ольге Петровне, и даже дяде, также носившему фамилию Алье, но звавшемуся немецким именем Дитер. Видел молодой человек и семейные фотоальбомы, где на снимках были запечатлены и живописные пейзажи вокруг усадьбы Горчаковых, и Наташины дед с бабкой на крыльце скромного алжирского домика, и торжество бракосочетания Ольги Петровны, и сама Наташа лет шести от роду, худенькая, со смешно торчащими косичками, на фоне живописной Марсельской гавани. Но вот о том, что девушка и ее мать намереваются ехать в Россию, Анрэ слышал впервые.
– Вы что, с ума сошли? – недоумевал он. – Зачем вам это нужно? Здесь у вас хорошая, спокойная, обеспеченная жизнь. А там… Страшно подумать, что может вас там ожидать! Голод, нищета, разруха… И даже того хуже – концентрационные лагеря ЧК!.. Что, если красные не простят тебе, что ты княгиня?
– Не княгиня, а княжна.
– Все равно. Тебя посадят в тюрьму или сошлют в Сибирь.
Наташа посмотрела на него, как на ребенка, который не понимает самых элементарных вещей:
– Анрэ, дорогой мой… Ты наивен, как все европейцы, у вас почему-то такое странное представление о нашей стране… Нищета, разруха, лагеря, репрессии – все это, слава богу, в прошлом. Теперь в России другая власть, другие порядки. Сталин умер, культ его личности развенчан, все изменилось…
– Что-то не верится!.. – перебил он.
– Не хочешь – не верь, это твое личное дело, – похоже, она обиделась. – А мы с мамой верим. Мы уже занимаемся оформлением документов, еще немного – и нам разрешат вернуться.
Молодой человек пребывал в полном замешательстве.
– Наташа, вот ты говоришь – «вернуться». Но как можно вернуться туда, где никогда не был? Твою маму увезли совсем ребенком, сколько ей было лет – шесть, семь? Даже она почти ничего не может помнить, настолько была мала. Но ее еще хоть как-то можно понять. А вот тебя… Тебе-то зачем в Россию?
Девушка покачала головой, веселые огоньки в карих глазах потухли.
– Боюсь, я не сумею тебе этого объяснить… Понять мои чувства может только русский. Уж такими нас создал Господь – мы не можем быть счастливы нигде, кроме родины. Прости, мне пора.
В тот вечер раздосадованный Анрэ допоздна бродил по улицам, продолжая мысленный спор со своей возлюбленной. Ее позиция удивляла и возмущала его. Взрослая девушка – Наталья была двумя годами старше Анрэ, – а повторяет все за матерью, точно дитя! Насмотрелась старых фотографий, всех этих особняков в стиле модерн, беседок на обрывах и авто на деревянных колесах и вбила себе в голову: «Вернуться на родину!» Какая родина!.. И ведь она даже не чисто русская, а полукровка, ее отец француз! Далась же ей эта злосчастная Россия, эти альбомы с древними снимками, эти заумные и скучноватые книги русских писателей, эти печальные песни, называемые странным словом романс, этот проклятый мягкий знак в ее имени! Негодованию молодого человека не было предела, однако он прекрасно отдавал себе отчет в том, что столь бурная его реакция вызвана лишь одним – отчаянным нежеланием потерять Наташу. Удивительная девушка, так упорно называвшая себя русской, уже слишком много значила для него.
Он неоднократно пытался поговорить с ней, привести какие-то разумные доводы, но Наташа продолжала настаивать на своем. Отъезд в Россию был для нее уже делом решенным, все было продумано и запланировано. Она вообще обожала строить планы, даже по мелочам. Когда он звонил ей, предлагая встретиться, обязательно спрашивала: «А куда мы пойдем?» При этом ответ: «Просто погуляем по набережной, сегодня отличная погода» – вполне ее устраивал, но все равно прогулка должна была быть запланированной, а не спонтанной. Само собой разумеется, что при такой любви к прогнозам будущая жизнь Натальи казалась расписанной до мелочей.
– Мы поселимся в большом городе, в Москве или в Петрограде, то есть в Ленинграде, – говорила она, – я устроюсь работать в какое-нибудь издательство и буду переводить на русский язык современных французских, немецких, английских авторов. А через несколько лет выйду замуж и обзаведусь детьми.
– И сколько же у тебя будет детей?
– Обязательно двое или даже трое. Но только девочки – я понятия не имею, как воспитывать мальчиков… Пусть будут три девочки. Как у Чехова, знаешь такого писателя? У него есть пьеса «Три сестры»… Главное – найти мужчину, которого не испугает перспектива жить в доме, где столько женщин. Многим это, наверное, покажется ужасным!
– Но почему же? – возражал Анрэ. – У моего деда Верфеля было четыре дочери – моя мать, Марианна, и ее старшие сестры.
– Да, я помню, конечно, ты рассказывал и про маму, и про теток… Но четыре – это все-таки чересчур. С меня хватит трех.
Очень скоро эти полушутливые разговоры сделались неприятны Анрэ. Каждый раз Наталья точно подчеркивала: у нас с тобой нет общего будущего. Для него эти слова равнялись словам «ты для меня ничего не значишь». Он обижался, негодовал, много раз давал себе слово порвать с девушкой, которая просто играет им, временно использует, чтобы после отъезда тотчас забыть, – но никак не мог этого сделать. Он настолько дорожил Наташей, его так сильно влекло к ней, что ради сохранения их отношений он был готов на многое. Даже на обман, к которому в конце концов и прибег.
Максимально задействовав весь свой математический ум, Анрэ проанализировал ситуацию и сумел, как ему показалось, найти выход из положения. Он решил притвориться, что он полностью согласен с Наташей. Надо сделать вид, что у них легкие и ни к чему не обязывающие отношения, которые можно будет в любой момент прервать без лишних драм. А раз все так легко и просто, то ничто не мешает сойтись поближе. Притворялся он довольно ловко. Волевым усилием загнал глубоко внутрь все свои чувства, не позволял себе ни словом, ни даже взглядом выдать обуревавшие его страсти. И девушка, как ни странно, довольно быстро приняла предложенные им правила. Анрэ так и не понял, разгадала она его тактику или нет, так и не узнал, любила ли она его. Натали, точно так же, как и он, ни разу ни словечком об этом не обмолвилась и лишь однажды, ласково ероша его волосы, вдруг посмотрела ему в глаза и процитировала какое-то неизвестное Анрэ стихотворение: «Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад». Но у него хватило сообразительности не выпытывать, что именно она имела в виду.
Они продолжали встречаться, общаться легко и весело, так же легко и весело целоваться где-нибудь на мосту через Ааре. И однажды, в небольшой квартирке на последнем этаже, когда ее матери не оказалось дома, так же просто и естественно случилось то, что просто не могло не случиться. К удивлению Анрэ, Наташа проявила еще больший пыл и страстность, чем он, – молодой человек хоть как-то пытался сдержать себя и даже вспомнил об отсутствии контрацептивов, но она успокоила его, заверяя, что у нее сегодня безопасный день, и очертя голову кинулась в его объятия.
Потом они долго лежали рядом, просто лежали, не разговаривали, старались не смотреть друг на друга и друг друга не касаться. Первой заговорила Наташа. Она украдкой взглянула на него и сказала нарочито весело:
– Но это ведь ничего не значит, правда? Мы по-прежнему останемся друзьями?
– Конечно-конечно! – поспешил заверить он. – Дружеский секс – вполне нормальное современное явление. Как-никак мы живем уже во второй половине двадцатого века. Просто в следующие разы мы все-таки обязательно будем пользоваться контрацептивами.
– Да, ты прав, это необходимо, – кивнула она. – Сложности не нужны ни тебе, ни мне. Тем более теперь, когда наши с мамой документы уже почти готовы.
Он поморщился. По крайней мере сейчас уж можно было бы об этом не говорить…
– Хочешь пить? – Она подала ему полный стакан воды.
– Хочу. – Он протянул руку, но стакан как-то выскользнул у них из пальцев и упал на пол, украсив его стеклянными осколками. Вода разлилась по паркету.
– Вот черт! – пробормотал Анрэ, но Наташа только засмеялась:
– Не переживай! У нас, русских, есть такая примета – посуда бьется к счастью.
– Глупости какие!
– И ничего не глупости. В приметах заключена народная мудрость.
Теперь, когда они уже отведали запретного плода, их влекло друг к другу еще сильнее. Влюбленные использовали каждую возможность для встречи, то у нее дома, то в комнатке Анрэ – Франсуа, который тогда еще не был женат, тактично оставлял их наедине, едва Наташа появлялась на пороге.
Даже в постели, в объятиях друг друга, они не позволяли себе говорить о чувствах, ни разу слово «люблю» или какое-нибудь другое нежное словечко не сорвалось с их губ. Но никаких других ограничений их страсть не знала, да и не хотела знать. Наташа оказалась замечательной любовницей, возможный недостаток опыта с лихвой компенсировался чувственностью и удивительным качеством, которое Анрэ никогда больше, ни до, ни после нее, не встречал в женщинах, – жаждой сделать его счастливым. Для нее это было не игрой на зрителя, демонстрацией, которая нередко встречается у продажных женщин и жен, давно охладевших, но стремящихся сохранить семью, а настоящей потребностью, искренним свойством ее натуры. Анрэ не уставал благодарить небеса, подарившие ему столь страстную и чуткую подругу.
Некоторое время они оба были как в угаре, и только спустя где-то пару месяцев Анрэ стал замечать, что с его возлюбленной творится что-то неладное. Наташа сделалась печальной, задумчивой, у нее появилась привычка ни с того ни с сего замолкать и надолго погружаться в себя, иногда даже не слыша и не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Расспросы молодого человека длительное время оставались без ответа, но наконец девушка призналась, что беременна. Тот разговор, состоявшийся в их любимом кафе-кондитерской на набережной Ааре, он запомнил на всю жизнь.
Наталья, как обычно, заказала кофе и песочное пирожное, но не притронулась ни к тому, ни к другому. Сидела, задумчиво помешивая ложечкой густой ароматный напиток, который уже давно остыл, и думала о своем. Анрэ не обращался к ней ни с какими вопросами, уже зная, что это все равно бесполезно. Просто сидел и ждал, когда она сама выйдет из оцепенения. На этот раз поводом послужило появление в кафе семейства с двумя шумными ребятишками. Наташа словно очнулась, некоторое время со странным выражением лица наблюдала за детьми, а потом спокойно и просто, точно о какой-то самой обыденной вещи, сказала:
– У меня тоже будет ребенок.
– Что?! – он решил, что ему это послышалось. Но она повторила, по-прежнему не глядя на него:
– Да, это так. Я беременна.
– Но как же это может быть?.. – растерялся Анрэ. – Мы же с тобой всегда предпринимали меры, и все было нормально…
– Не всегда. Помнишь самый первый раз? Я думала, что тот день безопасный, а оказалось…
За столиком у окна повисла неловкая пауза.
– И что же ты будешь делать, Наташа?
1 2 3 4 5
Наташа тогда сказала, что это не кулинарное эссе, это прямо-таки «Темные аллеи» знаменитого русского писателя-эмигранта Бунина, лауреата Нобелевской премии. Это его, бунинский, стиль, преломившийся через стенки хрустального бокала с «Шардоне», стерлядь, фаршированную крабами, и лобстеры с королевскими креветками. Ах, какие слова находил Янко, сколько там было нежности, сколько любви и счастья!
Прошлое дело. Но тогда Анрэ даже ревновал Наташу к этому Степану. Как-то они опубликовали в своем «листке» (так Анрэ презрительно называл их газету) стихи Янко, по мнению Орелли, очень слабые. Что-то там про любовь, про черные глаза и секс на лестнице в пролете между вторым и первым этажом – в общем, кошмар! Анрэ заподозрил неладное, подумал, что, возможно, так оно и было, как описано в стихотворении. Перед глазами появилась картинка: Янко и Наташа на лестнице, между первым и вторым этажом… К счастью, их редакция размещалась в одноэтажном доме. Но еще долго Анрэ мучился подозрениями, допытывался: было – не было? Наташа отшучивалась, смеялась. Но однажды, когда они поссорились и наговорили друг другу много неприятного, она очень тихо сказала ему: было. Потом, на другой день, когда они простили друг другу все вчерашние обиды, он снова спросил про эти чертовы этажи.
– Я пошутила, дурачок, – улыбнулась Наташа. – Неужели я променяю тебя на него?
И он успокоился.
Впервые в жизни Анрэ по-настоящему влюбился и с удивлением прислушивался к своим новым ощущениям, пытаясь понять, что же это за сила, что так неудержимо влечет его к ней? Почему из тысяч живших в этом городе девушек, многие из которых были красивы и интересны, он все-таки выбрал Наташу? Что в ней нашлось такого? Простота, с какой она умела обходиться с каждым, кто бы он ни был? Непривычное равнодушие к деньгам – иной раз у нее не было ни гроша, а вела она себя так, будто у нее миллионы? Непосредственная, почти детская радость и любопытство, с каким она смотрела на мир? Конечно, и все это тоже притягивало и завораживало его, но, наверное, главным было все-таки то, что он, Анрэ, привыкший к постоянному вниманию дома, изнывал в Берне от одиночества. Порой ему не с кем было поговорить даже о погоде, не то чтобы поделиться мыслями о прочитанной книге или показать новый этюд. А Наташе он был действительно интересен, она готова была часами слушать его рассказы о детстве или обсуждать его рисунки. Она стала ему по-настоящему близким человеком, и это чувство душевного родства было в нем порой даже сильнее, чем физическое влечение… Хотя последнее ну уж никак нельзя было назвать слабым. Он буквально терял голову даже от одной мысли о Натали. Стоило Анрэ, сидя на лекции, хоть на минуту вызвать в памяти образ любимой, представить, например, как ветер с реки играет ее легким платьем, облепляя им точеную фигурку и подчеркивая изящные формы, как он тут же надолго забывал о занятиях…
Однажды – это было примерно через месяц после их знакомства – Анрэ, наконец, осмелился поцеловать Натали. Как бы неудержимо его ни тянуло к ней, он все никак не решался сделать первый шаг – слишком уж мало походила она на тех девиц, с которыми ему довелось приобрести небогатый сексуальный опыт. В начале их дружбы Наташа казалась ему воплощением чистоты, он относился к ней с таким трепетом, что утром всякий раз сгорал от стыда, когда буйное юношеское воображение являло ему ее образ в отнюдь не целомудренных сновидениях. В тот вечер он, наконец, набрался мужества и, прощаясь с ней у подъезда, попытался коснуться губами ее губ, но девушка отстранилась.
– Не нужно, Анрэ.
– Что? – растерялся он. – Ты не хочешь? Я тебе не нравлюсь, да?
Она грустно улыбнулась:
– Нет, что ты… Дело совсем не в этом. Ты мне очень нравишься, боюсь, даже больше, чем нравишься… Но я дала себе слово избегать привязанностей.
– Во имя чего?
– Во имя того, чтобы не разбивать ничьего сердца. Ни собственного, ни того, кто меня полюбит.
– Но почему, почему?
– Потому что мы с мамой скоро уезжаем.
– Надолго? И куда?
– Надеюсь, что навсегда. Домой, в Россию.
Анрэ был в полной растерянности.
– И что, из-за того, что ты собираешься уехать, мы не можем… – он оборвал фразу, так как не нашел подходящих слов.
Наташа выразительно посмотрела на него:
– Пойми, Анрэ, так будет лучше для нас обоих. Давай останемся просто друзьями. Ведь это так чудесно – встречаться, ходить в кино, кафе и музеи, обсуждать книги и фильмы, делиться друг с другом тем, что у нас на душе… Если мы станем любовниками, все будет уже совсем не так. Но дело даже не в этом! Мне хочется, чтобы мой отъезд был радостью, а не поводом для страданий.
– Когда ты едешь? – глухо спросил он.
– Точной даты еще не знаю, но скоро. Мы уже собираем документы.
Эта новость стала для него ошеломляющей. Анрэ знал, что мать Наташи, Ольга Петровна, урожденная княжна Горчакова, покинула Россию маленькой девочкой – ее родители бежали от красного террора. Несколько лет семья жила в Алжире, потом переехала в Марсель, где Ольга встретила своего избранника Эжена Алье, вышла за него замуж и родила дочь. А незадолго до войны, когда обстановка в мире становилась день ото дня тревожнее, им помог перебраться в нейтральный Берн двоюродный брат Наташиного отца, имевший какое-то отношение к министерству иностранных дел. Во всю эту историю Анрэ уже был посвящен, не раз уже бывал в их маленькой квартирке на последнем этаже, был представлен и Ольге Петровне, и даже дяде, также носившему фамилию Алье, но звавшемуся немецким именем Дитер. Видел молодой человек и семейные фотоальбомы, где на снимках были запечатлены и живописные пейзажи вокруг усадьбы Горчаковых, и Наташины дед с бабкой на крыльце скромного алжирского домика, и торжество бракосочетания Ольги Петровны, и сама Наташа лет шести от роду, худенькая, со смешно торчащими косичками, на фоне живописной Марсельской гавани. Но вот о том, что девушка и ее мать намереваются ехать в Россию, Анрэ слышал впервые.
– Вы что, с ума сошли? – недоумевал он. – Зачем вам это нужно? Здесь у вас хорошая, спокойная, обеспеченная жизнь. А там… Страшно подумать, что может вас там ожидать! Голод, нищета, разруха… И даже того хуже – концентрационные лагеря ЧК!.. Что, если красные не простят тебе, что ты княгиня?
– Не княгиня, а княжна.
– Все равно. Тебя посадят в тюрьму или сошлют в Сибирь.
Наташа посмотрела на него, как на ребенка, который не понимает самых элементарных вещей:
– Анрэ, дорогой мой… Ты наивен, как все европейцы, у вас почему-то такое странное представление о нашей стране… Нищета, разруха, лагеря, репрессии – все это, слава богу, в прошлом. Теперь в России другая власть, другие порядки. Сталин умер, культ его личности развенчан, все изменилось…
– Что-то не верится!.. – перебил он.
– Не хочешь – не верь, это твое личное дело, – похоже, она обиделась. – А мы с мамой верим. Мы уже занимаемся оформлением документов, еще немного – и нам разрешат вернуться.
Молодой человек пребывал в полном замешательстве.
– Наташа, вот ты говоришь – «вернуться». Но как можно вернуться туда, где никогда не был? Твою маму увезли совсем ребенком, сколько ей было лет – шесть, семь? Даже она почти ничего не может помнить, настолько была мала. Но ее еще хоть как-то можно понять. А вот тебя… Тебе-то зачем в Россию?
Девушка покачала головой, веселые огоньки в карих глазах потухли.
– Боюсь, я не сумею тебе этого объяснить… Понять мои чувства может только русский. Уж такими нас создал Господь – мы не можем быть счастливы нигде, кроме родины. Прости, мне пора.
В тот вечер раздосадованный Анрэ допоздна бродил по улицам, продолжая мысленный спор со своей возлюбленной. Ее позиция удивляла и возмущала его. Взрослая девушка – Наталья была двумя годами старше Анрэ, – а повторяет все за матерью, точно дитя! Насмотрелась старых фотографий, всех этих особняков в стиле модерн, беседок на обрывах и авто на деревянных колесах и вбила себе в голову: «Вернуться на родину!» Какая родина!.. И ведь она даже не чисто русская, а полукровка, ее отец француз! Далась же ей эта злосчастная Россия, эти альбомы с древними снимками, эти заумные и скучноватые книги русских писателей, эти печальные песни, называемые странным словом романс, этот проклятый мягкий знак в ее имени! Негодованию молодого человека не было предела, однако он прекрасно отдавал себе отчет в том, что столь бурная его реакция вызвана лишь одним – отчаянным нежеланием потерять Наташу. Удивительная девушка, так упорно называвшая себя русской, уже слишком много значила для него.
Он неоднократно пытался поговорить с ней, привести какие-то разумные доводы, но Наташа продолжала настаивать на своем. Отъезд в Россию был для нее уже делом решенным, все было продумано и запланировано. Она вообще обожала строить планы, даже по мелочам. Когда он звонил ей, предлагая встретиться, обязательно спрашивала: «А куда мы пойдем?» При этом ответ: «Просто погуляем по набережной, сегодня отличная погода» – вполне ее устраивал, но все равно прогулка должна была быть запланированной, а не спонтанной. Само собой разумеется, что при такой любви к прогнозам будущая жизнь Натальи казалась расписанной до мелочей.
– Мы поселимся в большом городе, в Москве или в Петрограде, то есть в Ленинграде, – говорила она, – я устроюсь работать в какое-нибудь издательство и буду переводить на русский язык современных французских, немецких, английских авторов. А через несколько лет выйду замуж и обзаведусь детьми.
– И сколько же у тебя будет детей?
– Обязательно двое или даже трое. Но только девочки – я понятия не имею, как воспитывать мальчиков… Пусть будут три девочки. Как у Чехова, знаешь такого писателя? У него есть пьеса «Три сестры»… Главное – найти мужчину, которого не испугает перспектива жить в доме, где столько женщин. Многим это, наверное, покажется ужасным!
– Но почему же? – возражал Анрэ. – У моего деда Верфеля было четыре дочери – моя мать, Марианна, и ее старшие сестры.
– Да, я помню, конечно, ты рассказывал и про маму, и про теток… Но четыре – это все-таки чересчур. С меня хватит трех.
Очень скоро эти полушутливые разговоры сделались неприятны Анрэ. Каждый раз Наталья точно подчеркивала: у нас с тобой нет общего будущего. Для него эти слова равнялись словам «ты для меня ничего не значишь». Он обижался, негодовал, много раз давал себе слово порвать с девушкой, которая просто играет им, временно использует, чтобы после отъезда тотчас забыть, – но никак не мог этого сделать. Он настолько дорожил Наташей, его так сильно влекло к ней, что ради сохранения их отношений он был готов на многое. Даже на обман, к которому в конце концов и прибег.
Максимально задействовав весь свой математический ум, Анрэ проанализировал ситуацию и сумел, как ему показалось, найти выход из положения. Он решил притвориться, что он полностью согласен с Наташей. Надо сделать вид, что у них легкие и ни к чему не обязывающие отношения, которые можно будет в любой момент прервать без лишних драм. А раз все так легко и просто, то ничто не мешает сойтись поближе. Притворялся он довольно ловко. Волевым усилием загнал глубоко внутрь все свои чувства, не позволял себе ни словом, ни даже взглядом выдать обуревавшие его страсти. И девушка, как ни странно, довольно быстро приняла предложенные им правила. Анрэ так и не понял, разгадала она его тактику или нет, так и не узнал, любила ли она его. Натали, точно так же, как и он, ни разу ни словечком об этом не обмолвилась и лишь однажды, ласково ероша его волосы, вдруг посмотрела ему в глаза и процитировала какое-то неизвестное Анрэ стихотворение: «Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад». Но у него хватило сообразительности не выпытывать, что именно она имела в виду.
Они продолжали встречаться, общаться легко и весело, так же легко и весело целоваться где-нибудь на мосту через Ааре. И однажды, в небольшой квартирке на последнем этаже, когда ее матери не оказалось дома, так же просто и естественно случилось то, что просто не могло не случиться. К удивлению Анрэ, Наташа проявила еще больший пыл и страстность, чем он, – молодой человек хоть как-то пытался сдержать себя и даже вспомнил об отсутствии контрацептивов, но она успокоила его, заверяя, что у нее сегодня безопасный день, и очертя голову кинулась в его объятия.
Потом они долго лежали рядом, просто лежали, не разговаривали, старались не смотреть друг на друга и друг друга не касаться. Первой заговорила Наташа. Она украдкой взглянула на него и сказала нарочито весело:
– Но это ведь ничего не значит, правда? Мы по-прежнему останемся друзьями?
– Конечно-конечно! – поспешил заверить он. – Дружеский секс – вполне нормальное современное явление. Как-никак мы живем уже во второй половине двадцатого века. Просто в следующие разы мы все-таки обязательно будем пользоваться контрацептивами.
– Да, ты прав, это необходимо, – кивнула она. – Сложности не нужны ни тебе, ни мне. Тем более теперь, когда наши с мамой документы уже почти готовы.
Он поморщился. По крайней мере сейчас уж можно было бы об этом не говорить…
– Хочешь пить? – Она подала ему полный стакан воды.
– Хочу. – Он протянул руку, но стакан как-то выскользнул у них из пальцев и упал на пол, украсив его стеклянными осколками. Вода разлилась по паркету.
– Вот черт! – пробормотал Анрэ, но Наташа только засмеялась:
– Не переживай! У нас, русских, есть такая примета – посуда бьется к счастью.
– Глупости какие!
– И ничего не глупости. В приметах заключена народная мудрость.
Теперь, когда они уже отведали запретного плода, их влекло друг к другу еще сильнее. Влюбленные использовали каждую возможность для встречи, то у нее дома, то в комнатке Анрэ – Франсуа, который тогда еще не был женат, тактично оставлял их наедине, едва Наташа появлялась на пороге.
Даже в постели, в объятиях друг друга, они не позволяли себе говорить о чувствах, ни разу слово «люблю» или какое-нибудь другое нежное словечко не сорвалось с их губ. Но никаких других ограничений их страсть не знала, да и не хотела знать. Наташа оказалась замечательной любовницей, возможный недостаток опыта с лихвой компенсировался чувственностью и удивительным качеством, которое Анрэ никогда больше, ни до, ни после нее, не встречал в женщинах, – жаждой сделать его счастливым. Для нее это было не игрой на зрителя, демонстрацией, которая нередко встречается у продажных женщин и жен, давно охладевших, но стремящихся сохранить семью, а настоящей потребностью, искренним свойством ее натуры. Анрэ не уставал благодарить небеса, подарившие ему столь страстную и чуткую подругу.
Некоторое время они оба были как в угаре, и только спустя где-то пару месяцев Анрэ стал замечать, что с его возлюбленной творится что-то неладное. Наташа сделалась печальной, задумчивой, у нее появилась привычка ни с того ни с сего замолкать и надолго погружаться в себя, иногда даже не слыша и не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Расспросы молодого человека длительное время оставались без ответа, но наконец девушка призналась, что беременна. Тот разговор, состоявшийся в их любимом кафе-кондитерской на набережной Ааре, он запомнил на всю жизнь.
Наталья, как обычно, заказала кофе и песочное пирожное, но не притронулась ни к тому, ни к другому. Сидела, задумчиво помешивая ложечкой густой ароматный напиток, который уже давно остыл, и думала о своем. Анрэ не обращался к ней ни с какими вопросами, уже зная, что это все равно бесполезно. Просто сидел и ждал, когда она сама выйдет из оцепенения. На этот раз поводом послужило появление в кафе семейства с двумя шумными ребятишками. Наташа словно очнулась, некоторое время со странным выражением лица наблюдала за детьми, а потом спокойно и просто, точно о какой-то самой обыденной вещи, сказала:
– У меня тоже будет ребенок.
– Что?! – он решил, что ему это послышалось. Но она повторила, по-прежнему не глядя на него:
– Да, это так. Я беременна.
– Но как же это может быть?.. – растерялся Анрэ. – Мы же с тобой всегда предпринимали меры, и все было нормально…
– Не всегда. Помнишь самый первый раз? Я думала, что тот день безопасный, а оказалось…
За столиком у окна повисла неловкая пауза.
– И что же ты будешь делать, Наташа?
1 2 3 4 5