Теперь ступай. Я должен уезжать. Завтра утром доложишь». Я вышел из кабинета, спустился к себе в каморку и присел на стул: «Неужели это их типичный образ жизни? В этом и есть их политическая этика? Имидж элитного сословия? Чем выше каста, тем безобразнее мораль! Чем богаче новые русские, тем аморальнее их поступки. Даже в тюрьмах и лагерях я такого вероломства не встречал! Надо бежать от них . Немедленно укрыться в одиночестве». Я снял с себя модный костюм иностранного производства, развязал галстук, расстегнул сорочку, стащил ботинки и облегченно вздохнул. Возникло такое ощущение, что я вернулся в привычную, правда, временную среду. Стремление к новой путивльской жизни захватывало все неотступнее. Но внутренний голос успокаивал: «Подожди, Караманов! Еще немного надо потерпеть. Скоро, скоро все начнется». Самоуверенной походкой, преисполненный решимости действовать дальше, преступить все границы дозволенного, но добиться своего, я навсегда оставил офис партии «Вперед, Россия!». По дороге в свою лачугу я вдруг вспомнил, что думал некоторое время пробыть среди ученых, чтобы провести дополнительные эксперименты. Что они дадут нового? И какую науку выбрать? Мне нужны были один-два эпизода общения с учеными человеками, чтобы понять их полезность в моей программе. Пойти к математикам? Это неопределенно и долго. Обратиться к физикам? В качестве эксперта по «единообразию концепции несимметричного тензора поля» или другой темы? У солидных физиков необходимо оформлять специальный допуск в их центры. На это могут уйти месяцы. А мне время терять нельзя. Постучаться к генетикам? Боюсь, они чрезвычайно консервативны, можно оказаться в трясине, выбраться из которой будет не так-то просто — и, опять же, на это потребуется время. К биологам, химикам, экономистам? Экономисты — самые мобильные. И к ним напрямую обращаться вовсе не надо: выбрал на компьютере статистику, взял карандаш и готовь анализ! Сейчас начало апреля 2004 года. Значит, за 2003 год цифры в статистическом ведомстве уже есть. Вот и тема: «Анализ экономического развития России за 2003 год». Пишу работу, прихожу в исследовательские институты, предлагаю обсудить. Есть контакт! А он-то мне и нужен. Значит, можно изучить их особенности и меру полезности в создании совершенно нового букета генов. Ну, отлично, довольно быстро определился. Завтра же начну работать. Зайду в интернетовский библиотечный зал и стану просматривать динамику показателей, нарабатывать материал для статьи. С этими мыслями я дошел до своей хибары в Староваганьковском переулке и завалился на тюфяк, ощущая облегчение от того, что так быстро порвал с сословием политических интриганов. Тут мне пришло в голову, что среди всех слоев общества дворники — самые независимые. Впрочем, делать такое умозаключение я не вправе, так как не знаком ни с одним из своих коллег по уборке дворов и улиц. Потом мысли стали расплываться, преобразуясь в не совсем ясные, короткие, призрачные видения. Запустение воцарилось вокруг меня. Наконец, я отчетливо увидел перед собой выгребную яму, и какой-то незнакомый, напористый голос приказал: «Эй, рыжий, начинай!» «Что он имеет в виду?» — подумал я. Голос тем временем продолжал: «Пока не вычистишь эту трехметровую колдобину, не видать тебе путивльского царства!» Поначалу растерявшись, я, однако, быстро взял себя в руки: «Что он меня пугает? Я же не человек, работы не боюсь. Трехметровая яма? Ну, сколько мне надобно? Два часа, три, пять? Ради биологического прогресса я готов на все! Если вопрос стоит так, то хоть сто лет буду вычищать!» Глубокая путивльская сосредоточенность позволяла работать азартно, напористо. Справа и слева от меня росли горы людских отходов. Запах стоял удушающий. Но казалось, прошел не один год, а уровень дерьма в яме не уменьшался. Он возрастал. И незнакомый голос пропал, и людей никого вокруг не было, а я все продолжал и продолжал работать. Наконец, оказавшись выше пояса в шлаках, я задумался: зачем мне был навязан этот сизифов труд? Что это за намек? Кто-то посылает мне сигнал, что мир путивльцев никогда не наступит? Чепуха! Обязательно придет наше время! Это у них ничего не получится. Тем временем я оказался уже по горло в дерьме. От горизонта до горизонта во все стороны простиралось море вонючих шлаков. Чтобы продолжить борьбу и доказать всем, и прежде всего самому себе, что cosmicus — это новый эволюционный этап развития разума, я поплыл. Стремительно и воодушевленно. Со смердящей стихией я боролся очень долго: день и ночь десятки тысяч раз сменяли друг друга. Но силы нисколько не покидали меня. Более того, они росли. Когда я, наконец, увидел на западном горизонте ленточку голубизны, то вначале подумал, что это мираж. Но по мере приближения к этой полоске я стал слышать шум волн, крики чаек, ощутил соленый бриз моря. Я уже видел прозрачную, наполненную солнцем воду, игру дельфинов, полет летучих рыб. «Как это, — подумал я, — где же этот самый рубеж между фекалиями человеческими и райскими кущами путивльцев? Что, между уходящим и приходящим биологическими видами нет никакой твердой границы? Заканчивается желтая отвратительная жижа — и буквально тут же начинается прекрасный мир путивльцев? Значит, между нами нет даже одного шага? Неужели я так близок к людям? Ведь нет никакой промежуточной линии, где в мутной жидкости смешивались бы два вида — homo sapiens и cosmicus, где появилась бы порода, потерявшая некоторые черты человеков, но еще не успевшая обрести во всей полноте приметы путивльцев. Ведь между ослом и лошадью имеются мулы, между тайгой и тундрой — лесотундра, между рыбами и млекопитающими — земноводные, между днем и ночью — сумерки. Почему же ничего нет между кроманьонцами и путивльцами? Но между неандертальцами и кроманьонцами тоже ничего не было! Пару тысяч лет они существовали вместе, а потом неандертальцы вымерли. Видимо, чтобы из людей сотворить истинных путивльцев, понадобится тысячелетие. А как мне одному с этим справиться, если главный вопрос — значительное увеличение продолжительности жизни — не решен? Я просто не успею! Например, пауку, чтобы из Путивля добраться до Владивостока, понадобятся тысячелетия. Давай, Караманов, точно подсчитаем: между этими городами — восемь тысяч километров, то есть восемь миллионов метров. Домовый паук в день преодолеет десять, пусть двадцать метров. В любом варианте, чтобы покрыть этот путь, он затратит от одной тысячи ста до двух тысяч двухсот лет. Так и я — откуда мне взять такой ресурс времени? Остается одно: решить проблему бессмертия. Как, одному? Да! Пока одному. Ведь я совершенно один в течение, казалось, вечности преодолевал человеческие фекалии и добрался-таки до путивльского океана! И никакой помощи homo sapiens не чувствовал. В будущем обществе люди абсолютно не будут востребованы. Я первый поставлю им шлагбаум. Они не в состоянии принять вызов эволюции!.. Но паука ведь можно взять в спичечную коробку и самолетом доставить во Владивосток. На это уйдет не больше десяти часов! То есть я могу использовать новейшие технологии для ускорения мутационных процессов и добиться бессмертия еще при собственной жизни. Только для себя? Конечно, никто из них мне там не нужен! Но есть живущие маститые ученые, чьи книги я с удовольствием читаю: Джеймс Уотсон, Виктор Маккюсик, Джозеф Стиглиц, Илья Пригожин, Роберт Мертон, Леонид Корочкин, Алексей Абрикосов, Юрий Алтухов и еще десятки, сотни людей. Как поступить с ними ? Восхищаться их мыслями, но не замечать их отсутствия? Провожать их в вечное ничто без капли сожаления, без горечи утраты в себе самом?» Тут во мне опять проснулся голос сердца, что было совершенно не по-путивльски: надо найти компромиссное решение этого тяжелейшего вопроса… Где же, однако, берег? Куда плыть? Сколько еще осталось? Или для того, чтобы стать истинным путивльцем, мне вначале необходимо превратиться в существо, живущее в воде? Впрочем, этой неожиданной мысли я нисколько не испугался, даже усмехнулся, подумав: а из кого же тогда лепить cosmicus? Вокруг нет никакого другого материала, кроме меня самого. Неужели только из Василия Караманова? Если обстоятельства вынуждают, то готов с удовольствием принять вызов! Я продолжал плыть по лазурной глади моря, а берег никак не показывался. Но я не искал никакого утешения, мне нравилось находиться одному в безбрежных просторах океана. Я мечтал покорить эту сияющую бездну, стать ее интеллектуальным хозяином. Надо отметить, что путивлец Василий Караманов никогда не мечтал о материальном благополучии. Деньги, ценности, другая собственность не интересовали меня вовсе. Если бы я оставил жизнь в Москве, в любом другом городе, мне не с чем было бы прощаться: дома, наполненного аксессуарами комфорта, я не имел и никогда не стремился иметь. Он был мне не нужен. Аскетическая обстановка лачуги способствовала вечному стремлению к одиночеству, побуждая к чисто путивльским размышлениям. Впрочем, и какое бы то ни было величие, кроме величия разума, было для меня анахронизмом. Что такое роскошь и почет для cosmicus? Это только у моего незамысловатого кузена они могли вызывать восторг. Стремление к ним попросту не заложено в наш генный ансамбль; так чем же тут гордиться? И еще: именно в это время я обнаружил в себе совершенно феноменальную способность — ничего не есть. Я пил океаническую воду, она была совсем не соленой. И другого ничего не хотел. Это обстоятельство радовало меня: я вспомнил свои соображения о том, что путивлец должен быть рентабельным, и на себе почувствовал, как эти соображения реализуются. Другое обстоятельство еще больше удовлетворяло меня: всю жизнь я мечтал о полном одиночестве — и вот получил его! Полное! Бескрайнее! Не успел я об этом подумать, как прозвенел будильник. Я очнулся, нехотя, через силу открыл глаза, ухмыльнулся тому, что все, что я принимал за реальность, было лишь сном. Мысли продолжали проясняться, я полностью очнулся, собрался, позавтракал и вышел на работу. Во время уборки музейного двора я вспомнил о своем решении подготовить анализ состояния российской экономики. И почувствовал некоторую растерянность: этот проект был задуман в реальности — или во сне? Четкого ответа на этот вопрос я никак не находил. «Помутнение памяти? Что-то новое происходит в моей голове». Закончив работу, я вернулся в сарай, помылся, переоделся и направился в Государственную библиотеку. Свой труд я назвал так: «Российская экономика в тисках ошибок». На две недели я вошел в него полностью: настойчиво знакомился со статистикой, анализировал цифры, размышлял о ходе реформ, о возможности административной перестройки. И только после того, как собрал многочисленные материалы, я все свободное от основной работы время уже не покидал лачугу и на стареньком компьютере тщательно набирал статью. Экономическая аналитика и несколько публицистических мыслей легли в основу моего материала. В нем не было ничего особенно выразительного или впечатляющего. Это были мысли независимого исследователя, объективные и бескомпромиссные, которых так не хватает современной России. Когда работа была завершена, я купил пачку бумаги — интернета у меня не было, — распечатал текст и решил направиться по адресам научно-исследовательских институтов и редакций газет. Меня чрезвычайно интересовало, как оценят труд путивльца столичные эксперты. Редакции многих центральных газет находятся в самом центре города, то есть рядом с музеем Валентина Серова. Мне понадобилось пятнадцать минут, чтобы пешком добраться до «Вестей». При входе в редакцию останавливает охранник: «Вы к кому?» — «К редактору», — отвечаю я. «К самому Михаилу Божокину? Он вас ждет?» — «Нет. Я здесь ни с кем не знаком. Принес экономическую статью. Хочу предложить ее газете». — «А, тогда пройдите к телефону. Номер справочной указан на панели». Я набрал указанный номер. Женский голос посоветовал оставить материал на проходной. «Я позже спущусь и сама заберу его. Звоните через пару дней», — произнесла дама. После этого я направился в «Столичные новости», редакция которых находилась напротив газеты «Вести». Потом съездил в другие общероссийские газеты. Ни один из сотрудников редакций не согласился со мной встретиться. Каждый предлагал лишь вестинский вариант: оставить статью на проходной. «Они , видимо, думают: что там мог написать Василий Караманов, неизвестный автор?» — мелькало у меня в голове. На следующий день я направился в Институт экономики, потом в Научно-исследовательский финансовый институт, затем в Институт мировой экономики, а уже под конец рабочего дня — в Институт экономики переходного периода. Попытки установить контакт с научными сотрудниками этих центров оказались вообще нулевыми. Телефонный разговор обычно был очень коротким. Я едва успевал сказать: «Добрый день, я подготовил аналитическую статью о состоянии российской экономики и хотел показать вам», — как слышал короткий комментарий: «У нас выдача рецензий — платная услуга: одна страница стоит двадцать долларов. За чтение же одной вашей страницы мы берем два доллара. Начинайте разговор с другого: согласны ли вы с тарифами и какой у вас объем текста». Я заикался, совершенно не зная, что ответить на такой неожиданный вопрос. Честно говоря, я и не подозревал, что за вхождение в научные круги надо платить! На этом разговор заканчивался… Страна, в которой я жил, все больше огорчала меня, и я сожалел, что не мог изменить окружающий мир мгновенно. Медленно возвращаясь в свою дворницкую хибару, я снова думал о том, что сегодня человеки находятся в состоянии глубочайшего кризиса. И речь здесь не о морали — биологическая катастрофа ожидает их ! Через несколько дней я позвонил в «Вести». Знакомый женский голос небрежно бросил: «А, Караманов, прочли вашу статью. Но она огромная — в ней пятнадцать страниц. Это целая газетная полоса! За полосу мы берем тридцать, даже пятьдесят тысяч долларов. Я говорила с редактором, он согласился разместить ее за двенадцать тысяч долларов. Принесете деньги наличными — через два дня материал будет опубликован. Алло, вы еще на линии?» Потрясенный, я повесил трубку. Что же я написал такого, что за публикацию необходимо платить столь огромный капитал? В ней что, реклама товара cosmicus? Что, между строк они прочли, что я беру гонорар за опутивливание? И этот гонорар исчисляется пятизначными долларовми цифрами? Я стал вспоминать некоторые абзацы моего материала, чтобы еще раз попытаться понять, в чем тут дело. Я писал: «Никакого тайного соблазна или злого умысла анализировать состояние российской экономики современного этапа у меня нет. Мотив, вынуждающий меня в первый раз обратить ваше внимание на грубейшие ошибки экономической политики власти, можно найти в гражданском чувстве, в том состоянииума и сердца, к которому медленно, но приходят россияне. В этом чувстве сквозит дух добродетели и боль за судьбу нации ». За такие строчки газетчики берут деньги? Может, за другой абзац они решили выставить счет? «Россия переживает жесточайший кризис. Мы стали мало читать, забываем Гоголя, Достоевского, Толстого. Мы не хотим слышать Чайковского, Мусоргского, Шостаковича. Перестали восхищаться полотнами Брюллова, Верещагина, Левитана. Мы больше не помним таких великих имен, как Павлов, Ландау, Вавилов, Тамм. Мы больше не хотим знать Карамзина, Соловьева, Ключевского. Мы уверились, что российский дух нуждается лишь в поп-культуре, поп-политике, поп-науке, поп-экономике. Что все академическое и вечное нам вредно, как мороз молодой поросли. Но как после этого можно всерьез говорить о том, что мы живем в самодостаточной, богатой стране? » Именно эта открыто высказанная мысль побудила их требовать доллары? Современная Россия поменяла веками существовавший порядок: раньше эксперты получали гонорары за свои труды — теперь, видимо, они облагаются поборами за право высказывать свои мысли. Что это — признак расцвета новой цивилизации или ее упадка? Впрочем, возможно, все дело в том, что в аналитическую статью я включил пассажи явно не из лексикона ученых-экономистов. В редакции наверняка была бы другая позиция, если бы весь текст выглядел, например, так: «Если же рассмотреть динамику промышленного производства в территориальном разрезе, то обнаруживаются и вовсе поразительные явления. Подавляющая часть прироста промышленного производства обеспечена в районах добычи нефти и газа, производства металловв Москве и в Петербурге. Столица обеспечила свыше сорока процентов роста промышленности в стране. Кстати, в Москве наиболее быстро развиваются отрасли, связанные с нефтяной промышленностью — нефтехимия, фармакология, нефтяное машиностроение. Прирост промышленности в Петербурге на двадцать шесть процентов произошел за счет крупных военных заказов по экспортным сделкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21