Булыга Сергей
Окрайя (Черная сага - 3)
Сергей Булыга
Черная сага
Книга третья
Окрайя
1.
Когда я проснулся и увидел, что лежу в какой-то землянке, а лица у моих людей густо вымазаны белой глиной, мне, честно скажу, страшно не было. Потому что проснулся-то я от того, что услышал Хвакира! Я, правда, и раньше догадывался, что он где-то рядом, и верил, что он не оставит меня в беде, и потому и смело повернул на Ржу. Его-то я и ждал, когда мы сели на мель...
Но все это были одни лишь догадки, надежды - и вот, наконец, он подал голос! Нужно было спешить, уходить; Хвакир нас непременно выведет. Но как перехитрить Чурыка? Он не потерпит, чтобы его оставили без жертвы поднимет крик, а то и бросится в погоню! И, значит, одному из нас нужно остаться. Но кому? Лузай не слышал пса - и, значит, не ему, ибо как пес ему прикажет? И, получается, что оставаться нужно мне или Щербатому. Я глянул на Щербатого...
И только тут, признаюсь, мне и стало страшно! Ибо кто я такой?! И почему это я был прежде уверен, будто Хвакир меня ведет, чтобы спасти? А если, чтобы погубить? И вот сейчас он призовет Щербатого: "Бр-рат! Бр-рат!" - Щербатый встанет и пойдет, а с ним пойдет Лузай... Что, разве у меня тогда не хватит мужества и чести, чтобы остаться?! Да что я, смердов сын?!
Но Хвакир решил иначе. Щербатый, выслушав его, сказал, что не желает уходить. И я с ним не спорил. Но очень смутился. Ну а Лузай не понял ничего! Когда мы вышли из землянки, он сказал, что, мол, всегда считал Щербатого и трусом, и глупцом. Но я велел, чтоб он молчал! И вообще, в ту ночь я был очень гневен.
А тьма была кромешная! Хвакира мы не видели, а шли на его голос. И этот голос нас и вел. Лузай долго молчал, потом спросил, кто это нас ведет - и я сказал, что это добрый дух. А он тогда спросил, каков этот дух из себя, а я сказал, что духа не увидишь. И больше он не спрашивал молчал. И я молчал. Так мы и шли - молчком, в кромешной тьме, в грязи, под проливным дождем. И только иногда среди ветвей мне чудились горящие глаза. А, может, и не чудились. Глаза были большие, красные, они горели, как уголья; Хвакир, все говорят, очень свиреп... А что по мне - так это оттого, что он всегда голоден. И потому в ту ночь я то и дело доставал из кошеля диргемы и бросал их во тьму, и бросал, и бросал...
Потом дождь кончился и рассвело, идти стало намного легче. Да и Хвакир нас вел - мы не плутали. И так мы шли весь день. А когда начало смеркаться, мы набрели на только что погасший, но еще не остывший костер.
- Поищи! - велел я.
Лузай поискал - и нашел в золе два куска отменно запеченной оленины. Поев, мы легли и тотчас же заснули. Хвакир - я знал это - сидел в ближних кустах и сторожил наш сон.
А на рассвете он нас разбудил - завыл, - и мы опять пошли. И так мы шли три дня.
На четвертый день земли рыжих кончились и мы вступили в Гиблый Лес. Там никто не живет. Нет там и дичи. Нет там птиц. Там за деревьями не видно неба. Темно. Только гнилушки светятся. И - тишина. Даже Хвакир молчал - мы шли на звук его шагов. Он все время был где-то совсем рядом, но мы ни разу его не видели. И сколько мы так шли, я не знаю. Может, неделю, может две. Коренья собирали, ягоды. Грибов не трогали. Костров не жгли. Там если разожжешь костер, то сразу угоришь - дым очень сладкий, сразу навевает сон, а сон этот отравленный: заснешь - и уже больше никогда не проснешься. Вот так и шли. Шли, шли. Устанем, ляжем и поспим. Проснемся - слышим: рядом кто-то ходит, урчит, зовет вставать. Встаем - идем. Я спрашивал:
- Ну что, Лузай, доволен, что со мной пошел?
- Пока не знаю. А сам ты как?
- И я пока не знаю. Вот если б мы отсюда вышли бы, вот тогда был бы рад.
И мы вышли! Теперь вокруг был лес как лес, в нем была дичь, была река, и из реки мы долго пили воду. Три дня мы не спешили, отъедались. Три дня Хвакир молчал.
А после снова подал голос! И мы опять пошли - на север, к морю. Вскоре лес кончился, и мы вступили в Жадные Пески. Они еще опасней, чем болото. Ступил чуть в сторону - и сразу чувствуешь, как начинаешь вязнуть. Тогда ложишься на живот, ползешь. И выползаешь на тропу...
Хоть той тропы совсем не видно! Сам шел - вовек бы не нашел. И вот лежишь на ней, этой невидимой тропе, и ждешь, когда подаст голос Хвакир...
Которого, как и тропы, тоже не видно!..
Но вот услышал вой - встал и пошел. Потом остановился, подождал. Опять услышал вой - опять пошел...
На восьмой день, когда припасы уже кончились, мы-таки вышли к морю! А к вечеру, идя вдоль берега, мы вышли к городу. Град Гортиг - так он называется. Или Йонсвик. Или Славный Причал. Этот город - ничей. В нем никто не живет. Сюда приходят ненадолго - и уходят. Здесь продают рабов. Здесь тратят свое золото. Здесь чинят корабли. Пережидают шторм. Зимой Град Гортиг пуст, а по весне, как только сходит лед, сюда спешат купцы и подновляют хижины, обкапывают рвы и укрепляют частокол, и расставляют стражу, и ждут рабов. Рабов привозят йонсы - люди моря. Рабы здесь стоят очень дешево, потому что йонсы считают, что торговаться - это стыдно. Да и рабы им достаются без особого труда, да и прием здесь, в Гортиге, достойный. Никто здесь не спросит, кто ты такой и откуда, где взял рабов, а продаешь - и продавай. И платят за рабов здесь только золотом, которое ты здесь же можешь тотчас же оставить в харчевнях, лавках, балаганах, а то и у гадалок, колдунов, у мастеров, шьющих крепчайшие железные плащи, у оружейников, кующих черные ножи, которым те железные плащи - как паутина...
Мы шли по городу, смотрели. Смотрели и на нас. Пусть себе смотрят! И мы зашли в харчевню, подкрепились. Сыграли в кости. Проиграли. Лузай хотел сыграть еще - я отказался. И выпивать ему я больше не позволил, сказал, что спать пора. Легли в углу, я втрое заплатил - нам дали, чем укрыться. Лузай ворчал:
- Как псы!
А я сказал:
- Молчи!
И он молчал. Потом заснул. А я не спал. Да и не мудрено! У нас в конюшне чище, чем у них в харчевне. Да и в конюшне ночью тихо и темно. А здесь и свет горел, и пили, веселились - там, у огня, - а по углам уже лежали, спали. И кто-то ползал между спящими, икал. Подполз ко мне. Я затаился. Он раз толкнул меня, второй...
А после вынул нож, стал подрезать мой кошель...
И тут я и схватил его! И руку ему вывернул! Пнул сапогом! Он завизжал, вскочил и кинулся к огню. Там засмеялись. Хозяин погрозил ему, сказал:
- Нехорошо это!
Тать закивал и низко-низко поклонился.
- Пшел вон! - велел ему хозяин.
Тать ушел. И они снова пили, веселились. А я лежал, мне было хорошо в такой-то вот грязи! Быть может, это оттого, что я и вправду никакой не ярл, а смердов сын? И, может, не ходить мне тогда к Хальдеру? Зачем?! Что у него спрашивать? И так ведь все понятно! И так я думал, сомневался...
И заснул. Когда проснулся, было уже утро. Лузай сидел возле жаровни, завтракал. И был уже довольно пьян, и вел себя развязно. Холоп, подумал я, но промолчал, а подошел и тоже сел к жаровне. Ел - не спешил, пил - и не допивал. Лузай, заметив, что я зол, молчал, только покашливал. Когда пришло время платить, то оказалось, что мы должны целых одиннадцать диргемов. Я удивился. А хозяин объяснил:
- Твой друг здесь многих угощал. Пока ты спал.
Лузай кивнул - да, это так. Я брови свел, сказал:
- Ну! Я не знаю, хватит ли теперь.
И расстегнул кошель, и долго рылся в нем, вздыхал, и доставал монету за монетой...
И расплатился. Встал, сказал:
- Да! Этак мы... Ладно, пойдем!
Мы вышли из харчевни. А там я взял Лузая за грудки, привлек его к себе и зло спросил:
- Кто я?
- Ты - Айга, - он ответил.
- А Айга кто?
- Йонс.
- Бедный йонс! - гневно добавил я. - И нет у меня больше денег! Понял?!
Лузай кивнул. Я отпустил его, сказал:
- Пошли!
Дальше пошли. Я вел его на пристань. Лузай вздыхал и морщился. Он знал, что его ждет! Еще в Жадных Песках я говорил ему:
- Да, я богат! И что с того? Ведь Гортиг - это Гортиг! Там нужно быть настороже и никому ни в чем не признаваться, а только лгать, лгать, лгать! Понял меня?!
Он говорил тогда, что понял. А вот... Холоп и есть холоп! Холопы вечно тянутся к беспечной, сытой жизни. А ярл - он всегда ярл, даже в отрепьях. Но ярл ли я?!
Мы шли вдоль пристани. Там было мало кораблей - лето кончалось, приближались холода, рабов давно уже не подвозили. Я подходил и спрашивал, идет ли кто-нибудь на север. Мне отвечали: нет, нет, нет. Лузай ворчал:
- А заплати - любой пойдет.
- Любой, - я соглашался. - Но я хочу не только выйти в море, но и попасть туда, куда хочу!
И дальше шли. Так мы прошли почти всю пристань. Лузай не выдержал, спросил:
- А если никого не будет, что тогда?
- Тогда, - ответил я, - дождемся холодов и двинемся по льду, когда море замерзнет.
- Ого!
- Вот и "ого"!
И я бы так и поступил, Лузай об этом знал. Но тут...
Тут я уже в который раз спросил:
- На север?
- Да, - ответил йонс, который сидел возле сходней.
- А нас возьмете?
- Нет.
- А позови-ка мне кормчего.
- Он тоже не возьмет.
- А ты не поленись! - и я взялся за меч.
Йонс нехотя встал и окликнул:
- Хозяин!
Хозяин был на корабле. Он, видно, только что проснулся. Поднялся, перегнулся через борт, спросил:
- Чего тебе?
- Хочу уйти на север.
- Ну и иди.
- Но я хочу уйти вместе с тобой. На твоем корабле.
- Со мной и без тебя людей достаточно.
- А если вдруг тебе двоих не хватит?
- Хватит!
- А ты их вызови. Я посмотрю на них. И мой товарищ тоже очень хочет на них посмотреть. Ведь хочешь, да?
- Хочу! - сказал Лузай и даже засмеялся.
И кормчий тоже враз повеселел и, потирая руки, спросил:
- А вы на каких хотите посмотреть?
- На самых лучших!
- Это дело!.. Леп, Гурн, сюда!
И показались Леп и Гурн. И показались прочие. Да и по берегу стали сходиться любопытные. А мы с Лузаем отошли немного в сторону и встали там, и изготовились. Сошли по сходням Леп и Гурн, и тоже изготовились. Кормчий сошел, сошли его дружинники. И обступили нас на должном расстоянии. Кормчий спросил:
- Как вас зовут?
А я сказал:
- Потом, в море узнаешь.
- А вы разве дойдете до него?
- А что тут доходить?! И двадцати шагов не будет. Так что, пошли?!
- Пошли! - сказал Лузай.
И мы пошли на них! И...
Да! Это и вправду были лучшие! И Леп рубился хорошо, и Гурн. И все, стоявшие вокруг, кричали:
- Бей безымянных! Бей!
А безымянным лечь - это, у них так говорят, хуже всего. Безымянных нельзя поднимать, безымянные так и лежат на земле, пока их чайки или крабы не сожрут...
Но мы дошли до моря, да! Сперва Лузай дошел, потом и я. Я очень гневен был и потому долго не мог сразить врага, а все теснил его, теснил, в воду загнал...
И только там уже достал! А после окунул меч в прибрежную пену, вымыл его, утер, в ножны вложил, а уж потом только сказал:
- Я - Айга, пришлый йонс.
- А я - Гуннард Медный Язык, - ответил кормчий. - Вот мой корабль. Всходи! И ты, Лузай, всходи!
И мы взошли. И пировали с ними. Но уже в полдень сели к веслам. Гуннард командовал:
- Р-раз! Р-раз! - и мы гребли.
Уключины скрипели, хлопал парус. Волны толкались в борт, шипели. Ветер свистел...
И выл Хвакир! Я это очень ясно слышал. Когда волна подбрасывала нас и становился виден берег, я привставал, смотрел...
Но пса не видел - только слышал: он выл и выл и выл. Так воют только по покойникам. Бр-р, гадко как!
Лузай же ничего не слышал. Лузай был весел, говорил:
- А ты был прав! Все хорошо.
- Р-раз! - командовал Гуннард. - Р-раз! Р-раз!
А вечером убрали парус, заложили весла, поели солонины, выпили вина и все заснули. Один лишь я не спал. Мне чудился Хвакир - как будто он пришел ко мне, лег мне на грудь, и давит, давит, давит! Но от него было тепло, и вскоре я заснул.
А утром мы опять взялись грести. Гребли весь день. И еще один день. И еще один день. И еще. А море было тихое, спокойное, и небо было чистое - ни облачка, ни птиц. Гуннард был весел, говорил:
- Как бы не сглазить! Вот бы еще хоть один день таким же выдался. Ну, и еще!
И так, как он просил, и было: лишь на девятый день к нам прилетела птица - ворон. Ворон был очень осторожен - парил довольно высоко и все высматривал, высматривал...
- Считает нас! - так говорили йонсы. - Амун, стреляй!
Амун стрелял. Он был у них первым стрелком, он веко Винну заложил... А тут стрелял, стрелял - а стрелы уходили мимо. Это недобрый знак! Как только ворон нас пересчитает, он улетит к Хозяину, расскажет, сколько нас, где нас искать, и вот тогда Хозяин - Морской Вепрь! - примчится к нам и протаранит нас клыками, проломит борт, корабль начнет тонуть, мы станем прыгать в воду, и тут-то он... Тогда я встал и попросил:
- А дайте я попробую.
Крик был! Насмешки. И неверие. А ворон все кружил, считал, а я настаивал, настаивал... И, наконец, мне дали лук. Я заложил стрелу. И долго целился, и вспоминал Хвакира, шептал: "Это - тебе, тебе, хватай, мой верный пес!" А после выстрелил...
От ворона лишь перья полетели! Все закричали:
- Хей! Хей-хей!
Потом всем выдали вина, а мне - двойную порцию. Потом, когда все выпили, Гуннард сказал:
- Амун, к веслу!
И Амун сел на мое место. А я сел рядом с Гуннардом. И лук оставили при мне. И сорок восемь стрел. И это непростые стрелы! Их загодя приносят в храм, обмакивают в жертвенную кровь и посвящают Винну, богу белобровых. Так что иные стрелы здесь не подойдут. И потому каждую из поданных мне стрел я огладил и поцеловал, над каждой прошептал свое заветное желание...
А Гуннард улыбнулся и сказал:
- Я вижу, ты не прост, мой Айга.
А я:
- Я разве твой? Я - свой.
Гуннард нахмурился. В другой бы раз он, может быть, схватился бы за меч... А тут он посмотрел на небо и задумался. Потом спросил:
- А где это ты научился так метко стрелять?
- Это неважно, - сказал я. - А важно, чтоб не разучиться.
- Да, это верно, - согласился Гуннард. И, помолчав: - Ты хороший стрелок. Ты и с мечом горазд. Да и твой нрав мне по душе. А посему... если ты согласишься пойти ко мне в дружину, то тогда кроме причитающейся тебе доли добычи ты будешь получать дополнительно, уже из моего кошеля, еще по двести монет серебром. И это - за каждый поход. Ну, что ты на это скажешь?
- А то, что это предложение весьма заманчивое. Однако как только мы прибудем в Окрайю, я должен немедленно отправиться в Счастливый Фьорд.
- Счастливый Фьорд! - и Гуннард рассмеялся. - Зачем тебе туда?
- За счастьем, - сказал я и подмигнул.
Гуннард насупился, сказал:
- Не хочешь говорить, не надо. А ты был там хоть раз?
- Нет.
- Тогда знай: Счастливый Фьорд - это большая глушь. Две сопки, три скалы. Счастливым же его прозвали от того, что там когда-то жил отважный йонс Хальдер Счастливый. Был у него корабль "Быстроногий Лис", была дружина, была слава. А после он ушел на юг, в Страну Гниющих Листьев, и там, как говорят, совсем обабился - в доме живет, спит на печи и землю пашет.
- Сам, что ли? - спросил я.
- А хоть бы и не сам! - гневно воскликнул Гуннард. - Но все равно, поверь, он плохо кончит, этот Хальдер, очень плохо! Это ж представить только: йонс - и женщина! Тьфу! Тьфу!
И Гуннард так разгневался, что замолчал и больше за весь день не вымолвил ни слова. Только за ужином сказал:
- Трантайденвик, а мы туда идем, это большой, красивый и богатый город. Таких, как ты, там очень уважают.
Я промолчал. Поели, полегли, заснули. Утром гребли...
И снова появился ворон. За ним - второй. "Айга! - кричали мне, Стреляй!" Я встал и мысленно призвал Хвакира, потом прицелился...
И сбил - одной стрелой! - обоих. То был хороший выстрел, да. Дружинники орали "Хей, хей, хей!". Гуннард молчал, лишь головой кивал. Долго молчал. Смотрел на мои руки. Потом спросил:
- А Вепря сможешь, а?
- Нет, - сказал я. - Его стрелой не взять. Нужно копье.
- И ты метнешь?
- А что? Метну. И попаду!
И Гуннард снова замолчал. И день прошел. И ночь. На следующий день их прилетело шестеро. Я сбил их, изведя семь стрел - спешил, опять хотел всех удивить, и потому однажды промахнулся. Гуннард сказал:
- Ну что ж, бывает. В другой раз будь поосмотрительней.
Я обещал. Гуннард опять весь день молчал. А вечером, когда мы уже ложились спать, он вдруг сказал:
- А ножны у тебя чужие. В них меч не полностью скрывается.
- Нет, - сказал я, - ножны мои. А то, что меч из них торчит, так это с умыслом, чтоб знали: я долго думать не люблю.
- Возможно, - согласился Гуннард. - Пусть будет так, я ошибался. Тогда... скажи: а что на них начертано?
- Где?
- А вот это. Это же письмена. Я уже много дней на них смотрю и ничего не могу понять. Так что же на них начертано?
- Моя судьба.
- Какая?
Я молчал.
- А! - сказал Гуннард. - Ясно. Я раньше говорил: ты непростой. Теперь я говорю: ты очень непростой...
Вдруг он замолчал, задумался, потом спросил:
- А ты бывал в Стране Гниющих Листьев? Ты видел Хальдера?
Я снова промолчал. Я знал, что нужно было лгать - лгать обязательно! но не хотел, мне было противно это делать. А Гуннард рассмеялся и сказал:
- Вот это хорошо, по-нашему! Чем лгать, лучше молчать.
- Да, - сказал я. - И вот еще: у нас не принято расспрашивать, особенно тогда, когда это касается чьей-то судьбы.
- И колдовства!
- Я так не говорил!
Гуннард зло глянул на меня... и отвернулся, и накрылся с головой, и сделал вид, что сразу же заснул. И хорошо!

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Окрайя (Черная сага - 3)'


1 2