Алексей Фролов
Мама джан

Алексей ФРОЛОВ
М А М А Д Ж А Н

Моим друзьям – уличным музыкантам
и беспризорникам Курского вокзала
ПОСВЯЩАЕТСЯ
Глаза пустые, бегающие. Одет, как попало. Майка заношенная, когда-то белая, а теперь неопределенного цвета. Заправлена неряшливо в трусы. Речь бессвязная, лепечет чушь, одно только можно разобрать: достань ЭТО, где хочешь, но достань…
Господи, как же она его ненавидела в такие минуты! Не мужчина, какой там мужчина!.. пожалуй, и не человек уже, но – отец! То-то и оно, что отец. Отец… Наркоман, блин, законченный. Иногда ей хотелось уйти из дома и назад не возвращаться. Не любила она свой чужой дом.
– Даже не проси, – отрезала Рина.
А он и не слышит. Дрожащими пальцами, с обкусанными ногтями, отсчитал двести пятьдесят рублей. На ЭТО. И сорок рублей на дорогу. Последние семь рублей едва-едва наскреб мелочью. Сует ей в ладошку, заискивающе в лицо заглядывает.
– Плохо мне, Риночка… Твоему батьке очень плохо, понимаешь, дочка… Родненькая ты моя… Цветочек мой ненаглядный. Плохо мне, милая… Ты же знаешь, как мне плохо. Давно плохо… Ты ведь любишь своего батяню, девочка… Знаю – любишь. Ты добрая… Такая же добрая, как твоя мама. Мама у нас была хорошая… Несчастная только. И ты хорошая. Ты будешь счастливой. А твой батька уже не будет счастливым. Кончилось его счастье… Вот и пожалей меня, своего бедного папика… Пожалей! Меня жалеть надо… А кто меня пожалеет, кроме родной кровинушки? А, доча? Да никто меня, пропащего, не пожалеет. Одна ты можешь пожалеть… А ты меня дичишься… Стыдишься меня, да? А ты не стыдись… Слаб я… Вот и все. Сломлен и слаб… Признаю… Но не стыжусь. Это ведь рок, Риночка, судьба, одним словом… А если судьба, то чего ж ее стыдиться? А, Риночка? Судьбу надо принимать такой, какая она есть. Когда-нибудь ты это поймешь. Тогда и меня поймешь… Я сейчас заплачу… Ты хочешь, чтобы я заплакал? Я заплачу, Риночка. Но ведь ты не любишь, когда твой батька плачет. А я, правда, заплачу… Мне нужно поплакать…
Отец стал всхлипывать.
– Только не надо ля-ля… – оборвала его идиотские причитания Рина. – Ты бы подумал, на что мы жить будем?
– А на что и жить, если жить не на что, – жалко улыбнувшись, попытался отшутиться отец.
Остатки былой предрасположенности к юмору. Он когда-то был остроумным и веселым, ее папик. Пока не пришел «груз 200». Из Чечни. Проще говоря, гроб. В нем доставили то, что осталось от ее старшего брата, десантника, не дожившего до двадцати лет трех недель. Тогда-то они и запили, отец и мама. Мама быстро сгорела. У отца, видно, здоровье было крепче. Только теперь он алкоголь на барбитураты сменил. Хрен редьки не слаще.
«А может, и правда, ему легче будет, если он ЭТИМ станет накачивать свои синюшные вены?» – так подумала Рина. Помешкав, она взяла деньги.
– Вот спасибо, вот спасибо… Золотая у меня дочка! Я всем говорю, что дочка у меня золотая. Одна радость осталась. Да и говорить не надо, все и так знают, что дочка у меня – золото чистой пробы. И я горжусь тобой, Риночка. Пусть батька твой опустился… – он всхлипнул. – Слабый человек, что же… В ясности своего сознания повторяю еще и еще раз… И еще тысячу раз повторю – слабый! Зато ты – сильная! В тебе уже теперь угадывается характер. У-у, какой у тебя характер! Какой характер! Всем характерам характер! Вот какой… Голыми руками не возьмешь! И ты никогда такой не будешь, каким стал я… Знаю, что не будешь. Уверен, что не будешь… А я что ж… Прошлое мне тяжело вспоминать. Да и не хочется. Глупо вспоминать прошлое… Мираж… А будущего у меня нет. Только ты и есть… Как в песне, миг между прошлым и будущим. Между прочим, большая философия. Миг – и ни прошлого, ни будущего… Прости, заболтался… Прости навсегда… Я люблю тебя, Риночка… Вот…
Лицо у него вдруг посуровело, он метнулся к серванту, достал пакет.
– Вот… – выудил из пакета пистолет. – «Макаров». Гляди, новенький. Мне сосед дал… Димка… Спер, наверно. Он у новых русских дачу сторожит. У них, небось, и спер. Загони, говорит. Проширяем… Загнать-то всегда успеем. Держи!
– С какой радости? – удивилась Рина, не сводя взгляда с оружия, формы которого были совершенными, но холодными и грозными и вызывали невольный трепет в душе.
– Держи, держи… Он пневматический, правда, но палит как боевой. И по виду не отличишь. Обращаться с ним просто – один раз зарядила и можешь подряд тринадцать пуль выпустить, не перезаряжая.
– В кого?
– Ну, не знаю… Ты же в Москву за этим поедешь, город опасный, криминальный. Всякое случается. Держи. Мне так будет за тебя спокойнее, – отец опять всхлипнул. – Я не переживу, если с тобой что-нибудь случится.
Пистолет будоражил кровь. Рина взяла его из рук отца. Этот вороненый «Макаров» удобно помещался в ладони. Дурашливо прицелилась в свое отражение в зеркале. Как актриса в этом боевике, как его? Ну, неважно, все боевики одинаковы: пиф-паф.
– Береженого бог бережет, – сказал отец.
– Ты заботливый, – как-то двусмысленно сказала Рина.
Она опять направила пистолет на свое отображение. И вдруг– бац! Зеркало упало. И вдребезги, разлетелись по полу мелкие осколки. Это зеркало было старше Рины, висело в прихожей, сколько Рина себя помнит. И вдруг упало. Ни с того ни с сего. Она ведь не стреляла, точно не стреляла.
– Я не стреляла, па… Честно… Оно само…
Отец всполошился.
– Плохая примета… Зеркало разбить – к несчастью. Если не привезешь ЭТО, не знаю, что со мной будет.
Рине только недавно исполнилось пятнадцать лет, про приметы ей ничего еще не было известно. Все равно неприятно. Она хотела собрать осколки, но отец остановил.
– Я сам, я сам… Ты поезжай… Да не задерживайся. Одна нога там, другая здесь. Я буду ждать и волноваться.
Она засунула пистолет за спину, под джинсы, спустила кофту пониже и вышла из дома. А на душе почему-то кошки скребли.
В родном Климовске, конечно, были аптеки. Но ЭТОГО там не продавали. Наркоманы скупали все мигом, глазом моргнуть не успеешь, и тогда местные власти добились, чтобы ЭТОГО в аптеках и близко не было. Можно подумать, что решили проблему наркомании, Бога за бороду схватили! Как бы не так! Наркоманы стали отовариваться в Москве, а в Климовске появились перекупщики. Наркотики они брали оптом в Москве и поштучно продавали местным. Товар сразу подскочил в цене, и многим ЭТО оказалось не по карману. Рине тоже пришлось мотаться в Москву. Она нашла такую точку, где ЭТО продают без рецепта.
Впрочем, мотаться – это неверно сказано, мотаться – это подразумевает что-то неприятное, подневольное, а Рина любила Москву и ехала туда с радостью, как будто в сказочное путешествие отправлялась. Вот Климовск, честно говоря, она терпеть не могла, задыхалась в родном городе. Безысходная тоска и гнилость царят в нем. Утром ли, днем ли, вечером ли выйдешь в центр – то бомжи, то пьяные рожи навстречу. На дискотеку завеешься – здесь каждый второй под димедролом или триганом, каждый первый бухой. У парней одно на уме: накачаться алкоголем или обдолбаться – и потрахаться. Но нажравшись и употребив, уже и трахаться не тянет. А у девчонок свой интерес, подцепить кого-нибудь, хотя бы и на ночь, и гульнуть на халяву и, конечно, потрахаться. А Рине ни колоться не хотелось, на отца налюбовалась до отвращения к этому занятию, ни тем более трахаться с кем попало. Она мечтала о любви. Но влюбиться в свои пятнадцать лет ей не было суждено в Климовске. Не попал еще в ее поле зрения такой парень, на которого можно было бы запасть безоглядно.
Она не курила, пила совсем мало, не испытывая при этом особого удовольствия. Подруги над ней насмехались: редкостный экземпляр, таких теперь днем с огнем не сыщешь, в пятнадцать лет – и целка! Полный отпад, то есть ненормальная какая-то, наверно, даже фригидная. А парни спорили между собой – целка, кому же она достанется? «В Климовске – никому!» – решила Рина.
Насколько отталкивал ее родной город, настолько притягивала к себе Москва. Здесь, ей казалось, царила атмосфера нескончаемого праздника, рождавшая в душе Рины какие-то смутные надежды. Надежды на что? Она и объяснить-то этого не смогла бы вразумительно. На счастье, разумеется.
В Москве она чувствовала себя Золушкой на балу.
Бродила по улицам, заходила в дорогие магазины, не обращая внимания на скептические улыбки продавцов, с полувзгляда понимающих, кто действительно стоящий покупатель, а кто так – с дыркой в кармане. Плевать на их глупые ухмылочки. Она их не замечала.
Рина с наслаждением разглядывала дорогую одежду, не решаясь примерить. Мысленно представляла, как бы она в ней выглядела. В ювелирных магазинах любовалась драгоценными безделушками. Ах, как смотрелся бы на ее точеной шее вот этот миниатюрный кулон на тонкой золотой цепочке. Или это колечко с бриллиантом. Если надеть на ее длинный палец – взгляд не оторвешь.
Она замедляла шаг перед огромными окнами ресторанов с манящими названиями. Там, за окнами, как экзотические рыбы в большом аквариуме, роскошные ухоженные женщины и неотразимые мужчины. Она представляла себя за столиком. Обворожительная и недоступная… Какой Климовск?! Конечно, места у них бесподобные, просто зашибись, какие красивые места. Речка с веселым названием – Петрица. Затейливо петляет. Вода чистая. Белые лилии… Лес за речкой… Паутина плавает в звенящем воздухе. И тишина, тонкая, как паутина… Есть, что любить.
А присмотреться? На берегу окурки, шприцы и бутылки. В лесу бутылки, окурки и шприцы. И мат-перемат по всей округе. Есть, что не любить.
Какой к черту Климовск! Спасибо – и до свидания! Жить в Москве! И любить в Москве! И счастливой быть в Москве!
Она ехала в электричке. Прикольно ехать в электричке. Народ колготится. Вроде бы одиночества не ощущаешь и в то же время одна со своими мыслями и мечтами. Только дорога кажется такой короткой. Жаль.
Ну, вот он, Курский вокзал. Она выскочила на шумный перрон, заполненный гомоном и толкотней, толпа понесла ее на привокзальную площадь. Рина поплыла в людском потоке, жадно вдыхая ни с чем не сравнимый московский воздух. Вообще-то смрадный воздух, но ей он казался каким-то особенным.
По правде говоря, Курский вокзал немного пугал ее. Было в его атмосфере что-то такое, что заставляло Рину не задерживаться здесь. Она научилась понимать, что вокзал и округа, примыкающая к нему, живут загадочной двойной жизнью. Взгляд у нее был цепкий. В толпе прохожих, среди пассажиров на перроне, то тут, то там, она замечала, сновали темные личности с нехорошими вороватыми взглядами, бомжи кучковались, вальяжно прогуливались проститутки. Рина старалась побыстрее убраться отсюда. Миновала площадь и вышла на Садовое кольцо. Встала на остановке, поджидая троллейбус.
Безумный поток оголтело несущихся машин завораживал Рину. Она так загляделась, что чуть не пропустила троллейбус. В последнее мгновение запрыгнула в переднюю дверь. И поехала по знакомому маршруту к Парку культуры. В Такую аптеку. Даже не аптеку, а аптечный киоск. Наркоманы Москвы тут всегда пасутся. И алкаши. Наркоманам – ЭТО, алкашам – боярышник. Есть, конечно, и другие точки, но там цены круче. И еще один плюс, впрочем, если разобраться, минус: здесь ЭТО запросто продают даже малолеткам. Но как раз минус-то никого и не интересует.
Рина примелькалась киоскерам, свой клиент, можно сказать, постоянный. Продавщица неопределенного возраста с невыразительным лицом равнодушно приняла деньги, равнодушно пересчитала, равнодушно выложила упаковку ампул и шприц. Рина поспешно схватила ЭТО и торопливо направилась прочь от киоска.
Все – дело сделано! Теперь гулять! Куда глаза глядят. До вечерней электрички уйма времени. Можно на обожаемый ею Арбат. А оттуда на Красную площадь. Идти, не торопясь, особенным шагом, как модель, нога – от бедра. Встречные пацаны будут дико пялиться вслед, ослепленные ее тонкой талией и круглой попкой. А ей по барабану их козлиные взгляды. Никаких знакомств с встречными-поперечными. Ведь у нее стадол и шприц в кармане и в дополнение ко всему пушка за спиной.
Она не успела дойти до остановки, как возникшие непонятно откуда два амбала, прямо у нее на глазах отработанными до автоматизма приемами заломили какого-то парнишку. И тут же со стороны аптечного киоска взвихрился истошный вопль: «Облава! Бегите! Облава!..»
Топот ног, крики, ругань, стоны… Крепкие мужики, охватив кольцом прилегающую к киоску территорию, валили на землю мордами вниз всех, кто вызывал у них подозрение.
Сердце Рины учащенно заколотилось. А в голове мелькнула утешительная мысль, как хрупкая надежда: «Меня не примут. Никто ничего не видел. Мое дело сторона. Иду себе и иду. Гуляю, вся из себя красивая… »
Еще как приняли! Опомниться не успела, сбили с ног и тоже мордой в землю. А под нос какой-то мудак тычет удостоверение и долдонит: «Госнаркоконтроль».
Ну, блин, влипла. И вот беда – не смогла избавиться ни от ЭТОГО, ни от шприца, ни от долбаного «Макарова», который всего минуту назад придавал ей такую уверенность. Моментально все изъяли, обыскав Рину умело и грубо.
А потом ее в общей куче задержанных доставили в отдел милиции. Кошмарным сном все казалось. А потом ее допрашивал молодой мент. В очках, с короткими испанскими усиками, толстый и наглый. Отвратительный тип, будто с карикатуры сошел.
Он указал на стул. Она села.
– Фамилия. Имя. Отчество.
– Крамская Рина Сергеевна.
– Кто – Сергеевна?
– Рина.
– Полное имя?
– Да
– Понаебут уродов! – Буркнул он себе под нос. – Дата рождения?
Она ответила.
– Пятнадцать лет, выходит.
– Выходит.
– Заткнись. Спросят – ответишь. Проживаешь?..
Она сказала свой адрес.
– Из Климовска? А сюда че мотаешься? – мент оторвался от бумаг, спустил запотевшие очки на нос и оглядел ее.
Рина обмирала от страха, понаслышавшись рассказов о том, что менты делают с девчонками. Пусть отберут все, только не насилуют.
– Ну-с, язык проглотила? Послушаем еще одну интересную сказку… Например, как эти волшебные ампулы прямо с неба свалились тебе в руки.
– Да я ведь это… не себе… папа у меня такой…
– О, да, я тебе верю!
– Не вру, правда… Смотрите, – она засучила рукава. Чистейшие вены. Потом штанины, тоже чисто.
– Да вы и в пах колетесь… Я-то знаю. Ну-ка, покажи.
Только не это. Сейчас начнется.
Рина, глотая слезы, расстегнула пояс, спустила до колен джинсы. Потом трусики.
Мент, уродина, похихикивая, заставил Рину долго стоять в таком унизительном виде. Наслаждение доставляло ему это зрелище, будто никогда в более подходящей обстановке голых девок не видел, извращенец хуев. Конечно, никаких следов от уколов не было и в помине.
– Да не ссы ты, – наглазевшись в свое удовольствие, сказал мент. – Никому ты, малолетка, не нужна. Одевайся.
Она оделась.
В комнату вошел сержант с кипой протоколов и двумя пакетами. Усатый сказал ему:
– Слышь, Антоныч, а эта, по ходу, правда не себе брала. Ни дорог, ни значков, ни одного укола. Но все равно… за хранение мы эту маромойку припашем.
Рина вся так и напряглась, что еще он задумал?
– Так она же киллер профессиональный! – с наигранной тревогой объявил сержант.
– Да ну? – изобразил испуг толстяк. Явно переигрывал, образина.
А сержант достал из одного пакета другой – прозрачный, в котором покоился отобранный у нее пистолет, и выложил его на стол.
– Во – полюбуйся! Видал, чем нас мочат.
– Ни фига себе! Макаров! Охренеть можно! Ты где его взяла?
– Отец дал. Для самозащиты. Говорил, Москва – опасно. Я даже не стреляла ни разу. Проверьте…
– Та-ак. Статья!
– Какая статья? – задохнулась Рина. – Это же пневматика… Типа не оружие… Пугач… как бы…
– Ты самая умная, да? Еще скажи, что стадол – это не наркотик.
Повисла пауза.
– Ну что, Рина Сергеевна? Сидеть будем. Причем капитально будем сидеть. Или договоримся? По-человечески… Мы ведь тоже все-таки люди… А?
«Ага, люди… Оборотни в погонах», – вспомнила она выражение, давно ставшее в народе крылатым. А вслух сказала, пробивая этих гадов на жалость:
– У меня только двадцать рублей. И то – обратно надо ехать.
– Ну, тогда выбирай… Мобилу нам даришь… Либо… услуги орального характера, – хихикнул в своей противной манере усатый.
– Ствол, естественно, мы у тебя конфискуем. Но делу ход не даем. Ты поняла? – добавил от себя сержант.
– Поняла, – пролепетала Рина.
– Вот и чудненько. Тогда свободна. Вали отсюда, пока мы не передумали.
Уже выходя из кабинета, Рина уловила, как толстый сказал сержанту: «Антоныч, сегодня твоя очередь прогуляться на скупку».
Рина пулей вылетела из отдела. Вся в слезах, от издевательств и оскорблений. Тошно было думать об этом.
1 2 3