Пошли на перехват. Естественно, столкнулись, популяли друг в друга в темноте и успокоились. Местные товарищи обещают: «Через сутки мы вам приведём его на то же место».
Мы – десантникам: «Не дёргайтесь, он в Карачабулаке».
– Ах, в этом кишлаке…
И командир ДШБ майор Деревский повёл туда всю свою танковую армию: двадцать бронетранспортёров. Окружили кишлак, захватили в заложники тридцать уважаемых старцев, привезли в свою часть на броне и усадили под дулами автоматов на землю. Старики по-своему что-то: «Бур-бур-бур». А стратег Деревский поводил у них перед носом дулом автомата и ультимативно заявил:
– Не выдадите солдатика – мы вас кончим.
И над самой головой у аксакалов от пояса – очередь.
* * *
Вечером, со второй попытки, мы забрали-таки солдатика у хадовцев, привезли к себе на виллу и приступили к дознанию: «Откуда родом? Почему ушёл? Где содержали в плену?».
Он из деревни, молдаванин, фамилия Пержу… Если к этим трём бедам добавить неполное среднее образование, затюканность и забитость ещё до службы – картина будет полной! Бумажку какую-то в местном военкомате заставили подписать и забрали. Железную дорогу, паровоз увидел первый раз, когда в армию везли. Живы мать с отцом, сёстры. Все с малолетства батрачат.
Мы ему доверительно:
– Ну, сынок, чем бы ты стал у них заниматься?
Он в ответ:
– Пас бы овец. Афганцы бы меня кормили.
Короче, тоже самое.
И, как заклинание, умоляя то меня, то Федю твердит:
– Не отдавайте им. Не надо!.. Иначе я и «дедов» постреляю и… себя.
– За что?!
Оказывается, в ДШБ старослужащие развлекались, отдавая непонятливым и нерасторопным «сынам» приказ: «Душу к бою!». Услышав его, рядовой Пержу выпячивал грудь и получал от «дедушки Апрельской революции» удар кулаком по второй сверху пуговице.
– Раздевайся!
Дезертир обречённо стащил с себя хэбэ, грязную нательную рубаху…
Мы оторопели: грудь была изуродована иссиня-чёрными гематомами, так называемыми «орденами дурака». Он стоял перед нами голый, щуплый, истерзанный, приговорённый на такую судьбу за несуществующие грехи… ещё совсем ребёнок… и добавить к этому было нечего.
В этот момент я мысленно простил ему всё.
Никаких идеологических мотивов для побега не существовало. Выдать военные секреты он был не в состоянии. Устройство БТР для него – чёрная дыра. Просто пареньку с сослуживцами не повезло. А ведь в Афганистане нередко случались «неуставные отношения», когда «деды» в бою прикрывали собой молодых.
Доставили мы его в родную часть. Зобов с порога встретил беглеца чуть ли не мордобоем.
Я офицеров предупредил строго:
– Та-ак. Специально узнаю: если кто ударит или что другое… Не обижайтесь!
Деревский, его замы, сразу попритихли, приуныли. Они, видно, планировали разорвать парня на куски и доложить, что такого нашли.
Пленные аксакалы сидят в пыли, держатся с достоинством. Степенно переговариваются. Что они думают о нас? Как теперь убедить их в благородстве помыслов «шурави»? Среди заложников наш помощник – дед Фархад. Глазами встретились, разошлись.
Я собрался уезжать, пошёл к машине. Особист вызвался проводить, чуть отстал.
Вдруг слышу сзади:
– О! Дед! Знакомая борода! Ты, что ли тогда к «комитетчикам» приезжал?! Чё молчишь?..
Холодный пот выступил у меня на спине. Я резко повернулся. Капитан Зобов навис над Фархадом. Тот сидел, невозмутимо устремив взгляд вперёд. Дехкане беспокойно зашевелились и с гневом разглядывали старика.
– Капитан, подойдите ко мне…
Скомкав беседу с Зобовым, едва выдавив на прощание приличные слова, я уехал. Но непоправимое случилось. На следующий день сын Фархада принёс нам страшную весть: «Отца убили моджахеды за то, что якшался с советскими».
Такого обвинения для смертного приговора было более чем достаточно.
* * *
Парня-солдатика отправили в Союз, в стройбат. Майора Деревского после этой операции прозвали Дубовским и направили в академию. Контакты с ДШБ мы свели к минимуму, но полностью исключить их не могли. Служба есть служба.
Своих не выбирают.
* * *
Глаша
Когда ветераны вспоминают войну, сквозь расстояния, годы вырастают перед нами в исполинский рост бойцы-герои; вновь звучат сухие приказы командиров; с коротких привалов слышатся заученные, будто молитва, строчки письма из родимого дома; в часы затишья между боями тревожит душу нестройная песня.
Но однополчане бывают разные…
Целые легенды слагают фронтовики о безмолвных спасителях и верных друзьях. Грозных или заботливых, в зависимости от задач, на них возложенных. Друзьях железных, угловатых, но таких родных, надёжных. Гвардейский реактивный миномёт и трудяга-грузовик, пушка-говорунья и отполированный мозолистой ладонью штатный автомат. Эти стальные сослуживцы тоже хлебают лиха. Даром, что без плоти-крови. И металл имеет свойство уставать… Благодарные бойцы частенько присваивают бездушной единице вооружения имя личное. Величают уважительно: «Катюшей», «Максимом», «Макаром». И становился тогда серийный образец с заводским номером близким фронтовым другом.
Никаких «Катюш» в нашем подразделении КГБ не числилось, однако и у нас была своя стальная колёсная подруга – полевая кухня.
Звали мы её ласково – Глаша.
* * *
Расформировывали команду «Скат», скомплектованную из представителей МВД. Вороватая структура… Возможно, поэтому аббревиатура их министерства всегда звучала в транскрипции сотрудников «конторы» уменьшительно ласкательно – «мэндэвэ».
Идёт из Союза новая техника в Кабул. Они её сопровождают, стерегут и, одновременно, когда что понравится, берут себе. Изымают, к примеру, автомобиль «Волга», немножко простреливают и геройски докладывают:
– Во время транспортировки попали в засаду душманов. Одна машина серьёзно повреждена. Простите. Извините. Слава Богу, остальные целыми доставили, и сами все живы.
А машину отгоняли обратно в Союз и по отработанным каналам всё шло, как положено…
В Афганистане они как бы служили в составе отдельных частей, как бы советниками местной милиции – царандоя. Обеспечение автономное: при себе полевые кухни, электростанции, радиостанции. Командование – человек двадцать. Старшим – чин не ниже заместителя начальника УВД.
В части, расположенной в Айбаке, командир был из Украины. Он считал себя дважды полковником. Первый раз ему звание присвоили, когда уезжал в Афганистан. Прибыл – вслед реляция пришла повторно.
И вот расформировывают этот «Скат». Всё мало-мальски ценное они увозят обратно в Союз, а с полевой кухней не знают, что делать. (Сейчас в таких гудрон варят; снаружи чёрная, страшная, внутри – два пищеварочных котла.) Передвижная кухня была смонтирована на базе одноосного прицепа, но в первый же месяц службы в Афганистане колёса удачно «толканули». С тех пор кухня сиротливо стояла на самодельных деревянных полозьях. Попробовали перед отъездом «втюхать» её соседям в мотострелковый полк за бутылку технического спирта. Не удалось! Решил тогда отец-командир, на правах посланника Великой державы, подарить походную кухню губернатору тамошней провинции в целях дальнейшего укрепления международного сотрудничества.
Принайтовали кухню тросом к уазику, воткнули пониженную передачу и потащили по пыльным улочкам Айбака на глазах изумлённых мусульман. Полозья оставляли после себя глубокие борозды, печка на ходу топилась, дымом попыхивала, точно в сказке про Емелю. (Мы с Федей оказались невольными свидетелями этой «презентации».) Когда въезжали во двор, зацепили ворота. Страшный грохот разбудил мирную резиденцию. Створка сиротливо повисла на одной петле и застыла. На крыльцо выскочил губернатор с гаремом. Широко распахнутыми от ужаса глазами хозяин взирал, как гости уничтожают цветочную клумбу вдоль дорожки и победоносно продвигаются к парадному крыльцу, сея разруху, ужас… всё ещё считая, что делают подарок. В полную силушку демонстрируя мощь Советского Союза. И – гвоздь программы! Перед виллой напыление асфальта – взрыхляют. Наконец разочарованно останавливаются. Упитанный дважды-полковник выкатывается из машины, хлопает дверкой. Едва удостоив Федю вниманием, бросает:
– Переведи!
И на одном дыхании, с пионерским задором рапортует:
– Дорогой Себгатулла Мухаммади, спасибо вам за службу с нами вместе, вы нам много помогали. Мы хотим отблагодарить вас. Примите от нас бакшиш! Знаем, готовите на открытом огне по причине беспросветной вашей феодальной отсталости.
Он решительно шагнул к главе провинции и троекратно обнял его по-афгански. Губернатор знал, что по правилам международного этикета нужно изобразить на лице признательность, счастливую улыбку, высокопарно поблагодарить, а у него на глаза непрошено навернулись слёзы, руки мелко задрожали.
Наконец он стоически выдавил:
– Спасибо… уезжайте!
Я мысленно охарактеризовал такое поведение губернатора «маниакально-дипломатичным».
Милиционеры подались восвояси. Мы с Федей заинтригованы. Предательски подталкивая друг друга, с опаской приближаемся к дымящейся кухне. Открываем крышку. В котле, что побольше, жидкость какая-то закипает. Поддеваем черпаком… После «второго» отмачивали и не успели помыть! Жара. Вонь жутчайшая…
Губернатор чётки перебирает быстро-быстро. Ему плохо, еле стоит, а туда же… Под вой гарема подходит следом, берёт черпак, на ощупь зачерпывает со дна… вытягивает шею… видит горячую бурую жижу. Бледнеет. Безвольно разжимает пальцы. Черпак со шлепком падает. Лицо высокопоставленного афганца сводит непротокольная гримаса.
Когда речь вернулась, он жалобно, убитым голосом произнёс:
– Пусть они уедут, совсем. Вы, пожалуйста, заберите это… Я вам мм-мандаринов, ап-пельсинов… (Типа: озолочу!)
И вот, словно переходящий вымпел, настоящая армейская кухня: от милиционеров – губернатору, от него – нам. У всего личного состава приятных ожиданий, связанных с трофеем, радужных прогнозов – выше нормы.
Притащили мы беспризорную полевую кухню к себе, отдраили, отчистили её, через тыловиков достали колёса, установили и откатили под навес, в тень. Теперь ей предстояло стать кухней пустыни. Может, изловчимся сготовить на ней чего-нибудь жиденького, горяченького? Две недели на сух-пайке. Извелись вконец.
Но ведь сама кухня готовить не будет. Шеф-повар нужен…
Утром, пока не жарко, построил я четверых солдат из отделения связи.
– Та-ак, первый вопрос. Кто умеет готовить?
Молчат безответные существа…
– Та-ак. Хо-ро-шо… – я произнёс это таким тоном, чтобы было понятно всем: «ничего хорошего молчание не сулит». – Кто из деревни?
Все из деревни.
Я самому долговязому, белобрысому:
– Как звать?
Тот, перетаптываясь с ноги на ногу, нехотя признаётся:
– Лёха…
– Как служба, Лёха?
– Ничё… Лучше песок на зубах, чем иней на яйцах.
– Мудро. Дома готовил?
– Ну, готовил… Но у нас всего-то, картошку сваришь…
– Ты давай дурака не валяй! Откуда в пустыне картошка? Будешь кашу варить.
Так Лёха прошёл кастинг.
Солдатики, подтрунивая над ним, разошлись.
Когда солнце нехотя сползло с зенита, Лёха обречённо напялил выданные поварской колпак и передник. Открыл кулинарную книгу. Затем немотивированно-тревожно гремел пустым ведром, нехотя принёс из арыка воды. Долго растапливал печь. Движения бойца были замедленными, неуверенными.
Я, не привлекая к себе внимания, пас его.
Новообращенец, вцепившись двумя руками в длинный черпак, размешивал тягучую горячую массу; подливал, при необходимости, воды из ведра; захлопывал крышку котла, когда «афганец» – ветер пустыни – поднимал облако белой раскалённой пыли. При сильных порывах и Лёха, и поварская машина угадывались силуэтами, точно в пургу.
Блюдо было анонсировано как «манная каша на воде» – самое простое из того, что дебютант мог. В алюминиевой кастрюле он принёс для офицерского состава богатую порцию с добавкой. От Лёхи никто ничего не ждал, но даже такой настрой оказался радужно-оптимистичным. Тёплые синюшные разводы настораживали, манная смесь пригорела, пустынный песок хрустел на зубах. Спасло биомассу лишь то, что шеф-повар щедро умаслил её комбижиром. Завтрак состоялся. Лиха беда – начало!
Я испытывал за Алексея тихую гордость…
Однако возрадовался рано. Сглазили нашего повара! На следующий день личный состав любовался восходом и закатом солнца… через щели в стене сортира. А главной задачей стало не добежать туда – донести. Боеготовность подразделения Леха свёл к нулю. Вокруг не утихали разговоры о брюшном тифе и холере, о малярии и гепатите. Только медсанбата здесь не хватало. Военная медицина – она ведь чудеса творит в хирургии, а дальше провал… На все болезни лечение одно – уринотерапия.
Назначаю в наряд по кухне другого. Опять не то… Следующего. Всех солдатиков перебрал. Примерно на одном уровне – хреново.
В итоге всех выручил наш шифровальщик Володя из Смоленска. Смотрел он, смотрел на этот аттракцион и вызвался кашеварить. Его поварское искусство граничило с шаманством. Кухню он любовно нарёк Глашей. Гладил горячие дородные бока её, что-то интимно нашёптывал. А та в ответ за доброту-ласку – аппетитный плов или макароны по-флотски. Чудо – не печь!
Когда случались крупные праздники, мы устраивали застолье вместе с Мухаммади и подшефными руководителями по направлениям. Домами дружили! В годовщину Саурской революции (с чего вся эта калобуда началась) губернатор устраивал приём у себя. День Октябрьской революции или Первого мая – отмечали у нас. Местные загодя приносили на праздник свежее мясо, овощи, в изобилии гранаты, арбузы, дыни. С нас – спиртное.
Накануне Великого октября губернатор привёл к нам птицу. Что за порода? – не знаем. Внешне походит на страуса. Такая же здоровая, голенастая. Выше человека. Серая. Клюв мощный. За четыре дня до праздника с ней пришёл. «Пусть, – говорит, – она у вас в саду попасётся». Ну, пусть… Крупы ей насыпали – не хочет. Ходит себе, деликатно листики на кустарнике щиплет. Молча таращится на нас. Мы три дня – следом. Не знаем, на что решиться. Но делать что-то нужно, раз мясо само пришло. Мы опергруппа как-никак? Завтра званый ужин.
Федя сбегал за автоматом:
– Я мигом её. Крякнуть не успеет…
Передёргивает с лязганьем затвор, патрон – в патронник, картинно выцеливает, нажимает спусковой курок: «Та-та!».
У птицы полголовы снесло, но такое подозрение, что ей об этом никто не доложил. Как подхватилась, рванула по двору, расщеперив короткие жидкие крылья. Солдатики от такого змей-горыныча, точно куры с кудахтаньем, врассыпную. Я подпрыгнул и, уцепившись за край дувала, повис на руках. Федя – на походную кухню; приплясывает возбуждённо на крышке, злорадно матерится на фарси. А тому катрены и слушать нечем, знай себе носится по двору. Да всё больше иноходью норовит. Ноги длинные, мускулистые. Пыль столбом! Грохот посуды…
Куда?! Птица метнулась к дальней стене, зигзагообразно проскакала по минным заграждениям. Хитроумные мины-ловушки и система сигнализации растерянно молчали.
Федя вновь вскидывает к плечу автомат. Дуло широко рыскает по воздуху, не поспевая за мельканием неугомонного афганского птеродактиля.
Хрипло кричу:
– Не стрелять! Живьём брать…
Бойцы растянули пеньковый канат и пошли цепью. Страус, повалив солдат, прорвал строй. Со второго захода окружили вражину плотным кольцом, навалились оравой. В схватке наметился перелом. Птица последний раз дёрнулась и затихла. Одолели! Бойцы поднимаются с земли: хэбэ в пыли, в крови, в крупных пуховых перьях. На лицах радость. Хороши!
Федя, войдя в раж, растолкал солдат и от всей души пнул пернатого. Дичь оттащили волоком на кухню, а он ещё долго не мог успокоиться…
Была джума – пятница, выходной день на Востоке. (Тяпница – по-нашему.) На праздник собралось всё руководство Айбака: партийное, армейское, милицейское, наш аппарат – вместе со своими «воспитанниками».
Советские войска ведь не в одиночку воевали с бандитами. Из сторонников Саурской революции мы создавали подразделения, по своему образу и подобию: посланники КПСС «нянькались» с партийными функционерами из Народно-демократической партии Афганистана; армейские советники из СССР формировали отряды «сарбазов» – правительственных войск; МВД – местную милицию «царандой»; «контора» по аналогии создала афганский КГБ – Хадаматэ Аттэлоатэ Довляти, ХАД. (Сотрудников этой службы мы величали «хадовцы», а их детей «хадёныши».) Советские специалисты для подшефных структур были советниками, «мушаверами». Не зря же мы приехали из страны Советов. Но поскольку наши щедрые советы редко приводили к успеху, аборигены постепенно перестали к ним прислушиваться, хотя водку за компанию распивали охотно…
Столы накрыли прямо во дворе.
Из бешеной курицы Володя приготовил плов. Вкуснотища!!!
Спиртным руководство зоны обеспечило щедро, но на таких массовых мероприятиях водка почему-то заканчивается быстрее, чем хотелось бы… Вечер двигался к концу.
1 2 3 4 5
Мы – десантникам: «Не дёргайтесь, он в Карачабулаке».
– Ах, в этом кишлаке…
И командир ДШБ майор Деревский повёл туда всю свою танковую армию: двадцать бронетранспортёров. Окружили кишлак, захватили в заложники тридцать уважаемых старцев, привезли в свою часть на броне и усадили под дулами автоматов на землю. Старики по-своему что-то: «Бур-бур-бур». А стратег Деревский поводил у них перед носом дулом автомата и ультимативно заявил:
– Не выдадите солдатика – мы вас кончим.
И над самой головой у аксакалов от пояса – очередь.
* * *
Вечером, со второй попытки, мы забрали-таки солдатика у хадовцев, привезли к себе на виллу и приступили к дознанию: «Откуда родом? Почему ушёл? Где содержали в плену?».
Он из деревни, молдаванин, фамилия Пержу… Если к этим трём бедам добавить неполное среднее образование, затюканность и забитость ещё до службы – картина будет полной! Бумажку какую-то в местном военкомате заставили подписать и забрали. Железную дорогу, паровоз увидел первый раз, когда в армию везли. Живы мать с отцом, сёстры. Все с малолетства батрачат.
Мы ему доверительно:
– Ну, сынок, чем бы ты стал у них заниматься?
Он в ответ:
– Пас бы овец. Афганцы бы меня кормили.
Короче, тоже самое.
И, как заклинание, умоляя то меня, то Федю твердит:
– Не отдавайте им. Не надо!.. Иначе я и «дедов» постреляю и… себя.
– За что?!
Оказывается, в ДШБ старослужащие развлекались, отдавая непонятливым и нерасторопным «сынам» приказ: «Душу к бою!». Услышав его, рядовой Пержу выпячивал грудь и получал от «дедушки Апрельской революции» удар кулаком по второй сверху пуговице.
– Раздевайся!
Дезертир обречённо стащил с себя хэбэ, грязную нательную рубаху…
Мы оторопели: грудь была изуродована иссиня-чёрными гематомами, так называемыми «орденами дурака». Он стоял перед нами голый, щуплый, истерзанный, приговорённый на такую судьбу за несуществующие грехи… ещё совсем ребёнок… и добавить к этому было нечего.
В этот момент я мысленно простил ему всё.
Никаких идеологических мотивов для побега не существовало. Выдать военные секреты он был не в состоянии. Устройство БТР для него – чёрная дыра. Просто пареньку с сослуживцами не повезло. А ведь в Афганистане нередко случались «неуставные отношения», когда «деды» в бою прикрывали собой молодых.
Доставили мы его в родную часть. Зобов с порога встретил беглеца чуть ли не мордобоем.
Я офицеров предупредил строго:
– Та-ак. Специально узнаю: если кто ударит или что другое… Не обижайтесь!
Деревский, его замы, сразу попритихли, приуныли. Они, видно, планировали разорвать парня на куски и доложить, что такого нашли.
Пленные аксакалы сидят в пыли, держатся с достоинством. Степенно переговариваются. Что они думают о нас? Как теперь убедить их в благородстве помыслов «шурави»? Среди заложников наш помощник – дед Фархад. Глазами встретились, разошлись.
Я собрался уезжать, пошёл к машине. Особист вызвался проводить, чуть отстал.
Вдруг слышу сзади:
– О! Дед! Знакомая борода! Ты, что ли тогда к «комитетчикам» приезжал?! Чё молчишь?..
Холодный пот выступил у меня на спине. Я резко повернулся. Капитан Зобов навис над Фархадом. Тот сидел, невозмутимо устремив взгляд вперёд. Дехкане беспокойно зашевелились и с гневом разглядывали старика.
– Капитан, подойдите ко мне…
Скомкав беседу с Зобовым, едва выдавив на прощание приличные слова, я уехал. Но непоправимое случилось. На следующий день сын Фархада принёс нам страшную весть: «Отца убили моджахеды за то, что якшался с советскими».
Такого обвинения для смертного приговора было более чем достаточно.
* * *
Парня-солдатика отправили в Союз, в стройбат. Майора Деревского после этой операции прозвали Дубовским и направили в академию. Контакты с ДШБ мы свели к минимуму, но полностью исключить их не могли. Служба есть служба.
Своих не выбирают.
* * *
Глаша
Когда ветераны вспоминают войну, сквозь расстояния, годы вырастают перед нами в исполинский рост бойцы-герои; вновь звучат сухие приказы командиров; с коротких привалов слышатся заученные, будто молитва, строчки письма из родимого дома; в часы затишья между боями тревожит душу нестройная песня.
Но однополчане бывают разные…
Целые легенды слагают фронтовики о безмолвных спасителях и верных друзьях. Грозных или заботливых, в зависимости от задач, на них возложенных. Друзьях железных, угловатых, но таких родных, надёжных. Гвардейский реактивный миномёт и трудяга-грузовик, пушка-говорунья и отполированный мозолистой ладонью штатный автомат. Эти стальные сослуживцы тоже хлебают лиха. Даром, что без плоти-крови. И металл имеет свойство уставать… Благодарные бойцы частенько присваивают бездушной единице вооружения имя личное. Величают уважительно: «Катюшей», «Максимом», «Макаром». И становился тогда серийный образец с заводским номером близким фронтовым другом.
Никаких «Катюш» в нашем подразделении КГБ не числилось, однако и у нас была своя стальная колёсная подруга – полевая кухня.
Звали мы её ласково – Глаша.
* * *
Расформировывали команду «Скат», скомплектованную из представителей МВД. Вороватая структура… Возможно, поэтому аббревиатура их министерства всегда звучала в транскрипции сотрудников «конторы» уменьшительно ласкательно – «мэндэвэ».
Идёт из Союза новая техника в Кабул. Они её сопровождают, стерегут и, одновременно, когда что понравится, берут себе. Изымают, к примеру, автомобиль «Волга», немножко простреливают и геройски докладывают:
– Во время транспортировки попали в засаду душманов. Одна машина серьёзно повреждена. Простите. Извините. Слава Богу, остальные целыми доставили, и сами все живы.
А машину отгоняли обратно в Союз и по отработанным каналам всё шло, как положено…
В Афганистане они как бы служили в составе отдельных частей, как бы советниками местной милиции – царандоя. Обеспечение автономное: при себе полевые кухни, электростанции, радиостанции. Командование – человек двадцать. Старшим – чин не ниже заместителя начальника УВД.
В части, расположенной в Айбаке, командир был из Украины. Он считал себя дважды полковником. Первый раз ему звание присвоили, когда уезжал в Афганистан. Прибыл – вслед реляция пришла повторно.
И вот расформировывают этот «Скат». Всё мало-мальски ценное они увозят обратно в Союз, а с полевой кухней не знают, что делать. (Сейчас в таких гудрон варят; снаружи чёрная, страшная, внутри – два пищеварочных котла.) Передвижная кухня была смонтирована на базе одноосного прицепа, но в первый же месяц службы в Афганистане колёса удачно «толканули». С тех пор кухня сиротливо стояла на самодельных деревянных полозьях. Попробовали перед отъездом «втюхать» её соседям в мотострелковый полк за бутылку технического спирта. Не удалось! Решил тогда отец-командир, на правах посланника Великой державы, подарить походную кухню губернатору тамошней провинции в целях дальнейшего укрепления международного сотрудничества.
Принайтовали кухню тросом к уазику, воткнули пониженную передачу и потащили по пыльным улочкам Айбака на глазах изумлённых мусульман. Полозья оставляли после себя глубокие борозды, печка на ходу топилась, дымом попыхивала, точно в сказке про Емелю. (Мы с Федей оказались невольными свидетелями этой «презентации».) Когда въезжали во двор, зацепили ворота. Страшный грохот разбудил мирную резиденцию. Створка сиротливо повисла на одной петле и застыла. На крыльцо выскочил губернатор с гаремом. Широко распахнутыми от ужаса глазами хозяин взирал, как гости уничтожают цветочную клумбу вдоль дорожки и победоносно продвигаются к парадному крыльцу, сея разруху, ужас… всё ещё считая, что делают подарок. В полную силушку демонстрируя мощь Советского Союза. И – гвоздь программы! Перед виллой напыление асфальта – взрыхляют. Наконец разочарованно останавливаются. Упитанный дважды-полковник выкатывается из машины, хлопает дверкой. Едва удостоив Федю вниманием, бросает:
– Переведи!
И на одном дыхании, с пионерским задором рапортует:
– Дорогой Себгатулла Мухаммади, спасибо вам за службу с нами вместе, вы нам много помогали. Мы хотим отблагодарить вас. Примите от нас бакшиш! Знаем, готовите на открытом огне по причине беспросветной вашей феодальной отсталости.
Он решительно шагнул к главе провинции и троекратно обнял его по-афгански. Губернатор знал, что по правилам международного этикета нужно изобразить на лице признательность, счастливую улыбку, высокопарно поблагодарить, а у него на глаза непрошено навернулись слёзы, руки мелко задрожали.
Наконец он стоически выдавил:
– Спасибо… уезжайте!
Я мысленно охарактеризовал такое поведение губернатора «маниакально-дипломатичным».
Милиционеры подались восвояси. Мы с Федей заинтригованы. Предательски подталкивая друг друга, с опаской приближаемся к дымящейся кухне. Открываем крышку. В котле, что побольше, жидкость какая-то закипает. Поддеваем черпаком… После «второго» отмачивали и не успели помыть! Жара. Вонь жутчайшая…
Губернатор чётки перебирает быстро-быстро. Ему плохо, еле стоит, а туда же… Под вой гарема подходит следом, берёт черпак, на ощупь зачерпывает со дна… вытягивает шею… видит горячую бурую жижу. Бледнеет. Безвольно разжимает пальцы. Черпак со шлепком падает. Лицо высокопоставленного афганца сводит непротокольная гримаса.
Когда речь вернулась, он жалобно, убитым голосом произнёс:
– Пусть они уедут, совсем. Вы, пожалуйста, заберите это… Я вам мм-мандаринов, ап-пельсинов… (Типа: озолочу!)
И вот, словно переходящий вымпел, настоящая армейская кухня: от милиционеров – губернатору, от него – нам. У всего личного состава приятных ожиданий, связанных с трофеем, радужных прогнозов – выше нормы.
Притащили мы беспризорную полевую кухню к себе, отдраили, отчистили её, через тыловиков достали колёса, установили и откатили под навес, в тень. Теперь ей предстояло стать кухней пустыни. Может, изловчимся сготовить на ней чего-нибудь жиденького, горяченького? Две недели на сух-пайке. Извелись вконец.
Но ведь сама кухня готовить не будет. Шеф-повар нужен…
Утром, пока не жарко, построил я четверых солдат из отделения связи.
– Та-ак, первый вопрос. Кто умеет готовить?
Молчат безответные существа…
– Та-ак. Хо-ро-шо… – я произнёс это таким тоном, чтобы было понятно всем: «ничего хорошего молчание не сулит». – Кто из деревни?
Все из деревни.
Я самому долговязому, белобрысому:
– Как звать?
Тот, перетаптываясь с ноги на ногу, нехотя признаётся:
– Лёха…
– Как служба, Лёха?
– Ничё… Лучше песок на зубах, чем иней на яйцах.
– Мудро. Дома готовил?
– Ну, готовил… Но у нас всего-то, картошку сваришь…
– Ты давай дурака не валяй! Откуда в пустыне картошка? Будешь кашу варить.
Так Лёха прошёл кастинг.
Солдатики, подтрунивая над ним, разошлись.
Когда солнце нехотя сползло с зенита, Лёха обречённо напялил выданные поварской колпак и передник. Открыл кулинарную книгу. Затем немотивированно-тревожно гремел пустым ведром, нехотя принёс из арыка воды. Долго растапливал печь. Движения бойца были замедленными, неуверенными.
Я, не привлекая к себе внимания, пас его.
Новообращенец, вцепившись двумя руками в длинный черпак, размешивал тягучую горячую массу; подливал, при необходимости, воды из ведра; захлопывал крышку котла, когда «афганец» – ветер пустыни – поднимал облако белой раскалённой пыли. При сильных порывах и Лёха, и поварская машина угадывались силуэтами, точно в пургу.
Блюдо было анонсировано как «манная каша на воде» – самое простое из того, что дебютант мог. В алюминиевой кастрюле он принёс для офицерского состава богатую порцию с добавкой. От Лёхи никто ничего не ждал, но даже такой настрой оказался радужно-оптимистичным. Тёплые синюшные разводы настораживали, манная смесь пригорела, пустынный песок хрустел на зубах. Спасло биомассу лишь то, что шеф-повар щедро умаслил её комбижиром. Завтрак состоялся. Лиха беда – начало!
Я испытывал за Алексея тихую гордость…
Однако возрадовался рано. Сглазили нашего повара! На следующий день личный состав любовался восходом и закатом солнца… через щели в стене сортира. А главной задачей стало не добежать туда – донести. Боеготовность подразделения Леха свёл к нулю. Вокруг не утихали разговоры о брюшном тифе и холере, о малярии и гепатите. Только медсанбата здесь не хватало. Военная медицина – она ведь чудеса творит в хирургии, а дальше провал… На все болезни лечение одно – уринотерапия.
Назначаю в наряд по кухне другого. Опять не то… Следующего. Всех солдатиков перебрал. Примерно на одном уровне – хреново.
В итоге всех выручил наш шифровальщик Володя из Смоленска. Смотрел он, смотрел на этот аттракцион и вызвался кашеварить. Его поварское искусство граничило с шаманством. Кухню он любовно нарёк Глашей. Гладил горячие дородные бока её, что-то интимно нашёптывал. А та в ответ за доброту-ласку – аппетитный плов или макароны по-флотски. Чудо – не печь!
Когда случались крупные праздники, мы устраивали застолье вместе с Мухаммади и подшефными руководителями по направлениям. Домами дружили! В годовщину Саурской революции (с чего вся эта калобуда началась) губернатор устраивал приём у себя. День Октябрьской революции или Первого мая – отмечали у нас. Местные загодя приносили на праздник свежее мясо, овощи, в изобилии гранаты, арбузы, дыни. С нас – спиртное.
Накануне Великого октября губернатор привёл к нам птицу. Что за порода? – не знаем. Внешне походит на страуса. Такая же здоровая, голенастая. Выше человека. Серая. Клюв мощный. За четыре дня до праздника с ней пришёл. «Пусть, – говорит, – она у вас в саду попасётся». Ну, пусть… Крупы ей насыпали – не хочет. Ходит себе, деликатно листики на кустарнике щиплет. Молча таращится на нас. Мы три дня – следом. Не знаем, на что решиться. Но делать что-то нужно, раз мясо само пришло. Мы опергруппа как-никак? Завтра званый ужин.
Федя сбегал за автоматом:
– Я мигом её. Крякнуть не успеет…
Передёргивает с лязганьем затвор, патрон – в патронник, картинно выцеливает, нажимает спусковой курок: «Та-та!».
У птицы полголовы снесло, но такое подозрение, что ей об этом никто не доложил. Как подхватилась, рванула по двору, расщеперив короткие жидкие крылья. Солдатики от такого змей-горыныча, точно куры с кудахтаньем, врассыпную. Я подпрыгнул и, уцепившись за край дувала, повис на руках. Федя – на походную кухню; приплясывает возбуждённо на крышке, злорадно матерится на фарси. А тому катрены и слушать нечем, знай себе носится по двору. Да всё больше иноходью норовит. Ноги длинные, мускулистые. Пыль столбом! Грохот посуды…
Куда?! Птица метнулась к дальней стене, зигзагообразно проскакала по минным заграждениям. Хитроумные мины-ловушки и система сигнализации растерянно молчали.
Федя вновь вскидывает к плечу автомат. Дуло широко рыскает по воздуху, не поспевая за мельканием неугомонного афганского птеродактиля.
Хрипло кричу:
– Не стрелять! Живьём брать…
Бойцы растянули пеньковый канат и пошли цепью. Страус, повалив солдат, прорвал строй. Со второго захода окружили вражину плотным кольцом, навалились оравой. В схватке наметился перелом. Птица последний раз дёрнулась и затихла. Одолели! Бойцы поднимаются с земли: хэбэ в пыли, в крови, в крупных пуховых перьях. На лицах радость. Хороши!
Федя, войдя в раж, растолкал солдат и от всей души пнул пернатого. Дичь оттащили волоком на кухню, а он ещё долго не мог успокоиться…
Была джума – пятница, выходной день на Востоке. (Тяпница – по-нашему.) На праздник собралось всё руководство Айбака: партийное, армейское, милицейское, наш аппарат – вместе со своими «воспитанниками».
Советские войска ведь не в одиночку воевали с бандитами. Из сторонников Саурской революции мы создавали подразделения, по своему образу и подобию: посланники КПСС «нянькались» с партийными функционерами из Народно-демократической партии Афганистана; армейские советники из СССР формировали отряды «сарбазов» – правительственных войск; МВД – местную милицию «царандой»; «контора» по аналогии создала афганский КГБ – Хадаматэ Аттэлоатэ Довляти, ХАД. (Сотрудников этой службы мы величали «хадовцы», а их детей «хадёныши».) Советские специалисты для подшефных структур были советниками, «мушаверами». Не зря же мы приехали из страны Советов. Но поскольку наши щедрые советы редко приводили к успеху, аборигены постепенно перестали к ним прислушиваться, хотя водку за компанию распивали охотно…
Столы накрыли прямо во дворе.
Из бешеной курицы Володя приготовил плов. Вкуснотища!!!
Спиртным руководство зоны обеспечило щедро, но на таких массовых мероприятиях водка почему-то заканчивается быстрее, чем хотелось бы… Вечер двигался к концу.
1 2 3 4 5