Она хорошо знала, чего ждал от нее Курати сегодня. Но его разочаровала беспричинная вспышка Йоко, ее каприз. Чем чаще будут повторяться такие дни, тем скорее начнет он искать новый предмет своих вожделений. В самом деле, разве не проявляет он интерес к Айко? И теперь, оглянувшись назад и вспоминая, как складывались ее отношения с Курати, она вынуждена была признаться самой себе, что зашла слишком далеко. Но иного пути к завоеванию Курати, пожалуй, не было. Он – человек со слабостями. А у нее, которая ищет его любви, разве их нет? Когда после долгих рассуждений Йоко пришла к этому выводу, ей стало так отвратительно собственное «я», что она готова была его растоптать.
«Зачем я покинула Кибэ, зачем мучаю Кимура? Почему, уйдя от Кибэ, я не смогла пойти по избранному мною пути? Во всем виновата тетушка Исокава, толкнувшая меня в объятия Кимура. Пройдет ли когда-нибудь моя ненависть к ней? Но как же я глупа, что поддалась ее хитрым уловкам! В одном лишь Курати мне бы не хотелось разочароваться. Им одним я стремилась восполнить все прежние разочарования, и не только это, я мечтала жить в радости. Я твердо верила, что не смогу расстаться с Курати. И без сожаления отдала ему все, даже жизнь, жизнь, которую бросила к его ногам. Что же теперь у меня осталось? К чему я пришла? Ведь завтра Курати может бросить меня. Какое равнодушное было у него лицо, когда он выходил из моей комнаты! Сейчас же пойду просить у него прощения. Как рабыня, буду биться головой о пол и молить о пощаде… Да… Но если Курати не захочет даже взглянуть на меня и будет сидеть с каменным лицом? Нет. Пока я жива, у меня не хватит мужества видеть его равнодушие… Может быть, просить прощения у Кибэ?.. Но я не знаю, где он живет».
Исхудавшие плечи Йоко вздрагивали, она плакала горько и жалобно, пока не иссякли слезы, словно Курати уже покинул ее. Ночную тишину нарушали только ее всхлипывания.
Через некоторое время она решительно пододвинула к себе тушечницу и бумагу и, с трудом сдерживая дрожь в пальцах, написала короткую записку няне. Она порывает всякую связь с нянькой и Садако, говорилось в записке, и просит считать ее с этого момента чужой. Если она умрет, пусть няня отнесет вложенное в этот же конверт письмо к Кибэ. Кибэ непременно возьмет на себя воспитание Садако. В письме к Кибэ она писала:
«Садако – Ваша дочь. Вы увидите это сразу, только взглянув на нее. Я до сих пор из упрямства не хотела, чтобы она знала своего отца. Но теперь, когда меня уже нет в этом мире, я надеюсь, что Вы простите мне мою вину. По крайней мере, возьмите на свое попечение Садако.
После смерти Йоко отцу Садако.
От несчастной матери Садако».
Слезы безостановочно капали на бумагу, размывая иероглифы. Йоко не запечатала конверт, чтобы, вернувшись в Токио, вложить в него перевод на весь остаток вклада в банке.
Последняя жертва… Может быть, она вернет любовь Курати, пожертвовав самым любимым существом, которое не решалась до сих пор покинуть. Ею овладела фанатическая решимость древних людей, приносивших самые дорогие существа в жертву свирепым божествам, чтобы те вняли их молитвам. Потрясенная собственной решимостью, Йоко вновь зарыдала. Свой поступок она считала подвигом.
«Помоги мне, помоги, помоги!» – всем сердцем взывала Йоко, молитвенно сложив руки, сама не зная к кому. Наконец она решительно вытерла слезы, вышла из комнаты и потихоньку пошла по коридору. Почти все лампочки были погашены, и путь ей освещал лишь проникавший через стеклянные двери тусклый свет луны. Исхудавшая и поэтому казавшаяся еще выше ростом, Йоко шла, неслышно ступая. Потом осторожно раздвинула фусума и вошла к Курати. Слабо светил ночник, Курати безмятежно спал. Йоко потихоньку опустилась на циновку у изголовья и принялась разглядывать его лицо.
Распухшие губы дрожали. Она не могла отвести взгляда от Курати, и он расплывался у нее перед глазами, полными слез. Йоко совсем пала духом, и ей было жаль себя. Как горько, как больно! Она начала всхлипывать. Курати сквозь сон что-то с досадой пробурчал и повернулся на другой бок. Йоко испуганно притихла.
Но тут же снова начала всхлипывать. Забыв обо всем, она плакала и плакала, неподвижно сидя у постели Курати.
38
– Ну что ты боишься? Просто вдень эту запонку в петлю, и все, – сказал Курати самым мягким тоном, на какой только был способен. Он стоял в белой рубашке спиной к Йоко. Огорченная Йоко нервно вертела в руках запонку, словно совершила непростительную оплошность.
– Когда взяла рубашку из стирки, совсем забыла об этом…
– Оправдываться незачем… Поскорее, прошу тебя.
– Сию минуту, – послушно ответила Йоко. Она подошла к Курати вплотную и попыталась вставить запонку, но ничего не вышло: воротничок был туго накрахмален, а руки дрожали.
– Извини, пожалуйста, сними на минуту рубашку. – Ну, сколько возни… Неужели нельзя так сделать? Йоко попробовала еще раз, опять не получилось.
Курати стал уже заметно раздражаться.
– Не выходит?
– Сейчас, минуточку.
– Дай мне запонку. Пусти, я сам. Этакий пустяк… – Курати покосился на Йоко, вырвал запонку и, снова повернувшись спиной, принялся сам ее вдевать. Но у него тоже дрожали руки и ничего не вышло.
– Эй, могла бы помочь!
Йоко неуверенно протянула руку, но запонка упала на циновку. Йоко нагнулась, и над головой у нее загремел голос Курати:
– Дура! Никто не просил тебя мешать!
Йоко не возражала.
– Прости, пожалуйста. Я не хотела помешать…
– А ты мешаешь! Как это еще назвать?.. Ах, да не там. Вот же она! – крикнул он, недовольно выпятив губы и выставив подбородок, и затопал ногами.
Йоко и это стерпела. Когда, найдя запонку, она выпрямилась, Курати уже снимал рубашку.
– Прямо тошно! Эй, дай-ка кимоно.
– К нижнему кимоно еще не пришит воротник. Сейчас будет готова рубашка, потерпи немного, – заискивающе проговорила Йоко.
– А тебя и не просят. Ай-тян! – громко позвал Курати.
Йоко и сейчас изо всех сил старалась сдержаться. Поднявшись по лестнице, с обычным кротким видом в комнату спокойно вошла Айко. Курати сразу расплылся в улыбке.
– Ай-тян, будь добра, вдень эту запонку.
Айко с таким видом, словно и не подозревала, что произошло, нагнулась, показав при этом соблазнительные линии своего тела, и подняла с циновки рубашку. Она, казалось, не замечала Йоко, прислуживавшую Курати. В последнее время Йоко стала подозрительной, и сейчас она восприняла поведение Айко как отвратительную дерзость.
– Не лезь не в свое дело! – не выдержав, вскипела Йоко и выхватила рубашку у Айко.
– Ты… Я попросил Айко, чего же ты суешься, – властно произнес Курати. Но Йоко даже не взглянула на него. Она смотрела на Айко.
– Твое место – внизу. Ты не можешь толком выполнять даже обязанности служанки, так не суйся не в свое дело. Отправляйся, – грубо сказала Йоко.
Айко не стала ей перечить и молча вышла.
Ссоры в доме учащались. Оставшись одна и успокоившись, Йоко обычно раскаивалась в своих необузданных вспышках и старалась быть ласковой с Айко. Чтобы загладить свою вину перед ней, Йоко становилась суровой с Садаё, мучила ее при Айко, как умеют мучить только люди, возненавидевшие тех, кого прежде любили. Йоко понимала, что это нелепо, дико, но ничего не могла с собой поделать. Более того, она ощущала потребность время от времени вымещать на ком-нибудь долго сдерживаемую злобу. Наносить раны кому бы то ни было – не человеку, так животному, не животному, так дереву, не дереву, так самой себе, – доставляла ей истинную радость. Вырывая сорную траву в саду, она вдруг ловила себя на том, что, сидя на корточках, с глазами полными слез, с ожесточением разрывает ногтями какую-нибудь ничтожную травинку. Это же чувство мучило ее в объятиях Курати, – и она не испытывала никакого наслаждения. Она хотела найти удовлетворение в жестокой физической боли, причиняемой ей Курати, и не могла. Давно уже объятия Курати не приносили Йоко желанной радости. Напротив, они казались ей адской пыткой. После мгновенной близости наступало страдание, вызывавшее тошноту, отвратительная вялость приходила на смену бесполезным усилиям забыться. Инертность Йоко раздражала Курати, вызывала в нем дикую ненависть. И когда Йоко поняла это, ею овладело чувство трагической беспомощности. Она всячески пыталась пробудить в нем прежнюю страсть. Но Курати все заметнее отдалялся от нее. И становился еще грубее. Настал день, когда Курати заявил ей прямо, словно выплевывая слова:
– Я смотрю, тебе со мной уже не хочется быть. Верно, любовника себе завела.
«Что же делать?» – мучительно раздумывала Йоко, приложив руку ко лбу и превозмогая головную боль.
Однажды она собралась с духом и тайком показалась врачу. Врач легко определил причину ее страданий: женское заболевание. Йоко показалось, что врач с видом всезнайки говорит слишком очевидные вещи, что его белое, ничего не выражающее лицо – это маска, за которой скрывается ее страшная судьба, что в его словах звучит предсказание ее мрачного будущего. Она ушла от врача злая и раздосадованная. На обратном пути зашла в книжную лавку и накупила книг по женским болезням. Ей надо было знать все. Запершись у себя, Йоко прочитала самое главное, что ее интересовало. Загиб матки можно выправить операцией, воспаление – путем удаления пораженного места. При выпрямлении матки из-за небрежности хирурга случаются проколы, которые ведут к острому перитониту. Йоко пришла в голову мысль рассказать обо всем Курати и решиться на операцию. В другое время, повинуясь здравому смыслу, она, не раздумывая, сделала бы это. Но в теперешнем ее состоянии она способна была реагировать лишь на то, чего в действительности не существовало, только нереальное казалось ей реальным. Курати наверняка будет противна ее болезнь. И если даже у нее не окажется ничего страшного, кто поручится за то, что, пока она будет в больнице, ненасытная плоть не заведет его неизвестно куда. Возможно, она ошибается, но если верно, что Айко не безразлична Курати, то, пока Йоко не будет дома, ему останется сделать всего лишь один шаг к сближению. Айко, в ее годы и при ее неопытности, конечно, не влечет дикая грубая сила Курати, она, пожалуй, относится к нему даже с некоторой неприязнью и наверняка его оттолкнет. Но Курати отличается наглостью. К тому же он обладает необъяснимой притягательной силой, действующей, как наркотик, перед которой не устоит ни одна женщина. Не отягощенная чувством долга или приличия, неиссякаемая первобытная мощь мужчины-завоевателя действует магически и способна возбудить желание в любой женщине. Кроме всего прочего, эта послушная Айко чуть ли не с рождения питает враждебность к Йоко. Поэтому тут можно ждать чего угодно. Ревность заставила Йоко забыть обо всем на свете. Чтобы удержать Курати, она готова была на любые страдания.
С некоторых пор к Йоко в отсутствие Курати стал являться уже известный читателю Масаи. «Собака! Чуть не влип из-за него. Ни за что теперь не буду иметь с ним дела», – заявил ей однажды Курати. Не прошло и недели после этого, как пришел Масаи. Прежде настоящий щеголь, уделявший много внимания своей внешности, он теперь как-то опустился – воротничок лоснился от пота, на коленке виднелась дыра. Не дожидаясь согласия Йоко принять его, он, будто старый приятель, уверенно прошел из передней в гостиную, развернул красивую коробку, видимо с дорогими европейскими конфетами, и поставил ее перед Йоко.
– Весьма сожалею, но Курати-сан еще не вернулся. Вы извините, но я попрошу вас зайти в другой раз. А это сохраните у себя до того времени, – с очень любезным выражением лица, но обескураживающе холодным и строгим тоном произнесла Йоко. Однако Масаи и бровью не повел. Он не спеша вытащил из кармана портсигар, взял сигарету с золотым обрезом, осторожно разгреб золу в хибати, прикурил и спокойно выпустил струю ароматного дыма.
– Еще не вернулся? Это очень кстати… Уже совсем лето. Розы у соседей, наверно, цветут… Кажется, давно это было, а ведь всего лишь в прошлом году мы с вами дважды пересекли Тихий океан, верно? Тогда все шло блестяще. Й наши дела еще не вызывали никаких подозрений… Кстати, госпожа Сацуки…
Масаи, словно намереваясь советоваться с Йоко о чем-то очень важном, отодвинул курительный прибор и подался всем телом вперед. Йоко была задета за живое и с раздражением подумала: «Какое нахальство». Случись нечто подобное раньше, когда Йоко еще ощущала всю силу своей красоты и ума, она с необыкновенным спокойствием заманила бы его в ловушку и заставила горько раскаяться в том, что он попался в собственные сети. Теперь же она позволила врагу беспрепятственно проникнуть в свой стан, и ей ничего не оставалось, как волноваться и досадовать.
Масаи некоторое время молча ощупывал ее лицо острым взглядом, потом, видимо, решив, что пора действовать, начал:
– Дайте мне взаймы хотя бы немного.
– Неужели вы не знаете, что у меня ничего нет? Вы нам не чужой, и я бы что-нибудь придумала. Но что я могу сделать, когда Курати один кормит троих. Вы просто не по адресу обратились, Масаи-сан, на вас это не похоже. Поговорили бы лучше с Курати, он бы вам что-нибудь посоветовал. А мне неудобно вмешиваться.
– Давайте говорить начистоту. Я ведь не вчера и не сегодня познакомился с вами… Разве вы не знаете, что у меня испортились отношения с Курати-сан? А если знаете, то тем более жестоко с вашей стороны говорить так. – Масаи стал держаться несколько свободнее, словно сбросил маску, уселся поудобнее, но в словах был по-прежнему сдержан. – Хотя Курати-сан и невзлюбил меня, я не собираюсь причинять ему зла или мстить, не в моем это характере. Если что-нибудь случится, я пострадаю так же, как и он, а может, и больше. Однако… Значит, ничего у нас с вами не получится?
Йоко оробела. Масаи знал всю подноготную Курати и, доведенный до отчаяния, мог впутать его в любую неприятность. А этого нельзя было допускать. Да, конечно, нельзя. Йоко не знала, как выйти из положения.
– Как же вы, зная, каковы сейчас обстоятельства, пришли ко мне?.. Допустим, у меня нашлись бы деньги, все равно это бесполезно. Какая бы я ни была, я не могу дать вам взаймы деньги Курати, раз вы с ним порвали отношения.
– Зачем же деньги Курати? Ведь вы и от Кимура-сан получаете немалую толику… Вот из них… Я не прошу много, так, на первый случай…
Масаи держался с Йоко высокомерно и нагло, как если бы требовал деньги от содержанки, которая тайком завела себе любовника, и в конце концов без особого труда вытянул у нее почти триста иен. У Йоко не хватило духу рассказать об этом Курати, когда тот вернулся вечером. Все свои сбережения она целиком отправила Садако, и у нее ничего не осталось.
После этого Масаи чуть ли не каждую неделю приходил к Йоко вымогать деньги и при этом каждый раз подробно рассказывал о темных делах Курати. Сообщниками Курати были те самые люди, которые обычно занимали угол в салоне на «Эдзима-мару», пили сакэ, курили и о чем-то таинственно шептались, – люди, профессию которых, при всей своей проницательности, не могла определить даже Йоко. Она понимала, что Масаи сгущает краски, чтобы запугать ее, и тем не менее кровь стыла в жилах от его рассказов.
Курати служил ревизором еще во время японо-китайской войны и благодаря этому завел довольно широкие знакомства среди военных моряков и среди моряков торгового флота. Сейчас он возглавлял группу, занимавшуюся сбором военной информации. Теперь Йоко поняла, почему Курати стал таким мрачным и резким. В конце концов Йоко пришла к выводу, что не стоит отталкивать Масаи еще и потому, что он может защитить ее. По ночам она вспоминала каждое слово Масаи, мучилась, не могла уснуть. Ей приходилось теперь нести бремя еще одной важной тайны. И Курати, видно, почувствовал это. У него вошло в привычку время от времени останавливать на Йоко тяжелый, подозрительный взгляд, словно он опасался, не шпионит ли она за ним. Так между ними возникла еще одна преграда.
Однако этим дело не ограничилось. Из тех денег, которые ей давал Курати, Йоко никак не могла выкроить даже небольшую сумму для Масаи и под разными благовидными предлогами заставляла Кимура присылать ей деньги. Если бы она делала это во имя Курати, во имя благополучия сестер, она испытывала бы при этом какую-то своеобразную гордость, даже радость, близкую к отчаянию. «Ради любимого я готова на все». Но эти деньги попадали в карман Масаи, и сердце Йоко болело, хотя она прекрасно понимала, что в конечном счете это пойдет на пользу Курати. К каждому денежному переводу Кимура неизменно прилагал длинное послание. Любовь его к Йоко не угасала, напротив – с каждым днем она разгоралась все ярче. В работе, писал Кимура, были допущены ошибки и просчеты, поэтому он не добился ожидаемого успеха. Но все же он завоевал доверие, достаточное для того, чтобы пользоваться кредитом, и просил Йоко не стесняться и при первой же необходимости сообщать ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
«Зачем я покинула Кибэ, зачем мучаю Кимура? Почему, уйдя от Кибэ, я не смогла пойти по избранному мною пути? Во всем виновата тетушка Исокава, толкнувшая меня в объятия Кимура. Пройдет ли когда-нибудь моя ненависть к ней? Но как же я глупа, что поддалась ее хитрым уловкам! В одном лишь Курати мне бы не хотелось разочароваться. Им одним я стремилась восполнить все прежние разочарования, и не только это, я мечтала жить в радости. Я твердо верила, что не смогу расстаться с Курати. И без сожаления отдала ему все, даже жизнь, жизнь, которую бросила к его ногам. Что же теперь у меня осталось? К чему я пришла? Ведь завтра Курати может бросить меня. Какое равнодушное было у него лицо, когда он выходил из моей комнаты! Сейчас же пойду просить у него прощения. Как рабыня, буду биться головой о пол и молить о пощаде… Да… Но если Курати не захочет даже взглянуть на меня и будет сидеть с каменным лицом? Нет. Пока я жива, у меня не хватит мужества видеть его равнодушие… Может быть, просить прощения у Кибэ?.. Но я не знаю, где он живет».
Исхудавшие плечи Йоко вздрагивали, она плакала горько и жалобно, пока не иссякли слезы, словно Курати уже покинул ее. Ночную тишину нарушали только ее всхлипывания.
Через некоторое время она решительно пододвинула к себе тушечницу и бумагу и, с трудом сдерживая дрожь в пальцах, написала короткую записку няне. Она порывает всякую связь с нянькой и Садако, говорилось в записке, и просит считать ее с этого момента чужой. Если она умрет, пусть няня отнесет вложенное в этот же конверт письмо к Кибэ. Кибэ непременно возьмет на себя воспитание Садако. В письме к Кибэ она писала:
«Садако – Ваша дочь. Вы увидите это сразу, только взглянув на нее. Я до сих пор из упрямства не хотела, чтобы она знала своего отца. Но теперь, когда меня уже нет в этом мире, я надеюсь, что Вы простите мне мою вину. По крайней мере, возьмите на свое попечение Садако.
После смерти Йоко отцу Садако.
От несчастной матери Садако».
Слезы безостановочно капали на бумагу, размывая иероглифы. Йоко не запечатала конверт, чтобы, вернувшись в Токио, вложить в него перевод на весь остаток вклада в банке.
Последняя жертва… Может быть, она вернет любовь Курати, пожертвовав самым любимым существом, которое не решалась до сих пор покинуть. Ею овладела фанатическая решимость древних людей, приносивших самые дорогие существа в жертву свирепым божествам, чтобы те вняли их молитвам. Потрясенная собственной решимостью, Йоко вновь зарыдала. Свой поступок она считала подвигом.
«Помоги мне, помоги, помоги!» – всем сердцем взывала Йоко, молитвенно сложив руки, сама не зная к кому. Наконец она решительно вытерла слезы, вышла из комнаты и потихоньку пошла по коридору. Почти все лампочки были погашены, и путь ей освещал лишь проникавший через стеклянные двери тусклый свет луны. Исхудавшая и поэтому казавшаяся еще выше ростом, Йоко шла, неслышно ступая. Потом осторожно раздвинула фусума и вошла к Курати. Слабо светил ночник, Курати безмятежно спал. Йоко потихоньку опустилась на циновку у изголовья и принялась разглядывать его лицо.
Распухшие губы дрожали. Она не могла отвести взгляда от Курати, и он расплывался у нее перед глазами, полными слез. Йоко совсем пала духом, и ей было жаль себя. Как горько, как больно! Она начала всхлипывать. Курати сквозь сон что-то с досадой пробурчал и повернулся на другой бок. Йоко испуганно притихла.
Но тут же снова начала всхлипывать. Забыв обо всем, она плакала и плакала, неподвижно сидя у постели Курати.
38
– Ну что ты боишься? Просто вдень эту запонку в петлю, и все, – сказал Курати самым мягким тоном, на какой только был способен. Он стоял в белой рубашке спиной к Йоко. Огорченная Йоко нервно вертела в руках запонку, словно совершила непростительную оплошность.
– Когда взяла рубашку из стирки, совсем забыла об этом…
– Оправдываться незачем… Поскорее, прошу тебя.
– Сию минуту, – послушно ответила Йоко. Она подошла к Курати вплотную и попыталась вставить запонку, но ничего не вышло: воротничок был туго накрахмален, а руки дрожали.
– Извини, пожалуйста, сними на минуту рубашку. – Ну, сколько возни… Неужели нельзя так сделать? Йоко попробовала еще раз, опять не получилось.
Курати стал уже заметно раздражаться.
– Не выходит?
– Сейчас, минуточку.
– Дай мне запонку. Пусти, я сам. Этакий пустяк… – Курати покосился на Йоко, вырвал запонку и, снова повернувшись спиной, принялся сам ее вдевать. Но у него тоже дрожали руки и ничего не вышло.
– Эй, могла бы помочь!
Йоко неуверенно протянула руку, но запонка упала на циновку. Йоко нагнулась, и над головой у нее загремел голос Курати:
– Дура! Никто не просил тебя мешать!
Йоко не возражала.
– Прости, пожалуйста. Я не хотела помешать…
– А ты мешаешь! Как это еще назвать?.. Ах, да не там. Вот же она! – крикнул он, недовольно выпятив губы и выставив подбородок, и затопал ногами.
Йоко и это стерпела. Когда, найдя запонку, она выпрямилась, Курати уже снимал рубашку.
– Прямо тошно! Эй, дай-ка кимоно.
– К нижнему кимоно еще не пришит воротник. Сейчас будет готова рубашка, потерпи немного, – заискивающе проговорила Йоко.
– А тебя и не просят. Ай-тян! – громко позвал Курати.
Йоко и сейчас изо всех сил старалась сдержаться. Поднявшись по лестнице, с обычным кротким видом в комнату спокойно вошла Айко. Курати сразу расплылся в улыбке.
– Ай-тян, будь добра, вдень эту запонку.
Айко с таким видом, словно и не подозревала, что произошло, нагнулась, показав при этом соблазнительные линии своего тела, и подняла с циновки рубашку. Она, казалось, не замечала Йоко, прислуживавшую Курати. В последнее время Йоко стала подозрительной, и сейчас она восприняла поведение Айко как отвратительную дерзость.
– Не лезь не в свое дело! – не выдержав, вскипела Йоко и выхватила рубашку у Айко.
– Ты… Я попросил Айко, чего же ты суешься, – властно произнес Курати. Но Йоко даже не взглянула на него. Она смотрела на Айко.
– Твое место – внизу. Ты не можешь толком выполнять даже обязанности служанки, так не суйся не в свое дело. Отправляйся, – грубо сказала Йоко.
Айко не стала ей перечить и молча вышла.
Ссоры в доме учащались. Оставшись одна и успокоившись, Йоко обычно раскаивалась в своих необузданных вспышках и старалась быть ласковой с Айко. Чтобы загладить свою вину перед ней, Йоко становилась суровой с Садаё, мучила ее при Айко, как умеют мучить только люди, возненавидевшие тех, кого прежде любили. Йоко понимала, что это нелепо, дико, но ничего не могла с собой поделать. Более того, она ощущала потребность время от времени вымещать на ком-нибудь долго сдерживаемую злобу. Наносить раны кому бы то ни было – не человеку, так животному, не животному, так дереву, не дереву, так самой себе, – доставляла ей истинную радость. Вырывая сорную траву в саду, она вдруг ловила себя на том, что, сидя на корточках, с глазами полными слез, с ожесточением разрывает ногтями какую-нибудь ничтожную травинку. Это же чувство мучило ее в объятиях Курати, – и она не испытывала никакого наслаждения. Она хотела найти удовлетворение в жестокой физической боли, причиняемой ей Курати, и не могла. Давно уже объятия Курати не приносили Йоко желанной радости. Напротив, они казались ей адской пыткой. После мгновенной близости наступало страдание, вызывавшее тошноту, отвратительная вялость приходила на смену бесполезным усилиям забыться. Инертность Йоко раздражала Курати, вызывала в нем дикую ненависть. И когда Йоко поняла это, ею овладело чувство трагической беспомощности. Она всячески пыталась пробудить в нем прежнюю страсть. Но Курати все заметнее отдалялся от нее. И становился еще грубее. Настал день, когда Курати заявил ей прямо, словно выплевывая слова:
– Я смотрю, тебе со мной уже не хочется быть. Верно, любовника себе завела.
«Что же делать?» – мучительно раздумывала Йоко, приложив руку ко лбу и превозмогая головную боль.
Однажды она собралась с духом и тайком показалась врачу. Врач легко определил причину ее страданий: женское заболевание. Йоко показалось, что врач с видом всезнайки говорит слишком очевидные вещи, что его белое, ничего не выражающее лицо – это маска, за которой скрывается ее страшная судьба, что в его словах звучит предсказание ее мрачного будущего. Она ушла от врача злая и раздосадованная. На обратном пути зашла в книжную лавку и накупила книг по женским болезням. Ей надо было знать все. Запершись у себя, Йоко прочитала самое главное, что ее интересовало. Загиб матки можно выправить операцией, воспаление – путем удаления пораженного места. При выпрямлении матки из-за небрежности хирурга случаются проколы, которые ведут к острому перитониту. Йоко пришла в голову мысль рассказать обо всем Курати и решиться на операцию. В другое время, повинуясь здравому смыслу, она, не раздумывая, сделала бы это. Но в теперешнем ее состоянии она способна была реагировать лишь на то, чего в действительности не существовало, только нереальное казалось ей реальным. Курати наверняка будет противна ее болезнь. И если даже у нее не окажется ничего страшного, кто поручится за то, что, пока она будет в больнице, ненасытная плоть не заведет его неизвестно куда. Возможно, она ошибается, но если верно, что Айко не безразлична Курати, то, пока Йоко не будет дома, ему останется сделать всего лишь один шаг к сближению. Айко, в ее годы и при ее неопытности, конечно, не влечет дикая грубая сила Курати, она, пожалуй, относится к нему даже с некоторой неприязнью и наверняка его оттолкнет. Но Курати отличается наглостью. К тому же он обладает необъяснимой притягательной силой, действующей, как наркотик, перед которой не устоит ни одна женщина. Не отягощенная чувством долга или приличия, неиссякаемая первобытная мощь мужчины-завоевателя действует магически и способна возбудить желание в любой женщине. Кроме всего прочего, эта послушная Айко чуть ли не с рождения питает враждебность к Йоко. Поэтому тут можно ждать чего угодно. Ревность заставила Йоко забыть обо всем на свете. Чтобы удержать Курати, она готова была на любые страдания.
С некоторых пор к Йоко в отсутствие Курати стал являться уже известный читателю Масаи. «Собака! Чуть не влип из-за него. Ни за что теперь не буду иметь с ним дела», – заявил ей однажды Курати. Не прошло и недели после этого, как пришел Масаи. Прежде настоящий щеголь, уделявший много внимания своей внешности, он теперь как-то опустился – воротничок лоснился от пота, на коленке виднелась дыра. Не дожидаясь согласия Йоко принять его, он, будто старый приятель, уверенно прошел из передней в гостиную, развернул красивую коробку, видимо с дорогими европейскими конфетами, и поставил ее перед Йоко.
– Весьма сожалею, но Курати-сан еще не вернулся. Вы извините, но я попрошу вас зайти в другой раз. А это сохраните у себя до того времени, – с очень любезным выражением лица, но обескураживающе холодным и строгим тоном произнесла Йоко. Однако Масаи и бровью не повел. Он не спеша вытащил из кармана портсигар, взял сигарету с золотым обрезом, осторожно разгреб золу в хибати, прикурил и спокойно выпустил струю ароматного дыма.
– Еще не вернулся? Это очень кстати… Уже совсем лето. Розы у соседей, наверно, цветут… Кажется, давно это было, а ведь всего лишь в прошлом году мы с вами дважды пересекли Тихий океан, верно? Тогда все шло блестяще. Й наши дела еще не вызывали никаких подозрений… Кстати, госпожа Сацуки…
Масаи, словно намереваясь советоваться с Йоко о чем-то очень важном, отодвинул курительный прибор и подался всем телом вперед. Йоко была задета за живое и с раздражением подумала: «Какое нахальство». Случись нечто подобное раньше, когда Йоко еще ощущала всю силу своей красоты и ума, она с необыкновенным спокойствием заманила бы его в ловушку и заставила горько раскаяться в том, что он попался в собственные сети. Теперь же она позволила врагу беспрепятственно проникнуть в свой стан, и ей ничего не оставалось, как волноваться и досадовать.
Масаи некоторое время молча ощупывал ее лицо острым взглядом, потом, видимо, решив, что пора действовать, начал:
– Дайте мне взаймы хотя бы немного.
– Неужели вы не знаете, что у меня ничего нет? Вы нам не чужой, и я бы что-нибудь придумала. Но что я могу сделать, когда Курати один кормит троих. Вы просто не по адресу обратились, Масаи-сан, на вас это не похоже. Поговорили бы лучше с Курати, он бы вам что-нибудь посоветовал. А мне неудобно вмешиваться.
– Давайте говорить начистоту. Я ведь не вчера и не сегодня познакомился с вами… Разве вы не знаете, что у меня испортились отношения с Курати-сан? А если знаете, то тем более жестоко с вашей стороны говорить так. – Масаи стал держаться несколько свободнее, словно сбросил маску, уселся поудобнее, но в словах был по-прежнему сдержан. – Хотя Курати-сан и невзлюбил меня, я не собираюсь причинять ему зла или мстить, не в моем это характере. Если что-нибудь случится, я пострадаю так же, как и он, а может, и больше. Однако… Значит, ничего у нас с вами не получится?
Йоко оробела. Масаи знал всю подноготную Курати и, доведенный до отчаяния, мог впутать его в любую неприятность. А этого нельзя было допускать. Да, конечно, нельзя. Йоко не знала, как выйти из положения.
– Как же вы, зная, каковы сейчас обстоятельства, пришли ко мне?.. Допустим, у меня нашлись бы деньги, все равно это бесполезно. Какая бы я ни была, я не могу дать вам взаймы деньги Курати, раз вы с ним порвали отношения.
– Зачем же деньги Курати? Ведь вы и от Кимура-сан получаете немалую толику… Вот из них… Я не прошу много, так, на первый случай…
Масаи держался с Йоко высокомерно и нагло, как если бы требовал деньги от содержанки, которая тайком завела себе любовника, и в конце концов без особого труда вытянул у нее почти триста иен. У Йоко не хватило духу рассказать об этом Курати, когда тот вернулся вечером. Все свои сбережения она целиком отправила Садако, и у нее ничего не осталось.
После этого Масаи чуть ли не каждую неделю приходил к Йоко вымогать деньги и при этом каждый раз подробно рассказывал о темных делах Курати. Сообщниками Курати были те самые люди, которые обычно занимали угол в салоне на «Эдзима-мару», пили сакэ, курили и о чем-то таинственно шептались, – люди, профессию которых, при всей своей проницательности, не могла определить даже Йоко. Она понимала, что Масаи сгущает краски, чтобы запугать ее, и тем не менее кровь стыла в жилах от его рассказов.
Курати служил ревизором еще во время японо-китайской войны и благодаря этому завел довольно широкие знакомства среди военных моряков и среди моряков торгового флота. Сейчас он возглавлял группу, занимавшуюся сбором военной информации. Теперь Йоко поняла, почему Курати стал таким мрачным и резким. В конце концов Йоко пришла к выводу, что не стоит отталкивать Масаи еще и потому, что он может защитить ее. По ночам она вспоминала каждое слово Масаи, мучилась, не могла уснуть. Ей приходилось теперь нести бремя еще одной важной тайны. И Курати, видно, почувствовал это. У него вошло в привычку время от времени останавливать на Йоко тяжелый, подозрительный взгляд, словно он опасался, не шпионит ли она за ним. Так между ними возникла еще одна преграда.
Однако этим дело не ограничилось. Из тех денег, которые ей давал Курати, Йоко никак не могла выкроить даже небольшую сумму для Масаи и под разными благовидными предлогами заставляла Кимура присылать ей деньги. Если бы она делала это во имя Курати, во имя благополучия сестер, она испытывала бы при этом какую-то своеобразную гордость, даже радость, близкую к отчаянию. «Ради любимого я готова на все». Но эти деньги попадали в карман Масаи, и сердце Йоко болело, хотя она прекрасно понимала, что в конечном счете это пойдет на пользу Курати. К каждому денежному переводу Кимура неизменно прилагал длинное послание. Любовь его к Йоко не угасала, напротив – с каждым днем она разгоралась все ярче. В работе, писал Кимура, были допущены ошибки и просчеты, поэтому он не добился ожидаемого успеха. Но все же он завоевал доверие, достаточное для того, чтобы пользоваться кредитом, и просил Йоко не стесняться и при первой же необходимости сообщать ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43