Я никогда не был в Выборге, я никогда не слышал про Выборг. Я никогда не мог представить, что место с таким названием существует. Юлий засыпает. Во сне он видит свое будущее, смею уверить, в полном объеме и мельчайших подробностях. Как он убегает от преследователей, как прячется в ночном городе, мокнет под дождем, как на «собаках» пытается уехать из города и сначала не смеет, а затем смеет, как он умирает в Бологом, не добравшись до Москвы. В одной руке мертвый Юлий сжимает алюминиевую чайную ложку, в другой – носовой платок. Так, созерцая мертвого себя, Юлий понимает суть интересующей его проблемы, у него чешется нос, он чихает и просыпается. Над ним безмолвно стоят Аня, Ваня, Тима, Юля. Они всем своим видом вопрошают. Юлий, не забыл ли ты чего? И Юлий, спросонья силясь вспомнить, что же он забыл, понимает, что из носа вот-вот потечет кровь. Памятуя мамины советы, он готов назвать забытое. Носовой платок.
29-30.11.1998
ВОЗВРАЩЕНИЕ ГОСУДАРЯ
Выходя утром из дому, я встречаю бомжа Женю, который уже пьян. Я не знаю, на какие средства он успел напиться. Привет, говорю я ему, надеясь, что он не услышит, но он слышит и просит денег. Я даю ему пятьдесят копеек новыми. Потом я иду в одно заведение, о котором не хочется писать, и возвращаюсь домой часам к четырем. Жарко, хочется спать. Глаза слипаются, но надо доделывать статью для этого идиота. Внезапно раздается звонок, который я сначала почему-то принимаю за телефонный, но потом понимаю, что к чему, и открываю дверь. За порогом – Женя. Несколько часов назад он был в грязной рубашке и рваных джинсах, которые ему отдал сосед с первого этажа, а теперь на нем – ослепительно-белый костюм и галстук-бабочка. Женя трезв и гладко выбрит, от него пахнет хорошим одеколоном. Он говорит, что скрывался от преследователей, но теперь необходимость в том отпала, и он может не таиться больше. Он – суринамский наследник, и готов взойти на престол, как только прибудут церемонимейстер и маршал двора. Эта страна, говорит Женя, указывая на чахлую липу за моим окном, полюбилась мне за время изгнания, и я не буду предавать ее огню, как предполагал раньше. Раздается звонок, я иду открывать дверь, но понимаю, что звонит телефон. Пока успеваю добежать до телефона, на другом конце провода вешают трубку. Женя улыбается. Он достает из кармана какие-то бумажки, протягивает мне. Это подарок, говорит он, на память. В руках у меня почтовые марки неизвестного государства, на них – слоны, драконы, обезьяны и трехголовые кони. Мне пора, говорит Женя, не всё еще спокойно вокруг. Уходит, я запираю за ним дверь. На мониторе незаконченная рецензия: книга Сергея Жаворонкова не лишена, конечно, некоторых достоинств, которые, однако, являются неудачами с точки зрения авторской идеологии. Например: Последняя затяжка чуть коснулась губ / И мертвый все сказал таинственным побегом. Полагаю, что ничего более катастрофического для поэтики Жаворонкова, чем эти две строчки, быть не может. Заменить слово «катастрофический».
1998
ИЗБИРАТЕЛЬНАЯ ПАМЯТЬ
Мое воображение занимает Евгения Ю. Продавец цветов, сомнительная личность, неизвестно откуда взявшаяся, периодически наблюдал очертания ее тела в окне, напротив лотка, а потом исчез. Евгения живет вместе с мужем и пишет стихи для детского журнала, потому что там платят деньги. Муж приносит каждый день домой цветы, раньше он покупал их у неприятного вида мужчины, как раз напротив дома, теперь же выбирает те, что подешевле, у метро. Евгения целыми днями сидит за столом у окна и думает непонятно о чем. Ей следовало бы сочинять бесконечные истории про утят и муравьишек, но в голову опять ничего не лезет. Иногда она встает, потягивается и вновь садится на место. От нечего делать Евгения чертит на чистой бумаге геометрические фигуры, преимущественно – неправильные ромбы. В углу комнаты паутина, Евгения не замечает ее, когда же приходит муж, а он приходит довольно поздно, в комнате темно и паутина совершенно незаметна, супруги переходят в другую комнату и там ужинают, одновременно паук поедает муху. Сегодня Евгения ложится спать пораньше, у нее болит голова. С детства, будучи необщительным и замкнутым существом, она предпочитала не то чтобы одиночество, но, скорее, покой, не исключающий чужого присутствия. Поэтому вскоре приходит муж и ложится рядом. Он устал за день и быстро засыпает. Проходит час, другой. Евгения принимает таблетку от головной боли, но таблетка, похоже, не помогает. Муж представляется ей нарисованным на постели. Евгения встает и идет в свою комнату, которая залита лунным светом, все предметы преображены. Она замечает паутину, прикасается к ней осторожно, чтобы не порвать, ее охватывает чувство зыбкости и неуверенности. Голова больше не болит. Евгения садится за стол, берет какую-то книгу, пытается читать, но для этого темновато. Совсем не хочется включать искусственный свет. Она просиживает всю ночь, почти не шевелясь, всматриваясь в какие-то пересечения теней на стене. Ранним утром, примерно за полчаса до пробуждения мужа, Евгения выходит на улицу. Прохладно, она жалеет, что оделась слишком легко. Напротив дома стоит лоток с гвоздиками, за ним – молодой мужчина неприятной внешности, с усами, в очках. Они смотрят друг на друга и ничего особенного не замечают. У Евгении появляется мимолетное желание купить пару гвоздик, но тут же она вспоминает, что не захватила из дому ни рубля, и проходит мимо лотка. Продавец думает о собственных проблемах, он может вот-вот лишиться точки и потерять заработок. Евгения, возвращаясь домой, мысленно удивляется собственной беспричинной прогулке, но ничего не говорит мужу. На следующий день цветочный лоток исчезает. Евгения Ю. пишет в течение недели два новых стихотворения, которые печатает детский журнал. Спустя много лет она понимает, что не может найти в своей жизни ничего достойного памяти, кроме одной ночи и одного утра. Я не исключаю, что подобные мысли посещают еще одного человека, но не могу указать его точное местонахождение.
17-18.11.96
ФЕЛЬДМАН
После этого стали пить чай. «Крепкий заварился, хорошо,» – сказал один. «Всегда такой завариваем,» – отвечала хозяйка. Свет выключили и чай пили при свечах, чтобы создать уют. Хозяин заметил сидевшему перед ним: «Я, кажется, прервал вас.» – «Нет-нет, я собственно все рассказал.» – «Но там был еще кто-то?» – «Фельдман. О нем нет смысла говорить.» – «Фельдман, тот самый?» – встрепенулся кто-то в углу. «Да. Мы с ним раньше были знакомы.» – «Гм… Странное стечение обстоятельств. И что Фельдман?» – «Вы, должно быть, представляете, что это был за человек.» – «О да.» – «Зачем же спрашиваете?» Спрашивающий замолчал, но его сменил еще один, сидевший в другом углу: «Фельдман, он что, еврей?» – «Представьте, нет.» – «Ну… немец?» – «Не угадали. Украинец. Чистокровный. Звать Василий Тарасович. Настоящая фамилия – Грищенко. Была большая семья Грищенко в Харькове. Все однажды умерли. Остался один Василий, и его усыновил гинеколог Фельдман, друг отца. Дал свою фамилию.» – «Но тот-то Фельдман – еврей?» – «Без сомнения.» – «Следовательно, и в этом вашем Фельдмане, ну… которого усыновили… словом, тоже нечто от еврея.» – «Что же?» – «Ну… имя. Фамилия, то есть.» – «Без сомнения.» Молчали, пили чай. Чай, действительно, оказался на редкость хорошим. Хозяйка купила его где-то на Новослободской, купила – и в тот же день забыла, где именно. Такое с ней иногда случалось. Это окружающих, конечно, настораживало, но не более того. «И что Фельдман?» – спросил еще кто-то. Ему никто не ответил. Сидевший в углу чихнул. Все сказали: «Будьте здоровы!» – все, кроме одного. Тот о чем-то думал, потом произнес: «Помнится, году в семидесятом, в Питере, один человек рассказывал мне, под большим секретом, что у него есть тайные недоброжелатели. У него были и явные недоброжелатели, но не об этом речь. Он говорил о каком-то человеке, который его подставил…» «Я догадываюсь, о ком вы. Это был Н.,» – заметил хозяин. «Да-да.» – «Так вот. С Н. мы были хорошо знакомы. И я припоминаю, что слышал от него фамилию Фельдмана. Не тот ли…» «Именно тот! – молчавший до сих пор встрепенулся. – Вы не знаете самого страшного. Тогда я служил в почтовом ящике. Мою жену звали Еленой. Она преподавала английский язык умственно отсталым детям. Фельдман работал в РОНО…» «Тогда это не тот Фельдман, – напряженно слушавший гостя хозяин облегченно вздохнул. – Тот Фельдман был физик.» «Нет, он был врач, гинеколог. Как отец,» – заметил еще кто-то. Тот, чью речь прервали, отмахнулся: «Одно другого не исключает. Я еще не все рассказал. Фельдман был разносторонней личностью. Он, например, защитил диссертацию об Аристофане.» «Да уж, разносторонний был человек,» – согласился кто-то нехотя. Хозяйка оглядела присутствующих: «Вы пейте чай, остывает. Вот печенье.» «У меня был друг, – вполголоса произнес хозяин, – коллекционер старинного оружия. Он повесился. А сейчас я вспоминаю, что какой-то Фельдман за неделю до этого купил у него часть коллекции почти за бесценок.» «Я еще не дорассказал. Елена любила джаз. Я в этом ничего не понимаю, и она очень грустила, что ей не с кем разделить увлечение. Помните, как трудно было тогда достать приличные пластинки? И вот приезжает Фельдман Василий Тарасович в школу для умственно отсталых детей. И приходит на занятие, которая ведет моя жена…» Кто-то произнес, будто обращаясь к самому себе: «Многое может быть объяснено злонамеренностью.» «Хорошее печенье,» – сказала хозяйка хозяину, удивляясь. Она купила это печенье сегодня где-то на Новослободской. Хозяин возобновил прерванный рассказ: «И что случилось дальше?» «Фельдман пригласил Елену к себе, послушать музыку. Я понимаю, глупо звучит, когда я называю ее Елена, а не Лена, но она любила именно полную форму своего имени – в знак доверия античности, что ли…» В соседней комнате зазвонил телефон. Хозяйка вышла, сразу же вернулась и позвала мужа. Хозяин говорил минуты две, в это время гости молча пили чай. Кто-то в углу промычал: «Дорогие мои москвичи». Хозяин вернулся, в полутьме его лицо не казалось бледнее обычного. «Может, кто-нибудь хочет кофе?» – спросила хозяйка. Никто не хотел. Один из гостей вынул носовой платок и вытер им лоб. «А сколько ему было тогда лет?» – поинтересовался другой.
декабрь 1997
БОЛЬШАЯ МОСКОВСКАЯ ИГРА
Есть такая игра, существование которой известно мне только в Москве; это и не удивительно, поскольку игра эта в изначальной ее форме возможна лишь в мегаполисе. Двое или трое поклонников игры пытались культивировать ее в Питере, но дальше единственной попытки дело не пошло. Если бы у меня было больше времени, я бы рассказал об этом поподробнее. Ходят легенды об играх в Киеве, но я не верю этим легендам. Сведения об игре в европейских и американских городах практически отсутствуют, кроме отрывочных сообщений о Праге, не терпящих никакой критики. Было бы резонно предположить существование каких-то вариантов игры в Берлине, Париже, Лондоне, Мехико, Нью-Йорке, но не наше дело спорить о том, чего нельзя проверить. А проверить нельзя, ибо игроки патологически скрытны. Рассказ Кортасара «Из блокнота, найденного в кармане» в некоторых моментах мучительно напоминает записки игрока, но, вероятно, это не более чем совпадение. Да и не стал бы настоящий игрок писать об игре даже так, переврав все правила и сделав результат материалом для простенькой, хоть и изящной притчи.
Достоверно известно о московской игре с 1992 года, но она, безусловно, происходила и раньше. Интересен вопрос о генезисе игры. Очевидна ее субкультурная природа; изначально, по-видимому, игра была лишь формой протеста, направленного на поведенческий стандарт; впрочем, игры как таковой тогда не существовало. По большому счету, как мне кажется, не противоречит этой версии другая: о сложной системе комплексов, вызывающих поведение, могущее быть обозначенным как «поведение игрока». Во всяком случае, проштудировав советскую литературу 60-х годов, мы наверняка обнаружим массу романтически настроенных интровертов, то и дело проезжающих до конца автобусного маршрута (куда им, по идее, совершенно не нужно) и дальше бредущих куда глаза глядят, или выскакивающих из электрички на первой попавшейся станции… Очевиден здесь архетип странника – либо ищущего мудрости в просторах мироздания, либо несущего ту же самую мудрость людям доброй воли. Вероятно, все эти шестидесятнические штампы имели аналог в действительности: известно, что индивидуальное поведение нередко определяется культурными стереотипами. Так или не так (а думается, именно так), к 80-м годам одним из признаков маргинала, социального аутсайдера стало неконвенциональное отношение к средствам передвижения. Автостоп, безбилетный проезд – примеры очевидные; менее очевидна склонность подобных людей добираться из одного пункта в другой, как бы это сказать… не самыми краткими и быстрыми маршрутами. То есть, когда нужно, они, конечно же, добирались так, как все, но при наличии свободного времени и желания они поступали нерационально – ездили кружным путем (это напоминает их же склонность гулять, т.е. ходить-просто-так не в специально отведенных для того местах, как то: бульвары, парки, рощи, аллеи, сады и пр. – а совсем наоборот, в максимально индустриальных, неприятных обывателю пространствах). Примечательна также их манера избегать, когда возможно, проезда в метро; эту склонность легко объяснить разного рода фобиями, но, думается, не только в фобиях здесь дело. Метро сводит пространство города к набору точек, никак не связанных на поверхности (поблагодарим за эту мысль В.Курицына). Стремление открыть реальную связь одной точки с другой – куда более благородная черта описываемых субкультур, нежели, например, любовь к мошеннику Кастанеде.
Иными словами, игра создана силами аутсайдеров. Но теперь в нее играют и вполне социально адаптированные люди. Не берусь объяснить, что приводит человека к игре сейчас, – у каждого свой путь. Опишу лишь правила игры, вернее, общую схему, на которой строятся правила (сами правила, во всех подробностях, не известны никому, так как постоянно изменяются и дополняются участниками – лишь бы их было не меньше двух).
Перед тем, как включиться в игру, участники договариваются о том, какими правилами они будут руководствоваться. Договаривающихся должно быть не меньше двух (двое, трое, десятеро, сто – без разницы). Игроки могут дозволить себе весь наземный транспорт, но запретить метро (или, с дополнительными трудностями, – без собак, т.е. электричек, или же с лимитом пешего передвижения – например, пятьсот метров). Можно избрать только автобусы, или троллейбусы и трамваи, но добавить возможность проехать одну остановку на метро. Комбинации, образуемые таким образом, бесконечны, особенно если увеличивается лимит времени (не более пяти часов, не более восьми часов). Участники обыкновенно должны договорится и о цели движения – при этом не обязательно это одна и та же цель. Так определяются задания: например, А. едет собаками и автобусами из Теплого Стана в Мытищи не больше чем за четыре с половиной часа, Б. же из Кунцево в Ховрино на автобусах и троллейбусах за четыре часа. Это очень упрощенная схема. Обычно задаются такие факторы, как, например, погода или багаж; игра может быть начата в полночь, когда условия, очевидно, невыполнимы, и т.д. Более того, игрок может оценить свой результат, но не может оценить результат противника, ибо тот ему не известен, и не будет известен никогда – потому что во время игры игрок либо пересекается с другими, параллельными игроками, и берет на себя дополнительные обязательства, либо делает то же самое, не извещая соперника. Так, А., доехав до платформы Лось, выходит, в одностороннем порядке увеличивает время, отказывается от собак, отменяет лимит пеших переходов и меняет маршрут; теперь он едет автобусами до Электрозаводской; в то же время Б., доехав до Ховрино, едет на всех видах наземного транспорта, но с минимумом пеших переходов и не очень большим лимитом времени в Нагатино. То, что А. не добрался до первоначально избранной цели, а Б. добрался, не означает преимущества второго над первым; напротив, преимущество у А., так как он от платформы позвонил В. и включил его в игру на новых условиях, а Б. дополнил изначальный маршрут, не сообразуясь с посторонними игроками, как А. или В. Впрочем, игра только начинается; мало кто решается выйти из нее, один раз вступив. Это не значит, что игрок более не способен ни на какую деятельность; нет, правила игры подразумевают паузы разной протяженности.
1 2 3 4 5 6 7
29-30.11.1998
ВОЗВРАЩЕНИЕ ГОСУДАРЯ
Выходя утром из дому, я встречаю бомжа Женю, который уже пьян. Я не знаю, на какие средства он успел напиться. Привет, говорю я ему, надеясь, что он не услышит, но он слышит и просит денег. Я даю ему пятьдесят копеек новыми. Потом я иду в одно заведение, о котором не хочется писать, и возвращаюсь домой часам к четырем. Жарко, хочется спать. Глаза слипаются, но надо доделывать статью для этого идиота. Внезапно раздается звонок, который я сначала почему-то принимаю за телефонный, но потом понимаю, что к чему, и открываю дверь. За порогом – Женя. Несколько часов назад он был в грязной рубашке и рваных джинсах, которые ему отдал сосед с первого этажа, а теперь на нем – ослепительно-белый костюм и галстук-бабочка. Женя трезв и гладко выбрит, от него пахнет хорошим одеколоном. Он говорит, что скрывался от преследователей, но теперь необходимость в том отпала, и он может не таиться больше. Он – суринамский наследник, и готов взойти на престол, как только прибудут церемонимейстер и маршал двора. Эта страна, говорит Женя, указывая на чахлую липу за моим окном, полюбилась мне за время изгнания, и я не буду предавать ее огню, как предполагал раньше. Раздается звонок, я иду открывать дверь, но понимаю, что звонит телефон. Пока успеваю добежать до телефона, на другом конце провода вешают трубку. Женя улыбается. Он достает из кармана какие-то бумажки, протягивает мне. Это подарок, говорит он, на память. В руках у меня почтовые марки неизвестного государства, на них – слоны, драконы, обезьяны и трехголовые кони. Мне пора, говорит Женя, не всё еще спокойно вокруг. Уходит, я запираю за ним дверь. На мониторе незаконченная рецензия: книга Сергея Жаворонкова не лишена, конечно, некоторых достоинств, которые, однако, являются неудачами с точки зрения авторской идеологии. Например: Последняя затяжка чуть коснулась губ / И мертвый все сказал таинственным побегом. Полагаю, что ничего более катастрофического для поэтики Жаворонкова, чем эти две строчки, быть не может. Заменить слово «катастрофический».
1998
ИЗБИРАТЕЛЬНАЯ ПАМЯТЬ
Мое воображение занимает Евгения Ю. Продавец цветов, сомнительная личность, неизвестно откуда взявшаяся, периодически наблюдал очертания ее тела в окне, напротив лотка, а потом исчез. Евгения живет вместе с мужем и пишет стихи для детского журнала, потому что там платят деньги. Муж приносит каждый день домой цветы, раньше он покупал их у неприятного вида мужчины, как раз напротив дома, теперь же выбирает те, что подешевле, у метро. Евгения целыми днями сидит за столом у окна и думает непонятно о чем. Ей следовало бы сочинять бесконечные истории про утят и муравьишек, но в голову опять ничего не лезет. Иногда она встает, потягивается и вновь садится на место. От нечего делать Евгения чертит на чистой бумаге геометрические фигуры, преимущественно – неправильные ромбы. В углу комнаты паутина, Евгения не замечает ее, когда же приходит муж, а он приходит довольно поздно, в комнате темно и паутина совершенно незаметна, супруги переходят в другую комнату и там ужинают, одновременно паук поедает муху. Сегодня Евгения ложится спать пораньше, у нее болит голова. С детства, будучи необщительным и замкнутым существом, она предпочитала не то чтобы одиночество, но, скорее, покой, не исключающий чужого присутствия. Поэтому вскоре приходит муж и ложится рядом. Он устал за день и быстро засыпает. Проходит час, другой. Евгения принимает таблетку от головной боли, но таблетка, похоже, не помогает. Муж представляется ей нарисованным на постели. Евгения встает и идет в свою комнату, которая залита лунным светом, все предметы преображены. Она замечает паутину, прикасается к ней осторожно, чтобы не порвать, ее охватывает чувство зыбкости и неуверенности. Голова больше не болит. Евгения садится за стол, берет какую-то книгу, пытается читать, но для этого темновато. Совсем не хочется включать искусственный свет. Она просиживает всю ночь, почти не шевелясь, всматриваясь в какие-то пересечения теней на стене. Ранним утром, примерно за полчаса до пробуждения мужа, Евгения выходит на улицу. Прохладно, она жалеет, что оделась слишком легко. Напротив дома стоит лоток с гвоздиками, за ним – молодой мужчина неприятной внешности, с усами, в очках. Они смотрят друг на друга и ничего особенного не замечают. У Евгении появляется мимолетное желание купить пару гвоздик, но тут же она вспоминает, что не захватила из дому ни рубля, и проходит мимо лотка. Продавец думает о собственных проблемах, он может вот-вот лишиться точки и потерять заработок. Евгения, возвращаясь домой, мысленно удивляется собственной беспричинной прогулке, но ничего не говорит мужу. На следующий день цветочный лоток исчезает. Евгения Ю. пишет в течение недели два новых стихотворения, которые печатает детский журнал. Спустя много лет она понимает, что не может найти в своей жизни ничего достойного памяти, кроме одной ночи и одного утра. Я не исключаю, что подобные мысли посещают еще одного человека, но не могу указать его точное местонахождение.
17-18.11.96
ФЕЛЬДМАН
После этого стали пить чай. «Крепкий заварился, хорошо,» – сказал один. «Всегда такой завариваем,» – отвечала хозяйка. Свет выключили и чай пили при свечах, чтобы создать уют. Хозяин заметил сидевшему перед ним: «Я, кажется, прервал вас.» – «Нет-нет, я собственно все рассказал.» – «Но там был еще кто-то?» – «Фельдман. О нем нет смысла говорить.» – «Фельдман, тот самый?» – встрепенулся кто-то в углу. «Да. Мы с ним раньше были знакомы.» – «Гм… Странное стечение обстоятельств. И что Фельдман?» – «Вы, должно быть, представляете, что это был за человек.» – «О да.» – «Зачем же спрашиваете?» Спрашивающий замолчал, но его сменил еще один, сидевший в другом углу: «Фельдман, он что, еврей?» – «Представьте, нет.» – «Ну… немец?» – «Не угадали. Украинец. Чистокровный. Звать Василий Тарасович. Настоящая фамилия – Грищенко. Была большая семья Грищенко в Харькове. Все однажды умерли. Остался один Василий, и его усыновил гинеколог Фельдман, друг отца. Дал свою фамилию.» – «Но тот-то Фельдман – еврей?» – «Без сомнения.» – «Следовательно, и в этом вашем Фельдмане, ну… которого усыновили… словом, тоже нечто от еврея.» – «Что же?» – «Ну… имя. Фамилия, то есть.» – «Без сомнения.» Молчали, пили чай. Чай, действительно, оказался на редкость хорошим. Хозяйка купила его где-то на Новослободской, купила – и в тот же день забыла, где именно. Такое с ней иногда случалось. Это окружающих, конечно, настораживало, но не более того. «И что Фельдман?» – спросил еще кто-то. Ему никто не ответил. Сидевший в углу чихнул. Все сказали: «Будьте здоровы!» – все, кроме одного. Тот о чем-то думал, потом произнес: «Помнится, году в семидесятом, в Питере, один человек рассказывал мне, под большим секретом, что у него есть тайные недоброжелатели. У него были и явные недоброжелатели, но не об этом речь. Он говорил о каком-то человеке, который его подставил…» «Я догадываюсь, о ком вы. Это был Н.,» – заметил хозяин. «Да-да.» – «Так вот. С Н. мы были хорошо знакомы. И я припоминаю, что слышал от него фамилию Фельдмана. Не тот ли…» «Именно тот! – молчавший до сих пор встрепенулся. – Вы не знаете самого страшного. Тогда я служил в почтовом ящике. Мою жену звали Еленой. Она преподавала английский язык умственно отсталым детям. Фельдман работал в РОНО…» «Тогда это не тот Фельдман, – напряженно слушавший гостя хозяин облегченно вздохнул. – Тот Фельдман был физик.» «Нет, он был врач, гинеколог. Как отец,» – заметил еще кто-то. Тот, чью речь прервали, отмахнулся: «Одно другого не исключает. Я еще не все рассказал. Фельдман был разносторонней личностью. Он, например, защитил диссертацию об Аристофане.» «Да уж, разносторонний был человек,» – согласился кто-то нехотя. Хозяйка оглядела присутствующих: «Вы пейте чай, остывает. Вот печенье.» «У меня был друг, – вполголоса произнес хозяин, – коллекционер старинного оружия. Он повесился. А сейчас я вспоминаю, что какой-то Фельдман за неделю до этого купил у него часть коллекции почти за бесценок.» «Я еще не дорассказал. Елена любила джаз. Я в этом ничего не понимаю, и она очень грустила, что ей не с кем разделить увлечение. Помните, как трудно было тогда достать приличные пластинки? И вот приезжает Фельдман Василий Тарасович в школу для умственно отсталых детей. И приходит на занятие, которая ведет моя жена…» Кто-то произнес, будто обращаясь к самому себе: «Многое может быть объяснено злонамеренностью.» «Хорошее печенье,» – сказала хозяйка хозяину, удивляясь. Она купила это печенье сегодня где-то на Новослободской. Хозяин возобновил прерванный рассказ: «И что случилось дальше?» «Фельдман пригласил Елену к себе, послушать музыку. Я понимаю, глупо звучит, когда я называю ее Елена, а не Лена, но она любила именно полную форму своего имени – в знак доверия античности, что ли…» В соседней комнате зазвонил телефон. Хозяйка вышла, сразу же вернулась и позвала мужа. Хозяин говорил минуты две, в это время гости молча пили чай. Кто-то в углу промычал: «Дорогие мои москвичи». Хозяин вернулся, в полутьме его лицо не казалось бледнее обычного. «Может, кто-нибудь хочет кофе?» – спросила хозяйка. Никто не хотел. Один из гостей вынул носовой платок и вытер им лоб. «А сколько ему было тогда лет?» – поинтересовался другой.
декабрь 1997
БОЛЬШАЯ МОСКОВСКАЯ ИГРА
Есть такая игра, существование которой известно мне только в Москве; это и не удивительно, поскольку игра эта в изначальной ее форме возможна лишь в мегаполисе. Двое или трое поклонников игры пытались культивировать ее в Питере, но дальше единственной попытки дело не пошло. Если бы у меня было больше времени, я бы рассказал об этом поподробнее. Ходят легенды об играх в Киеве, но я не верю этим легендам. Сведения об игре в европейских и американских городах практически отсутствуют, кроме отрывочных сообщений о Праге, не терпящих никакой критики. Было бы резонно предположить существование каких-то вариантов игры в Берлине, Париже, Лондоне, Мехико, Нью-Йорке, но не наше дело спорить о том, чего нельзя проверить. А проверить нельзя, ибо игроки патологически скрытны. Рассказ Кортасара «Из блокнота, найденного в кармане» в некоторых моментах мучительно напоминает записки игрока, но, вероятно, это не более чем совпадение. Да и не стал бы настоящий игрок писать об игре даже так, переврав все правила и сделав результат материалом для простенькой, хоть и изящной притчи.
Достоверно известно о московской игре с 1992 года, но она, безусловно, происходила и раньше. Интересен вопрос о генезисе игры. Очевидна ее субкультурная природа; изначально, по-видимому, игра была лишь формой протеста, направленного на поведенческий стандарт; впрочем, игры как таковой тогда не существовало. По большому счету, как мне кажется, не противоречит этой версии другая: о сложной системе комплексов, вызывающих поведение, могущее быть обозначенным как «поведение игрока». Во всяком случае, проштудировав советскую литературу 60-х годов, мы наверняка обнаружим массу романтически настроенных интровертов, то и дело проезжающих до конца автобусного маршрута (куда им, по идее, совершенно не нужно) и дальше бредущих куда глаза глядят, или выскакивающих из электрички на первой попавшейся станции… Очевиден здесь архетип странника – либо ищущего мудрости в просторах мироздания, либо несущего ту же самую мудрость людям доброй воли. Вероятно, все эти шестидесятнические штампы имели аналог в действительности: известно, что индивидуальное поведение нередко определяется культурными стереотипами. Так или не так (а думается, именно так), к 80-м годам одним из признаков маргинала, социального аутсайдера стало неконвенциональное отношение к средствам передвижения. Автостоп, безбилетный проезд – примеры очевидные; менее очевидна склонность подобных людей добираться из одного пункта в другой, как бы это сказать… не самыми краткими и быстрыми маршрутами. То есть, когда нужно, они, конечно же, добирались так, как все, но при наличии свободного времени и желания они поступали нерационально – ездили кружным путем (это напоминает их же склонность гулять, т.е. ходить-просто-так не в специально отведенных для того местах, как то: бульвары, парки, рощи, аллеи, сады и пр. – а совсем наоборот, в максимально индустриальных, неприятных обывателю пространствах). Примечательна также их манера избегать, когда возможно, проезда в метро; эту склонность легко объяснить разного рода фобиями, но, думается, не только в фобиях здесь дело. Метро сводит пространство города к набору точек, никак не связанных на поверхности (поблагодарим за эту мысль В.Курицына). Стремление открыть реальную связь одной точки с другой – куда более благородная черта описываемых субкультур, нежели, например, любовь к мошеннику Кастанеде.
Иными словами, игра создана силами аутсайдеров. Но теперь в нее играют и вполне социально адаптированные люди. Не берусь объяснить, что приводит человека к игре сейчас, – у каждого свой путь. Опишу лишь правила игры, вернее, общую схему, на которой строятся правила (сами правила, во всех подробностях, не известны никому, так как постоянно изменяются и дополняются участниками – лишь бы их было не меньше двух).
Перед тем, как включиться в игру, участники договариваются о том, какими правилами они будут руководствоваться. Договаривающихся должно быть не меньше двух (двое, трое, десятеро, сто – без разницы). Игроки могут дозволить себе весь наземный транспорт, но запретить метро (или, с дополнительными трудностями, – без собак, т.е. электричек, или же с лимитом пешего передвижения – например, пятьсот метров). Можно избрать только автобусы, или троллейбусы и трамваи, но добавить возможность проехать одну остановку на метро. Комбинации, образуемые таким образом, бесконечны, особенно если увеличивается лимит времени (не более пяти часов, не более восьми часов). Участники обыкновенно должны договорится и о цели движения – при этом не обязательно это одна и та же цель. Так определяются задания: например, А. едет собаками и автобусами из Теплого Стана в Мытищи не больше чем за четыре с половиной часа, Б. же из Кунцево в Ховрино на автобусах и троллейбусах за четыре часа. Это очень упрощенная схема. Обычно задаются такие факторы, как, например, погода или багаж; игра может быть начата в полночь, когда условия, очевидно, невыполнимы, и т.д. Более того, игрок может оценить свой результат, но не может оценить результат противника, ибо тот ему не известен, и не будет известен никогда – потому что во время игры игрок либо пересекается с другими, параллельными игроками, и берет на себя дополнительные обязательства, либо делает то же самое, не извещая соперника. Так, А., доехав до платформы Лось, выходит, в одностороннем порядке увеличивает время, отказывается от собак, отменяет лимит пеших переходов и меняет маршрут; теперь он едет автобусами до Электрозаводской; в то же время Б., доехав до Ховрино, едет на всех видах наземного транспорта, но с минимумом пеших переходов и не очень большим лимитом времени в Нагатино. То, что А. не добрался до первоначально избранной цели, а Б. добрался, не означает преимущества второго над первым; напротив, преимущество у А., так как он от платформы позвонил В. и включил его в игру на новых условиях, а Б. дополнил изначальный маршрут, не сообразуясь с посторонними игроками, как А. или В. Впрочем, игра только начинается; мало кто решается выйти из нее, один раз вступив. Это не значит, что игрок более не способен ни на какую деятельность; нет, правила игры подразумевают паузы разной протяженности.
1 2 3 4 5 6 7