Поначалу Доменико раздражал Патрицию. Ее работа требовала сосредоточенности. Ни на что не отвлекаясь, она могла все закончить до двух часов и лечь спать. Но со временем его визиты стали доставлять ей удовольствие. Теперь она начинала раздражаться, если его кудрявая голова до полуночи не появлялась в окне.
Их общение проходило в довольно бессмысленных перепалках, в словесной эквилибристике, где каждый стремился произвести впечатление на другого. Они спорили, не сходя со своих мест: он – положив подбородок на подоконник, она – склонившись над доской с тестом. После того как за-трагивалась какая-то тема, стороны прощупывали исходные точки зрения, выясняли сильные и слабые стороны той или иной позиции, после чего начинали атаку на соперника, и эта атака с каждой минутой становилась все яростнее, все горячее, пока они не заходили в тупик, и тогда кто-то от бешен-ства заикался, а собеседник от обиды слова не мог вымолвить. Будучи истовыми католиками, они, разумеется, обсуждали самые животрепещущие мифы, правда, из тех, которые не найдешь ни в Библии, ни в катехизисе и не услышишь ни на церковной службе, ни в Ватикане. Моются ли святые отцы под душем? Есть ли у папы римского пенис? О чем следует думать, когда у тебя во рту облатка? Бреют ли монашки ноги и все остальное? Можно ли добраться до Рима на коленях? Если человек сотворен Богом по его образу и подобию, то, выходит, у Бога есть пупок? Раз Бог – еврей, значит, он обрезанный? А коли так, то почему младенцы мужского пола не рождаются обрезанными? Иногда им приходилось защищать точку зрения, которую сами они не разделяли. Например, Патриция свято верила в непорочное зачатие, но была вынуждена его отрицать, чтобы опровергнуть утверждения Доменико. Когда она с удивлением узнала, что, по его мнению, роды осуществляются через задний проход, тон ее высказываний сделался особенно высокомерным. Кто-то ему сказал (возможно, его старший брат), что объяснить девственность Богоматери можно, лишь признав, что Сын Божий вышел на свет из упомянутого места. Патриция удивилась бы еще больше, если бы узнала следующее: еще совсем недавно Доменико верил в то, что дети появляются из середины материнского живота, а потом на этом месте завязывают пупок. А как же тогда быть с мужским пупком? На данный вопрос у него не было ответа. Разве что он мог сослаться на мужскую грудь: соски есть, а молока нет. Впрочем, было у него тайное подозрение, что в исключительных случаях мужчины тоже кормят грудью.
Однажды они обсуждали таинство брака. Поскольку Доменико заявил, что брачные узы ничего не стоят и теперь можно получить развод, как это сделала его тетя в Милане, Патриция тотчас возразила ему, что брачные узы нерасторжимы. Развивая свою мысль, она с ужасом услышала такой пассаж из собственных уст: поскольку брак связывает людей навеки, делая отношения безвыходными, его следует отменить. Довольно скоро Доменико потерял интерес к этой дискуссии, поэтому его несказанно удивило, что Патриция вошла в такой раж и даже в какой-то момент выбежала из кухни, а через пять минут вернулась с опухшими глазами. Отрицание священных уз брака повергло ее саму в ужас. Ей показалось, что она потеряла веру и что сейчас Господь поразит ее молнией. Пусть уж лучше это случится в темном погребе, решила она, чем в кухне при свете да еще при свидетелях.
Они спорили о войне. Патриция не любила американцев, Доменико их боготворил. Но их линии защиты опять-таки определялись не столько убеждениями, сколько амбициями. Патриции, кстати, нравились американские фильмы и изюм, а также вид зеленого доллара, тогда как Доменико несколько смущал портрет стопроцентного американца: улыбка в тридцать два белоснежных зуба и стакан апельсинового сока в руке. Когда они, как и следовало ожидать, постепенно сблизились, ему пришлось отказаться от многих вредных привычек – например, полуночных дискуссий. Те же американцы в одиннадцать часов уже в постели. У них есть поговорка: «Лучше поспать один час до полуночи, чем два после». Патриция спросила Доменико, как пишутся штаты Массачусетс, Миссисипи и Арканзас. Он написал все три слова с орфографическими ошибками. Он даже «Калифорния» умудрился написать с двумя «ф». Он понятия не имел, откуда пошло название Америка, и очень удивился, узнав, что ее открыл итальянец. Он отказывался принимать эту версию и даже бросал Патриции оскорбительные слова, которым недавно научился у брата. Хотя она их не знала, грубый смысл до нее вполне дошел.
Они обсуждали Муссолини. Патриция договорилась до того, что он хороший человек, потому что всегда целует детей, моется три раза в день, носит шелковое белье и пользуется духами. В ответ Доменико заорал в голос, и она бросилась его утихомиривать, пока он не разбудил ее родителей. Но он уже грохнулся со своего велосипеда, причем пострадал даже не за собственные убеждения, а повторяя слова старшего брата. Он сидел на мостовой под кухонным окном и потирал лодыжку. Не веря в то, что говорит, скорее от боли и стыда, он тихо выкрикивал обвинения: дескать, твой Муссолини – вовсе и не итальянец, а албанец, и живет он с двумя любовницами, и голову бреет, чтобы скрыть отсутствие растительности, и после поражения в войне он рассчитывает перебраться в Букингемский дворец и жить вместе с английской королевой.
В этот момент Патриция полюбила Доменико. До нее дошло, что, во-первых, он сам не понимает, о чем говорит, а во-вторых, в нем есть сила, заставляющая ее спорить против очевидного, а это, если посмотреть на ее родителей, можно считать рецептом долгих, прочных и счастливых отношений.
Доменико, падая, сильно стукнулся лодыжкой о педаль. Еще раз поясним: подоконник находился на высоте двух с половиной метров, а Доменико поднимал седло вверх до упора, затем приставлял велосипед к стене и забирался на седло, чтобы положить руки и подбородок на подоконник.
Подойдя к окну, Патриция увидела, как он не без труда поднялся и двинулся с велосипедом по брусчатке. Ей он сказал, что ему пора домой, но это был только предлог. На самом деле Доминико хотел поскорей свернуть за угол, чтобы там тихо зализывать раны. Патриция, задохнувшись от прилива нежности, провожала его глазами. Он старался не хромать и отворачивал лицо, чтобы она не заметила его слез.
После этого случая Доменико еще не раз падал со своего велосипеда, после того как его ступни от напряжения начинала сводить судорога. Иногда мама интересовалась у Патриции происхождением странных пятен на оштукатуренной стене под их кухонным окном и серебристых осколков от разбитого велосипедного фонарика на мостовой. А между тем лед в отношениях между молодыми дал трещину, и вскоре Доменико уже сжимал пальцы Патриции, белые от муки. В туристическом путеводителе он прочитал, что тортеллини иногда называют «пупком Венеры». Он попросил Патрицию показать ему свой пупок. После трех недель уговоров она подошла к окну подняла блузку. Путеводитель не соврал – ее пупок напоминал аккуратно сложенные болонские тортеллини. А еще через три недели он уже целовал этот пупок, перегнувшись через подоконник, так что его ноги болтались в воздухе. При этом велосипед грохнулся на мостовую и очередной серебристый фонарик разбился вдребезги.
Потом старшего брата Доменико арестовали за антифашистскую деятельность, хотя, скорее, это было просто антиобщественное поведение.
В тюрьме он дерзил начальству, так что с ним плохо обращались, но вскоре ему удалось бежать и скрыться в горах. Доменико сделался связным между обеспокоенными родителями и старшим братом. Он носил в горы еду, свежее белье и газеты с письмами – не только брату, но и другим партизанам. Когда недовольство брата политикой Муссолини переросло в настоящую ненависть, Доменико стал носить в горы деньги и оружие.
В Болонье даже в разгар войны никто не останавливал на улице человека с провизией, и вскоре Патриция заворачивала в тесто не жареные кусочки свинины с чесноком, сыром и розмарином, а золотые монеты и сережки. Понятно, что ее тортеллини делались все больше и ловкость ее проворных пальцев не всегда бывала безупречной. Но ради своего молодого любовника она охотно помогала партизанам.
Рано утром во вторник или, правильнее сказать, поздно ночью в понедельник Доменико велел Патриции завернуть в тесто золотые сережки своей матери, обручальное кольцо своей миланской тетки и крестильные цепочки трех своих племянниц. Изготовленные тортеллини он бросил во фляжку с горячим бульоном, фляжку завернул в фольгу от шоколада и отправился поездом к своей бабке, жившей в горах. Поезд попал в засаду. Пассажиров, заподозренных в подготовке акций саботажа, тщательно обыскивали. Не дожидаясь провала, Доменико быстро глотал тортеллини, обжигая рот горячим бульоном. В суматохе ему удалось бежать в соседний лес, где у него начались сильнейшие желудочные спазмы. Он присел возле ручья и опорожнился в рубаху, которую потом использовал в качестве сита для спасения ценностей. Его кровь была похожа на болонский соус. Он умер в мучениях. Его тело нашли две проститутки, которых трудно было в этой жизни чем-то удивить. Зрелище было непотребное, и они из жалости забросали тело сосновыми иглами. Ценности они, разумеется, прихватили. Позже какой-то бродяга, наткнувшись на мертвое тело, разбросал иглы и в поисках сокровищ вспорол покойнику живот. Будучи внуком ювелира, он сразу оценил стоимость золотых украшений, загнал их в Модене, купил себе машину и первым делом отправился в Больцано, в свой любимый бар, ну и заодно навестить могилу матери. Жители Больцано, конечно, знают разницу между тортеллини и спагетти.
В жизни Патриции, если учесть ее молодость и упрямый характер, произошел невероятный поворот: она ушла в монастырь. Выйти замуж за Доменико у нее не получилось, но и месить тесто до конца своих дней она тоже не собиралась.
Золотое дерево
Спустившись вниз в ночной рубашке, чтобы приготовить кофе, Элисон Ханнекер поворошила кочергой в камине, проверяя, горит ли еще огонь, и неожиданно обнаружила в золе золотое колечко. Познакомившись с ним поближе, она прочла слова: «Этим кольцом я обручаюсь с тобой навсегда».
Интересно, что «обручаюсь с тобой» было выгравировано снаружи, а все остальное – внутри. Кольцо было еще теплое. Элисон надела его на палец. Как влитое. Она улыбнулась. Снять его оказалось делом непростым. Откуда, спрашивается, оно здесь взялось?
Она стала носить его в доме. Перед выходом на улицу она клала его в ящичек с ключами в прихожей. Однажды она забыла снять кольцо и пошла в нем на работу. А может, не забыла? Может, ей захотелось продемонстрировать статус замужней женщины, пускай даже воображаемый? Наверное, ей было приятно, что сослуживцы обращают внимание на эту деталь.
В свои двадцать семь Элисон была девственницей. Недавно она поступила секретаршей в адвокатскую контору, специализирующуюся на бракоразводных процессах. Надо сказать, в 43-м году Гитлер относился с неодобрением к таким вещам, как разводы, прелюбодеяние и работа женщины в деловой сфере, вдали от дома. Мы можем предположить, что воображаемое замужество он бы тоже не одобрил. Сослуживцы Элисон не были до конца уверены в ее истинном семейном статусе, но так как она никого не интересовала, то и вопросов ей на эту тему не задавали. Элисон сидела в офисе вместе с шестидесятитрехлетней старой девой по имени Хильда Гешталь, в молодости красавицей. Хильда тридцать лет проработала в фирме секретаршей босса и пользовалась большим уважением. В бракоразводном законе она ориентировалась лучше, чем ее непосредственный начальник. Увидев обручальное кольцо на пальце у коллеги, она прочла надпись и предположила, что начало и конец фразы выгравированы на внутренней стороне. Элисон удивилась, хотя удивляться, в сущности, не стоило. Ни эта надпись, ни само кольцо уникальными не были.
На следующий день Хильда Гешталь, старая-престарая дева, спросила у Элисон Ханнекер, просто старой девы, где ее муж купил это кольцо. Поколебавшись, Элисон как будто даже с облегчением, что можно выложить всю правду, призналась, что у нее нет мужа, а кольцо таинственным образом обнаружилось в камине среди золы. На первое признание Хильда никак не отреагировала – то ли именно такого ответа она и ожидала, то ли сей факт ее просто не интересовал. А вот второе признание заставило ее призадуматься.
– Где ты живешь?
– В Брокхагене.
– Ты топишь дровами?
– Да.
Последовала долгая пауза, а за ней уверенное заявление:
– Ты уж не обижайся, но в таком случае это кольцо – мое.
– Ваше? Не может быть!
Это была естественная реакция, но, как ни странно, в глубине души Элисон не удивилась.
– Откуда тебе привозят дрова, ты знаешь?
– Понятия не имею.
– Думаю, это компания «Штрон», а дрова они заготовляют в Патхорстском лесу.
История начинала обрастать все более невероятными подробностями.
– Один голландец, Гораций Йоханнес ван Верде, подарил мне такое же в точности кольцо. Мы собирались пожениться. Мне было шестнадцать… столько же, сколько деве Марии, когда она родила Христа. Иосиф был намного старше ее – считают, на тридцать три года. Столько же было Христу, когда его распяли. Меня поразило, что мой голландец старше меня на те же тридцать три года. Гораций был человек религиозный. Мы с ним целовались и лежали нагишом на белых простынях, которые однажды окрасились моей менструальной кровью, что его напугало. Любовью мы ни разу не занимались, хотя он трогал меня между ног, а я видела, как его член поднимается наподобие разводного моста Феррет1. После этого случая иначе как «хорьком» он свое мужское достоинство не называл. Этого злобного острозубого зверька нарочно запускают в кроличью нору, чтобы он загрыз ушастого обитателя и принес хозяину. Его призвали раньше, чем он успел уехать. Он сказал, что мы обвенчаемся тайно. На публичную церемонию времени не оставалось. Он купил обручальное кольцо и велел выгравировать на нем надпись. Весенним днем мы пришли в лес, к своему любимому дереву. Поскольку он не мог прилюдно надеть кольцо мне на палец, мы решили: пусть принадлежит ему, нашему дереву. Он положил его в глубокое дупло – на уровне своего плеча, моих глаз. После войны мы должны были вернуться, и тогда бы он при всех надел кольцо на мой палец, как полагается. А до тех пор пусть полежит в дупле, в целости и сохранности.
Хильда вышла из офиса и вскоре вернулась. Она умыла лицо, все в слезах, и принесла какой-то сверток.
– Я тогда жила с родителями, больным дедушкой и семью братьями у самого леса. Спрятать кольцо в доме так, чтобы его не нашли, я не могла. Мне шестнадцать, сплошные эмоции. Ему сорок девять, к тому же священнослужитель. Какой брак! Колечко не наденешь – ни дома, ни на улице. Но я знала, после войны он за мной приедет. Только вот его убили. Три ночи подряд я спала под нашим деревом. Мои родители решили, что я свихнулась. Братья издевались надо мной. Дедушка глядел на меня печальными глазами. Мысленно я видела кольцо в дупле. Наверное, я сумела бы его оттуда достать, но я этого не сделала. Там, в нашем дереве, оно было в безопасности. О том, чтобы его забрать и носить или перепрятать, нечего было и думать. Я туда часто приходила. Дерево росло. Кольцо оказывалось все глубже. Как-то раз я заглянула в дупло и не увидела его. Наверное, я могла взять долото и с его помощью добраться до кольца, но я этого опять-таки не сделала. А жизнь продолжалась.
Любовь понемногу угасала. Появились другие интересы, другие мужчины.
Но я продолжала верить: однажды Гораций вернется, срубит дерево и наденет кольцо мне на палец. Такая вот сказка. На этот случай я купила острый топор. – Хильда развернула сверток, который она прятала в женском туалете. Заточенный топор. – У меня была дочь. Она слышала эту историю. В 1931 году она погибла при крушении поезда. Помнишь, эта страшная авария под Кёльном? Сто двадцать три погибших. Триста сорок раненых, в их числе центрфорвард футбольной команды из Мюнхен-Гладбаха. Тоже Гораций, тоже голландец. Любопытный знак. Я думаю, я уверена, я знаю: кольцо, которое тынашла, – это мое кольцо. Как меч Эскалибур2, извлеченный из камня. Как ключ, извлеченный из чрева кита. Ты можешь оставить кольцо у себя.
– Нет, оно принадлежит вам.
Через неделю после этого разговора Хильда погибла под трамваем. Возможно, это было подсознательное самоубийство. Своего рода отрешенность. Или беспечность. В самый неподходящий момент. Чаще всего отрешенность означает, что наша жизнь пуста. В данном случае это состояние совпало с неожиданно вылетевшим на Хильду трамваем. Перед смертью она успела переписать свое завещание. Это не должно нас удивлять, все-таки она много лет проработала в адвокатской конторе. Обручальное кольцо с гравировкой ото-шло Элисон, которая к тому времени уже ушла с этой работы и переехала в Бад-Зальцфулен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24