Правда, через пару недель «ЗИЛ» он все-таки угробил, въехав на нем в телеграфный столб. Но и тут никто не повел бровью. Поребриков отоспался, протрезвел и собрал злосчастный самосвал заново, позаимствовав необходимые детали с заводской свалки. Свой нынешний пятнадцатисуточный срок местный Кулибин отбывал за очередной хулиганский звонок на проходную завода.
«Вот тебе-то, голубчик, я и дам что-нибудь позаковыристее», – думал Черепицын, сам толком не зная, что же из списка таковым является, ибо заковыристым казалось положительно все.
В этот момент в дверях появился запыхавшийся Пахомов.
– Что стряслось-то? – спросил он, кинув встревоженный взгляд на Черепицына.
5
Катька и Танька давно заполнили извещения и теперь бегали по дворам, разнося проклятые бумажки. Извещение для Климовых Катька приберегала на финал, так как очень уж ей хотелось задержаться у инженера, а заодно поглядеть в бесстыжие глаза климовского сынка. Танька же решила последнее извещение отложить для тракториста Валеры, который ей давно и отнюдь не безнадежно нравился. То, что не безнадежно – это Танька давно просекла. В свои неполные девятнадцать Танька умело пользовалась всем спектром данной ей от природы красоты и при желании могла вскружить голову даже самому верному однолюбу. Но из целого ряда претендентов ее сердце выбрало почему-то именно Валерку. Возможно, потому что Валерка долгое время не обращал на Таньку никакого внимания, и ее это стало задевать. А может, и безо всякой причины – это ж сердце, какой с него спрос?
В двенадцатом часу подружки вышли на финишную прямую. Каждая на свою. Мимо Таньки пронесся, спотыкаясь, чертыхаясь и застегивая на ходу непослушное пальто, библиотекарь Пахомов. Мимо Катьки проехал, взметая снежную пыль, уазик майора Бузунько. В остальном же никакого движения на улицах Больших Ущер не наблюдалось, что сильно облегчало задачу почтальонш, ибо никто их не останавливал с дурацкими вопросами о пенсиях, повышении цен на коммунальные услуги и прочей ерунде. В полдень Катька наконец постучалась к Климовым.
– Ау, есть кто живой?
– Заходи, – раздался чей-то мужской голос: то ли Климова-старшего, то Климова-младшего. У них были на редкость схожие голоса.
Катька вытерла варежкой нос и вошла. В ту же секунду на нее из темноты прыгнуло что-то черное, мокрое и тяжело дышащее. Катька охнула и, опрокинув табурет, забилась в угол.
– А-а-а! Кто это?! – заверещала она.
– Бульда, мать твою! Ко мне! – на шум выбежал Климов-старший. – Митька, чтоб тебя! Забирай своего сопливого!
– Он такой же мой, как и твой, – невозмутимо парировал Климов-младший. – И потом это не он, а она.
– Да хоть оно! Вишь, Катьку как напугала, стерва. Катька тем временем отбивалась от чего-то слюнявого и сопливого, что прыгало ей на грудь и норовило облизать лицо.
– Это че собака, что ли? – она облегченно вздохнула. – Я ж чуть не родила со страху. Вы б хоть табличку на двери сделали.
– Да собака, собака, чтоб ее, – Климов схватил Бульду за ошейник и начал оттаскивать от перепуганной Катьки. – Родственники из райцентра подкинули на пару недель. Они в отпуск в Турцию умотали, а псину не с кем оставить.
– Господи, – все еще приходя в себя и стирая варежкой собачьи слюни с лица, выдохнула Катька. – Я уж думала, нечисть какая. Да ну вас!
– Ну извини, – Климов держал хрипящую от натянутого ошейника собаку. – Да ты не бойся, она добрая.
– В темноте, дядя Вить, уж извините за выражение, хреново видно, добрая она или не очень. Я ж все-таки не одна.
И она многозначительно глянула на свой живот. Климов смутился и промолчал. Затем Катька скинула шубу и валенки, и, щурясь и привыкая к комнатному освещению после дневного света, прошла в комнату.
– А что за порода?
– Да леший их разберет.
– Французский бульдог это, – снова подал голос Климов-младший.
– Ты б хоть вышел, человек все ж таки, как-никак, пришел. Ну да, – повернулся Климов-старший к Катьке. – Бульдог. И зовут Бульда.
Он медленно отпустил псину, и та, виляя хвостом и выпучив глаза, радостно подбежала к Катьке. Там она, изловчившись, попыталась запрыгнуть на колени, но не рассчитала вес собственной задницы и грохнулась на пол, стукнувшись о половицу челюстью.
– Ишь, как тебя колбасит, – засмеялась Катька. – Теперь вижу, что добрая. А по первопутку аж дыханье сперло.
Бульда действительно была крайне добродушным бульдогом. Выросшая в городских условиях, она впервые оказалась в деревне и теперь осваивалась. Все ей здесь нравилось: и новые люди, и новые предметы, и новые запахи. Радость и любопытство буквально переполняли ее собачье сердце. Это любопытство сослужило ей плохую службу в день приезда, когда она, улучив момент, пока ее хозяева были заняты объятиями с деревенскими родственниками, шмыгнула под калитку и выкарабкалась на улицу. Как раз в это же время невдалеке от дома Климовых происходило событие, именуемое в народе собачьей свадьбой. Свора, состоящая из местных дворняг самых разнообразных и самых несуразных размеров, форм и окрасов, которые толкались, грызлись, запрыгивали друг на друга и лаяли, напоминала собой то ли несанкционированный митинг, то ли встречу бывших десантников. Люди старались обходить это стихийное бедствие стороной, не повышая голоса и не привлекая внимания. Бульда же, опьяненная свободой и привлеченная собачьим лаем, засеменила на своих кривых лапках по направлению к стае, виляя задом и добродушно потявкивая. Чистопородный французский бульдог жаждал новых знакомств и новых друзей. Однако все пошло не по плану. Заметив незваную гостью, свора замерла. Лай прекратился. Немытые, нечесаные псины с всклокоченной шерстью, кто с порванным ухом, кто с подбитым глазом, кто на трех лапах, в ужасе уставились на Бульду. Кривоногое чудо-юдо с приплюснутым носом и обрубком вместо хвоста вызвало настоящую панику в рядах дворняг. «Что это?» – читалось в их испуганных собачьих глазах. Они и представить себе не могли, что где-то на свете существуют такие уроды, как вот это надвигающееся на них колбасовидное существо с болтающимся языком и непрерывно капающей слюной. Когда Бульда была всего в паре метров от своры, нервы у дворняг не выдержали и они бросились врассыпную. Трехногие улепетывали, обгоняя четвероногих. Одноглазые сигали во всевозможные дыры в заборах, как будто у них было по паре запасных глаз. Здоровенные псы размером с маленькую лошадь неслись, поджав хвост, как нашкодившие щенки. К моменту, когда Бульда подбежала к месту «свадьбы», никого уже не было и в помине. Она растерянно озиралась, переминаясь на своих кривых ножках и отчаянно виляя упитанным задом. Но «новые друзья» испарились, как будто все это было лишь игрой воображения. Бульда жалостно тявкнула, но, похоже, играть с ней никто не собирался. Она еще с минуту потопталась на месте, а потом развернулась и в глубоком разочаровании затрусила обратно к дому.
Теперь Бульда компенсировала неудачи на собачьем фронте любовью ко всякому человеку, приходящему в гости к Климовым.
– У-у-у, слюнявка, – трепала Бульдино брюхо Катька. Бульда лежала на боку и млела, разложив свой язык на полу.
Митя все не выходил. Катька куснула губу от досады, но решила не сдаваться.
– А я вам извещение принесла.
– Что за извещение? – всполошился отец. – За коммуналку у нас всё уплачено. Да, Любаш? – кинул он куда-то вглубь дома, обращаясь к жене. И тут же поморщился – от собственного крика загудела медным колоколом тяжелая похмельная голова.
Чувствовал он себя после ночных посиделок с Пахомовым, Зиминым и трактористом Валерой отвратительно. Черт его дернул, вернувшись домой, заняться еще и воспитанием сына. «Мужской» разговор с Митей по поводу беременной Кати закончился тем, что, стаскивая сонного отпрыска с кровати, Климов не рассчитал силу и Митя свалился на пол, ударившись еще в полете носом об угол стула. Пошла кровь, Люба начала визжать, решив, что Климов-старший собирается лишить жизни Климова-младшего. По дурости позвонила в участок Черепицыну. Тот приехал, но, слава богу, только махнул рукой, сказав: «Разбирайтесь сами», и уехал в отделение. Но ночное гуляние и недосып не прошли даром. Теперь все тело инженера ныло, словно это его всю ночь роняли с кровати и стукали головой об стулья.
– Да нет, – добродушно отозвалась Катька. – Не коммуналка. Просто собрание в клубе будет сёдня в семь. Президент наш какой-то указ подписал.
И тут же испуганно прикрыла ладошкой рот, вспомнив наказ Громихи никому ничего не говорить. Но Климов-старший, слава богу, слушал Катьку вполуха и жеста ее непроизвольного не заметил. Тем более что в этот момент в комнату вошел Митя. Из ноздрей носа у него торчали два окровавленных ватных кусочка.
– Ой, батюшки, – увидев его, всплеснула руками Катька. – Это кто ж тебя так разукрасил?
– Привет, Кать, – небрежно прогундосил Митя, проигнорировав Катькин вопрос как не достойный ответа.
– Да это я виноват… случайно вышло, – пожал плечами Климов-старший.
Митя поглядел на отца и многозначительно хмыкнул. Но затем зевнул и почесал ухо.
– А че так рано?
– Так я только что дяде Вите сказала. Сегодня в клубе собрание. В семь.
– А-а, – протянул Митя и сел напротив Катьки, почесываясь и позевывая.
В комнату зашла Люба, Митькина мать. Похоже, и она только что встала.
– Доброе утро, Кать.
– Доброе утро, тетя Люба.
– Че это вы, охламоны, даже чаю человеку не налили? – спросила она и зевнула.
– Не, не, – отчаянно замахала руками Катька, как будто ей предложили не чай, а цианистый калий. (Тетю Любу она слегка побаивалась.) – Я буквально на минутку. Только извещение отдать.
– Что за извещение?
– Так я только говорила, собрание в клубе в семь сегодня.
– Это что, мода новая – по воскресеньям собрания устраивать?
– Да нет, там что-то важное. Да я сама толком не знаю, – сказала Катя и, опустив глаза, покраснела.
– Ну, раз не хочешь чаю, то как хочешь.
На этих словах тетя Люба поежилась и, повернувшись, вышла из комнаты. Климов-старший, заметив Катькин взгляд, устремленный на Митю, подумал, что он, возможно, третий лишний.
– Ладно, вы тут поговорите, а я… это… пойду… постель заправлю.
Как только он скрылся, Катька стала прощупывать оборону противника.
– Ну ты как?
– В смысле? – продолжая гундосить из-за заложенного ватой носа, равнодушно произнес Митя.
– Надумал жениться-то? Мить, я уж на пятом месяце. Нехорошо как-то.
– Да, – так же равнодушно согласился с ней Митя.
– Что да-то? Что надумал жениться или что я уже на пятом месяце?
– Что нехорошо.
– Значит, поженимся?
– Можно и пожениться.
– Ладно, – насупилась Катька. – А когда?
– Что когда?
– Когда поженимся?
– А куда торопиться?
Катька чуть не заскрипела зубами от злости.
– Что значит куда? Мне весной рожать.
– А сейчас зима. Снег вон только сегодня выпал. Теперь будет валить по самый март. А то и по апрель. А в апреле будет уже тепло. Хотя в прошлом году было еще холодно. Но это все глобальное потепление. Авось и до нас дойдет. Говорят, в Уругвае летом снег шел. Уругвайцы снежных баб лепили.
Митя предпринял отчаянную попытку уйти от основной темы как можно дальше. Но Катька сей маневр быстро уловила и на корню пресекла.
– Так ты на мне что, женишься только тогда, когда я рожать буду, что ли?
– Можно и так.
– Но так, извини, меня не устраивает.
– А как тебя устраивает? – Митя уже проклинал себя за то, что позволил Катьке затеять этот разговор.
– Меня устраивает, чтоб сейчас, – капризно поджала губы Катя.
– Сегодня, что ли?
– Зачем? Можно в понедельник. Хотя бы заявление подать.
Митя с тоской посмотрел в окно.
– Ну так как? – Катька решила добить слабеющего противника.
– Можно и в понедельник.
– Не можно, а нужно!
– Кому?
– Мне.
– А мне?
– Что тебе?
– Нужно?
Этот вопрос поставил Катьку в тупик.
– Это ты меня спрашиваешь?
– Можно и тебя.
– Я думаю, нужно.
– А я?
– Что ты?
– Думаю, нужно?
– А я откуда знаю?
– А я?
– Что ты?
– Откуда знаю?
– Да ты что, издеваешься, что ли? – Катькин голос предательски дрогнул.
– Зачем?
– Да кто тебя разберет?!
– Вот и я говорю, – неожиданно подытожил Митя.
– Что говоришь? – опешила Катька.
– Кто меня разберет?
Катька замешкалась. Они пришли к знакомой точке. Надо было как-то выруливать из этого словесного жонглирования. Вариантов было много, но большая часть их уже была опробована. Была пощечина. Но потом Катьке же пришлось просить прощения. Были попытки привлечь родителей. Закончилось оплеухой, которую дал сыну Климов-старший. И Катьке снова пришлось просить прощения. Были глупые угрозы. Например, подать на него в суд. И снова обиженным оказывался Митя. Были, наконец, слезы. Результат – нулевой. Правда, по крайней мере, не пришлось просить прощения. Сейчас нужен был новый вариант. Катька сдвинула брови, многозначительно посмотрела на Митю, подождала, пока их глаза на секунду встретятся, а затем встала со словами: «Провожать не надо». Она быстро оделась и вышла, хлопнув дверью.
Митя посмотрел в окно. «Уехать, что ли?» – с тоской подумал он.
6
– Вот такие дела, – закончил свой бодрый монолог про указ и литературное наследие Черепицын и посмотрел на Пахомова.
– Чушь какая-то, – пожал тот плечами. – Лучше б зарплату прибавили или праздник какой-нибудь новый придумали. Например, день уничтожения турецкого флота в Чесменском сражении.
– Указы не обсуждаются, – развел руками Черепицын. – А че это за сражение?
– Неважно. Когда введут – скажу.
– Ладно. Давай к делу. Раз ты такой гуманист…
– Гуманитарий.
– Гуманитарии что, не гуманисты?
– Всякие бывают.
– Короче, Антон, надо так раздать, чтоб народ выучить смог. Может, есть смысл молодым чуть побольше дать, а старым чуть поменьше. Ну и в зависимости от интеллекта и образования. Ты на список-то глянь.
– Да гляжу уже.
– Знакомые фамилии?
– А то.
– Да ты на какой список глядишь? Писателей, что ли?
– Ага.
– Да блин! Я тебе про жителей список говорю!
И Черепицын ткнул пальцем в список жителей Больших Ущер.
– Эти фамилии знакомы?
– Да что ты заладил, как на допросе «Знакомы? Знакомы?» Блин! Знакомы!
– Ну и какие варианты?
– Нормальные. Давай сюда оба списка, я покумекаю. Да не бойся – никто не пострадает.
Пахомов придвинул к себе список жителей Больших Ущер, и какое-то приятное чувство охватило его естество. Он вдруг почувствовал себя военным стратегом перед картой сражения. Вот он, краткий миг его славы. А эти люди… ха! спят и не ведают, что судьба их находится в похмельных пахомовских руках. Антон пробежал глазами по строчкам фамилий. Вот спит Валера-тракторист. Ведь это он, гад, вчера за Пушкина пить предлагал. Ну и получай своего Пушкина. А, впрочем, нет. Дадим-ка мы тебе вот этого. И вот этого еще вдобавок.
Пахомов написал Валерину фамилию в присланном списке.
– Не много ли? – встревожился Черепицын. – Целая ж глава! Да еще плюс вот эти гаврики.
– В самый раз, – с неожиданной злобой ответил Пахомов.
Вот Гришка-плотник. К Гришке у Пахомова не было никаких претензий, но тут встрял Черепицын.
– Гришке дай так, чтоб подавился, сука. Пахомова удивила резкость пожелания.
– С чего это?
Тут все было просто. Когда-то Гришка занял у сержанта пятьсот рублей, а отдавать наотрез отказался. Злопамятный Черепицын, впрочем, решил не посвящать библиотекаря в свои личные обиды.
– Да просто так. Ему полезно.
Антон начал подыскивать подходящую месть для Гришки. Задача была несложной. Любой текст содержал огромное количество слов, незнакомых Гришке, в лексиконе которого было несколько десятков неопределенных междометий, слов-паразитов и матерных восклицаний, понять которые мог только он сам. Из этой каши Гришка умудрялся лепить причудливые фразеологические обороты, чем-то удивительно напоминавшие классические русские пословицы. На простой вопрос «Сколько времени?» Гриша отвечал примерно следующее: «Не бзди, ёптить! Тебе и хрена напополам с хером хватит, чтоб жопу не жало». Это если он пребывал в определенном расположении духа. Если же в неопределенном, мог сказать: «Эээх, мля, фуё-моё, кабы, ёпт, сырок плавленый фуячить мог, так и киздоболить не об чем было». Немного поразмыслив, Пахомов нашел и для Гриши подходящего поэта-авангардиста. «Пусть сержант со своими недругами сам разбирается, а у меня свой метод», – подумал Пахомов.
И перешел к следующей фамилии. Агафья Борисова.
– Этой тоже подзаправь, – злорадно хихикнул Черепицын.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги ''
1 2 3 4
«Вот тебе-то, голубчик, я и дам что-нибудь позаковыристее», – думал Черепицын, сам толком не зная, что же из списка таковым является, ибо заковыристым казалось положительно все.
В этот момент в дверях появился запыхавшийся Пахомов.
– Что стряслось-то? – спросил он, кинув встревоженный взгляд на Черепицына.
5
Катька и Танька давно заполнили извещения и теперь бегали по дворам, разнося проклятые бумажки. Извещение для Климовых Катька приберегала на финал, так как очень уж ей хотелось задержаться у инженера, а заодно поглядеть в бесстыжие глаза климовского сынка. Танька же решила последнее извещение отложить для тракториста Валеры, который ей давно и отнюдь не безнадежно нравился. То, что не безнадежно – это Танька давно просекла. В свои неполные девятнадцать Танька умело пользовалась всем спектром данной ей от природы красоты и при желании могла вскружить голову даже самому верному однолюбу. Но из целого ряда претендентов ее сердце выбрало почему-то именно Валерку. Возможно, потому что Валерка долгое время не обращал на Таньку никакого внимания, и ее это стало задевать. А может, и безо всякой причины – это ж сердце, какой с него спрос?
В двенадцатом часу подружки вышли на финишную прямую. Каждая на свою. Мимо Таньки пронесся, спотыкаясь, чертыхаясь и застегивая на ходу непослушное пальто, библиотекарь Пахомов. Мимо Катьки проехал, взметая снежную пыль, уазик майора Бузунько. В остальном же никакого движения на улицах Больших Ущер не наблюдалось, что сильно облегчало задачу почтальонш, ибо никто их не останавливал с дурацкими вопросами о пенсиях, повышении цен на коммунальные услуги и прочей ерунде. В полдень Катька наконец постучалась к Климовым.
– Ау, есть кто живой?
– Заходи, – раздался чей-то мужской голос: то ли Климова-старшего, то Климова-младшего. У них были на редкость схожие голоса.
Катька вытерла варежкой нос и вошла. В ту же секунду на нее из темноты прыгнуло что-то черное, мокрое и тяжело дышащее. Катька охнула и, опрокинув табурет, забилась в угол.
– А-а-а! Кто это?! – заверещала она.
– Бульда, мать твою! Ко мне! – на шум выбежал Климов-старший. – Митька, чтоб тебя! Забирай своего сопливого!
– Он такой же мой, как и твой, – невозмутимо парировал Климов-младший. – И потом это не он, а она.
– Да хоть оно! Вишь, Катьку как напугала, стерва. Катька тем временем отбивалась от чего-то слюнявого и сопливого, что прыгало ей на грудь и норовило облизать лицо.
– Это че собака, что ли? – она облегченно вздохнула. – Я ж чуть не родила со страху. Вы б хоть табличку на двери сделали.
– Да собака, собака, чтоб ее, – Климов схватил Бульду за ошейник и начал оттаскивать от перепуганной Катьки. – Родственники из райцентра подкинули на пару недель. Они в отпуск в Турцию умотали, а псину не с кем оставить.
– Господи, – все еще приходя в себя и стирая варежкой собачьи слюни с лица, выдохнула Катька. – Я уж думала, нечисть какая. Да ну вас!
– Ну извини, – Климов держал хрипящую от натянутого ошейника собаку. – Да ты не бойся, она добрая.
– В темноте, дядя Вить, уж извините за выражение, хреново видно, добрая она или не очень. Я ж все-таки не одна.
И она многозначительно глянула на свой живот. Климов смутился и промолчал. Затем Катька скинула шубу и валенки, и, щурясь и привыкая к комнатному освещению после дневного света, прошла в комнату.
– А что за порода?
– Да леший их разберет.
– Французский бульдог это, – снова подал голос Климов-младший.
– Ты б хоть вышел, человек все ж таки, как-никак, пришел. Ну да, – повернулся Климов-старший к Катьке. – Бульдог. И зовут Бульда.
Он медленно отпустил псину, и та, виляя хвостом и выпучив глаза, радостно подбежала к Катьке. Там она, изловчившись, попыталась запрыгнуть на колени, но не рассчитала вес собственной задницы и грохнулась на пол, стукнувшись о половицу челюстью.
– Ишь, как тебя колбасит, – засмеялась Катька. – Теперь вижу, что добрая. А по первопутку аж дыханье сперло.
Бульда действительно была крайне добродушным бульдогом. Выросшая в городских условиях, она впервые оказалась в деревне и теперь осваивалась. Все ей здесь нравилось: и новые люди, и новые предметы, и новые запахи. Радость и любопытство буквально переполняли ее собачье сердце. Это любопытство сослужило ей плохую службу в день приезда, когда она, улучив момент, пока ее хозяева были заняты объятиями с деревенскими родственниками, шмыгнула под калитку и выкарабкалась на улицу. Как раз в это же время невдалеке от дома Климовых происходило событие, именуемое в народе собачьей свадьбой. Свора, состоящая из местных дворняг самых разнообразных и самых несуразных размеров, форм и окрасов, которые толкались, грызлись, запрыгивали друг на друга и лаяли, напоминала собой то ли несанкционированный митинг, то ли встречу бывших десантников. Люди старались обходить это стихийное бедствие стороной, не повышая голоса и не привлекая внимания. Бульда же, опьяненная свободой и привлеченная собачьим лаем, засеменила на своих кривых лапках по направлению к стае, виляя задом и добродушно потявкивая. Чистопородный французский бульдог жаждал новых знакомств и новых друзей. Однако все пошло не по плану. Заметив незваную гостью, свора замерла. Лай прекратился. Немытые, нечесаные псины с всклокоченной шерстью, кто с порванным ухом, кто с подбитым глазом, кто на трех лапах, в ужасе уставились на Бульду. Кривоногое чудо-юдо с приплюснутым носом и обрубком вместо хвоста вызвало настоящую панику в рядах дворняг. «Что это?» – читалось в их испуганных собачьих глазах. Они и представить себе не могли, что где-то на свете существуют такие уроды, как вот это надвигающееся на них колбасовидное существо с болтающимся языком и непрерывно капающей слюной. Когда Бульда была всего в паре метров от своры, нервы у дворняг не выдержали и они бросились врассыпную. Трехногие улепетывали, обгоняя четвероногих. Одноглазые сигали во всевозможные дыры в заборах, как будто у них было по паре запасных глаз. Здоровенные псы размером с маленькую лошадь неслись, поджав хвост, как нашкодившие щенки. К моменту, когда Бульда подбежала к месту «свадьбы», никого уже не было и в помине. Она растерянно озиралась, переминаясь на своих кривых ножках и отчаянно виляя упитанным задом. Но «новые друзья» испарились, как будто все это было лишь игрой воображения. Бульда жалостно тявкнула, но, похоже, играть с ней никто не собирался. Она еще с минуту потопталась на месте, а потом развернулась и в глубоком разочаровании затрусила обратно к дому.
Теперь Бульда компенсировала неудачи на собачьем фронте любовью ко всякому человеку, приходящему в гости к Климовым.
– У-у-у, слюнявка, – трепала Бульдино брюхо Катька. Бульда лежала на боку и млела, разложив свой язык на полу.
Митя все не выходил. Катька куснула губу от досады, но решила не сдаваться.
– А я вам извещение принесла.
– Что за извещение? – всполошился отец. – За коммуналку у нас всё уплачено. Да, Любаш? – кинул он куда-то вглубь дома, обращаясь к жене. И тут же поморщился – от собственного крика загудела медным колоколом тяжелая похмельная голова.
Чувствовал он себя после ночных посиделок с Пахомовым, Зиминым и трактористом Валерой отвратительно. Черт его дернул, вернувшись домой, заняться еще и воспитанием сына. «Мужской» разговор с Митей по поводу беременной Кати закончился тем, что, стаскивая сонного отпрыска с кровати, Климов не рассчитал силу и Митя свалился на пол, ударившись еще в полете носом об угол стула. Пошла кровь, Люба начала визжать, решив, что Климов-старший собирается лишить жизни Климова-младшего. По дурости позвонила в участок Черепицыну. Тот приехал, но, слава богу, только махнул рукой, сказав: «Разбирайтесь сами», и уехал в отделение. Но ночное гуляние и недосып не прошли даром. Теперь все тело инженера ныло, словно это его всю ночь роняли с кровати и стукали головой об стулья.
– Да нет, – добродушно отозвалась Катька. – Не коммуналка. Просто собрание в клубе будет сёдня в семь. Президент наш какой-то указ подписал.
И тут же испуганно прикрыла ладошкой рот, вспомнив наказ Громихи никому ничего не говорить. Но Климов-старший, слава богу, слушал Катьку вполуха и жеста ее непроизвольного не заметил. Тем более что в этот момент в комнату вошел Митя. Из ноздрей носа у него торчали два окровавленных ватных кусочка.
– Ой, батюшки, – увидев его, всплеснула руками Катька. – Это кто ж тебя так разукрасил?
– Привет, Кать, – небрежно прогундосил Митя, проигнорировав Катькин вопрос как не достойный ответа.
– Да это я виноват… случайно вышло, – пожал плечами Климов-старший.
Митя поглядел на отца и многозначительно хмыкнул. Но затем зевнул и почесал ухо.
– А че так рано?
– Так я только что дяде Вите сказала. Сегодня в клубе собрание. В семь.
– А-а, – протянул Митя и сел напротив Катьки, почесываясь и позевывая.
В комнату зашла Люба, Митькина мать. Похоже, и она только что встала.
– Доброе утро, Кать.
– Доброе утро, тетя Люба.
– Че это вы, охламоны, даже чаю человеку не налили? – спросила она и зевнула.
– Не, не, – отчаянно замахала руками Катька, как будто ей предложили не чай, а цианистый калий. (Тетю Любу она слегка побаивалась.) – Я буквально на минутку. Только извещение отдать.
– Что за извещение?
– Так я только говорила, собрание в клубе в семь сегодня.
– Это что, мода новая – по воскресеньям собрания устраивать?
– Да нет, там что-то важное. Да я сама толком не знаю, – сказала Катя и, опустив глаза, покраснела.
– Ну, раз не хочешь чаю, то как хочешь.
На этих словах тетя Люба поежилась и, повернувшись, вышла из комнаты. Климов-старший, заметив Катькин взгляд, устремленный на Митю, подумал, что он, возможно, третий лишний.
– Ладно, вы тут поговорите, а я… это… пойду… постель заправлю.
Как только он скрылся, Катька стала прощупывать оборону противника.
– Ну ты как?
– В смысле? – продолжая гундосить из-за заложенного ватой носа, равнодушно произнес Митя.
– Надумал жениться-то? Мить, я уж на пятом месяце. Нехорошо как-то.
– Да, – так же равнодушно согласился с ней Митя.
– Что да-то? Что надумал жениться или что я уже на пятом месяце?
– Что нехорошо.
– Значит, поженимся?
– Можно и пожениться.
– Ладно, – насупилась Катька. – А когда?
– Что когда?
– Когда поженимся?
– А куда торопиться?
Катька чуть не заскрипела зубами от злости.
– Что значит куда? Мне весной рожать.
– А сейчас зима. Снег вон только сегодня выпал. Теперь будет валить по самый март. А то и по апрель. А в апреле будет уже тепло. Хотя в прошлом году было еще холодно. Но это все глобальное потепление. Авось и до нас дойдет. Говорят, в Уругвае летом снег шел. Уругвайцы снежных баб лепили.
Митя предпринял отчаянную попытку уйти от основной темы как можно дальше. Но Катька сей маневр быстро уловила и на корню пресекла.
– Так ты на мне что, женишься только тогда, когда я рожать буду, что ли?
– Можно и так.
– Но так, извини, меня не устраивает.
– А как тебя устраивает? – Митя уже проклинал себя за то, что позволил Катьке затеять этот разговор.
– Меня устраивает, чтоб сейчас, – капризно поджала губы Катя.
– Сегодня, что ли?
– Зачем? Можно в понедельник. Хотя бы заявление подать.
Митя с тоской посмотрел в окно.
– Ну так как? – Катька решила добить слабеющего противника.
– Можно и в понедельник.
– Не можно, а нужно!
– Кому?
– Мне.
– А мне?
– Что тебе?
– Нужно?
Этот вопрос поставил Катьку в тупик.
– Это ты меня спрашиваешь?
– Можно и тебя.
– Я думаю, нужно.
– А я?
– Что ты?
– Думаю, нужно?
– А я откуда знаю?
– А я?
– Что ты?
– Откуда знаю?
– Да ты что, издеваешься, что ли? – Катькин голос предательски дрогнул.
– Зачем?
– Да кто тебя разберет?!
– Вот и я говорю, – неожиданно подытожил Митя.
– Что говоришь? – опешила Катька.
– Кто меня разберет?
Катька замешкалась. Они пришли к знакомой точке. Надо было как-то выруливать из этого словесного жонглирования. Вариантов было много, но большая часть их уже была опробована. Была пощечина. Но потом Катьке же пришлось просить прощения. Были попытки привлечь родителей. Закончилось оплеухой, которую дал сыну Климов-старший. И Катьке снова пришлось просить прощения. Были глупые угрозы. Например, подать на него в суд. И снова обиженным оказывался Митя. Были, наконец, слезы. Результат – нулевой. Правда, по крайней мере, не пришлось просить прощения. Сейчас нужен был новый вариант. Катька сдвинула брови, многозначительно посмотрела на Митю, подождала, пока их глаза на секунду встретятся, а затем встала со словами: «Провожать не надо». Она быстро оделась и вышла, хлопнув дверью.
Митя посмотрел в окно. «Уехать, что ли?» – с тоской подумал он.
6
– Вот такие дела, – закончил свой бодрый монолог про указ и литературное наследие Черепицын и посмотрел на Пахомова.
– Чушь какая-то, – пожал тот плечами. – Лучше б зарплату прибавили или праздник какой-нибудь новый придумали. Например, день уничтожения турецкого флота в Чесменском сражении.
– Указы не обсуждаются, – развел руками Черепицын. – А че это за сражение?
– Неважно. Когда введут – скажу.
– Ладно. Давай к делу. Раз ты такой гуманист…
– Гуманитарий.
– Гуманитарии что, не гуманисты?
– Всякие бывают.
– Короче, Антон, надо так раздать, чтоб народ выучить смог. Может, есть смысл молодым чуть побольше дать, а старым чуть поменьше. Ну и в зависимости от интеллекта и образования. Ты на список-то глянь.
– Да гляжу уже.
– Знакомые фамилии?
– А то.
– Да ты на какой список глядишь? Писателей, что ли?
– Ага.
– Да блин! Я тебе про жителей список говорю!
И Черепицын ткнул пальцем в список жителей Больших Ущер.
– Эти фамилии знакомы?
– Да что ты заладил, как на допросе «Знакомы? Знакомы?» Блин! Знакомы!
– Ну и какие варианты?
– Нормальные. Давай сюда оба списка, я покумекаю. Да не бойся – никто не пострадает.
Пахомов придвинул к себе список жителей Больших Ущер, и какое-то приятное чувство охватило его естество. Он вдруг почувствовал себя военным стратегом перед картой сражения. Вот он, краткий миг его славы. А эти люди… ха! спят и не ведают, что судьба их находится в похмельных пахомовских руках. Антон пробежал глазами по строчкам фамилий. Вот спит Валера-тракторист. Ведь это он, гад, вчера за Пушкина пить предлагал. Ну и получай своего Пушкина. А, впрочем, нет. Дадим-ка мы тебе вот этого. И вот этого еще вдобавок.
Пахомов написал Валерину фамилию в присланном списке.
– Не много ли? – встревожился Черепицын. – Целая ж глава! Да еще плюс вот эти гаврики.
– В самый раз, – с неожиданной злобой ответил Пахомов.
Вот Гришка-плотник. К Гришке у Пахомова не было никаких претензий, но тут встрял Черепицын.
– Гришке дай так, чтоб подавился, сука. Пахомова удивила резкость пожелания.
– С чего это?
Тут все было просто. Когда-то Гришка занял у сержанта пятьсот рублей, а отдавать наотрез отказался. Злопамятный Черепицын, впрочем, решил не посвящать библиотекаря в свои личные обиды.
– Да просто так. Ему полезно.
Антон начал подыскивать подходящую месть для Гришки. Задача была несложной. Любой текст содержал огромное количество слов, незнакомых Гришке, в лексиконе которого было несколько десятков неопределенных междометий, слов-паразитов и матерных восклицаний, понять которые мог только он сам. Из этой каши Гришка умудрялся лепить причудливые фразеологические обороты, чем-то удивительно напоминавшие классические русские пословицы. На простой вопрос «Сколько времени?» Гриша отвечал примерно следующее: «Не бзди, ёптить! Тебе и хрена напополам с хером хватит, чтоб жопу не жало». Это если он пребывал в определенном расположении духа. Если же в неопределенном, мог сказать: «Эээх, мля, фуё-моё, кабы, ёпт, сырок плавленый фуячить мог, так и киздоболить не об чем было». Немного поразмыслив, Пахомов нашел и для Гриши подходящего поэта-авангардиста. «Пусть сержант со своими недругами сам разбирается, а у меня свой метод», – подумал Пахомов.
И перешел к следующей фамилии. Агафья Борисова.
– Этой тоже подзаправь, – злорадно хихикнул Черепицын.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги ''
1 2 3 4