Но в дверях им вдруг снова овладело сомнение: хорошо, а вдруг они спросят, как зовут отца этого моего родственника?..
Хотя этот случайно возникший вопрос и озадачил Гурбета, он все-таки не отступил от своего решения: отпросился у Мурадова и, на час раньше уйдя с работы, отправился в главное управление милиции. Там у него действительно спросили об отце интересующего его человека, и Гурбет так растерялся, услышав этот вопрос, что сама его растерянность пошла ему на пользу. Может, только поэтому его и не отправили с пустыми руками, а открыли большой шкаф и долго листали какую-то пухлую книгу. Потом сказали: ваш родственник преподаватель вуза, работает в таком-то заочном институте.
Некоторое время Гурбет стоял молча, не отрывая глаз от толстой книги. Когда ее поставили на место, он открыл дверь и вышел в коридор. Сначала он даже решил вернуться. Вернуться и попросить, пусть посмотрят, может, еще есть человек с таким же именем и фамилией: преподаватель - это скорей всего не то, ведь отца-то его Гурбет не знает.
Когда Гурбет, спустившись по лестнице, подошел к наружным дверям, он уже был твердо убежден, что тут какая-то путаница, адрес ему дали не тот, и придется разузнать, как зовут по отцу прежнего квартиросъемщика. Он ехал домой и мысленно повторял про себя: "Тут какая-то путаница..."
Итак, Гурбет Азизов ехал на трамвае домой. Была весна. В окна задувал легкий теплый ветерок. Садилось солнце. Впрочем, упоминать об этом нет ни малейшего смысла, потому что солнца могло и не быть - Гурбету Азизову было в тот вечер не до солнца. Ветерки, закаты и тому подобное пусть описывают те, кто сочиняет рассказы, а я обязан доставить Гурбета Азизова домой и передать его жене и детям. Я только должен заметить, что, когда Гурбет возвращался в трамвае домой и в окна задувал легкий весенний ветерок, он чувствовал, что бесконечно устал. И не потому, что утомился на работе или обессилел, стоя в очереди в милиции, а потому, что попытка разузнать, кто же он, прежний жилец, так и не увенчалась успехом. На свете слишком много однофамильцев, носящих одно и то же имя; чтобы установить личность человека, надо непременно знать его отца; а если не так, зачем бы писать отцовское имя в метриках и паспортах...
... Как только Гурбет открыл дверь, в нос ему ударил запах меда. Он хотел спросить у жены, откуда мед, но не спросил, а только осторожно потянул носом и прошел в комнату. Ситем-ханум принесла чай. Он выпил чаю, поужинал, запах меда все не исчезал; Гурбет несколько раз искоса поглядел на жену, пытаясь понять, в чем дело, но та молчала. Наконец он не выдержал:
- Слушай, Ситем-ханум, медом пахнет! Ей-богу, пахнет!
Жена ничего не ответила, только улыбнулась. Потом встала и, не переставая улыбаться, пошла в кухню и принесла на блюдечке два куска чистого, как слеза, сотового меда и поставила на стол перед мужем:
- Ну и нос у тебя, Гурбет!.. Надо же, в кухню унесла, казан крышкой накрыла - все равно учуял! - И она снова улыбнулась.
Как ни странно, Гурбет тоже улыбнулся. И не потому, что мед был такой уж соблазнительный или ему пришлось по сердцу, с какой легкостью его жена пользуется добром, предназначенным другому, - не поэтому. Гурбет улыбался потому, что ему вдруг вспомнилось детство, деревня, покойная бабушка. Как она тогда жаловалась деду: "Ни за что от него мед не убережешь! Хоть самую малость положи, хоть ложечку, - все равно учует! Нюх у него на мед, как у медвежонка!.."
Вот поэтому Гурбет и улыбался. Улыбался, а сам поглядывал на мед. Поглядывал и думал: "Нет, адрес не тот, с адресом какая-то путаница..." Потом он вышел на балкон, достал папиросу и закурил.
В соседней комнате спали Наркиз и Джафарчик...
1 2
Хотя этот случайно возникший вопрос и озадачил Гурбета, он все-таки не отступил от своего решения: отпросился у Мурадова и, на час раньше уйдя с работы, отправился в главное управление милиции. Там у него действительно спросили об отце интересующего его человека, и Гурбет так растерялся, услышав этот вопрос, что сама его растерянность пошла ему на пользу. Может, только поэтому его и не отправили с пустыми руками, а открыли большой шкаф и долго листали какую-то пухлую книгу. Потом сказали: ваш родственник преподаватель вуза, работает в таком-то заочном институте.
Некоторое время Гурбет стоял молча, не отрывая глаз от толстой книги. Когда ее поставили на место, он открыл дверь и вышел в коридор. Сначала он даже решил вернуться. Вернуться и попросить, пусть посмотрят, может, еще есть человек с таким же именем и фамилией: преподаватель - это скорей всего не то, ведь отца-то его Гурбет не знает.
Когда Гурбет, спустившись по лестнице, подошел к наружным дверям, он уже был твердо убежден, что тут какая-то путаница, адрес ему дали не тот, и придется разузнать, как зовут по отцу прежнего квартиросъемщика. Он ехал домой и мысленно повторял про себя: "Тут какая-то путаница..."
Итак, Гурбет Азизов ехал на трамвае домой. Была весна. В окна задувал легкий теплый ветерок. Садилось солнце. Впрочем, упоминать об этом нет ни малейшего смысла, потому что солнца могло и не быть - Гурбету Азизову было в тот вечер не до солнца. Ветерки, закаты и тому подобное пусть описывают те, кто сочиняет рассказы, а я обязан доставить Гурбета Азизова домой и передать его жене и детям. Я только должен заметить, что, когда Гурбет возвращался в трамвае домой и в окна задувал легкий весенний ветерок, он чувствовал, что бесконечно устал. И не потому, что утомился на работе или обессилел, стоя в очереди в милиции, а потому, что попытка разузнать, кто же он, прежний жилец, так и не увенчалась успехом. На свете слишком много однофамильцев, носящих одно и то же имя; чтобы установить личность человека, надо непременно знать его отца; а если не так, зачем бы писать отцовское имя в метриках и паспортах...
... Как только Гурбет открыл дверь, в нос ему ударил запах меда. Он хотел спросить у жены, откуда мед, но не спросил, а только осторожно потянул носом и прошел в комнату. Ситем-ханум принесла чай. Он выпил чаю, поужинал, запах меда все не исчезал; Гурбет несколько раз искоса поглядел на жену, пытаясь понять, в чем дело, но та молчала. Наконец он не выдержал:
- Слушай, Ситем-ханум, медом пахнет! Ей-богу, пахнет!
Жена ничего не ответила, только улыбнулась. Потом встала и, не переставая улыбаться, пошла в кухню и принесла на блюдечке два куска чистого, как слеза, сотового меда и поставила на стол перед мужем:
- Ну и нос у тебя, Гурбет!.. Надо же, в кухню унесла, казан крышкой накрыла - все равно учуял! - И она снова улыбнулась.
Как ни странно, Гурбет тоже улыбнулся. И не потому, что мед был такой уж соблазнительный или ему пришлось по сердцу, с какой легкостью его жена пользуется добром, предназначенным другому, - не поэтому. Гурбет улыбался потому, что ему вдруг вспомнилось детство, деревня, покойная бабушка. Как она тогда жаловалась деду: "Ни за что от него мед не убережешь! Хоть самую малость положи, хоть ложечку, - все равно учует! Нюх у него на мед, как у медвежонка!.."
Вот поэтому Гурбет и улыбался. Улыбался, а сам поглядывал на мед. Поглядывал и думал: "Нет, адрес не тот, с адресом какая-то путаница..." Потом он вышел на балкон, достал папиросу и закурил.
В соседней комнате спали Наркиз и Джафарчик...
1 2