Итак, он поспешно вооружился, взвалил на спину походную палатку, так что ее здоровенный шест торчал у него над головой, и, поневоле держась прямо, как палка, вышел на улицу. Чтобы не раскрывать своих замыслов, он ни у кого не стал спрашивать дорогу, а круто повернул направо, дошел до Бабассунских ворот, где из грязных лавчонок на него смотрели алжирские евреи, забившиеся по углам, как пауки, пересек Театральную площадь и, миновав предместье, вышел на пыльную Мустафскую дорогу.
На этой дороге творилось что-то невероятное. Омнибусы, фиакры, двуколки, фуры, громадные возы с сеном, в которые были впряжены волы, эскадроны африканских стрелков, стада крохотных осликов, негритянки, продававшие лепешки, повозки с эльзасскими переселенцами, кавалеристы в красных плащах – все это двигалось в вихре пыли, под крики, пение и звуки труб, между двумя рядами хибарок, у дверей которых рослые маонки расчесывали себе волосы, кабачков, битком набитых солдатами, мясных лавок и живодерен.
"Что же это мне наврали про Восток? – думал великий Тартарен. – Здесь еще меньше тэрок, чем в Марселе".
Вдруг он увидел прямо перед собой выбрасывающего длинные ноги, надутого, как индюк, великолепного верблюда. Сердце у Тартарена сильно забилось.
Вот уже верблюды! Значит, и львы недалеко. В самом деле: минут через пять он увидел целое войско охотников на львов, двигавшееся ему навстречу с ружьями за плечами.
«Трусы! – поравнявшись с ними, подумал наш герой. – Трусы! Выходить на льва целым отрядом, да еще и с собаками!» Он не допускал мысли, что в Алжире можно охотиться на что-нибудь другое, кроме львов. Однако у охотников был такой добродушный вид – вид торговцев, почивших от дел, – а в охоте на львов с собаками на своре и с ягдташами у пояса было что-то до того патриархальное, что Тартарен, слегка заинтригованный, не выдержал и обратился к одному из этих господ:
– Ну что, приятель, хорошо поохотились?
– Недурно, – ответил охотник, испуганным взглядом окинув внушительные воинские доспехи Тартарена.
– Много убили?
– А как же… Порядочно… Вот посмотрите.
И алжирский охотник показал на свой ягдташ, до отказа набитый кроликами и бекасами.
– То есть как? В ягдташи?.. Вы кладете их в ягдташи?
– А куда же еще прикажете их класть?
– Значит, они… совсем маленькие?..
– Есть маленькие, есть и побольше, – пояснил охотник.
Он спешил домой и, прибавив шагу, быстро нагнал товарищей.
Бесстрашный Тартарен в изумлении продолжал стоять прямо среди дороги… Затем, подумав с минуту, он сказал себе: «А, это они мне очки втирают!.. Ничего они не убили…» И продолжал свой путь.
Между тем дома и прохожие попадались все реже. Спускалась ночь, очертания предметов расплывались… Тартарен из Тараскона шагал еще с полчаса… Наконец остановился… Была уже глубокая ночь. Ночь безлунная, и только частые звезды пронизывали ее мрак. На дороге ни души… Наш герой утешился мыслью, что львы не дилижансы и что ходить по большим дорогам им не расчет. Он свернул в поле… Что ни шаг – рытвины, кусты, колючки. Не беда! Он шел все дальше и дальше… И вдруг – стоп! «Здесь пахнет львом», – решил Тартарен и, повернувшись сперва направо, потом налево, дважды с силой втянул в себя воздух.
5. Бах! Бах!
Перед ним простиралась дикая пустыня, заросшая причудливыми растениями, теми самыми восточными растениями, которые так похожи на ощетинившихся зверей. Их громадные тени, казавшиеся еще длиннее при бледном свете звезд, тянулись по земле во всех направлениях. С правой стороны неясно очерчивалась тяжелая громада гор – быть может, Атлас!.. Слева глухо рокотало невидимое море… Где же и водиться диким зверям, как не здесь?
Положив одно ружье перед собой, а другое взяв в руки, Тартарен стал на колено и замер в ожидании… Так он прождал час, другой… Никого!.. Тут он вспомнил, что знаменитые истребители львов, о которых он читал в книгах, никогда не ходят на охоту без козленка; они привязывают его, сами располагаются в нескольких шагах, дергают его за веревку, а он блеет. За неимением козленка тарасконец решил прибегнуть к звукоподражанию и жалобно заблеял: «Мэ-э-э! Мэ-э-э!..» Сперва совсем тихо, ибо в глубине души он все-таки побаивался, как бы лев и правда его не услыхал… Затем, убедившись, что никто не появляется, заблеял громче: «Мэ-э-э!.. Мэ-э-э!..» Опять никого!.. Тогда, сгорая от нетерпения, он проблеял несколько раз подряд: «Мэ-э-э! Мэ-э-э! Мээ-э!..» – столь громогласно, что на козленка это уже мало было похоже, а скорее напоминало быка…
Внезапно впереди, в нескольких шагах от него, что-то темное, громадное припало к земле. Тартарен притаился… Это «что-то» нагнулось, обнюхало землю, отскочило… напружилось, пустилось вскачь, затем вернулось и вдруг остановилось как вкопанное… Вне всякого сомнения, это был лев!.. Теперь уже явственно были видны четыре короткие лапы, могучая шея и два глаза, два больших глаза, блестевших во тьме… На прицел! Пли! Бах! бах!.. Готово! Вслед за тем прыжок назад, охотничий нож крепко зажат в руке.
В ответ на выстрел тарасконца послышался отчаянный рев.
– Вот оно! – вскричал славный Тартарен и, широко расставив свои крепкие ноги, приготовился к битве со зверем, но зверю было совсем не до этого: он с ревом умчался во всю прыть. Тартарен, однако, не шевелился. Он поджидал львицу… Совсем как в книгах!
На беду, львица не появлялась. Прождав часа три, тарасконец почувствовал, что силы ему изменяют. Было сыро, холодно, с моря дул резкий ветер.
«Что, если я посплю до рассвета?» – сказал он себе и, чтобы не схватить ревматизма, решил разбить палатку… Но – черт бы ее побрал, эту палатку; устройство ее оказалось столь хитроумным, столь хитроумным, что ему так и не удалось ее раскрыть.
Целый час он корпел, пыхтел – проклятая палатка все не раскрывалась… Бывают зонтики, которые так с нами шутят во время самого ливня… Выбившись из сил, тарасконец швырнул это приспособление на землю и, ругаясь, как истинный провансалец, лег прямо на него.
– Та-та, ра-та, та-ра-та!
– Это еще что?.. – подскочив, воскликнул Тартарен.
Это африканские стрелки трубили зорю в мустафских казармах… Истребитель львов в полном изумлении протер глаза… Он-то думал, что кругом пустыня!.. А знаете, где он спал? На грядке артишоков, между цветной капустой и свеклой. В его Сахаре произрастали овощи… Совсем близко, на прелестном зеленом склоне Верхнего Мустафы, блестели обрызганные утренней росой белые алжирские виллы: точь-в-точь окрестности Марселя, его дачи и мызы.
У спящей природы был вид мещанки-огородницы, и это крайне удивило бедного Тартарена и привело его в прескверное расположение духа.
«Местные жители сошли с ума, – говорил он себе. – Разводить артишоки под носом у льва!.. Ведь я же все-таки не грезил… Львы сюда заходят… И вот доказательство…»
Доказательством являлись кровавые пятна, которые зверь, убегая, оставлял за собой. Нагибаясь над следом, то и дело оглядываясь по сторонам и сжимая револьвер в руке, отважный тарасконец шагал-шагал через артишоки и, наконец, вышел к полоске овса… Примятый овес, лужа крови, а в луже крови лежал на боку, с зияющей раной в голове… угадайте кто?
– Да лев же, черт побери!..
Увы! Осел, один из тех малюсеньких осликов, которых так много в Алжире и которых там называют «вислоухенькими».
6. Появление львицы. Страшная битва. Сбор молодцов
Первым душевным движением Тартарена при виде злосчастной жертвы была досада. В самом деле: вислоухенький – это немножко не то, что лев!.. Затем досада сменилась жалостью. Бедный вислоухенький был так мил, у него была такая добродушная мордочка! Бока его, еще теплые, поднимались и опускались, как волны. Тартарен стал на колени и концом своего алжирского пояса попытался остановить у несчастного животного кровотечение. Великий человек, ухаживающий за маленьким осликом, – ничего трогательнее этого нельзя себе представить!
Почувствовав мягкое прикосновение пояса, вислоухенький, в котором еще теплилась жизнь, раскрыл большой серый глаз и запрядал длинными ушами, точно хотел сказать: «Благодарю!.. Благодарю!» Последняя судорога свела все его тело от головы до хвоста, и больше он уже не шевельнулся.
– Черныш! Черныш! – внезапно послышался чей-то сдавленный от волнения голос.
Вслед за тем зашуршали ветки ближних кустов. Тартарен едва успел вскочить и приготовиться к обороне… То была львица!
Грозная, рыкающая, она явилась в образе старой эльзаски, в косынке, с большим красным зонтом, и так громко звала она своего ослика, что ей отвечало и ближнее и дальнее эхо Мустафы. Тартарен, разумеется, предпочел бы иметь дело с разъяренной львицей, чем с этой старой ведьмой… Тщетно пытался несчастный объяснить ей, как было дело, что Черныша он принял за льва… Старуха была уверена, что Тартарен смеется над ней, и с неистовым криком: «У, сатана проклятый!» – она принялась охаживать нашего героя зонтом. Слегка растерявшись, Тартарен защищался все же, как мог, отбивался карабином, пыхтел, отдувался, подпрыгивал, кричал: «Сударыня, полно!.. Сударыня, полно!..» Куда там! Сударыня была глуха к его мольбам, что подтверждалось возрастающей силой ее ударов.
К счастью, на поле сражения появилось третье лицо. Это был муж эльзаски, тоже эльзасец, содержатель трактира, отлично считавший в уме. Поняв, с кем имеет дело, поняв, что убийца счастлив был бы возместить убытки, он обезоружил свою супругу и живо поладил с Тартареном.
Тартарен уплатил двести франков, тогда как ослик стоил не больше десяти: это обычная цена вислоухеньким на арабских базарах. Затем бедного Черныша похоронили под фиговым деревом, и эльзасец, которого развеселил блеск тарасконских дуро20, пригласил героя заморить червячка в своем заведении, стоявшем при дороге, совсем близко отсюда. Алжирские охотники завтракали у него каждое воскресенье: эта долина была их излюбленным местом охоты, ибо кролики тут водились в изобилии.
– А львы? – осведомился Тартарен.
Эльзасец взглянул на него с явным изумлением.
– Львы?
– Ну да… львы… Вам приходилось их видеть? – уже менее уверенно продолжал бедный Тартарен.
Трактирщик прыснул:
– Вот грех тяжкий!.. Львы… Да что им тут делать?
– Разве их нет в Алжире?..
– Честное слово, я их отродясь не видел… А ведь я двадцать лет живу в этой провинции. Что-то, помнится, я про них слышал… Не то в газетах… Но только это далеко отсюда, где-то на юге…
Они подошли к кабачку. Это был обыкновенный загородный кабачок, как где-нибудь в Ванве или Пантене21, с засохшей веткой над дверью, с биллиардными киями, намалеванными на стене, и с нестрашной вывеской: «СБОР МОЛОДЦОВ».
Сбор молодцов!.. О, Бравида! Какие приятные воспоминания!
7. История омнибуса, мавританки и жасминовых четок
Это первое приключение кого угодно могло бы обескуражить, однако люди Тартареновой закалки не так-то легко сдаются.
«Львы – на юге? – думал наш герой. – Ну что ж, поеду на юг!»
Съев все до последнего кусочка, Тартарен встал, поблагодарил хозяина, в знак полного примирения расцеловался со старухой, пролил последнюю слезу над незадачливым Чернышом и, нимало не медля, повернул обратно в Алжир с твердым намерением уложить вещи и сегодня же уехать на юг.
К несчастью, Мустафская дорога со вчерашнего дня стала как будто еще длиннее, – жара, пыль! Палатка тяжеленная!.. Почувствовав, что не в силах идти пешком, Тартарен сделал знак первому же нагнавшему его омнибусу и вскочил на подножку…
Бедный Тартарен из Тараскона!.. Насколько же лучше было бы для его доброго имени, для его славы, если б он не связывался с этой роковой колымагой, а продолжил бы пешее хождение, рискуя рухнуть под давлением атмосферы, походной палатки и тяжелых двуствольных ружей!..
Тартарен вошел. Омнибус был полон. В глубине, уткнувшись в молитвенник, сидел алжирский мулла с окладистой черной бородой. Напротив – молодой мавр, из купцов, курил толстую папиросу. Дальше – мальтийский матрос и несколько мавританок, закутанных в белые чадры, так что видны были только глаза. Дамы эти ездили помолиться на кладбище Абд-эль-Кадер, но это мрачное путешествие, видимо, не опечалило их. Прикрываясь чадрами, они болтали, смеялись, ели хрустевшее на зубах печенье.
Тартарену показалось, что они поглядывают на него. Особенно одна, сидевшая напротив, как впилась в него глазами, так потом всю дорогу их уже не отводила. Хотя дама была под чадрой, однако живость ее больших черных подведенных глаз, прелестное тонкое запястье, все в золотых браслетах, время от времени выглядывавшее из-под покровов, самый звук ее голоса, изящный поворот головы, в котором было даже что-то детское, – все говорило о том, что покровы скрывают обворожительное, молодое, красивое тело… Несчастный Тартарен не знал, куда деваться. Безмолвный призыв дивных восточных глаз смущал его, волновал, терзал; его бросало то в жар, то в холод…
В довершение всего он ощутил прикосновение дамской туфельки; она скользила по его грубым охотничьим сапогам, эта крохотная туфелька, скользила и шмыгала красной мышкой… Как быть? Ответить на этот взгляд, на это движение? Да, но что потом?.. Любовное похождение на Востоке – это что-то ужасное!.. Пламенному южному воображению славного Тартарена уже представлялось, что он попадает в руки евнухов, что ему рубят голову, зашивают в кожаный мешок и швыряют в море и его самого, и его отрубленную голову. Это его несколько охладило… Туфелька между тем продолжала в том же духе, глаза, смотревшие на него в упор, раскрывались все шире и шире, как два огромных черных бархатистых цветка, и словно молили; «Сорви нас!..»
Омнибус остановился на Театральной площади, в начале Бабассунской улицы. Мавританки, путаясь в длинных шароварах и движением, исполненным дикой грации, придерживая чадры, одна за другой вышли из омнибуса. Соседка Тартарена встала после всех и, подняв голову, прошла мимо него так близко, что он ощутил на своем лице ее дыхание – букет юности, жасмина, печенья и мускуса.
Тарасконец не устоял. Опьяненный любовью, готовый на все, он бросился за мавританкой… Услышав за собой лязг его доспехов, она обернулась, приложила палец к чадре, как бы говоря: «Тсс!» – и быстрым движением другой руки бросила ему ароматные четки из цветов жасмина. Тартарен нагнулся поднять их, но так как герой наш был слегка тучноват да к тому же увешан доспехами, то эта операция продолжалась довольно долго…
А когда он, прижав к сердцу жасминовые четки, выпрямился, мавританки и след простыл.
8. Львы Атласа, спите!
Львы Атласа, спите! Спите спокойно в своих логовах, среди алоэ и диких кактусов!.. Еще несколько дней Тартарен из Тараскона вас не тронет. Пока что все его орудия войны – ящики с оружием, аптечка, походная палатка, консервы – мирно лежат в запакованном виде в Европейской гостинице, в углу 36-го номера.
Спите безмятежно, огромные рыжие львы! Тарасконец охотится за мавританкой. После встречи в омнибусе несчастному все время чудится, будто по его ноге, объемистой ноге заядлого охотника, семенит красная мышка, а в ветре с моря, касающемся его уст, он неизменно улавливает запах, напоминающий ему предмет его страсти, – запах печенья и аниса.
Подайте Тартарену его берберийку!
Но это совсем не так просто! Найти в городе со стотысячным населением особу, о которой ничего не известно, кроме запаха, туфелек и цвета глаз! Только безумно влюбленный Тарасконец способен отважиться на подобное приключение.
Самое ужасное – это что под своими длинными белыми чадрами все мавританки похожи одна на другую; притом эти дамы редко выходят из дому, и, чтобы их увидеть, нужно подняться в Верхний город, арабский город, город тэрков .
Настоящее разбойничье гнездо этот Верхний город! Грязные узенькие улочки, взбирающиеся по отвесным горам между двумя рядами подозрительных домишек, кровли которых сходятся, образуя туннель. Низенькие двери, крошечные оконца, безмолвные, унылые, зарешеченные. Справа и слева мрачные притоны, где угрюмые тэрки с головами корсаров, сверкая белками и скаля зубы, курят длинные трубки и о чем-то шепчутся, точно замышляют что-то недоброе…
Сказать, что наш Тартарен без волнения шел по этому страшному городу, – значит сказать неправду. Нет, он был крайне взволнован; по этим темным улицам, в которых едва умещался его толстый живот, наш доблестный муж двигался с величайшей осторожностью, оглядываясь по сторонам, держа указательный палец на спусковом крючке револьвера. Совсем как в Тарасконе, по дороге в Клуб! Каждую секунду он ждал, что сзади на него нападет орава евнухов и янычар, но желание увидеться с дамой сердца придавало ему титаническую силу и отвагу.
Целую неделю бесстрашный Тартарен не выходил из Верхнего города. Он то часами простаивал перед мавританскими банями и ждал, когда оттуда выйдут, поеживаясь на свежем воздухе, и разлетятся стайками пахнущие чистотой женщины, то, присев на корточки возле какой-нибудь мечети, потел и пыхтел, стаскивая тяжеленные сапоги, прежде чем войти в святилище.
1 2 3 4 5 6 7