Я, кажется, писал вам в своем первом письме отсюда, что мой товарищ был очень тяжело болен: больные легкие и неудачная операция ноги. Были минуты, когда я думал, что он уже не вылечится. И что же? Жажда жизни, могучее стремление к ней победили болезнь, и сегодня он на свободе и пишет мне, что здоровье его все улучшается, несмотря на нужду и безработицу. Он рабочий, а для рабочего безработица это значит – голод и холод. Будьте же крепки духом и бодры. Мы еще увидимся, и, может быть, я зайду к вам, и мы будем вспоминать о днях нашего детства… Они кажутся мне теперь такими далекими, в воспоминаниях о них есть для меня что-то обаятельное, но сегодня я иду по своему пути, слегка грущу о детстве, но ради него не оставлю своего пути, ибо я уже вкусил от древа познания.
Меня радует, что уже через пару месяцев я буду вне тюрьмы, ибо тюремные стены так опротивели мне, что я не могу уже хладнокровно смотреть на них, на своих сторожей, на решетки и т. д. Я уверен, что если бы меня теперь совсем освободили и я приехал бы к вам, то вы назвали бы меня бирюком; я не сумел бы сказать вам свободно и несколько фраз; шум жизни мешал бы мне и раздражал бы меня. Поэтому тюремщики знают, что делают, высылая меня на 5 лет в Восточную Сибирь1(в Якутский округ) и там освобождая меня: они имеют в виду лишь мое благополучие – нужно время, чтобы прийти в себя после двухгодичного погребения. Скачки вредны, надо все делать постепенно, поэтому сначала надо освоиться с медведями, болотами и тайгой, вообще с природой, потом с деревней, с местечком, затем с небольшим городом и только после всего этого – с родным краем. Я надеюсь, что дождусь этого конца. Мой путь продлится примерно два месяца, во всяком случае, к весне я надеюсь быть на месте. Более точно о том, куда меня вышлют, я узнаю лишь в Иркутске, то есть за 7000 верст от Седлеца.
Еще раз спасибо вам за все, будьте здоровы, обнимаю и целую всех вас.
Любящий вас брат Феликс
А. Э. Булгак
[Александровская пересыльная тюрьма] 5 марта
1902 г.
Дорогие Альдона и Гедымин!
Я уже в Восточной Сибири, более чем за 6 тысяч верст от вас, от родного края, – но вместе со своими товарищами по заключению. Я еще не свободен, еще в тюрьме; жду весны, чтобы, когда вскроются реки, двинуться еще на 3–4 тысячи верст дальше на север. В Москве мне удалось только один раз увидеть Владыся и Игнася и не имею даже понятия, что у них слышно, так как неожиданно нам не дали больше свиданий. Что же вам написать? Я тоскую по родной стране, – об этом вы знаете. Однако им не удалось вырвать из моей души ни мысли о нашем крае, ни дела, за которое я борюсь, ни веры в его торжество; этой верой и тоской я живу и здесь, мысли бегут к братьям моим – и я вместе с ними. Конечно, бывают минуты тяжелые, ужасные, когда кажется, что боль разорвет тебе череп; однако лишь боль эта делает нас людьми, и мы видим солнце, хотя над нами и вокруг нас – тюремные решетки и стены. Но довольно об этом. Опишу вкратце свою жизнь.
Я сижу в Александровской тюрьме в 60 верстах от Иркутска. Весь день камеры наши открыты, и мы можем гулять по сравнительно большому двору, рядом – отгороженная забором женская тюрьма. У нас есть книги, и мы читаем немного, но больше разговариваем и шутим, подменяя настоящую жизнь пародией на нее – забавой. Письма и вести из родной страны – вот единственная наша радость. Я встретил здесь многих земляков, преступников не политических, которые так же тоскуют по родному краю и семье и которые в очень многих случаях попали сюда лишь вследствие произвола царской администрации. Я стараюсь изучить этих людей, их жизнь и преступления; узнать, что толкнуло их на совершение преступлений, чем они живут… Представьте себе, есть и такие, которые сидят здесь по 10 месяцев, ожидая лишь отправления в то место, где им должны выдать паспорта… Вообще, если об Европейской России много можно говорить и писать, то о Сибири лучше молчать – столько здесь подлости, что не хватит даже времени все перечислить. С постройкой железной дороги всевластие мелких пиявок понемногу уменьшается, но, как обычно, зло исчезает чрезвычайно медленно.
Дорога из Седлеца, длившаяся два месяца, чрезвычайно утомила меня. Из Самары я ехал 10 суток без остановки и без отдыха, теперь мне обязательно нужно немного поправить свое здоровье, так как оно не совсем в порядке. К счастью, наступили теперь теплые, солнечные, весенние дни, и воздух здесь горный и сухой – здоровый для слабых легких. А тюрьма меня не очень раздражает, так как стражника я вижу только один раз в день, и весь день я среди товарищей на свежем воздухе.
Напиши мне, дорогая, что у вас слышно, как вы живете, как чувствует себя Гедымин и ваши детки? Где братья и что с ними? Свободен ли Казио, за границей ли он? Будьте здоровы! Обнимаю вас.
Ваш Феликс
А. Э. и Г. А. Булгак
[Александровская пересыльная тюрьма] 22 апреля
1902 г.
Дорогая Альдона и Гедымин!
Спасибо вам за письмо, которого я ожидал с нетерпением. Вы ведь знаете, что ваши письма должны быть дороже для меня, нежели мои – для вас, так как я насильно оторван от всего того, что я полюбил, и осталась только эта любовь, огонь которой горит в моей груди и направляет мои мысли на запад и на юг. Много я вам сейчас писать не буду, – как-то нет настроения.
Из Александровска я выеду, кажется, 12 мая старого стиля и пробуду в дороге 11/2 месяца, так как мне предстоит проехать еще 4 тысячи верст до Вилюйска, куда меня высылают, значит, от вас меня будут отделять 10 тысяч верст, а соединять… Это будет довольно веселое путешествие – нас поедет целая сотня, мы поплывем по реке, и по пути мне удастся повидать товарищей, с которыми я не виделся еще с 1897 года. Я надеюсь, что в Якутске мне разрешат немного полечиться, так как здоровье мое ухудшилось за последнее время… Кто вам писал, что я заболел в Красноярске? Каков теперешний адрес Владыся и Игнася? Я здесь получаю журнал «Глос». Книг у меня достаточно. Меня очень огорчило известие, что вы до сих пор без работы, но я знаю, что вы не упадете духом, а значит, все должно улучшиться. Обнимите и поцелуйте от меня деток ваших – может быть, удастся нам еще увидеться когда-либо, будьте здоровы и мужественны, сердечно вас обнимаю.
Ваш Феликс Дзержинский
P. S. Кланяйтесь всем родным, если помнят меня.
А. Э. Булгак
[Верхоленск] 22 мая 1902 г.
Дорогая Альдона!
Вчера меня освободили в Верхоленске для того, чтобы я мог отдохнуть. Дорога слишком изнурила меня. Через месяц или два я поеду дальше, думаю, что к тому времени здоровье мое значительно улучшится, так как климат здесь довольно хороший. Вообще Сибирь влияет на легкие неплохо. Пишу открытку, так как что-то нет настроения много писать, не ругайте меня. Как ваше здоровье и здоровье ваших ребят? Получали ли вы какие-либо известия от братьев? Меня несколько удивляет, что, несмотря на обещание, ни Игнась, ни Владысь ни слова мне не пишут. Как у вас с получением работы? В этом году у меня было очень много товарищей в дороге…
Будьте здоровы, сердечно обнимаю всех вас, поцелуйте от меня детей.
Твой Фел[икс]
Побег
Полночь пробила на церковной колокольне. Двое ссыльных потушили огонь в своей избе и тайком, чтобы не разбудить хозяев, выбрались через окно во двор. Далекий и опасный путь предстоял им, они навсегда покидали эти прекрасные, но пустынные и чуждые места, дышащие смертью и неволей. Как воры, крались они ночью вдоль изб, внимательно оглядываясь, нет ли кого-нибудь поблизости, не следят ли за ними. Кругом было тихо, деревня спала, лишь время от времени раздавалась колотушка ночного сторожа. Наконец они подошли к реке, но тут же отпрянули назад; там рыбак расставлял свои сети: лодкой воспользоваться было невозможно. Пришлось спрятаться, чтобы остаться незамеченными и выжидать. Наконец рыбак ушел домой. Беглецы нашли лодку и тихонько сели в нее. Они были полны решимости и уверенности, что уйдут. Но сердца их сжались болью, когда они вспомнили, что в этой самой деревне их братья томятся и будут еще томиться и тосковать, выжидая вестей с воли о борьбе, куда они, беглецы, сейчас спешат вопреки царскому запрету и несмотря на строгий надзор и наблюдение специальных шпионов – официально называвшихся надсмотрщиками за политическими ссыльными. Чувство это, однако, продолжалось недолго. Им предстояло переплыть на тот берег быстрой и широкой Лены, не произведя ни малейшего шума. Сперло дыхание, сердце наполнилось радостью: уже плывут, деревня остается позади и, наконец, совсем исчезает в темноте. Тогда крик радости вырывается из груди беглецов, измученных более чем двухлетним пребыванием в тюрьме. Хотелось обнять друг друга, хотелось громко, на весь мир прокричать о своей радости, о том, что они, бывшие еще пять минут тому назад изгнанниками, сейчас на воле. Они чувствуют себя по-настоящему свободными, ибо сбросили оковы и не сидят добровольно на месте ссылки только потому, что царь им повелел там сидеть.
Живо взялись они за дело. До 9 часов утра нужно было проплыть не меньше 15 миль. Гребли попеременно. Лодка, подхваченная быстрым течением, неслась, как птица, по гладкой поверхности реки, окруженной горами, лугами, лесами. Ночью, при свете луны все это казалось фантастическим и таинственным. Кое-где на берегу горели костры, отражаясь в воде. Этих берегов избегали беглецы, старались держаться в тени, посматривая в сторону огней и смеясь в душе над тем, что никто там не знает, что их нужно «ловить».
Но бурная радость и чувство безопасности вскоре должны были уступить место тревоге. Беглецы вдруг услышали впереди гул, похожий на шум водопада. В ночной тишине гул этот разносился далеко, отдаваясь эхом в горах. Казалось, что там ворчит какой-то великан, но разглядеть его и решить, можно ли с ним вступить в борьбу и как, не было никакой возможности. Беглецов начала охватывать тревога, они не знали реки. На минуту остановили они лодку и поскорее направили ее к берегу, чтобы вовремя избежать опасности. Гул все возрастал и наконец перешел в грохот. Становилось ясно, что это борьба двух стихий. Показался большой остров, а с левой его стороны, поперек реки, торчали из воды скалы, и с ними-то так шумно боролись волны.
Беглецы миновали эту опасность и, повернув направо, вздохнули свободно. Но вот остров кончился, и снова грохот и шум. Течение пыталось перекинуть лодку через скалы, вниз, туда, где виднелась мельница и где река до острова была перегорожена плотиной. Вода с шумом перекатывалась через плотину, образуя водопад. Беглецы вовремя успели остановить лодку у берега. Что тут делать? Впереди мельница, скалистая плотина и пропасть, слева огромный остров с крутыми берегами, а там, сзади, скалы. На мельнице, по-видимому, спали; собак к счастью, не было, только лошади заржали тревожно и вскачь понеслись от берега. Один из беглецов отправился в разведку: не удастся ли перетащить волоком лодку мимо мельницы по берегу, второй остался в лодке. Разведка ничего не дала. Нужно было возвращаться назад, плыть против течения и искать прохода между скалами. Ночь. Темно. Но другого выхода не было. Подъехали к острову и вдоль него поплыли назад против течения. Но ночью, при таком быстром течении реки невозможно искать прохода на авось, тем более что месяц спрятался за тучу и поднялся предрассветный туман, заслонив собой реку. После долгих мучений удалось наконец перетащить лодку через кусты на противоположную сторону острова. Двадцать раз брались за мокрую лодку, напрягали все свои силы: протащат два-три шага и остановятся. Наконец, выбиваясь из последних сил, удалось столкнуть лодку в реку на противоположной стороне острова. Снова сели беглецы в лодку, пустили ее по течению и плыли, отдыхая некоторое время. К утру стал донимать холод. Надели зимние пальто, довольные, что и эту трудность преодолели. Вскоре почти совсем рассвело, течение уносило их все дальше и дальше. Молча, торопливо работали веслами, окруженные серым, густым туманом. Ничего нельзя было разглядеть, кроме небольшой полоски воды за бортом лодки. Весь мир был загорожен непроницаемой стеной тумана. Плыли в безбрежном пространстве, не чувствуя даже, насколько быстро движется лодка, замерзшие, несмотря на усиленную работу. Ни берегов, ни неба, ни реки – ничего не видно; только иногда ветер на минуту прорвет брешь в плотной пелене тумана и покажутся на миг ясное небо, лес и горы.
Уже шесть часов, а туман не рассеивается. Вдруг – о ужас! Происходит что-то страшное: треск, крик – и все кончено… Пропали! Нет, без борьбы беглецы не отдадут свою жизнь!.. Ото снова попался остров на пути, и дерево, раскинув низко над водой ветви, преградило им дорогу. Не заметили этого беглецы, и лодка наскочила на толстый сук со всего разбега. Беглец, сидевший на веслах, и крикнуть не успел, как погрузился в воду. Инстинктивно схватился он за ветку, торчащую из воды, и выплыл на поверхность, но зимнее ватное пальто, промокшее насквозь, тянуло вниз всей своей тяжестью; тонкая ветка сломалась, он схватился за другую, но и эта не смогла его удержать. Беглец понял, что своими силами не выкарабкаться, а лодки уже не было. Но второй успел вовремя прыгнуть на пень и помог, наконец, товарищу выбраться из воды. Неприятные это были минуты: на пустынном острове, потерпевшие крушение, лишившись всего, вблизи места ссылки, они почувствовали себя снова заключенными. Но нет, беглец не покорится! Взглянули они друг на друга и поняли, что оба думают об одном и том же: смерть или свобода, возврата больше нет, борьба до смерти!
Но что же делать? Там, за рекой, дорога – по ней люди ездят, слышны их голоса и скрип колес, скоро их даже разглядеть можно будет. Туман поднимается, и небо покрывается мелкими облачками. А люди могут оказаться из той самой деревни, могут узнать… «Сделаем плот и переправимся через реку, а потом пешком дойдем, лодку в деревне утащим и опять двинемся по реке». Но это были только мечты! Как сделать плот, чем? Нет другого выхода – надо звать на помощь, а если захотят арестовать… Ну, тогда бежать в горы и тайгу…
Итак, договорились, как вести себя и отвечать на расспросы. Тот из них, что не промок, стал на карауле, всматриваясь в берег, не увидит ли кого, а другой, искупавшийся в реке, развел костер, разделся и давай плясать вокруг огня, чтобы согреться и просохнуть. Наконец согрелся и просох, a тут и крестьяне из ближайшей деревни на лодке подъехали к острову. Их было несколько человек. У одного из них на груди блестела бляха с царским орлом. Они перевезли потерпевших крушение на берег, а те им пять рублей за это дали. Крестьяне сразу прониклись уважением к беглецам, а те стояли на берегу и мрачно смотрели в воду.
– Тут наши деньги и вещи потонули, у нас осталась только мелочь, 60 рублей, а остальные – несколько сот рублей – там, на дне, лежат! Как мы теперь дальше поедем? Что делать? Что делать?
– Успокойтесь, как-нибудь обойдется, – стали их успокаивать крестьяне и уже сами начали расспрашивать: откуда едут и куда. В словах их заметно сочувствие (за 5 рублей) и готовность помочь (конечно, в надежде на хороший заработок).
Беглецы не сразу ответили. С опечаленными лицами бродили они по берегу.
– Скоро ли лошади будут?
– А сейчас!
– Я сын купца из города N, – наконец сказал один из них, – а это приказчик. Мы ехали в Жигалово, собирались там пересесть на пароход на Якутск. Мы едем туда за мамонтовой костью, а тут вдруг…
– Не убивайтесь так, – начали крестьяне опять успокаивать, – хорошо, что бог вас спас (тут купцы набожно перекрестились). Мы вас на лошадях довезем до З., а там вы сможете домой послать телеграмму насчет денег.
– А, вот это замечательная идея! – вскричали оба, но сразу замолчали. Они напрягали мозг в поисках выхода из создавшегося положения. Как тут выкрутиться? Снова в раздумье начали они прохаживаться по берегу, не обращая уже внимания на то, что говорят крестьяне.
Пришла подвода из деревни, и беглецы распростились с крестьянами. Те даже не подозревали, что могли бы значительно больше заработать, если бы догадались потребовать от купцов документы. А «купцы» уселись на телегу и, глядя друг на друга, тихонько посмеивались, когда возница на них не смотрел. Нельзя было желать более счастливого исхода. Едут они как раз в ту сторону, куда надо, только вместо лодки – на лошадях.
Так проехали десять верст до села. Там их встретила толпа крестьян: весть о потерпевших крушение купцах опередила их. Волостной писарь тут же им сообщил, что часть вещей выловили из реки тут около села, а им следует подождать в селе несколько дней, если хотят, чтобы и деньги им нашли. Только жадность крестьян избавила беглецов от новых осложнений. Крестьяне начали доказывать, что сейчас вода в реке грязная, течение быстрое, найти денег невозможно, пусть лучше купцы оставят свой адрес, пусть даже уполномочат кого-нибудь из крестьян вести поиски денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Меня радует, что уже через пару месяцев я буду вне тюрьмы, ибо тюремные стены так опротивели мне, что я не могу уже хладнокровно смотреть на них, на своих сторожей, на решетки и т. д. Я уверен, что если бы меня теперь совсем освободили и я приехал бы к вам, то вы назвали бы меня бирюком; я не сумел бы сказать вам свободно и несколько фраз; шум жизни мешал бы мне и раздражал бы меня. Поэтому тюремщики знают, что делают, высылая меня на 5 лет в Восточную Сибирь1(в Якутский округ) и там освобождая меня: они имеют в виду лишь мое благополучие – нужно время, чтобы прийти в себя после двухгодичного погребения. Скачки вредны, надо все делать постепенно, поэтому сначала надо освоиться с медведями, болотами и тайгой, вообще с природой, потом с деревней, с местечком, затем с небольшим городом и только после всего этого – с родным краем. Я надеюсь, что дождусь этого конца. Мой путь продлится примерно два месяца, во всяком случае, к весне я надеюсь быть на месте. Более точно о том, куда меня вышлют, я узнаю лишь в Иркутске, то есть за 7000 верст от Седлеца.
Еще раз спасибо вам за все, будьте здоровы, обнимаю и целую всех вас.
Любящий вас брат Феликс
А. Э. Булгак
[Александровская пересыльная тюрьма] 5 марта
1902 г.
Дорогие Альдона и Гедымин!
Я уже в Восточной Сибири, более чем за 6 тысяч верст от вас, от родного края, – но вместе со своими товарищами по заключению. Я еще не свободен, еще в тюрьме; жду весны, чтобы, когда вскроются реки, двинуться еще на 3–4 тысячи верст дальше на север. В Москве мне удалось только один раз увидеть Владыся и Игнася и не имею даже понятия, что у них слышно, так как неожиданно нам не дали больше свиданий. Что же вам написать? Я тоскую по родной стране, – об этом вы знаете. Однако им не удалось вырвать из моей души ни мысли о нашем крае, ни дела, за которое я борюсь, ни веры в его торжество; этой верой и тоской я живу и здесь, мысли бегут к братьям моим – и я вместе с ними. Конечно, бывают минуты тяжелые, ужасные, когда кажется, что боль разорвет тебе череп; однако лишь боль эта делает нас людьми, и мы видим солнце, хотя над нами и вокруг нас – тюремные решетки и стены. Но довольно об этом. Опишу вкратце свою жизнь.
Я сижу в Александровской тюрьме в 60 верстах от Иркутска. Весь день камеры наши открыты, и мы можем гулять по сравнительно большому двору, рядом – отгороженная забором женская тюрьма. У нас есть книги, и мы читаем немного, но больше разговариваем и шутим, подменяя настоящую жизнь пародией на нее – забавой. Письма и вести из родной страны – вот единственная наша радость. Я встретил здесь многих земляков, преступников не политических, которые так же тоскуют по родному краю и семье и которые в очень многих случаях попали сюда лишь вследствие произвола царской администрации. Я стараюсь изучить этих людей, их жизнь и преступления; узнать, что толкнуло их на совершение преступлений, чем они живут… Представьте себе, есть и такие, которые сидят здесь по 10 месяцев, ожидая лишь отправления в то место, где им должны выдать паспорта… Вообще, если об Европейской России много можно говорить и писать, то о Сибири лучше молчать – столько здесь подлости, что не хватит даже времени все перечислить. С постройкой железной дороги всевластие мелких пиявок понемногу уменьшается, но, как обычно, зло исчезает чрезвычайно медленно.
Дорога из Седлеца, длившаяся два месяца, чрезвычайно утомила меня. Из Самары я ехал 10 суток без остановки и без отдыха, теперь мне обязательно нужно немного поправить свое здоровье, так как оно не совсем в порядке. К счастью, наступили теперь теплые, солнечные, весенние дни, и воздух здесь горный и сухой – здоровый для слабых легких. А тюрьма меня не очень раздражает, так как стражника я вижу только один раз в день, и весь день я среди товарищей на свежем воздухе.
Напиши мне, дорогая, что у вас слышно, как вы живете, как чувствует себя Гедымин и ваши детки? Где братья и что с ними? Свободен ли Казио, за границей ли он? Будьте здоровы! Обнимаю вас.
Ваш Феликс
А. Э. и Г. А. Булгак
[Александровская пересыльная тюрьма] 22 апреля
1902 г.
Дорогая Альдона и Гедымин!
Спасибо вам за письмо, которого я ожидал с нетерпением. Вы ведь знаете, что ваши письма должны быть дороже для меня, нежели мои – для вас, так как я насильно оторван от всего того, что я полюбил, и осталась только эта любовь, огонь которой горит в моей груди и направляет мои мысли на запад и на юг. Много я вам сейчас писать не буду, – как-то нет настроения.
Из Александровска я выеду, кажется, 12 мая старого стиля и пробуду в дороге 11/2 месяца, так как мне предстоит проехать еще 4 тысячи верст до Вилюйска, куда меня высылают, значит, от вас меня будут отделять 10 тысяч верст, а соединять… Это будет довольно веселое путешествие – нас поедет целая сотня, мы поплывем по реке, и по пути мне удастся повидать товарищей, с которыми я не виделся еще с 1897 года. Я надеюсь, что в Якутске мне разрешат немного полечиться, так как здоровье мое ухудшилось за последнее время… Кто вам писал, что я заболел в Красноярске? Каков теперешний адрес Владыся и Игнася? Я здесь получаю журнал «Глос». Книг у меня достаточно. Меня очень огорчило известие, что вы до сих пор без работы, но я знаю, что вы не упадете духом, а значит, все должно улучшиться. Обнимите и поцелуйте от меня деток ваших – может быть, удастся нам еще увидеться когда-либо, будьте здоровы и мужественны, сердечно вас обнимаю.
Ваш Феликс Дзержинский
P. S. Кланяйтесь всем родным, если помнят меня.
А. Э. Булгак
[Верхоленск] 22 мая 1902 г.
Дорогая Альдона!
Вчера меня освободили в Верхоленске для того, чтобы я мог отдохнуть. Дорога слишком изнурила меня. Через месяц или два я поеду дальше, думаю, что к тому времени здоровье мое значительно улучшится, так как климат здесь довольно хороший. Вообще Сибирь влияет на легкие неплохо. Пишу открытку, так как что-то нет настроения много писать, не ругайте меня. Как ваше здоровье и здоровье ваших ребят? Получали ли вы какие-либо известия от братьев? Меня несколько удивляет, что, несмотря на обещание, ни Игнась, ни Владысь ни слова мне не пишут. Как у вас с получением работы? В этом году у меня было очень много товарищей в дороге…
Будьте здоровы, сердечно обнимаю всех вас, поцелуйте от меня детей.
Твой Фел[икс]
Побег
Полночь пробила на церковной колокольне. Двое ссыльных потушили огонь в своей избе и тайком, чтобы не разбудить хозяев, выбрались через окно во двор. Далекий и опасный путь предстоял им, они навсегда покидали эти прекрасные, но пустынные и чуждые места, дышащие смертью и неволей. Как воры, крались они ночью вдоль изб, внимательно оглядываясь, нет ли кого-нибудь поблизости, не следят ли за ними. Кругом было тихо, деревня спала, лишь время от времени раздавалась колотушка ночного сторожа. Наконец они подошли к реке, но тут же отпрянули назад; там рыбак расставлял свои сети: лодкой воспользоваться было невозможно. Пришлось спрятаться, чтобы остаться незамеченными и выжидать. Наконец рыбак ушел домой. Беглецы нашли лодку и тихонько сели в нее. Они были полны решимости и уверенности, что уйдут. Но сердца их сжались болью, когда они вспомнили, что в этой самой деревне их братья томятся и будут еще томиться и тосковать, выжидая вестей с воли о борьбе, куда они, беглецы, сейчас спешат вопреки царскому запрету и несмотря на строгий надзор и наблюдение специальных шпионов – официально называвшихся надсмотрщиками за политическими ссыльными. Чувство это, однако, продолжалось недолго. Им предстояло переплыть на тот берег быстрой и широкой Лены, не произведя ни малейшего шума. Сперло дыхание, сердце наполнилось радостью: уже плывут, деревня остается позади и, наконец, совсем исчезает в темноте. Тогда крик радости вырывается из груди беглецов, измученных более чем двухлетним пребыванием в тюрьме. Хотелось обнять друг друга, хотелось громко, на весь мир прокричать о своей радости, о том, что они, бывшие еще пять минут тому назад изгнанниками, сейчас на воле. Они чувствуют себя по-настоящему свободными, ибо сбросили оковы и не сидят добровольно на месте ссылки только потому, что царь им повелел там сидеть.
Живо взялись они за дело. До 9 часов утра нужно было проплыть не меньше 15 миль. Гребли попеременно. Лодка, подхваченная быстрым течением, неслась, как птица, по гладкой поверхности реки, окруженной горами, лугами, лесами. Ночью, при свете луны все это казалось фантастическим и таинственным. Кое-где на берегу горели костры, отражаясь в воде. Этих берегов избегали беглецы, старались держаться в тени, посматривая в сторону огней и смеясь в душе над тем, что никто там не знает, что их нужно «ловить».
Но бурная радость и чувство безопасности вскоре должны были уступить место тревоге. Беглецы вдруг услышали впереди гул, похожий на шум водопада. В ночной тишине гул этот разносился далеко, отдаваясь эхом в горах. Казалось, что там ворчит какой-то великан, но разглядеть его и решить, можно ли с ним вступить в борьбу и как, не было никакой возможности. Беглецов начала охватывать тревога, они не знали реки. На минуту остановили они лодку и поскорее направили ее к берегу, чтобы вовремя избежать опасности. Гул все возрастал и наконец перешел в грохот. Становилось ясно, что это борьба двух стихий. Показался большой остров, а с левой его стороны, поперек реки, торчали из воды скалы, и с ними-то так шумно боролись волны.
Беглецы миновали эту опасность и, повернув направо, вздохнули свободно. Но вот остров кончился, и снова грохот и шум. Течение пыталось перекинуть лодку через скалы, вниз, туда, где виднелась мельница и где река до острова была перегорожена плотиной. Вода с шумом перекатывалась через плотину, образуя водопад. Беглецы вовремя успели остановить лодку у берега. Что тут делать? Впереди мельница, скалистая плотина и пропасть, слева огромный остров с крутыми берегами, а там, сзади, скалы. На мельнице, по-видимому, спали; собак к счастью, не было, только лошади заржали тревожно и вскачь понеслись от берега. Один из беглецов отправился в разведку: не удастся ли перетащить волоком лодку мимо мельницы по берегу, второй остался в лодке. Разведка ничего не дала. Нужно было возвращаться назад, плыть против течения и искать прохода между скалами. Ночь. Темно. Но другого выхода не было. Подъехали к острову и вдоль него поплыли назад против течения. Но ночью, при таком быстром течении реки невозможно искать прохода на авось, тем более что месяц спрятался за тучу и поднялся предрассветный туман, заслонив собой реку. После долгих мучений удалось наконец перетащить лодку через кусты на противоположную сторону острова. Двадцать раз брались за мокрую лодку, напрягали все свои силы: протащат два-три шага и остановятся. Наконец, выбиваясь из последних сил, удалось столкнуть лодку в реку на противоположной стороне острова. Снова сели беглецы в лодку, пустили ее по течению и плыли, отдыхая некоторое время. К утру стал донимать холод. Надели зимние пальто, довольные, что и эту трудность преодолели. Вскоре почти совсем рассвело, течение уносило их все дальше и дальше. Молча, торопливо работали веслами, окруженные серым, густым туманом. Ничего нельзя было разглядеть, кроме небольшой полоски воды за бортом лодки. Весь мир был загорожен непроницаемой стеной тумана. Плыли в безбрежном пространстве, не чувствуя даже, насколько быстро движется лодка, замерзшие, несмотря на усиленную работу. Ни берегов, ни неба, ни реки – ничего не видно; только иногда ветер на минуту прорвет брешь в плотной пелене тумана и покажутся на миг ясное небо, лес и горы.
Уже шесть часов, а туман не рассеивается. Вдруг – о ужас! Происходит что-то страшное: треск, крик – и все кончено… Пропали! Нет, без борьбы беглецы не отдадут свою жизнь!.. Ото снова попался остров на пути, и дерево, раскинув низко над водой ветви, преградило им дорогу. Не заметили этого беглецы, и лодка наскочила на толстый сук со всего разбега. Беглец, сидевший на веслах, и крикнуть не успел, как погрузился в воду. Инстинктивно схватился он за ветку, торчащую из воды, и выплыл на поверхность, но зимнее ватное пальто, промокшее насквозь, тянуло вниз всей своей тяжестью; тонкая ветка сломалась, он схватился за другую, но и эта не смогла его удержать. Беглец понял, что своими силами не выкарабкаться, а лодки уже не было. Но второй успел вовремя прыгнуть на пень и помог, наконец, товарищу выбраться из воды. Неприятные это были минуты: на пустынном острове, потерпевшие крушение, лишившись всего, вблизи места ссылки, они почувствовали себя снова заключенными. Но нет, беглец не покорится! Взглянули они друг на друга и поняли, что оба думают об одном и том же: смерть или свобода, возврата больше нет, борьба до смерти!
Но что же делать? Там, за рекой, дорога – по ней люди ездят, слышны их голоса и скрип колес, скоро их даже разглядеть можно будет. Туман поднимается, и небо покрывается мелкими облачками. А люди могут оказаться из той самой деревни, могут узнать… «Сделаем плот и переправимся через реку, а потом пешком дойдем, лодку в деревне утащим и опять двинемся по реке». Но это были только мечты! Как сделать плот, чем? Нет другого выхода – надо звать на помощь, а если захотят арестовать… Ну, тогда бежать в горы и тайгу…
Итак, договорились, как вести себя и отвечать на расспросы. Тот из них, что не промок, стал на карауле, всматриваясь в берег, не увидит ли кого, а другой, искупавшийся в реке, развел костер, разделся и давай плясать вокруг огня, чтобы согреться и просохнуть. Наконец согрелся и просох, a тут и крестьяне из ближайшей деревни на лодке подъехали к острову. Их было несколько человек. У одного из них на груди блестела бляха с царским орлом. Они перевезли потерпевших крушение на берег, а те им пять рублей за это дали. Крестьяне сразу прониклись уважением к беглецам, а те стояли на берегу и мрачно смотрели в воду.
– Тут наши деньги и вещи потонули, у нас осталась только мелочь, 60 рублей, а остальные – несколько сот рублей – там, на дне, лежат! Как мы теперь дальше поедем? Что делать? Что делать?
– Успокойтесь, как-нибудь обойдется, – стали их успокаивать крестьяне и уже сами начали расспрашивать: откуда едут и куда. В словах их заметно сочувствие (за 5 рублей) и готовность помочь (конечно, в надежде на хороший заработок).
Беглецы не сразу ответили. С опечаленными лицами бродили они по берегу.
– Скоро ли лошади будут?
– А сейчас!
– Я сын купца из города N, – наконец сказал один из них, – а это приказчик. Мы ехали в Жигалово, собирались там пересесть на пароход на Якутск. Мы едем туда за мамонтовой костью, а тут вдруг…
– Не убивайтесь так, – начали крестьяне опять успокаивать, – хорошо, что бог вас спас (тут купцы набожно перекрестились). Мы вас на лошадях довезем до З., а там вы сможете домой послать телеграмму насчет денег.
– А, вот это замечательная идея! – вскричали оба, но сразу замолчали. Они напрягали мозг в поисках выхода из создавшегося положения. Как тут выкрутиться? Снова в раздумье начали они прохаживаться по берегу, не обращая уже внимания на то, что говорят крестьяне.
Пришла подвода из деревни, и беглецы распростились с крестьянами. Те даже не подозревали, что могли бы значительно больше заработать, если бы догадались потребовать от купцов документы. А «купцы» уселись на телегу и, глядя друг на друга, тихонько посмеивались, когда возница на них не смотрел. Нельзя было желать более счастливого исхода. Едут они как раз в ту сторону, куда надо, только вместо лодки – на лошадях.
Так проехали десять верст до села. Там их встретила толпа крестьян: весть о потерпевших крушение купцах опередила их. Волостной писарь тут же им сообщил, что часть вещей выловили из реки тут около села, а им следует подождать в селе несколько дней, если хотят, чтобы и деньги им нашли. Только жадность крестьян избавила беглецов от новых осложнений. Крестьяне начали доказывать, что сейчас вода в реке грязная, течение быстрое, найти денег невозможно, пусть лучше купцы оставят свой адрес, пусть даже уполномочат кого-нибудь из крестьян вести поиски денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28