И ведь не постыдилась девчонка назвать меня так. Даже Матурона обиделась. Интересно, сколько ей лет? Наверно, за пятьдесят. Её первый сын старше меня, у него дети — школьники. А я? Я совсем не считаю себя прожившей жизнь, и «бабьего счастья», о котором говорит Матурона, не испытала еще».
Счастье?.. За те несколько месяцев с Кенчээри познала ли Татыйаас счастье? Вряд ли… Когда она сейчас вспоминает то время, оно ей кажется сном. В тот год лето было засушливое, и уже в феврале не хватало сена скоту, пришлось возить комбикорм из города. Кенчээри работал шофёром, ездил днём и ночью; бывало, поздно ночью придёт и опять с рассветом отправляется в путь. Не мог же он отказаться от поездок лишь потому, что недавно женился. А к весне, когда только начало таять, пришла страшная весть: произошла авария. Кенчээри в больнице. Татыйаас прямо с фермы, в рабочей одежде, тут же поехала на попутной машине в районный центр. Всю дорогу она успокаивала себя: «Обойдётся, может, всё… Зачем думать о плохом…» Но вышло по-другому. Она не застала Кенчээри в живых. В палате Кенчээри не было, стояла пустая койка, на которой он лежал совсем недавно. Дико закричав, Татыйаас упала на эту кровать. В ту ночь и случился у неё выкидыш. Вот и вся её семейная жизнь — ни мужа, ни ребёнка…
Узнала ли она счастье за тот недолгий срок? Да, что-то похожее на счастье промелькнуло тогда, но тут же вслед пришло горе. И с тех пор всего страшнее было думать об этих самых лучших в её жизни днях. Эти воспоминания мучили её, как незаживающая рана. И потому Татыйаас старалась забыть прошлое, жить сегодняшним днём. Проходили годы, прошлое тускнело в памяти, а когда всё же наплывали воспоминания, она старалась побыстрее отогнать их. Вот и теперь резко отвернулась от стенки и провела рукой по глазам, словно хотела стереть нежеланные видения. Татыйаас стала поправлять одеяло, и рука её коснулась груди, крепкой, не тронутой ребёнком, тугой, как у девушки.
«Вот она, твоя «старуха», — улыбнулась в темноте Татыйаас. — Считаешь меня старухой, а кто знает, может быть, душой и телом я самая молодая среди вас. Думаешь, я моложусь? Ошибаешься. Я и в самом деле молодая. Ты этого не видишь, зато другие видят. Самые сильные чувства, самая огненная любовь у меня. Разве растратила я её за те несколько месяцев?! Нет, меня они только разбудили и разожгли. Замужние женщины, прожившие счастливую жизнь, этого не знают. И знать не могут. Девушки тоже не знают. Это знают лишь женщины, такие, как я. Потому и говорю: у вас кровь играет на щёках, грудь распирает от избытка чувств, но так, как я, вам не полюбить; не сумеете так горячо поцеловать, как я, не сможете так страстно обнять, как я. Кээтии, ты этого не знаешь. А мужчины знают. Умом не понимают, а сердцем чуют. Правильно чуют.
Вот и Аян, молодой парень, а на меня, тридцатилетнюю, заглядывается. А на Кээтии смотрит как на пустое место. Конечно, Кээтии, ты молода, похожа на только что распустившийся подснежник. Но и я — не увядший цветок. Поэтому и нравлюсь Аяну, а может, он и любит меня. Если захочу, ещё крепче привяжу его к себе. Ты, Кээтии, думаешь, что я не имею права на женское счастье? Ты, конечно, заслуживаешь такого счастья, а я, значит, нет?! А ведь я тоже хочу любить, хочу убаюкивать, целовать своего ребёнка. Кто даст мне такое счастье? Аян? Может быть, и он…»
Татыйаас сначала не обращала внимания на настойчивые взгляды Аяна. Парень смотрит на женщину, что ж тут такого? Молод, весел, вот и глядит играючи, шутя. После она была удивлена тем, что парень явно выделяет её среди других женщин, и при этом она заметила, что в его взгляде не было ни заигрывания, ни шутки, а было что-то другое. Но она держалась как и прежде, не придавая этому никакого значения. Да и могла ли она всерьёз думать об Аяне?! Когда Татыйаас выходила замуж, Аян был ещё мальчишкой, только и умел, что носом шмыгать. Она всегда при встрече с Аяном вспоминала того мальчишку с загорелыми до черноты ногами.
И только теперь вот, на уборке сена, Татыйаас как будто впервые увидела парня, который сильными руками свободно управлялся с рычагами трактора и играючи подкидывал вилами полстога сена. В нём не было ничего от того подростка. Это был зрелый, крепкий, сильный мужчина, глядевший на неё восхищёнными глазами. С этого момента ей хотелось ещё больше нравиться ему. Каждое утро Татыйаас просыпалась с таким чувством, будто собиралась на большой ысыах, радостная и возбуждённая. А как же, ведь наступал день, когда ей предстояло быть с Аяном рядом, целый день под его ласкающим взором! То, что называется любовью, наверное, с этого и начинается. Кто станет стараться, чтобы понравиться нелюбимому человеку? Разве давеча днём Татыйаас заговорила с Аяном, чтобы подзавести Кээтии, которая всё время дулась на неё? Конечно, нет. Чужому не скажешь, а себе самой можно в этом признаться. Татыйаас всей душой потянулась к парню, ей захотелось ощутить прикосновение его сильных, мускулистых рук. Да, так это было, именно так. Потому она и взялась за руль, потому она не спешила оторвать щеку от его щеки, когда тряхнуло трактор на бугре. Она остановила парня, когда он хотел её поцеловать, лишь потому, что боялась: люди увидят. Если люди не видят, то, выходит, можно? Кто знает… Аян после этого весь вечер ходил словно оглушённый. Что же он подумал? Как бы там ни было, он не похож на легкомысленного человека.
Женское счастье… А дни мчатся мимо. Если Татыйаас будет уступать всем дорогу, то и вправду скоро станет «молодящейся старухой». Есть же русская поговорка: «Сорок лет — бабий век». Если это правда, то Татыйаас ещё только десять лет остается. Только десять лет! Как мало! О-о, как скоро!.. Нет, хватит прятаться, избегать ласковых слов, опускать глаза. Хоть в эти оставшиеся десять лет она познает женское счастье. Полюбит. И её будут любить. Она не отступится от своей любви ради глупых, ревнивых девчонок. Татыйаас увидела Аяна словно наяву, прямо перед собой. Стоит ей наклониться, и она коснётся его щеки. О-о, Аян, осчастливь меня, прошу!
Татыйаас открыла глаза. Всё исчезло, только мрак перед глазами. Ну, хорошо, пусть Аян, как ей того хочется, осчастливит её. Они создадут семью, народят детей. А сам Аян будет счастлив? Лет через десять Татыйаас уже начнёт увядать. Настанет для неё то время, когда, как говорит Матурона, сердце хочет, а сил уже нет… И вот тридцатилетний мужчина, в самую пору своего расцвета, будет сторожить молодящуюся старуху! Ну, допустим, из-за детей или из-за уважения к прошлым годам Аян не разрушит семью. Но такая жизнь, жизнь по принуждению, не будет ли и для него, и для неё мучением?
Да… Если заглянуть дальше, ничего хорошего не предвидится. Будущее, выходит, не очень светлое… даже… Об этом Татыйаас раньше не задумывалась.
«А может, не надо заглядывать вперед. Говорят же: будущее само покажет; говорят и так: будь что будет. Нет, нельзя так… Нельзя лишать счастья парня… Ну, что ж, прощай, Аян? Не знаю, как себе самой ответить. А он и подавно, как сейчас в себе разберётся?!
Женское счастье… Постой-ка, а что это такое — женское счастье? Тёплое гнёздышко, муж, младенец в колыбели? Почему так мало? Нет, ты ошибаешься, Матурона. Глубоко ошибаешься. Счастье, о котором ты говоришь — неполное счастье. Ведь есть же ещё родная земля, где увидела ты белый свет, есть близкие тебе люди, есть работа, есть совесть… Если люди не интересуются тобой, если нет работы по сердцу — нельзя причислять себя к счастливым. Вот так-то. Любовь… Она для людей всё равно что солнце для растения. Ты только в одном права, Матурона: без счастливой любви нет полного счастья. И мне, может быть, встретится любовь… А как же Аян? Или пройдёт эта блажь у него, кончится вместе с летом?! Кто знает… Нет, видно, это счастье не для меня. У парня ума нет по молодости, так придётся мне отойти в сторону. Пусть не тревожится Кээтии».
Так путано думала Татыйаас, уставившись в темноту. Чем больше думала, тем больше винила себя. Ей захотелось сказать хоть одно искреннее тёплое слово девушке, чтобы смягчить её душу.
— Кээтии… Кээтии!..
В темноте никто не откликнулся.
На другой день, когда отправились в поле, Татыйаас не стала садиться в кабину, шла за санями и потом всё сторонилась Аяна. Тот удивлённо посматривал на неё. Никто из них не сказал ни слова. Но всё чаще стал раздаваться голосок Кээтии. Девчонка прямо-таки маячила перед парнем, когда грузили сено.
После обеда поломался трактор, и Аян ушёл в посёлок.
Вечером, после работы, женщины искупались в озере, за узкой косой — там мягкое песчаное дно. Татыйаас вышла из воды первой и направилась к опушке леса. Хоть и вечерело, но жара ещё не спала. Женщина сняла с себя купальник и повесила его сушить на ветку ивы. В тоненьком ситцевом платье присела около небольшой копны тёплого пряного сена и стала расчёсывать свои длинные волосы. Вдруг за спиной у женщины послышались шаги.
Татыйаас оглянулась удивлённо. Перед ней стоял Аян, смущённо переступая с ноги на ногу. За спину его был перекинут мешок.
— Как ты меня напугал, — сказала Татыйаас.
Парень стоял неподвижно, неотрывно глядя в лицо женщины. От этого взгляда Татыйаас не знала, куда деваться. Скрестив руки, она обхватила ладонями плечи и вся как-то сжалась.
— Чего встал как вкопанный? Либо проходи, либо сядь, — сказала она, опустив глаза и натягивая тонкое платьице на колени.
Аян сбросил мешок и тотчас сел возле копны.
«Сама вроде пригласила его, — в душе выругала себя Татыйаас и удивилась: — Хотела ведь сказать «проходи»! А получилось вон что, совсем другое сказала».
Аян молча смотрел странным, тяжёлым взглядом на просвечивающее сквозь тонкое ситцевое платье тело женщины.
— Ну, какие новости в посёлке? — спросила Татыйаас, лишь бы не молчать.
— Да никаких вроде… — Аян прокашлялся. — Взял запчасти и обратно.
Татыйаас оперлась рукой о землю, собираясь подняться. Аян шагнул к ней:
— Давай-ка я… я помогу тебе… — тихо сказал он прерывающимся от волнения голосом.
— Помоги… — Татыйаас протянула ему руку.
Аян крепко сжал руку Татыйаас выше локтя, другая его рука скользнула по спине женщины. Частое тёплое дыхание ощутила на своей щеке Татыйаас. Сильные, грубые пальцы юноши всё крепче обхватывали её. Женщина, чтобы отделаться от них, оторвать их от своего тела, выгнула спину, да так и упала навзничь.
— Хватит! Убери руки! Убери!
Женщина схватилась за ворот платья, и в это время к её губам приникли жадные губы Аяна. Татыйаас отпустила ворот платья. Ничего, кроме этих сухих горячих губ, не было на свете, ничего не видела ч не слышала женщина, ничего не помнила и не знала.
Татыйаас вдруг ощутила, как коснулись грубые пальцы её высвободившейся из-под платья груди. От этого прикосновения она вся вздрогнула. Молнией пронеслись смутные мысли: «Что это со мной происходит, счастье несёт этот огонь или беду? Счастье или беду?»
Татыйаас, оторвав свои губы от его губ, уперлась руками в грудь Аяна:
— Уходи! Уходи! Говорю же, уходи!
Не ожидавший этих слов Аян отшатнулся.
— Татыйаас… Таня…
— Уходи! Видеть тебя не желаю!
— Разве ты не любишь меня?
— «Не любишь»! — Женщина резко поднялась с земли, одернула платье. — Ждёшь ответа, да? Не люблю! И никогда не полюблю!
Парень вскочил.
— Как?!
— Сопли вытри!
Аян послушно провёл указательным пальцем под носом и тут же отдёрнул руку, поняв насмешку женщины, схватил с земли мешок и зашагал торопливо в сторону аласа.
Татыйаас смотрела ему вслед глазами, полными слёз.
Если бы парень сейчас остановился, она бы кинулась ему навстречу. Но он, будто спасаясь от какой-то беды, бежал всё быстрее. Даже не оглянувшись, скрылся за ивами.
— Аян, золотце мое, люблю ведь тебя. Поэтому… Поэтому и прогнала. Разве ты поймёшь это, дурачок… Ну, даже и к лучшему, что не понимаешь, — прошептала Татыйаас и упала на траву. Плечи её вздрагивали, женщина зажала рот рукой, напрасно пытаясь заглушить рыдания.
1971
Ураса — конусообразное жилище.

1 2