Друзьям разрешили в конце концов его забрать, и тело было выставлено в церкви на Вашингтон-сквер.
Друг Мод, Боб, ждал нас на улице. Грег вошел в церковь первым, дал сигнал Мод, что все в порядке, никого нет, взял меня под руку и, держась чуть впереди, чтобы никто не мог разглядеть моего лица, провел к гробу (позже я узнала, что около церкви крутились агенты ФБР, но, по счастью, все сошло удачно, нас не заметили).
Я смотрела на его лицо. Оно было спокойно. Грег сказал мне, что пуля попала в шею. Я отвернула воротник рубашки, чтобы увидеть рану. Я не хотела плакать, и все же слезы текли и текли, я боялась, что зарыдаю вслух.
Потом подошла Мод и увела меня.
Я почувствовала усталость. Я устала прятаться, я устала от бесконечных нападок "леваков" друг на друга - время наших активных действий прошло, наступило разочарование; мы ведь ничего толком не достигли, думала я. Мне казалось, что Уотергейт существенно изменил климат в стране, и вот 14 ноября 1974 года я сдалась властям. Мне дали два с половиной года, а в марте семьдесят пятого власти пытались принудить меня дать показания против одного из моих бывших друзей. Я отказалась. За это мне дали еще четыре месяца.
Со времени освобождения я живу в Нью-Йорке. Живу скромно, пишу книгу и участвую по мере сил в женском движении. Я смотрю назад с сожалением: моя юность ушла. Наверное, я истратила ее не так, как следовало бы. И все же, когда я вспоминаю, что была против вьетнамской войны, я горжусь собой.
Александр ПУМПЯНСКИЙ
Комментарий к исповеди
2-й юноша негр. Сделать нужно вот что: пойти на вербовочный пункт, прихватить с собой бутылку с бензином, заткнуть ее пробкой"...
1-й белый юноша. Да, конечно. Ну а если мы хотим взорвать идеологию?
Микеланджело Антониони
"Забриски-Пойнт"
Публично исповедавшись в былых грехах, которыми она и сейчас чуть-чуть гордится, она впустила нас в мир своего смятения, взорванных иллюзий и не до конца растраченной надежды. А перед глазами другая знаменитая беглянка. Копна курчавых волос, словно черный ореол, и вскинутый в победном жесте кулак. Анджела Дэвис.
Фотография еще одной беглянки сохранилась в мозаике бурного времени. Женская фигурка, теряющаяся в мешковатом костюме с чужого плеча, с чужим автоматом в руках в сан-францисском банке. Патриция Херст, блудная дочь благородного семейства, похищенная из дома, проклявшая свой дом (из подполья она называла родителей не иначе как "фашистскими свиньями") и, когда родители уладили отношения с благосклонной Фемидой, как ни в чем не бывало вернувшаяся домой.
Где-то между этими двумя полюсами место Джейн Альперт.
Но почему девушки?
Это вопрос памяти, то есть совести и чувства, а не только разума. Насилие над женщиной - самый страшный шок. Спасти женщину от насилия самый первый долг. Контраст между хрупким девичеством и безобразной чудовищностью репрессивного аппарата так нагляден и дик, что моментальный снимок разрастается до символического масштаба, превращается в образ американского насилия.
А мужские имена назвать нетрудно. Те же "соледадские братья", из-за которых Анджелу хотели приговорить к газовой камере. Джордж Джексон, оставивший нам свои тюремные письма - крик человека затравленного, но несломленного. Убит во время попытки к бегству. Джонатан Джексон - убит во время попытки спасти старшего брата. Другие братья - белые священники Дэниел и Филип Берриганы, яростные противники вьетнамской войны и беглецы от насквозь пристрастного правосудия. А сколько тысяч молодых американцев бежали от призыва в армию за рубеж в Канаду!
"РАЗЫСКИВАЕТСЯ!
Особо опасный преступник.
Уличен в подрывной деятельности: проповедует всеобщее равенство и братство.
Возраст: 33 года.
Особые приметы: следы гвоздей на руках.
В последний раз видели на Голгофе около двух тысячелетий назад".
В 1971 году, когда я впервые оказался на американском берегу, эти плакаты, пародирующие фэбээровскую охоту, были очень популярны в молодежной среде.
В Гринвич-вилледже на стенах домов и лавок шла война лозунгов. "Черное - это прекрасно!" - кричало словами Мартина Лютера Кинга воспрявшее от унижений новое самосознание черных.
"Пуэрто-риканское - это прекрасно!" - еще одна разновидность пробудившейся, готовой уже постоять за себя гордыни.
"Свиньи - это прекрасно!" - стены яростно издевались. "Пантеры" агрессивная черная молодежь, а также белые радикалы стали называть свиньями полицейских - прямое орудие репрессивной Америки.
"Хорошая свинья - мертвая свинья!"
Что и говорить, не самый благозвучный лозунг. И неоригинальный к тому же. В подлиннике он звучит так: "Хороший красный - мертвый красный". В годы "охоты за ведьмами" им погромыхали всласть. И сейчас кто-нибудь из вечно правых, вплоть до ближайшего окружения президента, нет-нет да и пустит в оборот нечто похожее: "Лучше мертвый, чем красный". Впрочем, и маккартисты могут претендовать лишь на соавторство. Ибо впервые кровожадный клич прозвучал в годы "освоения Дикого Запада". "Хороший красный - мертвый красный" относилось к краснокожим. Два века шовинизма и два десятилетия нетерпимости отрыгнулись Америке, ее молодежь вернула ей ее собственный плевок. Она ведь тоже американское детище - американская молодежь.
Плакат с изображением президента Никсона в самой фривольной позе... Еще один плакат, снова Никсон, лицо крупным планом. Характерную мину жуликоватости, схваченную фотоаппаратом, подчеркивает подпись: "А вы купили бы у этого человека подержанный автомобиль?"
До уотергейтского скандала было еще три года. Еще через год на президентских выборах Никсон одержит грандиозную победу. А молодежь уже тогда удивлялась и вопрошала "молчаливое большинство", эту приличную публику, правда, и в самом деле не слишком приличным способом: "Послушайте, ведь вы не купили бы у этого человека даже подержанный автомобиль, почему же вы покупаете его президентство? Почему вы позволяете ему продать себе вьетнамскую войну и реакцию дома?"
Но, может быть, три года спустя перед ними извинились и сказали: "Да, вы были правы, это мы проявили преступное легкомыслие..." Ничего подобного, конечно же, не случилось.
"Любите, а не воюйте!" Или, как буквально перевел Евтушенко, не желая сбиваться на ненужную благочестивость: "Делайте любовь, а не войну!"
"Война вредна для детей и других живых существ".
"Детьми-цветами" называли себя хиппи. Их обезоруживающе наивная тихая нота была тоже слышна в какофонии американской драмы.
Сотни "подпольных" листков, газет и изданий кричали о революции. Энергичным соленым языком они призывали молодежную аудиторию плевать на призывные армейские пункты и вьетнамскую войну и на любые табу, включая запрет на марихуану.
Эпидемия угона самолетов была в разгаре.
Рецепты гремучих смесей, "бомбовых коктейлей" печатались в открытую. В книжке Эбби Хоффмана, лидера йиппи, "партии" революционного балагана, перечислены семь вариантов бомб, которые можно сделать в домашних условиях. Смесь бесовства с коммерциализмом, книжка эта мозолила глаза уже своим названием. "Укради эту книжку!" - значилось на титульном листе.
Фарс теснил, но и оттенял трагедию.
В тюрьме, из которой у него не было ни малейшего шанса выйти на волю, самодельный революционер Джордж Джексон зачитывался наставлениями по городской герилье - партизанской войне в каменных джунглях.
"Пантеры" скрежетали зубами: "Смерть свиньям!". но убивали-то "пантер". По всей стране шла полицейская на них охота, зверский отстрел. (Фреда Хэмптона пристрелили дома, в собственной постели, он так и не проснулся. Задним числом налет объяснили привычной формулой: "необходимость самообороны", будто нападающей стороной был именно спящий.)
Вот еще один американский коктейль из фарса и трагедии. Впрочем, в нем немало и других компонентов.
Ноябрьским днем 1970 года незаменимый и всемогущий шеф ФБР Эдгар Гувер появился в сенате, чтобы сделать сенсационное заявление: раскрыт опаснейший заговор. "Воинствующая, анархистская группа", "состоящая из католических священников, монахинь, преподавателей и студентов", оказывается, намеревалась взорвать системы отопления и электропроводки, питающие правительственные учреждения в Вашингтоне. Их цель - "создать хаос, а также похитить важное государственное лицо, имеющее отношение к Белому дому". В обмен похитители якобы собирались "потребовать прекращения американских бомбардировок в Юго-Восточнои Азии"...
Эдгар Гувер назвал девиз подрывной организации: "Заговор на Восточном побережье по спасению жизней". И имена заговорщиков - Дэниел и Филип Берриганы. Мятежные братья сидели в тюрьме Данберри, но по гуверовской логике факт этот не только не создавал алиби обвиняемым, но как бы подтверждал преступность их намерений.
Ответ Берриганов последовал незамедлительно.
"Г-н Гувер назвал нас руководителями "Заговора на Восточном побережье по спасению жизней". Мы счастливы согласиться, что подобный заговор сознания действительно существует, притом в гораздо более широком виде, чем это признает г-н Гувер. Есть также "Заговор на Западном побережье по спасению жизней", "Заговор на Среднем Западе по спасению жизней", "Средне-атлантический", а также "Южный заговор по спасению жизней". Более того, сложился фактически "Всемирный заговор по спасению жизней", имеющий целью "потребовать прекращения американских бомбардировок в Юго-Восточной Азии..."
А в тюрьму братья попали так.
В разгар вьетнамской войны Филип Берриган и трое его единомышленников ("Балтиморская четверка") совершат акт в высшей степени символический. Осенним днем 1967 года они войдут в одно из правительственных учреждений в Балтиморе, извлекут на свет божий призывные списки и зальют их кровью "библейским символом жизни", по определению Фила. После чего будут спокойно ждать ареста.
За несколько дней до этого они заявят:
"Мы проливаем кровь сознательно, в надежде на то, что это акт жертвенный и созидательный. Мы проливаем ее, чтобы показать: с этих списков и в этих учреждениях начинается достойная глубокого сожаления растрата американской и вьетнамской крови в десяти тысячах миль отсюда..."
17 мая 1968 года братья Берриган и семеро их единомышленников повторили операцию в пригороде Балтимора Кейтонсвиле ("Кейтонсвильская девятка"). Позже на суде Филип Берриган назвал Вьетнам "Страной горящих детей". Это объясняет, почему "библейского символа жизни" на этот раз было недостаточно. Призывные списки они сожгли напалмом. Напалм был самодельным. Рецепт позаимствован не у Эбби Хоффмана, а в официальном наставлении для "зеленых беретов", изданном центром подготовки войск специального назначения в Форт-Брэгге.
Дэну в тот год было 48, Филу - 46. Не мальчики. Католические священники (образование - иезуитский колледж Святого креста, университет Лойолы). Люди истинно верующие, оба они верили в то, что их назначение служить не церкви, то есть церковной иерархии, самодовольной и раболепной, но богу и миру. Их жизненный опыт и поиск истины поразительны. Участие в войне против фашизма. Работа среди обездоленных - в американских гетто и латиноамериканских фавелах. Они видели американские бомбежки в Ханое и слышали жертв шарпенвильсной бойни в ЮАР.
Прежде чем прибегнуть к символической крови и к символическому напалму, они, кажется, испытали все средства. Добились беседы с госсекретарем Дином Раском, вступили в переписку с военным министром Робертом Макнамарой, дискутировали с сенаторами, конгрессменами, правительственными экспертами, слали петиции в Белый дом, участвовали в маршах мира. Убедившись в беспомощности просто слова, они прибегли к действию.
Свершив акт в Кейтонсвиле, они вновь терпеливо дождались ареста. Как рецидивистов "мирничества", суд приговорил их к шести годам заключения. И тогда они демонстративно скрылись. Бег и подполье, за которыми следила пробуждающаяся Америка, продолжались четыре месяца для Дэна (для Фила лишь две недели). А потом новый этап - борьба из-за тюремной решетки.
Гуверовский вздор они отвергли с презрением.
"Мы не заговорщики, не бомбисты и не похитители. В принципе и на практике мы отвергаем подобные действия..." Причиной обвинения в заговоре послужила их оппозиция вьетнамской войне, подчеркнули они. Они защищаются не из страха, им важно, чтобы об их взглядах узнали как можно шире. Их защита стремительно перерастает в гневное обвинение: "На деле именно правительство занималось похищением людей в гигантских масштабах насильственной депортацией миллионов вьетнамцев, а также камбоджийцев и лаотян из их старинных поселений; отторжением американских юношей от их семей... и отправкой за границу, где им грозит смерть или увечья.
Именно правительство не просто вступило в заговор, но и с помощью взрывчатки повергло в руины три страны: Вьетнам, Лаос и Камбоджу, обрушило на головы беззащитных напалм и осколочные бомбы, уничтожило их леса и рисовые поля. И если преступления против человечества действительно нас волнуют, судить надо официальных лиц из правительства США".
Но были и бомбисты в американских городах. "Уэзермены" ("метеорологи") - так они себя называли. Строчка из Боба Дилана объясняет почему:
"Нам не нужно быть "метеорологом", чтобы знать, куда дует ветер..."
Джейн Альперт признается, что имела связь с "метеорологами".
Что они бомбили? Банки, армейские центры - то, что символизировало Систему - капитал и войну. Пострадала ли от этого Система? Нет, конечно. Строят в Америке надежно. Обломки и осколки мгновенно убирались. Взорванные витрины застеклялись без промедления. Кровь стирали. Но это была кровь случайных людей, невинная кровь, и она падала на головы тех, кто столь неразборчиво прибегал к крайней мере. Их легко было поставить вне общества, а заодно выставить в качестве насильников, террористов и убийц всех, кто выступал против капитала и воины.
"Уэзермены" кричали о революции и общество настраивали против любых перемен. Вот, мол, к чему приводят либеральная вседозволенность и левые идеи. И вывод: "Души левых, пока они не взорвали все к чертовой матери!"
"Революция с бомбой" провоцировала разгул реакции.
Из своего подполья Дэниел Берриган написал открытое письмо "уэзерменам". Сочувствуя их изначальным целям, он хотел остановить их динамит. "Я очень боюсь американского насилия... Я, можно сказать, не боюсь - по личному опыту - насилия со стороны Вьетнонга или "черных пантер". Я даже сомневаюсь, насколько правомерно употреблять это слово в данном случае. Их действия диктуются нависшей над ними угрозой уничтожения, их толкнули на линию самообороны. Чего не скажешь о нас, о нашей истории".
В выводе его звучит предостережение: "История движения в последние годы показывает, с какой неотвратимостью и легкостью насилие совращает, превращаясь из средства в самоцель". И он добавляет фразу замечательную: "Ни один принцип не стоит жертвоприношения в одну человеческую жизнь".
В памяти сразу же отзывается: и "высшая гармония" не стоит...слезинки хотя бы "одного только... замученного ребенка".
Я не знаю, прямое ли это эхо Достоевского, очень может быть. Или, как всякое выстраданное человеческое откровение, святая мысль, явившаяся русскому гению из XIX века, рождалась не единожды. Так или иначе, перед нами еще один обращенный, еще одна безнадежно болеющая гуманизмом душа католический священник, в шуме и ярости американского хаоса сражающийся за справедливость.
"Уэзермены" были бесы - вновь воспользуемся этим словом. Но попробуем понять и их. Что их бесило?
Трагический накал и очевидная неразрешимость американских парадоксов.
Великий прогресс, приводящий к надругательству над человеком и природой и к духовному оскудению массы. Фантастическое богатство, оборотной стороной которого стало оскорбительное неравенство и доведенный до белого каления расизм. Демократия, выливающаяся в политическое шоу и сочетающаяся с неприкрытым диктатом денежного мешка и полицейским террором в гетто. Провал того, что традиционно называют "Американской мечтой", исторического обещания, данного обществом личности, - в тот самый момент, когда технология, казалось, доказала свою способность творить чудеса.
Бесчеловечность Системы. Социологи с тревогой отмечают нарастающее отчуждение и прогрессирующую дегуманизацию общественной жизни (подобно тому как прогрессирует рак). Люди ощущают, что климат становится все более жестоким - отдельный человек может все меньше, а человеческая жизнь стоит все дешевле. Война во Вьетнаме стала кульминацией. Неизвестно как начавшаяся, неизвестно зачем длящаяся, она тем не менее требовала ежедневных жертвоприношений кровью, и люди были так же беспомощны перед этой стихией, как доисторическое человечество перед капризами своих жестоких и своевольных богов.
1 2 3
Друг Мод, Боб, ждал нас на улице. Грег вошел в церковь первым, дал сигнал Мод, что все в порядке, никого нет, взял меня под руку и, держась чуть впереди, чтобы никто не мог разглядеть моего лица, провел к гробу (позже я узнала, что около церкви крутились агенты ФБР, но, по счастью, все сошло удачно, нас не заметили).
Я смотрела на его лицо. Оно было спокойно. Грег сказал мне, что пуля попала в шею. Я отвернула воротник рубашки, чтобы увидеть рану. Я не хотела плакать, и все же слезы текли и текли, я боялась, что зарыдаю вслух.
Потом подошла Мод и увела меня.
Я почувствовала усталость. Я устала прятаться, я устала от бесконечных нападок "леваков" друг на друга - время наших активных действий прошло, наступило разочарование; мы ведь ничего толком не достигли, думала я. Мне казалось, что Уотергейт существенно изменил климат в стране, и вот 14 ноября 1974 года я сдалась властям. Мне дали два с половиной года, а в марте семьдесят пятого власти пытались принудить меня дать показания против одного из моих бывших друзей. Я отказалась. За это мне дали еще четыре месяца.
Со времени освобождения я живу в Нью-Йорке. Живу скромно, пишу книгу и участвую по мере сил в женском движении. Я смотрю назад с сожалением: моя юность ушла. Наверное, я истратила ее не так, как следовало бы. И все же, когда я вспоминаю, что была против вьетнамской войны, я горжусь собой.
Александр ПУМПЯНСКИЙ
Комментарий к исповеди
2-й юноша негр. Сделать нужно вот что: пойти на вербовочный пункт, прихватить с собой бутылку с бензином, заткнуть ее пробкой"...
1-й белый юноша. Да, конечно. Ну а если мы хотим взорвать идеологию?
Микеланджело Антониони
"Забриски-Пойнт"
Публично исповедавшись в былых грехах, которыми она и сейчас чуть-чуть гордится, она впустила нас в мир своего смятения, взорванных иллюзий и не до конца растраченной надежды. А перед глазами другая знаменитая беглянка. Копна курчавых волос, словно черный ореол, и вскинутый в победном жесте кулак. Анджела Дэвис.
Фотография еще одной беглянки сохранилась в мозаике бурного времени. Женская фигурка, теряющаяся в мешковатом костюме с чужого плеча, с чужим автоматом в руках в сан-францисском банке. Патриция Херст, блудная дочь благородного семейства, похищенная из дома, проклявшая свой дом (из подполья она называла родителей не иначе как "фашистскими свиньями") и, когда родители уладили отношения с благосклонной Фемидой, как ни в чем не бывало вернувшаяся домой.
Где-то между этими двумя полюсами место Джейн Альперт.
Но почему девушки?
Это вопрос памяти, то есть совести и чувства, а не только разума. Насилие над женщиной - самый страшный шок. Спасти женщину от насилия самый первый долг. Контраст между хрупким девичеством и безобразной чудовищностью репрессивного аппарата так нагляден и дик, что моментальный снимок разрастается до символического масштаба, превращается в образ американского насилия.
А мужские имена назвать нетрудно. Те же "соледадские братья", из-за которых Анджелу хотели приговорить к газовой камере. Джордж Джексон, оставивший нам свои тюремные письма - крик человека затравленного, но несломленного. Убит во время попытки к бегству. Джонатан Джексон - убит во время попытки спасти старшего брата. Другие братья - белые священники Дэниел и Филип Берриганы, яростные противники вьетнамской войны и беглецы от насквозь пристрастного правосудия. А сколько тысяч молодых американцев бежали от призыва в армию за рубеж в Канаду!
"РАЗЫСКИВАЕТСЯ!
Особо опасный преступник.
Уличен в подрывной деятельности: проповедует всеобщее равенство и братство.
Возраст: 33 года.
Особые приметы: следы гвоздей на руках.
В последний раз видели на Голгофе около двух тысячелетий назад".
В 1971 году, когда я впервые оказался на американском берегу, эти плакаты, пародирующие фэбээровскую охоту, были очень популярны в молодежной среде.
В Гринвич-вилледже на стенах домов и лавок шла война лозунгов. "Черное - это прекрасно!" - кричало словами Мартина Лютера Кинга воспрявшее от унижений новое самосознание черных.
"Пуэрто-риканское - это прекрасно!" - еще одна разновидность пробудившейся, готовой уже постоять за себя гордыни.
"Свиньи - это прекрасно!" - стены яростно издевались. "Пантеры" агрессивная черная молодежь, а также белые радикалы стали называть свиньями полицейских - прямое орудие репрессивной Америки.
"Хорошая свинья - мертвая свинья!"
Что и говорить, не самый благозвучный лозунг. И неоригинальный к тому же. В подлиннике он звучит так: "Хороший красный - мертвый красный". В годы "охоты за ведьмами" им погромыхали всласть. И сейчас кто-нибудь из вечно правых, вплоть до ближайшего окружения президента, нет-нет да и пустит в оборот нечто похожее: "Лучше мертвый, чем красный". Впрочем, и маккартисты могут претендовать лишь на соавторство. Ибо впервые кровожадный клич прозвучал в годы "освоения Дикого Запада". "Хороший красный - мертвый красный" относилось к краснокожим. Два века шовинизма и два десятилетия нетерпимости отрыгнулись Америке, ее молодежь вернула ей ее собственный плевок. Она ведь тоже американское детище - американская молодежь.
Плакат с изображением президента Никсона в самой фривольной позе... Еще один плакат, снова Никсон, лицо крупным планом. Характерную мину жуликоватости, схваченную фотоаппаратом, подчеркивает подпись: "А вы купили бы у этого человека подержанный автомобиль?"
До уотергейтского скандала было еще три года. Еще через год на президентских выборах Никсон одержит грандиозную победу. А молодежь уже тогда удивлялась и вопрошала "молчаливое большинство", эту приличную публику, правда, и в самом деле не слишком приличным способом: "Послушайте, ведь вы не купили бы у этого человека даже подержанный автомобиль, почему же вы покупаете его президентство? Почему вы позволяете ему продать себе вьетнамскую войну и реакцию дома?"
Но, может быть, три года спустя перед ними извинились и сказали: "Да, вы были правы, это мы проявили преступное легкомыслие..." Ничего подобного, конечно же, не случилось.
"Любите, а не воюйте!" Или, как буквально перевел Евтушенко, не желая сбиваться на ненужную благочестивость: "Делайте любовь, а не войну!"
"Война вредна для детей и других живых существ".
"Детьми-цветами" называли себя хиппи. Их обезоруживающе наивная тихая нота была тоже слышна в какофонии американской драмы.
Сотни "подпольных" листков, газет и изданий кричали о революции. Энергичным соленым языком они призывали молодежную аудиторию плевать на призывные армейские пункты и вьетнамскую войну и на любые табу, включая запрет на марихуану.
Эпидемия угона самолетов была в разгаре.
Рецепты гремучих смесей, "бомбовых коктейлей" печатались в открытую. В книжке Эбби Хоффмана, лидера йиппи, "партии" революционного балагана, перечислены семь вариантов бомб, которые можно сделать в домашних условиях. Смесь бесовства с коммерциализмом, книжка эта мозолила глаза уже своим названием. "Укради эту книжку!" - значилось на титульном листе.
Фарс теснил, но и оттенял трагедию.
В тюрьме, из которой у него не было ни малейшего шанса выйти на волю, самодельный революционер Джордж Джексон зачитывался наставлениями по городской герилье - партизанской войне в каменных джунглях.
"Пантеры" скрежетали зубами: "Смерть свиньям!". но убивали-то "пантер". По всей стране шла полицейская на них охота, зверский отстрел. (Фреда Хэмптона пристрелили дома, в собственной постели, он так и не проснулся. Задним числом налет объяснили привычной формулой: "необходимость самообороны", будто нападающей стороной был именно спящий.)
Вот еще один американский коктейль из фарса и трагедии. Впрочем, в нем немало и других компонентов.
Ноябрьским днем 1970 года незаменимый и всемогущий шеф ФБР Эдгар Гувер появился в сенате, чтобы сделать сенсационное заявление: раскрыт опаснейший заговор. "Воинствующая, анархистская группа", "состоящая из католических священников, монахинь, преподавателей и студентов", оказывается, намеревалась взорвать системы отопления и электропроводки, питающие правительственные учреждения в Вашингтоне. Их цель - "создать хаос, а также похитить важное государственное лицо, имеющее отношение к Белому дому". В обмен похитители якобы собирались "потребовать прекращения американских бомбардировок в Юго-Восточнои Азии"...
Эдгар Гувер назвал девиз подрывной организации: "Заговор на Восточном побережье по спасению жизней". И имена заговорщиков - Дэниел и Филип Берриганы. Мятежные братья сидели в тюрьме Данберри, но по гуверовской логике факт этот не только не создавал алиби обвиняемым, но как бы подтверждал преступность их намерений.
Ответ Берриганов последовал незамедлительно.
"Г-н Гувер назвал нас руководителями "Заговора на Восточном побережье по спасению жизней". Мы счастливы согласиться, что подобный заговор сознания действительно существует, притом в гораздо более широком виде, чем это признает г-н Гувер. Есть также "Заговор на Западном побережье по спасению жизней", "Заговор на Среднем Западе по спасению жизней", "Средне-атлантический", а также "Южный заговор по спасению жизней". Более того, сложился фактически "Всемирный заговор по спасению жизней", имеющий целью "потребовать прекращения американских бомбардировок в Юго-Восточной Азии..."
А в тюрьму братья попали так.
В разгар вьетнамской войны Филип Берриган и трое его единомышленников ("Балтиморская четверка") совершат акт в высшей степени символический. Осенним днем 1967 года они войдут в одно из правительственных учреждений в Балтиморе, извлекут на свет божий призывные списки и зальют их кровью "библейским символом жизни", по определению Фила. После чего будут спокойно ждать ареста.
За несколько дней до этого они заявят:
"Мы проливаем кровь сознательно, в надежде на то, что это акт жертвенный и созидательный. Мы проливаем ее, чтобы показать: с этих списков и в этих учреждениях начинается достойная глубокого сожаления растрата американской и вьетнамской крови в десяти тысячах миль отсюда..."
17 мая 1968 года братья Берриган и семеро их единомышленников повторили операцию в пригороде Балтимора Кейтонсвиле ("Кейтонсвильская девятка"). Позже на суде Филип Берриган назвал Вьетнам "Страной горящих детей". Это объясняет, почему "библейского символа жизни" на этот раз было недостаточно. Призывные списки они сожгли напалмом. Напалм был самодельным. Рецепт позаимствован не у Эбби Хоффмана, а в официальном наставлении для "зеленых беретов", изданном центром подготовки войск специального назначения в Форт-Брэгге.
Дэну в тот год было 48, Филу - 46. Не мальчики. Католические священники (образование - иезуитский колледж Святого креста, университет Лойолы). Люди истинно верующие, оба они верили в то, что их назначение служить не церкви, то есть церковной иерархии, самодовольной и раболепной, но богу и миру. Их жизненный опыт и поиск истины поразительны. Участие в войне против фашизма. Работа среди обездоленных - в американских гетто и латиноамериканских фавелах. Они видели американские бомбежки в Ханое и слышали жертв шарпенвильсной бойни в ЮАР.
Прежде чем прибегнуть к символической крови и к символическому напалму, они, кажется, испытали все средства. Добились беседы с госсекретарем Дином Раском, вступили в переписку с военным министром Робертом Макнамарой, дискутировали с сенаторами, конгрессменами, правительственными экспертами, слали петиции в Белый дом, участвовали в маршах мира. Убедившись в беспомощности просто слова, они прибегли к действию.
Свершив акт в Кейтонсвиле, они вновь терпеливо дождались ареста. Как рецидивистов "мирничества", суд приговорил их к шести годам заключения. И тогда они демонстративно скрылись. Бег и подполье, за которыми следила пробуждающаяся Америка, продолжались четыре месяца для Дэна (для Фила лишь две недели). А потом новый этап - борьба из-за тюремной решетки.
Гуверовский вздор они отвергли с презрением.
"Мы не заговорщики, не бомбисты и не похитители. В принципе и на практике мы отвергаем подобные действия..." Причиной обвинения в заговоре послужила их оппозиция вьетнамской войне, подчеркнули они. Они защищаются не из страха, им важно, чтобы об их взглядах узнали как можно шире. Их защита стремительно перерастает в гневное обвинение: "На деле именно правительство занималось похищением людей в гигантских масштабах насильственной депортацией миллионов вьетнамцев, а также камбоджийцев и лаотян из их старинных поселений; отторжением американских юношей от их семей... и отправкой за границу, где им грозит смерть или увечья.
Именно правительство не просто вступило в заговор, но и с помощью взрывчатки повергло в руины три страны: Вьетнам, Лаос и Камбоджу, обрушило на головы беззащитных напалм и осколочные бомбы, уничтожило их леса и рисовые поля. И если преступления против человечества действительно нас волнуют, судить надо официальных лиц из правительства США".
Но были и бомбисты в американских городах. "Уэзермены" ("метеорологи") - так они себя называли. Строчка из Боба Дилана объясняет почему:
"Нам не нужно быть "метеорологом", чтобы знать, куда дует ветер..."
Джейн Альперт признается, что имела связь с "метеорологами".
Что они бомбили? Банки, армейские центры - то, что символизировало Систему - капитал и войну. Пострадала ли от этого Система? Нет, конечно. Строят в Америке надежно. Обломки и осколки мгновенно убирались. Взорванные витрины застеклялись без промедления. Кровь стирали. Но это была кровь случайных людей, невинная кровь, и она падала на головы тех, кто столь неразборчиво прибегал к крайней мере. Их легко было поставить вне общества, а заодно выставить в качестве насильников, террористов и убийц всех, кто выступал против капитала и воины.
"Уэзермены" кричали о революции и общество настраивали против любых перемен. Вот, мол, к чему приводят либеральная вседозволенность и левые идеи. И вывод: "Души левых, пока они не взорвали все к чертовой матери!"
"Революция с бомбой" провоцировала разгул реакции.
Из своего подполья Дэниел Берриган написал открытое письмо "уэзерменам". Сочувствуя их изначальным целям, он хотел остановить их динамит. "Я очень боюсь американского насилия... Я, можно сказать, не боюсь - по личному опыту - насилия со стороны Вьетнонга или "черных пантер". Я даже сомневаюсь, насколько правомерно употреблять это слово в данном случае. Их действия диктуются нависшей над ними угрозой уничтожения, их толкнули на линию самообороны. Чего не скажешь о нас, о нашей истории".
В выводе его звучит предостережение: "История движения в последние годы показывает, с какой неотвратимостью и легкостью насилие совращает, превращаясь из средства в самоцель". И он добавляет фразу замечательную: "Ни один принцип не стоит жертвоприношения в одну человеческую жизнь".
В памяти сразу же отзывается: и "высшая гармония" не стоит...слезинки хотя бы "одного только... замученного ребенка".
Я не знаю, прямое ли это эхо Достоевского, очень может быть. Или, как всякое выстраданное человеческое откровение, святая мысль, явившаяся русскому гению из XIX века, рождалась не единожды. Так или иначе, перед нами еще один обращенный, еще одна безнадежно болеющая гуманизмом душа католический священник, в шуме и ярости американского хаоса сражающийся за справедливость.
"Уэзермены" были бесы - вновь воспользуемся этим словом. Но попробуем понять и их. Что их бесило?
Трагический накал и очевидная неразрешимость американских парадоксов.
Великий прогресс, приводящий к надругательству над человеком и природой и к духовному оскудению массы. Фантастическое богатство, оборотной стороной которого стало оскорбительное неравенство и доведенный до белого каления расизм. Демократия, выливающаяся в политическое шоу и сочетающаяся с неприкрытым диктатом денежного мешка и полицейским террором в гетто. Провал того, что традиционно называют "Американской мечтой", исторического обещания, данного обществом личности, - в тот самый момент, когда технология, казалось, доказала свою способность творить чудеса.
Бесчеловечность Системы. Социологи с тревогой отмечают нарастающее отчуждение и прогрессирующую дегуманизацию общественной жизни (подобно тому как прогрессирует рак). Люди ощущают, что климат становится все более жестоким - отдельный человек может все меньше, а человеческая жизнь стоит все дешевле. Война во Вьетнаме стала кульминацией. Неизвестно как начавшаяся, неизвестно зачем длящаяся, она тем не менее требовала ежедневных жертвоприношений кровью, и люди были так же беспомощны перед этой стихией, как доисторическое человечество перед капризами своих жестоких и своевольных богов.
1 2 3