— Была когда-то, — ответила Кира.
— Да, да, какой сюрприз. Какой очень приятный сюрприз!.. Тетя Галина моложе, чем всегда! — Он поцеловал руку тете. — И моя обворожительная кузина Лидия!
Его черные волосы коснулись ее запястья.
— Извините за опоздание. Собрание в институте. Я член Совета студентов. Извини, отец. Отец не одобряет какие бы то ни было выборы.
— Иногда даже и на выборах не ошибаются, — сказал Василий Иванович, не скрывая отеческой гордости в голосе, и теплота в его глазах внезапно придала им беспомощное выражение.
Виктор развернул стул и сел рядом с Кирой.
— Ну, дядя Александр, — он сверкнул белоснежно-блестящей цепью зубов на Александра Дмитриевича, — вы выбрали удивительное время для возвращения в Петербург. Жестокое время, не без этого. Трудное время. Но самое восхитительное время, как и все катаклизмы истории.
Галина Петровна улыбнулась с восхищением:
— А где ты учишься, Виктор?
— В Технологическом институте. На инженера-электрика. У электричества великое будущее. Будущее России… Но отец так не думает… Ирина, ты когда-нибудь причесываешься? Какие у Вас планы, дядя Александр?
— Я открою магазин, — торжественно, почти гордо провозгласил Александр Дмитриевич.
— Но это потребует определенных финансовых затрат, дядя Александр.
— Нам удалось немного накопить на юге.
— Боже мой! — воскликнула Мария Петровна. — Вы бы лучше потратили их как можно скорее. Новые бумажные деньги обесцениваются так быстро, — вот, например, на прошлой неделе хлеб стоил шестьдесят тысяч за фунт, а сегодня уже семьдесят пять.
— У новых предприятий, дядя Александр, большое будущее в наше новое время, — сказал Виктор.
— До тех пор, пока правительство снова не раздавит их каблуком, — уныло произнес Василий Иванович.
— Нечего бояться, отец. Дни конфискаций прошли. У Советской власти очень прогрессивные политические планы.
— Начертанные кровью, — сказал Василий Иванович.
— Виктор, на юге носят такие смешные вещи, — торопливо заговорила Ирина, — ты заметил деревянные сандалии Киры?
— Все в порядке. Лига Наций. Так мы зовем Ирину. Она старается поддерживать мир. О, да, я бы очень хотел увидеть ее сандалии.
Кира безразлично подняла ногу. Ее короткая юбка лишь самую малость прикрывала ноги. Она этого не замечала, но заметили Виктор и Лидия.
— В твоем возрасте, Кира, — резко заметила Лидия, — пора носить юбки длиннее.
— Если бы еще был материал, — безразлично произнесла Кира. — Я никогда не обращаю внимания на то, что я ношу.
— Лидия, дорогая, какая чепуха, — подвел итог Виктор, — короткие юбки — это апогей женского изящества, а женская элегантность — высочайшее из искусств.
* * *
Этой ночью, перед отходом ко сну, две семьи собрались в гостиной. Мария Петровна с большой неохотой отобрала три полена и развела огонь в камине.
Маленькие язычки пламени замерцали на глянцевом фоне кромешной темноты за большими убогими окнами без занавесок; крохотные огоньки танцевали на полированных изгибах мебели ручной работы, оставляя в тени разорванную парчу; отблески огня переливались в тяжелой золотой раме единственной картины на стене, оставляя в тени саму картину — портрет Марии Петровны двадцатилетней давности: ее изящная ручка покоилась на плече, словно выточенном из слоновой кости; она насмешливо куталась в вязаную шаль, которую живая Мария Петровна конвульсивно стискивала поверх дрожащих плеч, когда начинала кашлять.
Поленья были сырыми; чахлое голубое пламя, замирая, бегало по полену, постреливающему струйками едкого дыма.
Кира сидела у камина на шкуре белого медведя, утопая в густой мягкой шерсти; ее рука нежно обвила огромную, свирепую голову чудища. С детства она обожала так сидеть. Когда она приходила в гости к дяде, она всегда просила рассказать историю о том, как он убил этого медведя, и, счастливая, хохотала, когда он пугал ее, говоря, что медведь сейчас оживет и съест непослушных маленьких девочек.
— Ну, — произнесла Мария Петровна, протягивая руки к теплу огня, — вот вы и в Петрограде.
— Да, — проговорила Галина Петровна, — мы опять здесь.
— О, Пресвятая Богородица! — вздохнула Мария Петровна. — Сейчас иногда так трудно представить себе будущее, ради которого стоило бы жить.
— Трудно, — отозвалась Галина Петровна.
— Ну, ладно, а каковы планы в отношении девочек? Лидия, дорогая, ты совсем уже барышня. Все еще свободна сердцем?
Улыбка Лидии не была благодарной. Мария Петровна вздохнула:
— Теперь мужчины такие странные. Они не думают о женитьбе. А девушки? В Иринином возрасте я уже нянчила сына. Но она и не мыслит о доме и семье. Академия художеств для нее важнее. Галина, ты помнишь, как она портила мне всю мебель своими проклятыми рисунками, не успев вылезти из пеленок? Ах, Лидия, а ты думаешь учиться?
— У меня нет такого намерения, — ответила Лидия. — Слишком большое образование — это неженственно.
— А Кира?
— Смешно подумать, что крошке Кире уже пора в университет, не правда ли? — сказал Виктор. — Прежде всего, Кира, ты должна будешь получить трудовую книжку — новый паспорт, ну, ты знаешь. Гебе уже за шестнадцать. А затем…
— Профессия так полезна в наше время, — торопливо продолжила Мария Петровна. — Я думаю, почему бы не послать Киру в Медицинский институт? Женщины-врачи получают такие прекрасные пайки!
— Кира — врач? — усмехнулась Галина Петровна. — Ха, маленькая себялюбивая Кира чувствует отвращение к физическим ранам. Она не поможет даже больному цыпленку.
— А по-моему… — начал было Виктор.
В соседней комнате зазвонил телефон.
Ирина выбежала туда и, вернувшись, возвестила:
— Тебя, Виктор. Эта Вава.
Виктор неохотно вышел. Через оставшуюся приоткрытой дверь они услышали обрывки разговора:
— Я знаю, что обещал прийти вечером. Но этот неожиданный экзамен в институте. По вечерам я должен учиться каждую минуту… О, конечно нет, никого, кроме тебя… Ты знаешь, что это правда, дорогая…
Он вернулся к камину и удобно уселся на спине белого медведя рядом с Кирой.
— По-моему, моя обворожительная маленькая кузина, — заговорил он, — многообещающую карьеру женщине предоставляет не институт, а устройство на работу в советском учреждении.
— Виктор, ты что, серьезно? — спросил Василий Иванович.
— В наше время человек должен быть здравомыслящим, — медленно отозвался Виктор. — Студенческий паек не сможет в достаточной мере обеспечить целую семью — вам ли этого не знать?
— Служащие получают сало и сахар, — произнесла Мария Петровна.
— Сейчас нанимают огромное число машинисток, — настаивал Виктор, — умение печатать — это дорожка в любое высокое учреждение.
— И еще они получают обувь и бесплатный проезд в трамвае,
— продолжала Мария Петровна.
— Проклятье! — сказал Василий Иванович, — Никто не может превратить скакуна в тяжеловоза.
— Кира, разве тебе не интересно? — спросила Ирина.
— Интересно, — спокойно ответила Кира, — но я думаю, что обсуждать здесь нечего. Я поступаю в Технологический институт.
— Кира!
Семь пораженных голосов произнесли одно имя. Затем Галина Петровна сказала:
— Вот такие дочери даже собственную мать не посвящают в свои планы!
— Когда ты это решила? — задохнулась от удивления Лидия.
— Лет восемь назад, — ответила Кира.
— Но Кира! Что ты будешь там делать? — открыла рот Мария Петровна.
— Я стану инженером.
— Откровенно говоря, — подал голос Виктор, — я думаю, что инженерия — это профессия не для женщин.
— Кира, — робко сказал Александр Дмитриевич, — тебе же никогда не нравились коммунисты, а теперь ты выбираешь эту модную профессию, которая так нравится им.
— Ты хочешь строить для Красного государства? — спросил Виктор.
— Я хочу строить, потому что хочу строить.
— Но Кира! — широко раскрыв глаза, пораженная Лидия смотрела на нее. — Ведь такая работа — это грязь, железки, ржавчина, газовые горелки, грязные потные мужики и никакого женского общества, чтобы хоть как-то скрасить жизнь.
— Потому мне она и нравится!
— Это некультурная профессия, совсем не для женщины, — презрительно сказала Галина Петровна.
— Это единственная профессия, — произнесла Кира, — для которой не нужно учиться лгать. Сталь это сталь. Большая же часть наук — это чьи-либо размышления, чьи-то желания и ложь многих людей.
— Чего в тебе нет — так это духовности, — заметила Лидия.
— Честно говоря, — сказал Виктор, — твоя позиция слегка антиобщественна, Кира. Ты выбираешь профессию лишь потому, что ты этого хочешь, не подумав над тем фактом, что, как женщина, ты была бы намного полезнее обществу на более женской работе. Мы все должны считаться с тем, что у нас есть свои обязанности перед обществом.
— Кому конкретно ты обязан, Виктор, и чем?
— Обществу.
— Что такое общество?
— Если позволишь так выразиться, Кира, — это детский вопрос.
— Но, — проговорила Кира; ее глаза были широко раскрыты, а взгляд — устрашающе мягок, — я не понимаю. Кому это я обязана? Вашему соседу за смежной дверью? Или милиционеру на углу? Или служащему в кооперативе? Или старику, которого я видела в очереди, третьим от входа, в женской шляпе, со старой корзинкой?
— Общество, Кира, это огромное целое.
— Если ты напишешь целую вереницу нулей, они так нулями и останутся!
— Дитя, — сказал Василий Иванович, — что ты делаешь в Советской России?
— И сама не пойму!
— Дайте ей поступить в институт, — сказал Василий Иванович.
— Придется, — горько согласилась Галина Петровна. — С ней не поспоришь.
— Она всегда добивается своего, — обиженно сказала Лидия, — не понимаю, как ей это удается.
Кира наклонилась над огнем и подула на затухающее пламя. На мгновение, когда яркий язычок вырвался наружу, красный жар выхватил ее лицо из мрака. Оно было словно лицо кузнеца, склонившегося над горном.
— Я боюсь за твое будущее, Кира, — сказал Виктор, — сейчас самое время примириться с жизнью, такой, какая она есть. С подобными мыслями ты недалеко уйдешь.
— Это, — сказала Кира, — зависит оттого, в какую сторону я хочу идти.
III
Две руки держали маленькую книжечку в серой обложке. Две высохшие, мозолистые руки, познавшие многие годы труда — в машинном масле, в жару, в смазке грохочущих машин. В морщины на загрубевшей коже въелась черная многолетняя копоть. У потрескавшихся ногтей была черная кайма. Один палец украшало тусклое кольцо с искусственным камнем.
В кабинете были голые стены. Множество грязных рук использовало их в качестве полотенца: они были сплошь покрыты волнистыми следами, оставленными бесчисленными ладонями на выцветшем рисунке. До революции в этом доме, теперь национализированном для государственных учреждений, здесь размещалась ванная комната. Сама ванна была выброшена, но ржавая полоса с зияющими дырами от гвоздей все еще ухмылялась со стены, а две изломанные трубы висели словно выпущенные кишки раненого здания.
В окне торчала чугунная решетка и разбитые стекла, которые паук попытался склеить. Окно выходило на голую стену из красного кирпича, где картинка, когда-то рекламировавшая средство от облысения, теряла последние краски.
Совслуж сидел за массивным столом. На столе затаились полувысохшая чернильница и клякса, размазанная в одном углу. Совслуж был в военной форме и в очках.
Словно два безмолвных судьи, восседающих за спиной своего глашатая, два портрета расположились по бокам от его головы. Они были без рам, прикрепленные к стене четырьмя кнопками. На одном был Ленин, на другом — Карл Маркс. Красные буквы над портретами гласили: «В единстве — наша сила».
С гордо поднятой головой Кира ожидала перед столом.
Она пришла сюда, чтобы получить трудовую книжку. Трудовую книжку должен был иметь каждый гражданин старше шестнадцати лет. Было приказано носить ее с собой постоянно. Ее нужно было предъявлять, и в ней ставилась печать всякий раз, когда владелец ее находил работу или увольнялся, въезжал в квартиру или выезжал из нее. поступал в институт, получал хлебные карточки или женился.
Новый советский паспорт был больше чем паспорт — это было разрешение на жизнь. Он назывался «Трудовой книжкой», так как труд и жизнь считались синонимами.
Российской Советской Федеративной Социалистической Республике предстояло заполучить нового гражданина.
Совслуж держал маленькую книжечку в серой обложке, страницы которой он собирался заполнить. У него что-то не заладилось с пером; оно было старое, ржавое и тщетно выцарапывало капли со дна чернильницы.
На чистой первой странице он начертал:
Имя: Аргунова Кира Александровна.
Рост: Средний.
* * *
Тело Киры было стройным, слишком стройным, и когда она резко, быстро, с геометрической точностью двигалась, людей очаровывали сами ее движения. Всегда, какую бы одежду она ни надевала, даже «скрытое» присутствие ее тела придавало ей вид обнаженной. Люди не понимали, почему у них возникает такое ощущение. Казалось, что даже слова, которые она произносила, рождались из желаний ее тела, а резкие движения бессознательно отражали танцующую, хохочущую душу. Таким образом, душа ее казалась материальной, а тело — духовным.
* * *
Совслуж продолжал: Глаза: Серые.
* * *
Глаза у Киры были темно-серые, цвета грозовых облаков, из-за которых в любой момент может выглянуть солнце. Они всматривались в людей тихо, прямо, с выражением, которое называют высокомерным. На деле это было лишь глубоким, уверенным спокойствием, которое, казалось, говорило людям, что взгляд ее слишком проницателен и, чтобы разглядеть жизнь, ей никогда не понадобятся столь обожаемые ими очки.
* * *
Рот: Обычный.
* * *
Рот у Киры был тонкий, широкий. В молчании он был холоден, неукротим, и людям вспоминалась Валькирия в гуще сражения, в крылатом шлеме, с пикой. Но неуловимое движение рождало морщинку в углах ее губ — и тут же вспоминался чертенок, усевшийся на шляпке мухомора и хохочущий в лица маргариток.
* * *
Волосы: Каштановые.
* * *
Волосы у Киры были короткими, отброшенными назад со лба; светлые солнечные лучи терялись в их спутавшейся массе. То были волосы первобытной женщины джунглей, лицо же ее словно сбежало с мольберта современного художника, который очень торопился: лицо из прямых острых линий, набросанное неистово, в попытке уловить и запечатлеть звучащее в нем обещание.
* * *
Особые приметы: Нет.
Совслуж подцепил кончиком пера пылинку, растер ее в пальцах и вытер их о штаны.
* * *
Место и дата рождения: Петроград, 11 апреля, 1904 год.
* * *
Родилась Кира в сером гранитном доме на Каменноостровском.
В просторном особняке у Галины Петровны были и будуар, где вечерами служанка в черном защелкивала застежки ее бриллиантовых колье, и приемная, где ее юбки из тафты торжественно шелестели, когда она принимала дам в соболях и с лорнетами. Дети не допускались в эти комнаты, а Галина Петровна редко появлялась в каких-либо других.
У Киры была английская гувернантка, задумчивая девушка с очаровательной улыбкой. Кира любила свою гувернантку, но чаще предпочитала находиться в одиночестве, и ее оставляли одну. Когда она отказалась играть с калекой-родственником, которого добросердечие семьи превратило во всеобщего любимца, ее никогда больше не просили об этом. Когда она вышвырнула из окна первую же книгу о доброй фее, награждающей бескорыстную маленькую девочку, — гувернантка никогда больше не приносила ей ничего похожего. Когда ее взяли в церковь и в середине службы она одна прокралась наружу, заблудилась на улицах и возвратилась к своей сходящей с ума семье в полицейской машине, ее никогда больше не брали в церковь.
Летняя резиденция Аргуновых стояла на высоком холме, над рекой, одинокая среди своих роскошных садов, на окраине дорогого летнего курорта. Дом стоял спиной к реке, засмотревшись на парк, где холм грациозно сбегал в садик из лужаек, словно вычерченных по линейке, подстриженных кустов, превращенных садовником в арки, и мраморных фонтанов, созданных известным скульптором.
Противоположная сторона холма зависала над рекой, глыбища из камня и земли, словно выплюнутая вулканом и застывшая в хаотичном нагромождении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9