— Роурк, — испуганно прошептала она.
— Все в порядке, — спустя немного сказал он. И затем добавил: -Подожди немного… Хорошо, продолжай.
— Роурк, до того, как я нашла тебя, я всегда боялась встретить такого человека потому, что я знала, что тогда я должна буду столкнуться с тем, что я увидела на суде, и сделать то, что я сделала там. Мне было противно делать это, потому, что защищать тебя — это оскорбить тебя, и для меня самой было оскорблением то, что тебя надо было защищать. Роурк, я со всем могу смириться, кроме того, что большинству людей кажется наиболее простым: «половинчатость», «почти», «окольный путь». Может быть, у людей есть на это свои причины, я не знаю. Я не хочу знать. Я знаю только, что мне это не дано. Когда я думаю о том, кто ты такой, я не могу принимать никакой другой действительности, кроме твоего мира. Или, по крайней мере, такого мира, где у тебя будет возможность драться, драться оружием, которое ты выберешь сам. Но этого не существует. И я не могу жить где-то между тем, что существует, и тобой. Это означало бы бороться с людьми, которые недостойны быть твоими противниками. Это означало бы пользоваться их методами борьбы. Это значило бы делать по отношению к тебе то, что я делала по отношению к Китиигу: лгать, льстить, лавировать, идти на компромисс, заискивать перед каждым ничтожеством — только чтобы они оставили тебя в покое, дали тебе возможность работать, строить. Понимаешь, Роурк, просить их, умолять, вместо того, чтобы смеяться над ними; дрожать, потому что они всемогущи и могут причинить тебе боль. Неужели я так слаба, что не могу сделать этого? Но я не знаю, что можно считать большей силой: прятать все это ради тебя, или так любить тебя, что все остальное оказывается неприемлемым. Я не знаю. Я слишком люблю тебя.
Он смотрел на неё понимающим взглядом. Она знала, что он понял все это давно, и что это все равно нужно было сказать.
— Для тебя они не существуют, а для меня существуют. Я ничего не могу с этим поделать. Контраст слишком велик, Роурк. Ты не сможешь победить, они уничтожат тебя, но я не хочу видеть, как это случится. Я раньше уничтожу себя. Это единственный доступный мне способ протеста. Что еще я могла бы предложить тебе? То, что люди приносят в жертву, так ничтожно! Я кладу к твоим ногам мой брак с Питером Китингом. Я отказываюсь быть счастливой в их мире. Я предпочитаю страдание. Это будет моим ответом им и моим даром тебе. Я, вероятно, больше никогда не увижу тебя. Во всяком случае, я постараюсь не видеть тебя. Но я буду жить для тебя. Каждая минута моей жизни, все, что я буду делать, даже плохое — это будет для тебя, и ты должен знать, что иначе я не могла.
Роурк попытался сказать что-то, но она остановила его:
— Подожди, дай мне закончить. Ты мог бы спросить, почему я в таком случае не решаюсь на самоубийство. Потому что я люблю тебя. Потому, что ты существуешь. И одно это сознание не позволяет мне умереть. А раз я должна жить, чтобы знать, что ты существуешь на свете, я буду жить в их мире так, как живут они. Не половинчато, а полностью, доведя свое существование до полного отвращения, испытывая все самое ужасное, что этот мир может для меня сделать. Не женой какого-нибудь приличного человека, а женой Питера Китинга. И только где-то в самом сокровенном уголке моего мозга, там, где никто не сможет проникнуть, огражденном от мира ценой собственного унижения, будет жить мысль о тебе, сознание, что ты есть, и я буду произносить твое имя «Говард Роурк» и чувствовать, что я заслужила произнести его.
Она стояла перед ним, глядя ему прямо в глаза. Губы её были плотно сжаты. Четкая линия рта подчеркивала её решимость, взгляд был полон страдания, нежности и какой-то отрешенности.
В его глазах она прочла застарелую боль, ставшую частью его самого.
— Доминика, если бы я сказал тебе сейчас, чтобы ты немедленно расторгла свой брак, забыла о мире и его страданиях, о моей борьбе, не чувствовала бы злобы, озабоченности, надежды — просто жила бы для меня, потому что ты нужна мне — как моя жена, моя собственность…
Он увидел в её лице то, что она увидела в его, когда сказала ему о своем замужестве; но он не был испуган и спокойно наблюдал за ней. Через некоторое время она ответила:
— Я бы сделала, как ты хочешь.
— Теперь ты видишь, почему я не говорю этого? Я не стану тебя останавливать. Я люблю тебя, Доминика. Она закрыла глаза. Он продолжал:
— Ты бы предпочла не слышать этого сейчас. Но я хочу, чтобы ты это слышала. Нам никогда не нужно было ничего говорить друг другу, когда мы были вместе. Но это — на то время, когда мы не будем вместе. Я люблю тебя, Доминика. Ты нужна мне как жизнь, как воздух, который я вдыхаю своими легкими. Я ничем не жертвовал для тебя, не щадил тебя, но я отдавал тебе себя, свою потребность в тебе. Только так ты хочешь, чтобы тебя любили. И только так я хочу, чтобы любили меня. Если бы ты вышла замуж за меня сейчас, я бы стал для тебя всем, всей твоей жизнью. Но тогда я бы не хотел тебя. Да и ты бы себе не нравилась — и твоя любовь ко мне была бы недолговечной. Чтобы сказать: «Я люблю тебя», человек должен сначала уметь сказать «Я». Если бы я настоял на твоем приходе ко мне сейчас, я бы сломал твою жизнь. Вот почему я тебя не удерживаю. Я отпускаю тебя к твоему мужу. Я не знаю, как я проживу сегодняшний день, но я проживу. Я хочу тебя такую же цельную, какой я сам, и какой ты выйдешь из битвы, которую ты для себя выбрала.
По напряженной размеренности его слов она чувствовала, что ему было труднее говорить, чем ей слушать.
— Ты должна научиться не бояться мира. Не быть зависимой от него. Не чувствовать себя уязвленной — как там, в суде. Я должен дать тебе научиться этому. Я не могу помочь тебе. Ты должна сама постичь все это. А когда ты все поймешь, ты вернешься ко мне. Они не уничтожат меня, Доминика. И тебя не уничтожат. Ты победишь, потому что ты выбрала самый сложный способ борьбы за свое освобождение от мира. Я буду ждать тебя. Я люблю тебя. Я говорю это на все те годы, которые нам придется ждать. Я люблю тебя, Доминика.
Он поцеловал её и отпустил.
Утром следующего дня Кэтрин ждала Питера к 10 часам, как они условились. Питер забыл о ней и обо всем, что с ней было связано.
В полдень пришла Доминика.
— Прости, — сказала она, — что я нарушила обычай: ты не перенес меня через порог.
Доминика перевезла свои вещи, и в квартире стало тесно. Питер хотел снять другую квартиру, но она не позволила ему. С матерью Китинга у нее сразу же установились холодные отношения, и впоследствии мать была вынуждена уехать от них.
Франкон сердечно поздравил Китинга. Он сказал, что теперь хочет передать все дела фирмы ему, а сам собирается уйти на пенсию. Вечером Франкон пришел к Китингу. Взглянув на Доминику, он удивился. В её глазах уже не было прежней насмешки, в них было понимание. Она поцеловала его в лоб. Он сказал:
— Доминика, как ты, должно быть, несчастна…
— Ну что ты, папа? Как ты можешь так говорить? — засмеялась она.
Весь вечер приходили и уходили гости. Наконец, они остались одни. В постели, когда он лежал удовлетворенный, подле её неподвижного, словно неживого тела, он, так надеявшийся хоть в этом проявить свою власть над ней, прошептал:
— Черт бы тебя побрал! Кто это был?
— Говард Роурк.
— Ладно, — огрызнулся он, — можешь не говорить, если не хочешь!
Он увидел её запрокинутую голову и просветленное лицо, когда включил свет. Глядя в потолок, она тихо сказала:
— Питер, если я могла сделать это, я теперь могу все.
— Если ты думаешь, что я буду часто беспокоить тебя по этому поводу…
— Так часто, как тебе захочется, Питер.
На следующее утро Доминика получила от Тухи букет цветов. Днем она позвонила ему и пригласила на обед.
За столом говорил, в основном, Китинг.
— Как это чудесно, Элсворс, мой лучший друг и моя жена. Ведь это она настояла, чтобы ты пришел. А мне казалось, что вы друг друга недолюбливаете. Зато теперь я счастлив — мы трое вместе.
— Итак, ты решила вернуться на круги своя, Доминика, — сказал Тухи, когда они ненадолго остались одни.
— Да, Элсворс.
— Больше не будешь молить о пощаде? Ведь все твое выступление на процессе, было именно мольбой, не так ли?
— Думаю, что больше это не понадобится.
— Я восхищаюсь тобой, Доминика. Как тебе нравится замужняя жизнь? Я думаю, Питер не так уж плох. Он, конечно, наверняка уступает человеку, о котором мы оба сейчас думаем, но которого тебе никогда не удастся завоевать.
Она искренно удивилась:
— О ком ты говоришь, Элсворс?
— Дорогая, зачем теперь притворяться? Ты была влюблена в Роурка с того момента, как увидела его у Холькомбов. Ты хотела спать с ним, но он даже плюнуть в твою сторону не захотел — отсюда все твое последующее поведение.
— Ты действительно так думал?
— А разве об этом было трудно догадаться? Роурк — как раз тот человек, который мог бы тебе понравиться. Но он даже не подозревает о твоем существовании.
— Я переоценила тебя, Элсворс.
Перед уходом Тухи предложил взяться за перестройку Храма Стоддарда:
— Немного вульгарности, Питер, и все будет в порядке.
Китинг согласился.
Статуя Доминики была продана. Никто не знал, кто купил её. Она была куплена Элсворсом Тухи.

1 2 3 4 5 6 7 8