Он знал, что она думала об этом и знала, что он тоже об этом думает. Он улыбнулся, но промолчал.
Развалившись на тахте и разглядывая Дэгни через всю комнату, он чувствовал себя прекрасно – словно между ним и вещами, о которых он думал по дороге сюда, встала какая-то временная ограда. Он рассказал ей о стычке с человеком из ГИЕНа, потому что, хотя случившееся и таило в себе опасность, странное чувство удовлетворения от этого осталось.
Он хохотнул в ответ на ее возмущение:
Не стоит на них сердиться . Это не хуже того, чем они занимаются ежедневно.
– Хэнк, может, мне стоит переговорить об этом с доктором Стадлером?
– Нет, конечно!
– Он должен остановить это. Уж это-то в его силах.
– Нет уж, лучше в тюрьму. Доктор Стадлер? Ведь у тебя нет никаких дел с ним, правда?
– Я встречалась с ним несколько дней назад.
– Зачем?
– Насчет двигателя.
– Двигателя? – Он произнес это медленно, странным тоном, словно мысль о двигателе неожиданно напомнила ему о чем-то. – Дэгни… человек, который изобрел двигатель… действительно жил на свете?
– Да… конечно. Что ты имеешь в виду?
– Я хочу сказать… Я хочу лишь сказать, что… это приятная мысль, правда? Даже если его уже нет, он жил… жил так, что изобрел двигатель…
– Что случилось, Хэнк?
– Ничего. Расскажи мне о двигателе.
Дэгни рассказала о своей встрече с доктором Стадлером. Она встала и, пока говорила, расхаживала по комнате; сейчас она не могла лгать, она всегда ощущала подступающую волну надежды и желание действовать, когда дело касалось Двигателя.
Реардэн заметил огни города за окном: ему казалось, что они зажигаются по очереди, один за другим, образуя необъятный горизонт, которым он так восхищался; он чувствовал это, хотя знал, что огни светились все время. Затем он понял, что это было в нем самом, – форма, восстанавливающаяся контур за контуром, заключала в себе его любовь к городу. Реардэн понял, что она вернулась, потому что видел на фоне города стройную фигуру женщины с энергично поднятой головой; женщина казалась ему очень далекой, ее шаги напоминали полет. Он смотрел на нее, как на незнакомого человека, он едва осознавал, что это женщина, но видение переходило в чувство, для которого больше всего подходили слова: это мир и его ядро, это то, что составляет город; угловатые линии зданий и угловатые черты лица, лишенные всего, кроме цели, – последовательные этапы изготовления стали и шаги, стремящиеся к своей цели, вот чем были люди, живущие, чтобы изобретать электричество, сталь, печи, двигатели, – они были миром, они,] а не пресмыкающиеся в темных углах людишки, полуумоляющие, полуугрожающие, кичливо выставляя напоказ свои открытые язвы в качестве единственного обоснования права на жизнь и своего единственного достоинства. Пока существует человек с чистым мужеством новой мысли, можно ли оставить мир тем, другим? Пока можно найти единственную форму, дающую ему краткий миг целительного вдохновения, может ли он поверить, что миром завладели язвы, стоны и оружие? Люди, изобретающие двигатели, еще не перевелись, он никогда не усомнится в их реальности, он их воспринимал так, что противоречие делалось невыносимым, что даже отвращение становилось данью им и этому миру – их и его.
– Милая… – произнес он, словно неожиданно очнувшись, заметив, что Дэгни замолчала. – Милая…
– Что с тобой, Хэнк? – нежно спросила она.
– Ничего… Только… не стоило обращаться к Стадлеру. – Его лицо озарилось уверенностью, голос звучал бодро, защищающе и мягко; она больше ничего не заметила, он выглядел как обычно, лишь нотка мягкости в голосе казалась непривычной.
– Я тоже так считаю, – сказала она, – но не знаю почему.
– Я объясню. – Он подался вперед. – Он хотел, чтобы ты признала в нем того великого Роберта Стадлера, которым он когда-то был и от которого не осталось и следа, что ему очень хорошо известно. Он хотел, чтобы ты выразила почтение к нему, несмотря на его действия и вопреки им. Он хотел, чтобы ты исказила для него реальность, чтобы его величие осталось, а ГИЕН исчез, словно его никогда не существовало. И ты единственная, кто мог сделать это для него.
– Но почему я?
– Потому что ты жертва.
Она изумленно взглянула на него. Он говорил решительно, почувствовав внезапную ясность, словно прозрел и разглядел наконец смутно видимое и ощущаемое.
– Дэгни, они занимаются тем, чего мы никогда не понимали. Они знают то, чего мы не знаем, но должны открыть для себя. Я еще не вполне представляю все это, но уже различаю некоторые черты. Этот бандит из ГИЕНа испугался, когда я отказался помочь ему притвориться честным покупателем моего металла. Он был не на шутку напуган. Чем? Я не знаю. Он назвал это общественным мнением, но это далеко не все. Чего ему бояться? У него в руках оружие, тюрьмы, законы, он может отнять мои заводы, если только захочет, и никто не встанет на мою защиту, и он это знает. Зачем же ему беспокоиться о том, что я думаю? Но он беспокоится. Ему нужно было, чтобы я не считал его бандитом, а назвал своим клиентом и другом. Именно этого доктор Стадлер хотел и от тебя. Ты должна была вести себя так, будто он великий человек, никогда и не пытавшийся уничтожить твою железную дорогу и мои заводы. Не знаю, что они задумали, но они хотят, чтобы мы притворялись, будто видим мир таким же, каким его якобы видят они. Им нужно от нас что-то вроде оправдания. Не знаю, что это за оправдание, но, Дэгни, если мы ценим нашу жизнь, мы не должны давать согласия. Пусть тебя пытают, пусть разрушат твою железную дорогу и мои заводы; им нужно твое согласие – не давай его! Потому что одно я знаю точно: это наш единственный шанс.
Она неподвижно стояла перед ним, вглядываясь в туманный контур какой-то формы, которую тоже пыталась осознать.
– Да… – сказала она. – Да, я знаю, что ты увидел… Я тоже чувствовала это – но оно лишь промелькнуло мимо, слегка задев, прежде чем я смогла разглядеть, как прикосновение холодного ветерка; у меня осталось только чувство, что я должна остановить это… Ты прав. Не знаю, по каким правилам они играют, но мы не должны видеть мир таким, каким они хотят, чтобы мы его видели. Это своего рода подлог, очень древний и страшный, и способ уничтожить его один: проверять каждое их исходное положение, ставить под вопрос все указания.
Дэгни повернулась к Реардэну, пораженная внезапной мыслью, но замерла на месте и замолчала, так и не сказав то, что сочла за лучшее не говорить. Она стояла, глядя на него с медленной светлой улыбкой.
Где-то в глубине своего существа он знал ту мысль, которую она не захотела высказать, он представлял ее в той еще только зарождающейся форме, которая найдет свое словесное выражение в будущем. Сейчас он не останавливался, чтобы постичь это, потому что в озарившем его просветлении другая мысль, что предшествовала той, стала ясной ему и долго удерживала его. Он поднялся, подошел к Дэгни и крепко обнял ее.
Казалось, их тела были двумя потоками, бьющими вверх в одном направлении, и каждый поток нес все их сознание к тому мгновению, когда их губы слились в поцелуе.
То, что она чувствовала в этот момент, содержало в себе, как одну из безымянных частей, осознание красоты той позы, в которой он сейчас находился, сжимая ее в объятьях. Они стояли посреди комнаты, возвышаясь над огнями города.
Он знал, он открыл сегодня вечером, что вернувшаяся любовь к жизни не принесена возвратившейся страстью, – страсть вернулась лишь после того, как он вновь обрел мир, любовь, ценность и смысл мира; страсть была не реакцией на близость тела Дэгни, а празднованием своей воли к жизни.
Он не сознавал этого и не думал об этом, ему не нужны были слова, но, почувствовав отклик ее тела, он понял, что все то, что он называл ее пороком, было ее высшей добродетелью – способность испытывать такую же радость жизни, какую испытывал он.

Глава 2. Аристократия блата
Табло календаря за окном ее кабинета, показывало второе сентября. Дэгни устало склонилась над столом. Когда с наступлением сумерек включался свет, первый его луч падал на календарь; и тогда над крышами вспыхивала яркая белая страница, а город сразу как-то тускнел и быстро погружался во тьму.
Каждый вечер прошедших месяцев она смотрела на эту далекую страницу. "Дни твои сочтены", – казалось, говорил ей календарь, словно приближаясь к чему-то известному ему, но не ей. Когда-то он отметил начало строительства линии Джона Галта; теперь он отсчитывал часы ее борьбы с .таинственным разрушителем.
Люди, строившие новые города в Колорадо, один за другим уходили в безмолвную неизвестность, откуда не доносилось голосов, они не возвращались. Оставленные ими города умирали. Некоторые предприятия, построенные ими, остались без хозяев или закрылись; другими завладели местные власти; и те и другие простаивали.
Дэгни почувствовала, что темная карта Колорадо будто разложена перед ней, как схема управления движением с небольшим количеством лампочек, разбросанных в горах. Одна за другой гасли лампочки. Один за другим исчезали люди. В этом была какая-то система, которую она чувствовала, но не могла объяснить; она уже могла почти с уверенностью предсказать, кто будет следующим и когда; но не понимала почему.
Из тех, кто когда-то встречал ее, спускающуюся из кабины машиниста на платформу станции Вайет, остался только Тед Нильсен, все еще руководивший заводом "Нильсен моторе".
– Тед, ты не будешь следующим? – спросила она во время его недавнего приезда в Нью-Йорк; она старалась улыбнуться. Он ответил мрачно:
– Надеюсь, нет.
– Что ты имеешь в виду, говоря "надеюсь"? Ты не уверен?
Он медленно и тяжело произнес:
– Дэгни, я всегда думал, что скорее умру, чем перестану работать. Так же думали и те, кто ушел. Мне представляется невозможным, что я когда-нибудь захочу бросить работу. Но год назад я так же думал о них. Они были моими друзьями. Они понимали, как их уход подействует на нас, оставшихся, и не должны были уходить так, молча, оставляя нам, помимо всего прочего, страх перед необъяснимым, – по крайней мере без чрезвычайно веской на то причины. Месяц назад Роджер Марш, владелец "Марш электрик", сказал мне, что, несмотря на ужасные перспективы, скорее прикует себя цепью к рабочему столу, чем оставит работу. Он был взбешен поведением людей, которые покинули нас, клялся, что никогда не сделает этого. "Если возникнет нечто, чему я не смогу сопротивляться, – сказал он, – клянусь, у меня хватит ума оставить тебе записку, хоть какой-нибудь намек на то, что произошло, чтобы тебя не терзал страх, который испытываем мы оба сейчас". Он поклялся. И две недели назад исчез. Он не оставил мне записки… Дэгни, я не знаю, что сделаю, когда встречу это, чем бы это ни оказалось, – то, что они увидели перед уходом.
Ей казалось, что по стране бесшумно шагает разрушитель и огни гаснут при его прикосновении; это он, горько размышляла она, дал двигателю из "Твентис сенчури" задний ход и теперь кинетическая энергия превращается в статическую.
Это враг, думала она, сидя за столом в сгущающихся сумерках, враг, с которым она бежит наперегонки. На столе лежал ежемесячный отчет Квентина Дэниэльса. Она все еще не была уверена, что Дэниэльс раскроет секрет двигателя. Но разрушитель, думала она, движется быстро, уверенно, с возрастающей скоростью. Она подумала, останется ли в этом мире кто-нибудь, кто воспользуется двигателем, когда она воссоздаст его.
Квентин Дэниэльс понравился ей сразу, как только вошел в ее кабинет, где состоялась их первая беседа. Это был долговязый мужчина лет тридцати, с неприметно-худым лицом и располагающей улыбкой. Тень улыбки все время лежала на его губах, особенно когда он слушал; это была добродушная радость, будто он терпеливо отбрасывал не относящееся к делу и вникал в суть раньше собеседника.
– Почему вы отказались работать на доктора Стадлера? – спросила она.
Улыбка Дэниэльса стала жестче; это было самым сильным проявлением чувств за все время их беседы. Чувством этим был гнев. Но он ответил спокойно, неторопливо растягивая слова:
– Знаете, доктор Стадлер как-то сказал, что первое слово в выражении "независимое научное исследование" лишнее. Должно быть, он забыл об этом. Я хочу сказать, что выражение "государственное научное исследование" является противоречием по определению.
Она спросила, какую он занимает должность в Ютском технологическом институте.
– Ночной сторож, – ответил он.
– Что? – От изумления у нее открылся рот.
– Ночной сторож, – вежливо повторил он, будто она не расслышала и причин для изумления не было.
Отвечая на ее вопросы, он объяснил, что ему не нравится ни один из оставшихся научных фондов и он хотел бы работать в лаборатории какого-нибудь большого промышленного концерна.
"Но кто в наши дни может предпринять долгосрочную исследовательскую программу, да и зачем?" Когда Ютский технологический институт закрылся из-за нехватки средств, Дэниэльс остался там сторожем и единственным обитателем этого учреждения; жалованья хватало на жизнь, и в его распоряжении оказалась целая лаборатория, которую он использовал в личных целях.
– Значит, вы проводите собственные исследования?
– Верно.
– С какой целью?
– Ради собственного удовольствия.
– Что вы намерены делать, если совершите открытие, представляющее научный интерес или большую коммерческую ценность? Предоставите его в общественное пользование?
– Не знаю. Думаю, нет.
– Хотите ли вы служить человечеству?
– Я таких слов не употребляю, мисс Таггарт. Думаю, вы тоже.
Она засмеялась:
– Думаю, мы поладим.
– Обязательно.
Дэгни рассказала ему историю двигателя, и, изучив рукопись, он не сделал никаких замечаний, лишь сказал, что готов работать на любых условиях, которые она назовет.
Она попросила его самого назвать их и удивленно запротестовала против низкого ежемесячного оклада, который он назначил.
– Мисс Таггарт, – сказал он, – я не хочу получать деньги ни за что. Не знаю, как долго вам придется платить мне и получите ли вы что-то взамен. Я делаю ставку на свой ум и от других никаких ставок не принимаю. Мне не нужно денег за намерения. Но я собираюсь получить деньги за исполненные обязательства. Если мне удастся восстановить двигатель, я оберу вас до нитки, потому что я потребую процент от прибыли и он будет очень высоким. Но в любом случае внакладе вы не останетесь.
Когда он назвал процент, на который рассчитывал, она засмеялась:
– Да, вы действительно оберете меня до нитки. Но внакладе я не останусь. Хорошо, договорились.
Они договорились, что это будет ее частным проектом, а Дэниэльс становится ее наемным служащим; ни один из них не хотел подключать исследовательский отдел компании "Таггарт трансконтинентал". Дэниэльс попросил разрешения остаться на должности сторожа в Юте, где он имел все необходимое лабораторное оборудование. Пока он не добьется успеха, о проекте не должен знать никто, кроме них двоих.
– Мисс Таггарт, – сказал он в заключение, – не знаю, сколько лет мне потребуется для решения этой задачи, если это вообще возможно. Но если, проведя остаток жизни над этим проектом, я все-таки добьюсь успеха, то уйду в могилу удовлетворенным. – И добавил: – Единственная моя мечта, которая сильнее желания решить эту проблему, – встретить человека, который когда-то решил ее.
Он вернулся в Юту, она ежемесячно посылала ему чек, а он ей – отчет о своей работе. Надеяться на что-то было слишком рано, но его отчеты были единственным лучом света в тумане ее рабочих дней.
Закончив читать присланный им отчет, она подняла голову. Календарь за окном показывал второе сентября. Под табло вспыхнуло и засверкало еще больше городских огней. Дэгни подумала о Реардане. Она так хотела, чтобы он был в городе, жаждала увидеть его сегодня вечером.
Потом она, осознав дату, вдруг вспомнила, что нужно поспешить домой и переодеться, так как сегодня вечером ей нужно присутствовать на свадьбе Джима. Она не видела его больше года вне стен здания компании. Она не видела его . невесту, но много читала об их помолвке в газетах. Дэгни устало поднялась из-за стола с чувством противного смирения: казалось, легче пойти на свадьбу, чем мучиться потом, объясняя свое отсутствие.
Она торопливо шла по платформе терминала, когда услышала голос, зовущий ее по имени: "Мисс Таггарт!"; в голосе звучали настойчивость и вялость одновременно. Она резко остановилась; потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что ее зовет старик из сигаретного киоска.
– Я жду вас уже несколько дней, мисс Таггарт. Мне нужно поговорить с вами. – У него было странное выражение лица, словно он старался скрыть испуг.
– Извините, – улыбаясь, сказала она, – я всю неделю ношусь туда-сюда, у меня не было времени остановиться.
Он не улыбнулся.
– Мисс Таггарт, та сигарета со знаком доллара, которую вы дали мне несколько месяцев назад, – где вы ее взяли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9