Весной и летом он уже умел кое-как перебиваться…
А потом наступила осень сорок третьего года, третья осень. Тяпа внезапно услышал знакомый гул, тот самый, с которым совпали его беды и потери. Теперь он доносился, этот гул, с другой стороны и был еще настойчивей и мощней. Тяпа по-прежнему боялся его, но с возвращением гула возвращалась все-таки и память о том, что было тогда. Старый облезлый пес снова увидел во сне пузатого баранчика, кубок из багряного стекла, длинноносого паяца. Ему приснилась еда, которую он ел из своей миски — и он вздыхал и повизгивал. Он проснулся совсем разбитым. Бесконечность жизни утомила его окончательно. Тяпа лежал под деревом и больше не вставал. На него сыпались сверху листья, покрывали его облезший бок, Тяпа не сбрасывал их, не шевелился. Ему было все равно.
— Смотри ты, а собака живая, — сказал пожилой мужчина, — и вчера тут лежала, и сегодня.
— Живая, — вздохнула женщина, наверное, его жена. Мужчина подошел ближе. Тяпа смотрел на него, все так же не шевелясь.
— Где-то я видел эту собачонку, — сказал мужчина. — Где?
— Ну, ты многих собак видел.
— Нет, нет, эту я видел у кого-то. Мужчина мучительно вспоминал. И вдруг воскликнул:
— Вспомнил! Это собака Яновских! Писателя Яновского!
— Придумаешь! Юрий Иванович и Тамара Юрьевна не такие люди, чтобы их собака под деревом подыхала. Мужчина помрачнел.
— Война, — тихо сказал он. — По-всякому могло сложиться…
— Война, — тихо повторила женщина.
— Точно, точно. Теперь я вспомнил: Яновский приводил ее ко мне на прививку весной сорок первого… Как же ее звали? Жучка? Нет. Как-то иначе.
Мужчина помолчал.
— Давай заберем ее, — сказал он жене.
— И так у тебя вон сколько их, бродячих… Самим есть нечего.
— Слышишь? — сказал мужчина. Оба прислушивались. Гул из-за Днепра накатывался грозно и неумолимо.
— Хоть в тепле отлежится, — сказал мужчина. — А вернется Юрий Иванович — отдадим. Знаешь, какая это для него радость будет?!
Он пригнулся к Тяпе. Пес не шевельнулся. Мужчина осторожно смахнул с Тяпиного бока листья. От ласкового полузабытого прикосновения человеческой руки Тяпа закрыл глаза, тело его дернулось и затрепетало.
— Бедняга, — сказал мужчина и взял Тяпу на руки. Он хорошо понимал собак и не боялся их. Тяпу принесли в дом и положили в кухне, отдельно от других животных. Собаке нужен был покой.
Старый ветеринар выхаживал его как мог. Тяпа трудно приходил в себя. Теперь не нужно было бороться за свою жизнь. И, как всегда в таких случаях, силы сразу же оставили его. Да собственных сил уже и не было почти. За жизнь его боролся человек.
А за окном гудело, гремело, сверкало. Зелено-серые ходили по квартирам и выгоняли людей на улицу, грузили в крытые машины, куда-то увозили. Собаки старого ветеринара прислушивались к чужим голосам, необычная суматоха возбуждала их, они лаяли и привлекали внимание. Это было опасно: нужно было что-то делать…
И тогда старый ветеринар вывел их на безлюдные холмы Гончарки и выпустил. Оставил в доме только Тяпу — слабого, старого, безразличного. Ему не выжить без человека… Вместе с женой и Тяпой он спустился в подвал и там пережидал последний всплеск безумствования зелено-серых. Каждую ночь осторожно выходил и прислушивался. И когда наступила тишина, он понял — в городе свои…
Старый ветеринар и его жена вышли на улицу. Мимо них, грохоча, проходили танки с красными звездами на бронированных боках, над ними низко проносились самолеты с красными звездами на крыльях, по мостовой шли солдаты — и у них на шапках тоже поблескивали красные звездочки.
Жена ветеринара от увиденного заплакала.
— Ну, пойдем, — сказал ей старый ветеринар. — Чего плакать? Теперь все будет хорошо.
Они вернулись в дом и принялись за уборку. Тяпа поднял голову, посмотрел на них, как будто пытаясь нечто сообразить, но ничего не сообразил, шумно вздохнул и снова положил ее на передние лапы.
Разве песик знал, что сейчас произошло? Разве мог он догадаться, что совсем недалеко отсюда идет по узенькой тропинке — среди обгорелых обломков зданий взорванного Крещатика — Юрий Иванович… Вчера еще, задыхаясь и поправляя очки, Яновский полз в зарослях желтого лозняка Левобережья и, раздвигая разросшиеся ветви кустов, жадно вглядывался в уже видный без всяких биноклей, вознесшийся на крутых взгорьях над Днепром Киев. Зеленые вспышки ракет, цепочки трассирующих пуль. Пламя над городом. Все это было вчера… Юрий Иванович поднялся по Прорезной, свернул на Владимирскую, он был совсем недалеко. В дождливом небе, смешиваясь с дымом, почти неотличимые от него, медленно плыли облака…
Думал ли Яновский о Тяпе? Трудно сказать. Наверное, иногда вспоминал. Очень уж много горя обрушилось за эти два года — гибель друзей, близких… И все же, оказавшись снова в родном городе, он, должно быть, не мог не вспомнить о Тяпе. И когда по улице пугливо пробегала какая-нибудь жалкая собачонка, Юрий Иванович невольно вглядывался: а вдруг… Но, допустим, они бы встретились, разве мог бы сейчас Юрий Иванович забрать Тяпу? Куда? Над ним было мокрое задымленное небо самой жестокой войны. Нечего было и думать об этом. Юрий Иванович молча шел по Киеву. А собака по-прежнему жила у старого ветеринара. Новый хозяин Тяпы тоже не побежал немедленно разыскивать прежнего. Да жив ли Яновский? А если жив, где его искать в такое-то время? Может быть, он за тысячу километров? Может быть… Все может быть.
Впрочем, старый ветеринар об этом и не очень думал. У него было много насущных забот и дел… Когда он подобрал полуживую собаку Яновского, ему казалось, что это он делает для милого человека, которого знал с давних довоенных пор. Но за несколько месяцев осени незаметно старый ветеринар и жена его привязались к Тяпе, он тронул их сердца своим жалким видом, прожитой жизнью, о которой они только могли догадываться, такой же сложной, как у людей, может быть, еще более сложной. Они уже как будто забыли о прежнем хозяине Тяпы, о том, что собирались вернуть ему собаку, теперь это была их собака. Она отсиживалась с ними в подвале, она вместе с ними голодала и грелась у скудного огня железной печурки. Жила она с ними — и ладно, а там будет, как будет…
Днем старый ветеринар пытался устроиться на работу, по вечерам писал письма, запрашивая разные военные учреждения о своих взрослых сыновьях, связь с которыми прервалась тогда, в проклятом сорок первом. Каждый день, тревожно ожидая, заглядывал он в пустой почтовый ящик: что ответят ему?
А жена старого ветеринара целый день возилась по дому — штопала, прибирала, варила. Иногда она наливала в кастрюльку суп из картофельных очистков выходила на распухших ногах к открытому простору холмов Гончарки и звала выпущенных туда собак. Некоторые приходили. Они одичали и стояли вдали, не решаясь приблизиться. Может быть, это были даже другие собаки, она не помнила. Женщина ставила кастрюльку на землю и отходила подальше… Собаки торопливо хлебали черное варево и, поджав хвосты, убегали…
Старый ветеринар возвращался поздно, он соскучился по работе.
В один из мглистых вечеров он воткнул вилку в розетку, из черного рупора раздался голос: радио заработало.
Еще через несколько дней он щелкнул выключателем — вспыхнул свет.
Возвращалась прежняя жизнь.
А Тяпа лежал у печурки и, несмотря на тепло, дрожал. Шерсть не вырастала, кожа была горячей и чесалась.
Его покорное равнодушие к жизни огорчало старого ветеринара. Он не хотел расставаться с Тяпой, но безрадостность собаки не давала ему покоя. Если б он был просто человек, как все люди, или, по крайней мере, большинство из них, он, наверное, считал бы, что у собаки такой характер. Но старый ветеринар понимал породу, хорошо знал ее нрав. Поведение Тяпы свидетельствовало о жестоком и длительном потрясении собачьей души. Время шло, а в собаке ничего не менялось. Нужно было другое — не менее глубокое потрясение: ничем иным к смыслу существования ее, очевидно, не вернуть.
И тогда он решился все же…
Старый ветеринар пошел в Союз писателей и спросил, не знает ли кто-нибудь, жив ли Яновский, а если жив, то где он.
— Жив! — ответили. — Недавно вернулся в Киев и живет в той же квартире, где до войны жил.
Старый ветеринар постеснялся пойти в дом, написал открытку. Втайне он надеялся, что, может быть, Яновские отвыкли от собаки и не откликнутся, не придут… Ему не хотелось отдавать Тяпу.
… Когда постучали в дверь, Тяпа вскочил. Он уже давно не реагировал на чужих. Но сейчас он вскочил, наклонил голову и начал слушать. Старый ветеринар сразу догадался, кто пришел. Он тяжело поднялся с табуретки и направился к двери. До того, как открыть, он еще раз оглянулся на Тяпу. Собака быстро дышала, глаза ее лихорадочно блестели, она наклоняла голову то в одну, то в другую сторону, уши поднялись и торчали. Она еще не была уверена, но что-то в предчувствии в ней отчаянно напряглось…
Старый ветеринар вздохнул и медленно открыл дверь.
Собака взвыла, закричала — и сразу же вой и крик перешли в странный пронзительный скулеж; Тяпа дрожа, как бы рывками, приближался к двери. Захлебываясь: «Ав-ав-ав», — он что-то пытался выговорить и от невозможности сделать это задыхался и плакал. Юрий Иванович наклонился и гладил его. «Ну, милый, — говорил он, — ну, славный…» Собака прижималась к нему, на мгновение отскакивала, вглядывалась и снова, как бы страшась, что Юрий Иванович исчезнет, приваливалась к нему горячим больным тельцем. «Ав-ав-ав…» — неслось по комнате. О чем это Тяпа рассказывал ему? Может быть, о том дне, когда он вернулся после гуляния с болонкой и обнаружил перед запертой дверью мисочку с едой, может быть, о том, как из страшной штуковины на животе зелено-серого раздался грохот и блеснул огонь и как с этой минуты он, ничего и никого не боявшийся, стал бояться всех и всего. А может быть, Тяпа пытался рассказать о старике с точно таким же чемоданом, как у Юрия Ивановича, или о людях, певших на Крещатике? А может быть, о рыжей соседской кошке и той балованной болонке, не узнавшей его? А может быть, о том свертке с колбасой?… А может быть, может быть, он вовсе и не рассказывал, а расспрашивал, где это обожаемый Юрий Иванович так долго пропадал, жива ли Тамара Юрьевна, висит ли еще в прихожей его коричневый ошейник и поводок, стоит еще на столе модель бригантины, не потерялся ли длинноносый паяц и глиняный расписной баранчик… «Ав-ав-ав…» — разносилось по дому старого ветеринара.
Юрий Иванович взял Тяпу на руки, он был не просто взволнован потрясен. Слезы выступили у него на глазах. Собака лизала лицо, руки. «Ав-ав-ав…» — разносилось вокруг. Может быть, она ничего не рассказывала и не расспрашивала, а просто кричала на своем собачьем языке: «Пришел… пришел… Я вижу тебя!»
— Сейчас пойдем домой, — говорил Юрий Иванович, — тебя там ждут…
По горячему тельцу собаки прошла судорога, она вздрогнула, обмякла, затихла. Сперва Яновский подумал, что она устала и успокоилась. Он продолжал поглаживать песика. И вдруг почувствовал, как тот странно потяжелел.
Он посмотрел на собаку.
— Что это с Тяпой? — сказал Юрий Иванович, почти мгновенно все поняв, но еще не осознавая происшедшего.
Старый ветеринар подошел.
— Значит, его звали Тяпой, — тихо произнес он. — Теперь я вспомнил. Жаль, что раньше не вспомнил…
— Положите его, Юрий Иванович, — сказал старый ветеринар, — вот сюда, на тряпку. Он мертв.
— Как мертв? — потерянно сказал Яновский. — Тамара Юрьевна ждет нас…
Старый ветеринар молчал. Да и что было говорить? Такие радости и людям бывают не по силам.
1986 г.
1 2
А потом наступила осень сорок третьего года, третья осень. Тяпа внезапно услышал знакомый гул, тот самый, с которым совпали его беды и потери. Теперь он доносился, этот гул, с другой стороны и был еще настойчивей и мощней. Тяпа по-прежнему боялся его, но с возвращением гула возвращалась все-таки и память о том, что было тогда. Старый облезлый пес снова увидел во сне пузатого баранчика, кубок из багряного стекла, длинноносого паяца. Ему приснилась еда, которую он ел из своей миски — и он вздыхал и повизгивал. Он проснулся совсем разбитым. Бесконечность жизни утомила его окончательно. Тяпа лежал под деревом и больше не вставал. На него сыпались сверху листья, покрывали его облезший бок, Тяпа не сбрасывал их, не шевелился. Ему было все равно.
— Смотри ты, а собака живая, — сказал пожилой мужчина, — и вчера тут лежала, и сегодня.
— Живая, — вздохнула женщина, наверное, его жена. Мужчина подошел ближе. Тяпа смотрел на него, все так же не шевелясь.
— Где-то я видел эту собачонку, — сказал мужчина. — Где?
— Ну, ты многих собак видел.
— Нет, нет, эту я видел у кого-то. Мужчина мучительно вспоминал. И вдруг воскликнул:
— Вспомнил! Это собака Яновских! Писателя Яновского!
— Придумаешь! Юрий Иванович и Тамара Юрьевна не такие люди, чтобы их собака под деревом подыхала. Мужчина помрачнел.
— Война, — тихо сказал он. — По-всякому могло сложиться…
— Война, — тихо повторила женщина.
— Точно, точно. Теперь я вспомнил: Яновский приводил ее ко мне на прививку весной сорок первого… Как же ее звали? Жучка? Нет. Как-то иначе.
Мужчина помолчал.
— Давай заберем ее, — сказал он жене.
— И так у тебя вон сколько их, бродячих… Самим есть нечего.
— Слышишь? — сказал мужчина. Оба прислушивались. Гул из-за Днепра накатывался грозно и неумолимо.
— Хоть в тепле отлежится, — сказал мужчина. — А вернется Юрий Иванович — отдадим. Знаешь, какая это для него радость будет?!
Он пригнулся к Тяпе. Пес не шевельнулся. Мужчина осторожно смахнул с Тяпиного бока листья. От ласкового полузабытого прикосновения человеческой руки Тяпа закрыл глаза, тело его дернулось и затрепетало.
— Бедняга, — сказал мужчина и взял Тяпу на руки. Он хорошо понимал собак и не боялся их. Тяпу принесли в дом и положили в кухне, отдельно от других животных. Собаке нужен был покой.
Старый ветеринар выхаживал его как мог. Тяпа трудно приходил в себя. Теперь не нужно было бороться за свою жизнь. И, как всегда в таких случаях, силы сразу же оставили его. Да собственных сил уже и не было почти. За жизнь его боролся человек.
А за окном гудело, гремело, сверкало. Зелено-серые ходили по квартирам и выгоняли людей на улицу, грузили в крытые машины, куда-то увозили. Собаки старого ветеринара прислушивались к чужим голосам, необычная суматоха возбуждала их, они лаяли и привлекали внимание. Это было опасно: нужно было что-то делать…
И тогда старый ветеринар вывел их на безлюдные холмы Гончарки и выпустил. Оставил в доме только Тяпу — слабого, старого, безразличного. Ему не выжить без человека… Вместе с женой и Тяпой он спустился в подвал и там пережидал последний всплеск безумствования зелено-серых. Каждую ночь осторожно выходил и прислушивался. И когда наступила тишина, он понял — в городе свои…
Старый ветеринар и его жена вышли на улицу. Мимо них, грохоча, проходили танки с красными звездами на бронированных боках, над ними низко проносились самолеты с красными звездами на крыльях, по мостовой шли солдаты — и у них на шапках тоже поблескивали красные звездочки.
Жена ветеринара от увиденного заплакала.
— Ну, пойдем, — сказал ей старый ветеринар. — Чего плакать? Теперь все будет хорошо.
Они вернулись в дом и принялись за уборку. Тяпа поднял голову, посмотрел на них, как будто пытаясь нечто сообразить, но ничего не сообразил, шумно вздохнул и снова положил ее на передние лапы.
Разве песик знал, что сейчас произошло? Разве мог он догадаться, что совсем недалеко отсюда идет по узенькой тропинке — среди обгорелых обломков зданий взорванного Крещатика — Юрий Иванович… Вчера еще, задыхаясь и поправляя очки, Яновский полз в зарослях желтого лозняка Левобережья и, раздвигая разросшиеся ветви кустов, жадно вглядывался в уже видный без всяких биноклей, вознесшийся на крутых взгорьях над Днепром Киев. Зеленые вспышки ракет, цепочки трассирующих пуль. Пламя над городом. Все это было вчера… Юрий Иванович поднялся по Прорезной, свернул на Владимирскую, он был совсем недалеко. В дождливом небе, смешиваясь с дымом, почти неотличимые от него, медленно плыли облака…
Думал ли Яновский о Тяпе? Трудно сказать. Наверное, иногда вспоминал. Очень уж много горя обрушилось за эти два года — гибель друзей, близких… И все же, оказавшись снова в родном городе, он, должно быть, не мог не вспомнить о Тяпе. И когда по улице пугливо пробегала какая-нибудь жалкая собачонка, Юрий Иванович невольно вглядывался: а вдруг… Но, допустим, они бы встретились, разве мог бы сейчас Юрий Иванович забрать Тяпу? Куда? Над ним было мокрое задымленное небо самой жестокой войны. Нечего было и думать об этом. Юрий Иванович молча шел по Киеву. А собака по-прежнему жила у старого ветеринара. Новый хозяин Тяпы тоже не побежал немедленно разыскивать прежнего. Да жив ли Яновский? А если жив, где его искать в такое-то время? Может быть, он за тысячу километров? Может быть… Все может быть.
Впрочем, старый ветеринар об этом и не очень думал. У него было много насущных забот и дел… Когда он подобрал полуживую собаку Яновского, ему казалось, что это он делает для милого человека, которого знал с давних довоенных пор. Но за несколько месяцев осени незаметно старый ветеринар и жена его привязались к Тяпе, он тронул их сердца своим жалким видом, прожитой жизнью, о которой они только могли догадываться, такой же сложной, как у людей, может быть, еще более сложной. Они уже как будто забыли о прежнем хозяине Тяпы, о том, что собирались вернуть ему собаку, теперь это была их собака. Она отсиживалась с ними в подвале, она вместе с ними голодала и грелась у скудного огня железной печурки. Жила она с ними — и ладно, а там будет, как будет…
Днем старый ветеринар пытался устроиться на работу, по вечерам писал письма, запрашивая разные военные учреждения о своих взрослых сыновьях, связь с которыми прервалась тогда, в проклятом сорок первом. Каждый день, тревожно ожидая, заглядывал он в пустой почтовый ящик: что ответят ему?
А жена старого ветеринара целый день возилась по дому — штопала, прибирала, варила. Иногда она наливала в кастрюльку суп из картофельных очистков выходила на распухших ногах к открытому простору холмов Гончарки и звала выпущенных туда собак. Некоторые приходили. Они одичали и стояли вдали, не решаясь приблизиться. Может быть, это были даже другие собаки, она не помнила. Женщина ставила кастрюльку на землю и отходила подальше… Собаки торопливо хлебали черное варево и, поджав хвосты, убегали…
Старый ветеринар возвращался поздно, он соскучился по работе.
В один из мглистых вечеров он воткнул вилку в розетку, из черного рупора раздался голос: радио заработало.
Еще через несколько дней он щелкнул выключателем — вспыхнул свет.
Возвращалась прежняя жизнь.
А Тяпа лежал у печурки и, несмотря на тепло, дрожал. Шерсть не вырастала, кожа была горячей и чесалась.
Его покорное равнодушие к жизни огорчало старого ветеринара. Он не хотел расставаться с Тяпой, но безрадостность собаки не давала ему покоя. Если б он был просто человек, как все люди, или, по крайней мере, большинство из них, он, наверное, считал бы, что у собаки такой характер. Но старый ветеринар понимал породу, хорошо знал ее нрав. Поведение Тяпы свидетельствовало о жестоком и длительном потрясении собачьей души. Время шло, а в собаке ничего не менялось. Нужно было другое — не менее глубокое потрясение: ничем иным к смыслу существования ее, очевидно, не вернуть.
И тогда он решился все же…
Старый ветеринар пошел в Союз писателей и спросил, не знает ли кто-нибудь, жив ли Яновский, а если жив, то где он.
— Жив! — ответили. — Недавно вернулся в Киев и живет в той же квартире, где до войны жил.
Старый ветеринар постеснялся пойти в дом, написал открытку. Втайне он надеялся, что, может быть, Яновские отвыкли от собаки и не откликнутся, не придут… Ему не хотелось отдавать Тяпу.
… Когда постучали в дверь, Тяпа вскочил. Он уже давно не реагировал на чужих. Но сейчас он вскочил, наклонил голову и начал слушать. Старый ветеринар сразу догадался, кто пришел. Он тяжело поднялся с табуретки и направился к двери. До того, как открыть, он еще раз оглянулся на Тяпу. Собака быстро дышала, глаза ее лихорадочно блестели, она наклоняла голову то в одну, то в другую сторону, уши поднялись и торчали. Она еще не была уверена, но что-то в предчувствии в ней отчаянно напряглось…
Старый ветеринар вздохнул и медленно открыл дверь.
Собака взвыла, закричала — и сразу же вой и крик перешли в странный пронзительный скулеж; Тяпа дрожа, как бы рывками, приближался к двери. Захлебываясь: «Ав-ав-ав», — он что-то пытался выговорить и от невозможности сделать это задыхался и плакал. Юрий Иванович наклонился и гладил его. «Ну, милый, — говорил он, — ну, славный…» Собака прижималась к нему, на мгновение отскакивала, вглядывалась и снова, как бы страшась, что Юрий Иванович исчезнет, приваливалась к нему горячим больным тельцем. «Ав-ав-ав…» — неслось по комнате. О чем это Тяпа рассказывал ему? Может быть, о том дне, когда он вернулся после гуляния с болонкой и обнаружил перед запертой дверью мисочку с едой, может быть, о том, как из страшной штуковины на животе зелено-серого раздался грохот и блеснул огонь и как с этой минуты он, ничего и никого не боявшийся, стал бояться всех и всего. А может быть, Тяпа пытался рассказать о старике с точно таким же чемоданом, как у Юрия Ивановича, или о людях, певших на Крещатике? А может быть, о рыжей соседской кошке и той балованной болонке, не узнавшей его? А может быть, о том свертке с колбасой?… А может быть, может быть, он вовсе и не рассказывал, а расспрашивал, где это обожаемый Юрий Иванович так долго пропадал, жива ли Тамара Юрьевна, висит ли еще в прихожей его коричневый ошейник и поводок, стоит еще на столе модель бригантины, не потерялся ли длинноносый паяц и глиняный расписной баранчик… «Ав-ав-ав…» — разносилось по дому старого ветеринара.
Юрий Иванович взял Тяпу на руки, он был не просто взволнован потрясен. Слезы выступили у него на глазах. Собака лизала лицо, руки. «Ав-ав-ав…» — разносилось вокруг. Может быть, она ничего не рассказывала и не расспрашивала, а просто кричала на своем собачьем языке: «Пришел… пришел… Я вижу тебя!»
— Сейчас пойдем домой, — говорил Юрий Иванович, — тебя там ждут…
По горячему тельцу собаки прошла судорога, она вздрогнула, обмякла, затихла. Сперва Яновский подумал, что она устала и успокоилась. Он продолжал поглаживать песика. И вдруг почувствовал, как тот странно потяжелел.
Он посмотрел на собаку.
— Что это с Тяпой? — сказал Юрий Иванович, почти мгновенно все поняв, но еще не осознавая происшедшего.
Старый ветеринар подошел.
— Значит, его звали Тяпой, — тихо произнес он. — Теперь я вспомнил. Жаль, что раньше не вспомнил…
— Положите его, Юрий Иванович, — сказал старый ветеринар, — вот сюда, на тряпку. Он мертв.
— Как мертв? — потерянно сказал Яновский. — Тамара Юрьевна ждет нас…
Старый ветеринар молчал. Да и что было говорить? Такие радости и людям бывают не по силам.
1986 г.
1 2