Я отпрянул назад, чтобы не спугнуть ее, и тут она предстала передо мной уже двадцатилетней. Отступила назад – на лице появились морщины, и я услышал ее безумный смех. Я сел было на кровать, но вскочил, рванулся к ней и снова увидел семнадцатилетнюю девушку. Она то и дело менялась, будто существовала вне времени. Я опустился на стул, и она оказалась в моих объятьях, объятьях семнадцатилетнего юноши. Так мы сидели, прислушиваясь к биению своих сердец. Не знаю, как долго это длилось. Потом я наклонился к ней и прошептал на ухо:
– Ты живешь здесь одна?
– Я не здесь живу, а вот тут. – Она указала на мое сердце.
– Значит, ты не забыла меня? – спросил я, крепко сжав ее руку.
– Нет. Сердце мое всегда принадлежит тебе, даже когда меня целуют другие.
– Ты позволяешь другим себя целовать? – спросил я без тени ревности.
– Тебя я сердцем люблю, а губам – безразлично. Кто же мешал тебе целовать меня?
– Я боялся разгневать твоих родителей! Не из-за них ли я уехал за границу?
Она кивнула:
– Ты боялся, поэтому потерял все. Разлука ранила мое сердце.
Она рассказала всю свою историю, до последнего дня.
В год моего отъезда за границу она похоронила мать и почувствовала себя немного свободнее. К ней потянулись молодые люди, словно мотыльки к распустившемуся цветку.
Она все еще тосковала по мне. Но плоть не так терпелива, как любовь, не так безупречна. Она очень понравилась одному юноше и приняла его любовь, потому что он походил на меня. Но внешнего сходства мало, и, отдавшись ему, она не смогла отдать ему сердце и забыть меня. Молодой человек это чувствовал, и пришлось ей сказать ему правду. Они расстались. В это время как раз разорился ее отец. Чтобы помочь ему, она продалась сыну богача.
– Но разве нельзя было иным путем зарабатывать деньги?
– В начальной школе платили так мало, что отцу не хватило бы даже на опиум.
Мы оба умолкли. Пожалуй, я смог бы помочь, будь я с ней в ту пору рядом. Это из-за меня ей пришлось себя продавать.
Она продолжала:
– Любовь я хранила в сердце, а на жизнь зарабатывала бесчестным путем. Я боялась, что вместе с телом умрет и любовь, но этого не случилось. Но я забегаю вперед. Сын богача был очень ревнивым и вечно меня преследовал, ходил за мной по пятам, не знал, к чему, бы придраться, чувствовал, что я не люблю его. Его назойливость перешла в ненависть, он бил меня, оскорблял и заставил признаться, что сердце мое принадлежит другому. Жизнь стала невыносимой, но я не подумала о том, на какие средства буду существовать. Он выгнал меня, ничего не дав даже из одежды. Что оставалось делать? Отец требовал денег. Да и самой надо было есть, одеваться. И не как-нибудь, ведь я привыкла к богатству. Тело – своего рода капитал. Лишь с его помощью можно удовлетворить его же потребности. Я у зеркала заучила улыбку, способную свести с ума, за нее хорошо платили. Нужда заставляет думать. Торговать своим телом куда лучше, чем всю жизнь терпеть власть богача мужа. На улице многие вздыхали, глядя мне вслед. И я предпочла свободу, а когда встречала безвкусно одетых женщин, даже гордилась собой. Я сделала четыре аборта, но всегда смеялась, стоило утихнуть боли. Я стала знаменитой. Еще бы! Такая забава для богачей! Ведь я даже умела читать и писать. Люди самых разных убеждений готовы были меня опекать. Мне некогда было собраться с мыслями. О том, чтобы отложить хоть немного денег, я и не помышляла. Думала лишь о нарядах и безделушках. Сегодня я хороша – наслаждаюсь жизнью, о завтрашнем дне буду беспокоиться завтра. Заботиться о будущем не хватало сил. Но оно подстерегало. Опиум для отца поглощал уйму денег, да и на аборты уходило немало. Прежде я об этом не думала. В погоне за деньгами я забыла о гордости, добывала их любыми средствами, шла на подлость и вымогательство. И когда мои жертвы вздыхали, лишь смеялась в ответ. После аборта стареешь на: два-три года. Зеркало не обманывает. Я подурнела, постарела и старалась это восполнить наигранной страстью, чтобы хоть как-то прожить. Иначе я не могла заработать. Я спала при открытых дверях, себе не принадлежала, превратилась в общественную собственность. Мир похоти заслонил от меня мир светлых надежд. Мужчины неистовствовали, а я считала деньги, прикидывая, как бы получить лишних пять мао. Слез не было. Они портят красоту. О себе я не заботилась, думала только о деньгах.
Она перевела дух. Ее платье намокло от моих слез.
– Тебе минуло тридцать, когда ты вернулся. Ты уже не был тем семнадцатилетним юношей, который смотрел тогда на зеленые туфельки. Сколько с тех пор прошло лет?! Но ты такой, как и был. Только взгляд изменился. А что стало со мной? Я давно мертва. Ты все еще видишь во сне пору нашей первой любви. Я знала, что ты будешь искать встречи со мной. Но, едва ты вошел, поняла, что прошлого не вернуть. Зачем я тебе со своей любовью, о которой без конца всем твердила? Мне оставалось лишь посмеяться. Ну не злая ли это шутка – вернуться, когда я пала так низко? До твоего появления я жила прекрасной мечтой, что где-то там, далеко, ты хранишь меня в своем сердце. Красиво! Не правда ли? А ты, как нарочно., вернулся. Но поздно.
– Лучше поздно, чем никогда – заметил я.
– Нет, это одно и то же. Я убила себя.
– Что?
– Убила себя. Самой судьбой мне предназначено жить в твоей душе, в стихах. Не все ли равно – жив человек или мертв? Сразу после аборта я наложила на себя руки. Будь ты рядом, я не могла бы смеяться. А без улыбок нельзя зарабатывать деньги. Оставалось одно: смерть. Ты опоздал с приездом, но я должна была вовремя умереть. Иначе не осталась бы даже в твоих мечтах. Я в них живу, живу в твоем сердце. Здесь нет солнечного света, нет звуков, только краски, цвета. Они не стираются из памяти. Взгляни на эти туфли. Они – зеленые. Мы никогда их не забудем.
– Но я и твои ножки помню. Можно мне на них посмотреть?
Она, смеясь, покачала головой. Я был настойчив, разорвал одежду, но вместо ноги увидел белую кость.
– Уходи, – оттолкнула она меня. – Ничего между нами не может быть. Я мечтала жить в твоем сердце, но это невозможно. Мне так хотелось, чтобы в душе твоей вечно была весна!
Солнце клонилось к западу. Ветер крепчал, похолодало. На востоке плыли грозовые тучи. Мне стало грустно. Я встал, передо мною были все те же темно-зеленые сосны. Долго стоял. Где-то вдали двигались крохотные фигурки людей, слышалась музыка. Но вот люди стали приближаться, спугнув стаю белокрылых птиц, и птицы с жалобным криком улетели в горы. Я пригляделся. Люди были в белых одеждах, шли они быстро, вздымая клубы пыли. Впереди – барабанщики, в конце процессии – гроб. Весной тоже хоронят. В воздухе, словно бабочки, замелькали бумажные деньги, плавно опускаясь на поле пшеницы. Тучи на востоке стали совсем черными, зеленые ивы потемнели, будто от горя. На душе было тревожно. В памяти остались лишь зеленые туфельки, похожие на листики вечнозеленого дерева, которое видит весенние сны.

1 2