Они лишь предостерегали, чтобы не зарывалась, была осторожней. Но из-за отсутствия нужных законов мелкие мошенники в то время отделывались легкими штрафами, так что Гальчик «со товарищи» благополучно продолжала объегоривать доверчивых граждан.
Однако разумная девушка понимала, что вечно такая рисковая игра продолжаться не может, а потому не упускала из виду свою главную цель – удачно выйти замуж. Но среди ее окружения подходящих кандидатур не было. Ребята охотно водили Гальчика на дискотеки, а при случае затаскивали в постель.
Серьезных планов Гальчик насчет своих дружков не выстраивала, полагая, что достойна лучшей партии. Отец действовал по старинке: несколько раз охаживал ремешком взрослую дочь, когда она возвращалась под утро. Это заставило Гальчика ускорить поиски мужа. И тут она обнаружила, что мужчины, на ее взгляд приличные, относились к ней с тем же пренебрежением, с каким она относилась к своим приятелям-лохотронщикам. Обеспеченные молодые люди, служащие банков и офисов, не воспринимали всерьез эту девушку с улицы: ни высшего образования, ни связей у родителей, ни нормальной работы. И главным щитом на пути в ЗАГС становились мамы возможных женихов. Матери нутром чувствовали житейскую оборотистость девчонки и видели в ней опасность для своих сыновей. Они считали Гальчика провинциалкой, охотницей за пропиской, хотя по факту рождения и паспорту девушка была москвичкой. Москвичкой в первом поколении. Что ж, на московских женихах свет клином не сошелся, заключила Гальчик, чья гордость оказалась сильно уязвленной. Она обратилась в брачную фирму, которая за умеренную плату подобрала ей солидного жениха – фермера из неведомого Уэльса, гористой части Великобритании. Дело сладилось, и Гальчик, сбежав от тяжелой руки отца, уехала в чужую страну. Но еще долго ее преследовали запавшие в память насмешки рафинированных московских мам, ее несостоявшихся свекровей.
Брак продолжался недолго. Угрюмый валлиец оказался домостроевцем почище Галиного папаши. Он попытался запрячь столичную русскую девчонку в упряжь сельского быта. Ей не только приходилось вести дом, но и принимать участие в уходе за довольно большим гуртом овец. И что бы девушка ни делала, муж всегда был недоволен. Постоянно гундосил на непонятном языке, переделывая за Галей работу.
Возможно, Гальчик и не обладала достаточным усердием, но разве это оправдывает мужа? К тому же супруги не имели общего языка в буквальном смысле. Фермер предпочитал родной, валлийский язык и почти не понимал коверканного английского, на котором с трудом изъяснялась Гальчик. А потому Гальчик не могла толком оправдаться перед мужем. Она казалась малообразованному фермеру непокорной и неблагодарной. Все чаще с глухого бормотания он стал срываться на крик, а деньги на хозяйственные расходы выдавал под строгий письменный отчет.
Дождавшись лета, Гальчик сбежала от мужа и с невероятными трудностями добралась до Лондона. Здесь поначалу все складывалось для нее удачно: и погода стояла теплая, ласковая, и компания беззаботной молодежи, ночующая под открытым небом, приняла в свой круг. Это были не то «зеленые», не то антиглобалисты, которые всю энергию молодости направляли, как им казалось, на борьбу с всеобщим злом. Увы, они не всегда ладили с законом, а потому однажды Гальчик в числе других оказалась в полиции.
При проверке документов выяснилось, что она – сбежавшая жена, о пропаже которой заявил в Уэльсе брошенный муж. Мало того, получить вид на жительство в Великобритании, уйдя от мужа, практически невозможно. Считаные месяцы, до завершения бракоразводного процесса, оставалось ей гулять в благословенной Англии. Затем выдворение домой, нерадостная встреча с измученными от вечного безденежья родителями. Выход один – найти работодателя, поручителя, который взял бы за нее ответственность за пребывание в Соединенном Королевстве. Гальчик попробовала устроиться гувернанткой. Но ее английский поверг в ужас добропорядочную супружескую чету. Счастливый случай вывел ее на Олега Нечаева. Гальчик крутилась у больницы, где я проходила лечение, и предлагала всем услуги сиделки. Олег услышал ее речь с явным русским акцентом и предложил девушке работу по уходу за мной. Вскоре я привязалась к своей одновременно простодушной и находчивой помощнице. Несмотря на сомнительное прошлое, Гальчик ни разу не была замечена в склонности к воровству или обману. Это мне кажется естественным: в достойных условиях люди и должны вести себя достойно. За все время нашей с ней лондонской жизни мне ни разу не пришлось усомниться в честности девушки. Гальчик изо всех сил старалась сделаться культурной барышней. Мы жили с Гальчиком душа в душу – так иногда изображают в старинных романах отношения матери и дочки.
Моя единственная родная дочь Евгения жила вдали от меня. Пока я лечилась в Англии, она с мужем уехала из России на постоянное жительство в Германию. Примером ей послужил отец – мой первый муж Ефим. Правда, тот укатил в Израиль. Я не одобряла решение дочки, но и не роптала. Ее подружка при таком же, как в нашей семье, национальном раскладе сделала крен в сторону материнской веры – ушла в православный монастырь. Трудно сказать, что печальнее. Но так вышло, что единственного родного человека уже давно нет рядом со мной.
Гальчик в некотором смысле заменила мне дочь, живущую теперь в Германии. Жизнерадостность, оптимизм этой девушки поднимали мне настроение. А я стала для нее чем-то вроде матери-наставницы, осторожно восполняя пробелы в ее образовании и воспитании. Я рассказывала Гальчику о классических полотнах, когда мы бродили по залам Национального музея, и вместе с ней открывала для себя мир современного искусства в частных лондонских галереях. В то время я уже оставила попытки стать художницей. Вместе с выздоровлением пропала и тяга к краскам. Стало ясно, что занятия живописью были мне лекарством от тоски во время болезни. Гальчик, напротив, загорелась рисованием и несколько месяцев посещала частные рисовальные классы. Хотя ее больше привлекало общество сверстников, чем сама школа. Но не могла же я ее, молоденькую девчонку, как помещица-крепостница, держать у себя на службе двадцать четыре часа в сутки? Она свободный человек. Вскоре Гальчик познакомилась на курсах с парнем. Впрочем, отношения у них были легкие, ни к чему не обязывающие. Она подробно рассказывала мне о них, будто я даже не мать ее, а подруга. С появлением в жизни Гальчика молодого человека карандаши и краски были заброшены. Однако начальное образование в этой области получено.
***
Гальчик сбросила туфельки и побежала босиком по полу, покрытому мягким ковролином. Она подсела к коробке, из которой я наконец вытащила утюг.
– Елена, давайте я быстренько выглажу сама. Что вы хотите сегодня надеть?
– На кладбище будет уместна длинная юбка, – подумав, ответила я.
У Гальчика округлились глаза.
– Елена, при чем здесь кладбище! У нас же деловая встреча с художницей Ренатой Гречко, разве я не сказала? Ах да. У нее в мастерской, в Шувалове.
– Гальчик, я впервые слышу это имя. И потом, мы уже договорились с Татьяной ехать на кладбище, на могилу блаженной Ксении.
– Ксения подождет, а Рената ждать не может. Она уезжает в Германию, там выставка ее работ. Вернется через две-три недели. А мы должны за это время подыскать помещение для нашей галереи и оформить все бумаги. Но сегодня надо все обсудить: где, как и в каком виде должна открыться наша галерея.
– Вот как? И почему ты вчера не предупредила?
– Вчера я и сама еще не знала. Мне Игорь Дмитриевич накануне едва ли не ночью позвонил и сказал, что есть одна подходящая для наших целей художница – молодая, но уже имеющая известность в своих кругах. Она работает в жанре актуального искусства – очень современная область. То, что мы хотели.
– Это его знакомая? – Странное чувство ревности к холодному телу, покоящемуся в мавзолее моей души, кольнуло меня. – И разве нельзя было обойтись без услуг Игоря Дмитриевича?
– У Татьяны Васильевны нет связей в мире художников, а у Игоря Дмитриевича всюду найдутся. И потом, он же ваш друг, к кому еще и обращаться!
– Ладно. Хорошо. Придется позвонить Татьяне и отменить встречу.
– Вы звоните, Елена, а я пока ваши светлые брюки поглажу. – Гальчик достала из стенного шкафа гладильную доску. Оказывается, она предусмотрела все необходимое на первых порах. – По-моему, они подойдут для нашего сегодняшнего выезда. В каком чемодане искать?
Я ткнула пальцем в нужную сторону и начала набирать номер Татьяны. Извинилась и сказала, что не смогу с ней поехать на этот раз. Татьяна, бросив, что я теперь важная дама и ей с самого начала не стоило рассчитывать, что я снизойду до поездки с ней, с обидой грохнула трубку.
Через четверть часа четыре пары светлых брюк: двое белых, голубые и бежевые, уже отглаженные, аккуратно свисали с гладильной доски.
– Какие выберете? – скромно поинтересовалась Гальчик.
***
Мой приобретенный еще в Англии аккуратный «ровер» стального цвета, специальный европейский вариант с левым рулем, стоял во дворе. Гальчик по моей просьбе организовала перегон машины в Россию, она же сейчас пользовалась ею по доверенности. Теперь, когда я вернулась в Петербург, мне тоже будет нужна машина. Но и Гальчика нельзя оставлять без средства передвижения. Надо подумать о приобретении какого-нибудь шарабанчика для перевозки экспонатов. Гальчик уверенно села на водительское место, я рядом. Мы выехали на набережную Мойки, перекинулись на другой берег через Поцелуев мост, промчались по набережной вдоль Невы и еще через один мост, вдоль Каменноостровского проспекта, одним словом, промахали через весь город и достигли загородного шоссе. Здесь, в ближнем пригороде Шувалове, и жила нужная нам художница. За рядом элитных коттеджей мы с трудом отыскали ее старенькую хибару.
***
В дороге Гальчик подготовила меня к предстоящему совещанию. Именно так я назвала про себя эту встречу. Должны были подъехать Игорь с сыном Денисом, вовлеченные Гальчиком в наши дела. Мне не очень нравилась активность Игоря, настораживал его интерес к моему начинанию. Но Гальчик пояснила, что ничего странного в его энтузиазме нет. Сейчас многие бизнесмены присматриваются к галереям и музеям, становятся спонсорами и попечителями этих учреждений.
Мне бы обрадоваться, что объявился такой опытный в коммерции помощник. Но что тогда останется на мою долю? И главное сопротивление вызывало имя спонсора – Игорь Князев. Не хотелось, чтобы его тело из мавзолея моей памяти опять оживало: встречалось со мной, разговаривало, спорило. Я корила себя, что сразу, еще находясь в Англии, решительно не отказала Игорю в ответ на его предложение о помощи. Но я была слишком растерянна после смерти мужа. Сегодня мне предстояло поблагодарить Игоря и объясниться с ним.
– Наши партнеры уже здесь.
Гальчик показала рукой на красную «ауди», вероятно принадлежащую Игорю. В ней сидел и читал книжку водитель.
Машина стояла у покосившегося заборчика. В палисаднике ничего, кроме фиолетовых одичавших люпинов, не росло. Мы припарковались рядом, на развороте пыльной дороги.
Нас высыпали встречать всей компанией. Я жадно разглядывала Игоря. Он поседел и слега погрузнел за эти годы. Однако дорогой, безупречно сидящий на нем костюм скрадывал и годы, и легкие изъяны фигуры. Волосы, преждевременно поседевшие, по-прежнему густые и хорошо уложены. Их серебристый блеск выгодно оттенял карие глаза Игоря. Они все так же светились лукавинкой. Однако импозантность Игоря была для меня чужой. Игорь, которого я когда-то любила, очень изменился. Денис, его сын, для меня в большей степени был Игорем, чем сам Игорь. Стройный, с темной шевелюрой, уложенной идеально, как у отца, дорогой костюм. И еще не просматривался тот налет начальственного холодка, который характерен для людей, поднявшихся на верхние ступеньки лестницы успеха. Денис был непосредствен в общении и обладал природной живостью. Он первый подбежал к нашей машине, помог мне выйти. Гальчик выскочила сама. Я приветливо поздоровалась с обоими. Однако смотреть в глаза Игорю избегала.
Тут же, поодаль, прислонясь спиной к косяку открытой двери, стояла хозяйка дома, видимо, та самая Рената. На ее губах почему-то блуждала усмешка, подбородок был гордо вздернут, а взгляд, надменно-отсутствующий, скользил поверх наших голов. На Ренате была длинная юбка с рваными краями, сшитая из кусочков трикотажа: розового, голубого, коричневого, и что-то многослойное сверху – короткое на длинном. Игорь подвел меня к ней и представил нас друг другу. Хозяйка улыбнулась и предложила:
– Пойдемте в мастерскую. Здесь мухи, солнце печет, а там пока прохладно. У меня солнца утром не бывает.
Мы обошли дом. Навстречу нам попался неряшливый старик, со всклоченной бородой и в надетой наизнанку рубахе, расстегнутой на животе. Он что-то бормотал, не обращая на нас внимания.
– Папа, иди в дом. Я поесть тебе приготовила. Извините, – повернулась к нам Рената. – Отец немного не в себе.
Рената подвела нас к покосившейся лесенке – отдельному входу на чердак. Мы гуськом поднялись по скрипучим ступенькам и вошли в довольно просторное помещение – мастерскую Ренаты. Я ожидала увидеть картины, но, кроме двух пейзажей, в рамах на полу, других полотен не было. Зато на видном месте красовалась инсталляция – тарелка, склеенная из разномастных осколков фарфора, с муляжом надкушенного яблока в центре. Остальное попадало под определение просто хлам. Под самой крышей висели два старых этюдника и мотки проволоки. Часть чердака была скрыта от глаз половиками, перекинутыми через веревку, как белье, вывешенное для сушки. В середине помещения стоял сколоченный из длинных досок стол, а на нем лежали бесформенные куски воска, какие-то формочки и шпатели, обрезки проволоки и кусочки кожи. Я поняла, что перед нами скорее скульптор, а не художник.
– Присаживайтесь, где удобнее, – предложила Рената, махнув рукой в сторону узкой скамьи, приставленной к столу, и на старый тюфяк на полу.
Мы вчетвером присели на скамью. Рената осталась стоять, прислонясь к чердачной балке бедром.
– Мне сказали, Елена Павловна, что вы здесь главное действующее лицо, владелица будущей галереи.
– Можно просто Елена.
– Галя, ваша помощница, отрекомендовала мне вас как знатока актуального искусства. – Рената вновь достаточно откровенно усмехнулась. – Что же вас привлекает в современных инсталляциях и перформансах?
Я укоризненно взглянула на Гальчика: ни знатоком, ни специалистом я себя не считала. Просто интересовалась этим направлением.
– Даже не знаю, что сказать, Рената…
– Разговоры потом, – выручил меня Игорь. – Мы кое-что прихватили с собой.
Гальчик поняла его с полуслова, быстро расчистила край рабочего стола от инструментов скульпторши и выставила две бутылки приличного французского вина. Следом на столе появилось несколько упаковок готовых салатиков, пластиковые стаканчики и комплекты одноразовых приборов для еды. В движениях Ренаты появилась азартная поспешность, одобряющая это самовольство. Она обежала стол, пока Денис раскупоривал и разливал вино. Мы выпили за искусство.
– Значит, вы хотите организовать галерею современного искусства. – Взгляд Ренаты после выпитого стаканчика еще больше затуманился, но один глаз будто оставался трезвым – светился лучезарно и ясно. Зато усмешка неожиданно превратилась в грустную улыбку. – Неужели вы думаете, что сможете на этом заработать?
– А почему бы и нет? – ввернула Гальчик. – При умелом маркетинге деньги можно сделать из всего.
– Я тут прикинул… могу огласить, если, конечно, Елена Павловна не возражает. – Игорь достал из кармана пиджака сложенный вчетверо листок.
Вижу, он всерьез заинтересовался галереей и подготовился к встрече. Мне очень хотелось воспротивиться напору Игоря, но я промолчала и только кивнула. Посмотрим, что будет дальше.
Игорь высказал свои соображения о галерее, о работе с антикварами и коллекционерами и назвал сумму первоначальных затрат.
И тут я не выдержала:
– Дорогой Игорь Дмитриевич, твои планы весьма остроумны, но они противоречат моим представлениям о галерее. Не знаю, что тебе наговорила моя юная помощница, но я, в память об Олеге Нечаеве, собираюсь выстроить Совсем другое учреждение. Это будет галерея – культурный центр. Непременно кружок эстетического развития для детей, читальный зал по искусству, выставки современных работ.
– Узнаю мечтательницу Елку, – усмехнулся Игорь. – Надолго ли хватит твоих денег при таком хозяйствовании, не знаю. Я не против благотворительности, но она должна сочетаться с коммерцией.
– Не обижайся, Игорь, нам не по пути.
Рената заинтересованно слушала наш спор.
1 2 3 4 5
Однако разумная девушка понимала, что вечно такая рисковая игра продолжаться не может, а потому не упускала из виду свою главную цель – удачно выйти замуж. Но среди ее окружения подходящих кандидатур не было. Ребята охотно водили Гальчика на дискотеки, а при случае затаскивали в постель.
Серьезных планов Гальчик насчет своих дружков не выстраивала, полагая, что достойна лучшей партии. Отец действовал по старинке: несколько раз охаживал ремешком взрослую дочь, когда она возвращалась под утро. Это заставило Гальчика ускорить поиски мужа. И тут она обнаружила, что мужчины, на ее взгляд приличные, относились к ней с тем же пренебрежением, с каким она относилась к своим приятелям-лохотронщикам. Обеспеченные молодые люди, служащие банков и офисов, не воспринимали всерьез эту девушку с улицы: ни высшего образования, ни связей у родителей, ни нормальной работы. И главным щитом на пути в ЗАГС становились мамы возможных женихов. Матери нутром чувствовали житейскую оборотистость девчонки и видели в ней опасность для своих сыновей. Они считали Гальчика провинциалкой, охотницей за пропиской, хотя по факту рождения и паспорту девушка была москвичкой. Москвичкой в первом поколении. Что ж, на московских женихах свет клином не сошелся, заключила Гальчик, чья гордость оказалась сильно уязвленной. Она обратилась в брачную фирму, которая за умеренную плату подобрала ей солидного жениха – фермера из неведомого Уэльса, гористой части Великобритании. Дело сладилось, и Гальчик, сбежав от тяжелой руки отца, уехала в чужую страну. Но еще долго ее преследовали запавшие в память насмешки рафинированных московских мам, ее несостоявшихся свекровей.
Брак продолжался недолго. Угрюмый валлиец оказался домостроевцем почище Галиного папаши. Он попытался запрячь столичную русскую девчонку в упряжь сельского быта. Ей не только приходилось вести дом, но и принимать участие в уходе за довольно большим гуртом овец. И что бы девушка ни делала, муж всегда был недоволен. Постоянно гундосил на непонятном языке, переделывая за Галей работу.
Возможно, Гальчик и не обладала достаточным усердием, но разве это оправдывает мужа? К тому же супруги не имели общего языка в буквальном смысле. Фермер предпочитал родной, валлийский язык и почти не понимал коверканного английского, на котором с трудом изъяснялась Гальчик. А потому Гальчик не могла толком оправдаться перед мужем. Она казалась малообразованному фермеру непокорной и неблагодарной. Все чаще с глухого бормотания он стал срываться на крик, а деньги на хозяйственные расходы выдавал под строгий письменный отчет.
Дождавшись лета, Гальчик сбежала от мужа и с невероятными трудностями добралась до Лондона. Здесь поначалу все складывалось для нее удачно: и погода стояла теплая, ласковая, и компания беззаботной молодежи, ночующая под открытым небом, приняла в свой круг. Это были не то «зеленые», не то антиглобалисты, которые всю энергию молодости направляли, как им казалось, на борьбу с всеобщим злом. Увы, они не всегда ладили с законом, а потому однажды Гальчик в числе других оказалась в полиции.
При проверке документов выяснилось, что она – сбежавшая жена, о пропаже которой заявил в Уэльсе брошенный муж. Мало того, получить вид на жительство в Великобритании, уйдя от мужа, практически невозможно. Считаные месяцы, до завершения бракоразводного процесса, оставалось ей гулять в благословенной Англии. Затем выдворение домой, нерадостная встреча с измученными от вечного безденежья родителями. Выход один – найти работодателя, поручителя, который взял бы за нее ответственность за пребывание в Соединенном Королевстве. Гальчик попробовала устроиться гувернанткой. Но ее английский поверг в ужас добропорядочную супружескую чету. Счастливый случай вывел ее на Олега Нечаева. Гальчик крутилась у больницы, где я проходила лечение, и предлагала всем услуги сиделки. Олег услышал ее речь с явным русским акцентом и предложил девушке работу по уходу за мной. Вскоре я привязалась к своей одновременно простодушной и находчивой помощнице. Несмотря на сомнительное прошлое, Гальчик ни разу не была замечена в склонности к воровству или обману. Это мне кажется естественным: в достойных условиях люди и должны вести себя достойно. За все время нашей с ней лондонской жизни мне ни разу не пришлось усомниться в честности девушки. Гальчик изо всех сил старалась сделаться культурной барышней. Мы жили с Гальчиком душа в душу – так иногда изображают в старинных романах отношения матери и дочки.
Моя единственная родная дочь Евгения жила вдали от меня. Пока я лечилась в Англии, она с мужем уехала из России на постоянное жительство в Германию. Примером ей послужил отец – мой первый муж Ефим. Правда, тот укатил в Израиль. Я не одобряла решение дочки, но и не роптала. Ее подружка при таком же, как в нашей семье, национальном раскладе сделала крен в сторону материнской веры – ушла в православный монастырь. Трудно сказать, что печальнее. Но так вышло, что единственного родного человека уже давно нет рядом со мной.
Гальчик в некотором смысле заменила мне дочь, живущую теперь в Германии. Жизнерадостность, оптимизм этой девушки поднимали мне настроение. А я стала для нее чем-то вроде матери-наставницы, осторожно восполняя пробелы в ее образовании и воспитании. Я рассказывала Гальчику о классических полотнах, когда мы бродили по залам Национального музея, и вместе с ней открывала для себя мир современного искусства в частных лондонских галереях. В то время я уже оставила попытки стать художницей. Вместе с выздоровлением пропала и тяга к краскам. Стало ясно, что занятия живописью были мне лекарством от тоски во время болезни. Гальчик, напротив, загорелась рисованием и несколько месяцев посещала частные рисовальные классы. Хотя ее больше привлекало общество сверстников, чем сама школа. Но не могла же я ее, молоденькую девчонку, как помещица-крепостница, держать у себя на службе двадцать четыре часа в сутки? Она свободный человек. Вскоре Гальчик познакомилась на курсах с парнем. Впрочем, отношения у них были легкие, ни к чему не обязывающие. Она подробно рассказывала мне о них, будто я даже не мать ее, а подруга. С появлением в жизни Гальчика молодого человека карандаши и краски были заброшены. Однако начальное образование в этой области получено.
***
Гальчик сбросила туфельки и побежала босиком по полу, покрытому мягким ковролином. Она подсела к коробке, из которой я наконец вытащила утюг.
– Елена, давайте я быстренько выглажу сама. Что вы хотите сегодня надеть?
– На кладбище будет уместна длинная юбка, – подумав, ответила я.
У Гальчика округлились глаза.
– Елена, при чем здесь кладбище! У нас же деловая встреча с художницей Ренатой Гречко, разве я не сказала? Ах да. У нее в мастерской, в Шувалове.
– Гальчик, я впервые слышу это имя. И потом, мы уже договорились с Татьяной ехать на кладбище, на могилу блаженной Ксении.
– Ксения подождет, а Рената ждать не может. Она уезжает в Германию, там выставка ее работ. Вернется через две-три недели. А мы должны за это время подыскать помещение для нашей галереи и оформить все бумаги. Но сегодня надо все обсудить: где, как и в каком виде должна открыться наша галерея.
– Вот как? И почему ты вчера не предупредила?
– Вчера я и сама еще не знала. Мне Игорь Дмитриевич накануне едва ли не ночью позвонил и сказал, что есть одна подходящая для наших целей художница – молодая, но уже имеющая известность в своих кругах. Она работает в жанре актуального искусства – очень современная область. То, что мы хотели.
– Это его знакомая? – Странное чувство ревности к холодному телу, покоящемуся в мавзолее моей души, кольнуло меня. – И разве нельзя было обойтись без услуг Игоря Дмитриевича?
– У Татьяны Васильевны нет связей в мире художников, а у Игоря Дмитриевича всюду найдутся. И потом, он же ваш друг, к кому еще и обращаться!
– Ладно. Хорошо. Придется позвонить Татьяне и отменить встречу.
– Вы звоните, Елена, а я пока ваши светлые брюки поглажу. – Гальчик достала из стенного шкафа гладильную доску. Оказывается, она предусмотрела все необходимое на первых порах. – По-моему, они подойдут для нашего сегодняшнего выезда. В каком чемодане искать?
Я ткнула пальцем в нужную сторону и начала набирать номер Татьяны. Извинилась и сказала, что не смогу с ней поехать на этот раз. Татьяна, бросив, что я теперь важная дама и ей с самого начала не стоило рассчитывать, что я снизойду до поездки с ней, с обидой грохнула трубку.
Через четверть часа четыре пары светлых брюк: двое белых, голубые и бежевые, уже отглаженные, аккуратно свисали с гладильной доски.
– Какие выберете? – скромно поинтересовалась Гальчик.
***
Мой приобретенный еще в Англии аккуратный «ровер» стального цвета, специальный европейский вариант с левым рулем, стоял во дворе. Гальчик по моей просьбе организовала перегон машины в Россию, она же сейчас пользовалась ею по доверенности. Теперь, когда я вернулась в Петербург, мне тоже будет нужна машина. Но и Гальчика нельзя оставлять без средства передвижения. Надо подумать о приобретении какого-нибудь шарабанчика для перевозки экспонатов. Гальчик уверенно села на водительское место, я рядом. Мы выехали на набережную Мойки, перекинулись на другой берег через Поцелуев мост, промчались по набережной вдоль Невы и еще через один мост, вдоль Каменноостровского проспекта, одним словом, промахали через весь город и достигли загородного шоссе. Здесь, в ближнем пригороде Шувалове, и жила нужная нам художница. За рядом элитных коттеджей мы с трудом отыскали ее старенькую хибару.
***
В дороге Гальчик подготовила меня к предстоящему совещанию. Именно так я назвала про себя эту встречу. Должны были подъехать Игорь с сыном Денисом, вовлеченные Гальчиком в наши дела. Мне не очень нравилась активность Игоря, настораживал его интерес к моему начинанию. Но Гальчик пояснила, что ничего странного в его энтузиазме нет. Сейчас многие бизнесмены присматриваются к галереям и музеям, становятся спонсорами и попечителями этих учреждений.
Мне бы обрадоваться, что объявился такой опытный в коммерции помощник. Но что тогда останется на мою долю? И главное сопротивление вызывало имя спонсора – Игорь Князев. Не хотелось, чтобы его тело из мавзолея моей памяти опять оживало: встречалось со мной, разговаривало, спорило. Я корила себя, что сразу, еще находясь в Англии, решительно не отказала Игорю в ответ на его предложение о помощи. Но я была слишком растерянна после смерти мужа. Сегодня мне предстояло поблагодарить Игоря и объясниться с ним.
– Наши партнеры уже здесь.
Гальчик показала рукой на красную «ауди», вероятно принадлежащую Игорю. В ней сидел и читал книжку водитель.
Машина стояла у покосившегося заборчика. В палисаднике ничего, кроме фиолетовых одичавших люпинов, не росло. Мы припарковались рядом, на развороте пыльной дороги.
Нас высыпали встречать всей компанией. Я жадно разглядывала Игоря. Он поседел и слега погрузнел за эти годы. Однако дорогой, безупречно сидящий на нем костюм скрадывал и годы, и легкие изъяны фигуры. Волосы, преждевременно поседевшие, по-прежнему густые и хорошо уложены. Их серебристый блеск выгодно оттенял карие глаза Игоря. Они все так же светились лукавинкой. Однако импозантность Игоря была для меня чужой. Игорь, которого я когда-то любила, очень изменился. Денис, его сын, для меня в большей степени был Игорем, чем сам Игорь. Стройный, с темной шевелюрой, уложенной идеально, как у отца, дорогой костюм. И еще не просматривался тот налет начальственного холодка, который характерен для людей, поднявшихся на верхние ступеньки лестницы успеха. Денис был непосредствен в общении и обладал природной живостью. Он первый подбежал к нашей машине, помог мне выйти. Гальчик выскочила сама. Я приветливо поздоровалась с обоими. Однако смотреть в глаза Игорю избегала.
Тут же, поодаль, прислонясь спиной к косяку открытой двери, стояла хозяйка дома, видимо, та самая Рената. На ее губах почему-то блуждала усмешка, подбородок был гордо вздернут, а взгляд, надменно-отсутствующий, скользил поверх наших голов. На Ренате была длинная юбка с рваными краями, сшитая из кусочков трикотажа: розового, голубого, коричневого, и что-то многослойное сверху – короткое на длинном. Игорь подвел меня к ней и представил нас друг другу. Хозяйка улыбнулась и предложила:
– Пойдемте в мастерскую. Здесь мухи, солнце печет, а там пока прохладно. У меня солнца утром не бывает.
Мы обошли дом. Навстречу нам попался неряшливый старик, со всклоченной бородой и в надетой наизнанку рубахе, расстегнутой на животе. Он что-то бормотал, не обращая на нас внимания.
– Папа, иди в дом. Я поесть тебе приготовила. Извините, – повернулась к нам Рената. – Отец немного не в себе.
Рената подвела нас к покосившейся лесенке – отдельному входу на чердак. Мы гуськом поднялись по скрипучим ступенькам и вошли в довольно просторное помещение – мастерскую Ренаты. Я ожидала увидеть картины, но, кроме двух пейзажей, в рамах на полу, других полотен не было. Зато на видном месте красовалась инсталляция – тарелка, склеенная из разномастных осколков фарфора, с муляжом надкушенного яблока в центре. Остальное попадало под определение просто хлам. Под самой крышей висели два старых этюдника и мотки проволоки. Часть чердака была скрыта от глаз половиками, перекинутыми через веревку, как белье, вывешенное для сушки. В середине помещения стоял сколоченный из длинных досок стол, а на нем лежали бесформенные куски воска, какие-то формочки и шпатели, обрезки проволоки и кусочки кожи. Я поняла, что перед нами скорее скульптор, а не художник.
– Присаживайтесь, где удобнее, – предложила Рената, махнув рукой в сторону узкой скамьи, приставленной к столу, и на старый тюфяк на полу.
Мы вчетвером присели на скамью. Рената осталась стоять, прислонясь к чердачной балке бедром.
– Мне сказали, Елена Павловна, что вы здесь главное действующее лицо, владелица будущей галереи.
– Можно просто Елена.
– Галя, ваша помощница, отрекомендовала мне вас как знатока актуального искусства. – Рената вновь достаточно откровенно усмехнулась. – Что же вас привлекает в современных инсталляциях и перформансах?
Я укоризненно взглянула на Гальчика: ни знатоком, ни специалистом я себя не считала. Просто интересовалась этим направлением.
– Даже не знаю, что сказать, Рената…
– Разговоры потом, – выручил меня Игорь. – Мы кое-что прихватили с собой.
Гальчик поняла его с полуслова, быстро расчистила край рабочего стола от инструментов скульпторши и выставила две бутылки приличного французского вина. Следом на столе появилось несколько упаковок готовых салатиков, пластиковые стаканчики и комплекты одноразовых приборов для еды. В движениях Ренаты появилась азартная поспешность, одобряющая это самовольство. Она обежала стол, пока Денис раскупоривал и разливал вино. Мы выпили за искусство.
– Значит, вы хотите организовать галерею современного искусства. – Взгляд Ренаты после выпитого стаканчика еще больше затуманился, но один глаз будто оставался трезвым – светился лучезарно и ясно. Зато усмешка неожиданно превратилась в грустную улыбку. – Неужели вы думаете, что сможете на этом заработать?
– А почему бы и нет? – ввернула Гальчик. – При умелом маркетинге деньги можно сделать из всего.
– Я тут прикинул… могу огласить, если, конечно, Елена Павловна не возражает. – Игорь достал из кармана пиджака сложенный вчетверо листок.
Вижу, он всерьез заинтересовался галереей и подготовился к встрече. Мне очень хотелось воспротивиться напору Игоря, но я промолчала и только кивнула. Посмотрим, что будет дальше.
Игорь высказал свои соображения о галерее, о работе с антикварами и коллекционерами и назвал сумму первоначальных затрат.
И тут я не выдержала:
– Дорогой Игорь Дмитриевич, твои планы весьма остроумны, но они противоречат моим представлениям о галерее. Не знаю, что тебе наговорила моя юная помощница, но я, в память об Олеге Нечаеве, собираюсь выстроить Совсем другое учреждение. Это будет галерея – культурный центр. Непременно кружок эстетического развития для детей, читальный зал по искусству, выставки современных работ.
– Узнаю мечтательницу Елку, – усмехнулся Игорь. – Надолго ли хватит твоих денег при таком хозяйствовании, не знаю. Я не против благотворительности, но она должна сочетаться с коммерцией.
– Не обижайся, Игорь, нам не по пути.
Рената заинтересованно слушала наш спор.
1 2 3 4 5