Никуда мне от Наташи не деться. Ее проблемы – это проблемы Стаса. Стас – это моя проблема. Значит, Наташа теперь мой крест.
– Магазины отменяются, – говорю я Дежуле. – Едем к Наташе. С конвертиком.
***
Наташа изумлена моим появлением.
– Можно? – спрашиваю я, прежде чем переступить порог прихожей.
Наташа старше меня на пять лет. Слишком полная для своего роста. Она бы хорошо выглядела для своих тридцати, но измученные усталые глаза старят ее. Я вижу перед собой загнанную рабочую лошадь.
Наташа также внимательно рассматривает меня.
Я вхожу в полутемную прихожую с некоторой опаской. Меня уже тяготит присутствие в той квартире больного ребенка. Я ужасаюсь калек и инвалидов, чужих болезней, крови и ран. Они – укор моему благополучию. Я благодарю Бога, что он не создал меня по их образу и подобию.
Я незаметно принюхиваюсь, пытаясь уловить в воздухе запах лекарств или болезни. Нет, пахнет домашним супом. Вполне уютно.
– Ты – Света? – наконец полувопросительно произносит Наташа.
– Да.
– Чему обязана?
– Я привезла деньги.
– Почему не Стас?
– Болеет.
– Что-то серьезное?
– Нет, ничего особенного.
Наташа берет конверт, не заглядывая внутрь.
– Пока деньги буду привозить я, – говорю я, выпуская конверт из рук.
Ее брови складываются домиком. Подумав, Наташа неожиданно делает шаг назад:
– Проходи, попьем чаю. Или кофе?
– Меня ждут, – неуверенно говорю я. Не знаю, хочу ли я остаться на кофе. С одной стороны, это шанс узнать прежнюю жену Стаса. С другой – невыносимая тяжесть на плечах, словно я виновата в том, что здесь живет ребенок-инвалид. – Там Дежуля…
Наташа снова хмурится:
– Ее я не приглашаю.
Объяснений мне не требуется.
– Хорошо, – решаюсь я. – Если можно, кофе.
Прохожу на светлую, чисто прибранную кухню, с вышитыми прихватками на стене и кружевными салфеточками под каждой мелочью на кухонном гарнитуре. Наташа достает из шкафчика турку и пакет мелко смолотого кафе, этот сорт особенно любим Стасом. Такая мелочь как турка и молотый кофе вдруг ранит меня: у этой женщины и моего мужа есть, оказывается, общие вкусы и привычки. Они чему-то научились друг от друга, их что-то связывало. А я как страус прятала голову в песок, не желая признаваться себе, что у Стаса была до меня другая жизнь. Глупо.
Мы продолжаем исподволь разглядывать друг друга. Надо о чем-то говорить, но ни я, ни Наташа не можем с ходу подобрать общей темы. Наконец осеняет Наташу:
– Значит, Стас болеет…
– Идет на поправку, – уточняю я.
– А ты теперь вместо него…
– Вместо.
– И как долго?
– До полного его выздоровления.
– Зачем же утруждаться? Я могу приходить к нему за деньгами, – предлагает Наташа.
Ну, мне не в тягость, – вежливо отказываю я.
– У Леночки скоро день рождения, мы бы хотели, чтобы папа пришел к нам. Как обычно, – Наташа подчеркивает последние слова. Намек очевиден.
– Я передам, – сдержанно отвечаю я.
– А как твоя дочь?
– Спасибо в порядке.
Обмен любезностями окончен.
– Что же, часто к вам заходит мой муж? – и тоже делаю акцент на последних словах.
– Да, Стас здесь раньше бывал часто, – темнеет лицом Наташа. – Не только деньги привозил, но и так приходил.
У меня вырывается глупый вопрос:
– Зачем?
– Поговорить.
– Не понимаю.
Наташа улыбается как человек, который знает больше тебя и имеет определенно преимущество. Улыбкой превосходства. Боже мой, она ведь рассматривает меня как конкурентку! Я-то ее в расчет не брала. Не думала о ней. Не спрашивала. Ее не существовало в природе. Триста долларов в месяц выкидывались в никуда, на блажь. А она, эта блажь, оказывается, имеет плоть, кровь, мысли обо мне и даже собственное мнение. И мой муж ходил сюда пить кофе, когда я уезжала к матери. Все это очень неприятно. И опасно •
– В этом-то все и дело, – кивает головой Наташа. – Ты никогда его не понимала. Я удивляюсь тебе: ну, что еще, что тебе надо? Дочка – здоровая, муж – обеспеченный, сама – девка видная. Каждое утро надо Богу спасибо говорить. И радоваться каждому дню, и быть счастливой. Я бы на твоем месте… А ты…, – Наташа махнула рукой. – Ты – баба каменная. Ни тепла от тебя, ни любви, одна корысть… Стас с тобой несчастен. Любит и мучается. Да полно, любит ли? В голову просто себе вбил, что ты – женщина его мечты. Просто так ему хотелось быть счастливым, назло всем, и людям и судьбе, что влюбился, как говорится, по собственному желанию…
– Да что ты знаешь о нашей жизни! Со стороны легко судить… Только у тебя вот такие проблемы, а у меня другие. Ты-то со Стасом так ли уж счастлива была? Понимала ли сама его? Грела ли? Были бы ваши отношения такими, какие ты требуешь от меня, разве он ушел бы от тебя? Никто не понимает друг друга с полуслова. Размолвки в любой семье бывают. Это не страшно… Но тебе, конечно, удобнее думать, что он только от дочки сбежал. А на саулом-то деле – и от тебя тоже, – и осекаюсь. Я не хотела такого тона. И такого разговора – тоже.
Наташа сосредоточенно размешивает в чашке остывший кофе. Обдумывает мои слова. Потом говорит, запрокидывая голову, чтобы загнать назад горькие и ненужные слезы:
– Да, ты права, он не только от дочки ушел. Он и от меня ушел. Но это по молодости, по глупости, по слабости… Думал, можно стать счастливым, если к прошлому спиной повернуться. Мол, все с чистого листа… А счастья нет до сих пор. Из огня да в полымя, и не знаешь что хуже: жить с женщиной, которая тебя не любит, только деньги тянет, или с больной дочкой.
– А ты меня деньгами не попрекай, – жестко отвечаю я. – Это он сейчас зарабатывает не только на хлеб, но и на масло. А когда он с Глебаней этот бизнес затевал, мы на голодном пайке сидели. Потому что деньги нужны были до зарезу. И всю прибыль они в оборот пускали. А мы лапу сосали. И жить по-человечески начали только после рождения Катюшки. Заметь: пальтишко-то на мне простенькое, ботинки тоже не из бутика. И каждый месяц – триста долларов вам, сто – матери, да еще на квартиру надо отложить, и жить на что-то, а Москва – это тебе не наш Мухосранск, за все втридорога платишь. Да Бог с этим, я за деньгами не гонюсь. А
то, что мы со Стасом жили не очень хорошо, так теперь общий язык нашли. Притерлись. Так что если ты рассчитываешь его вернуть, напрасно…
Ты не зарекайся. Никто не знает, что с нами будет завтра, спокойно отвечает Наташа. – Для меня он по-прежнему – самый лучший на свете. Хоть и обидел меня, все равно – лучший. У него душа чистая. Только слабый он. До тридцати лет ребенком дожил. Ничего, повзрослеет и вернется. Так что я подожду. Я – терпеливая.
***
Посиделки в клубе вышли почти такими, как я их себе и представляла: шумно, душно, от мелькания цветомузыки болят глаза.
Я сидела за столиком и тихо тянула через соломинку свой коктейль. Дежуля, в нечто прозрачном и откровенном, выгибалась в ритме рэйва так: эротично и заманчиво, что мужики вокруг, даже младше ее лет на десять, пускали слюни и делали охотничью стойку. Она это видела опытным глазом и заводилась. Флюиды плотских желаний от нее расходились на весь зал. В отличие от Дежули я танцевать не люблю. Может быть, не умею. Мое тело, не столь совершенное, как у приятельницы, не столь послушное, не столь гибкое, изменяет мне: хочешь сделать эффектное па, но рискуешь растянуться на полу.
Стас тоже сидел за столиком и задумчиво наблюдал за Дежулей. Танцором он был отменным, отточившим свое мастерство на студенческих вечеринках. Однако искусство свое демонстрировал редко, под настрoение.
Меня настораживала его задумчивость. Слишком глубоко мой муж погрузился в себя. Раньше его мысли были прозрачны, понятны. Теперь – нет. И от этой неясности мне трудно моделировать свое поведение, сложно подстраиваться под Стаса.
Дежуля, разгоряченная танцем, манит Стаса к себе, и все мужики с невольной завистью и ревностью смотрят на него. Стас же не сразу откликается на ее приглашение. Набивает себе цену. Ломается. Но все же – откликается! Правда, бросает взгляд в мою сторону: не против? Не ради моего согласия, ради вежливости. От того мне немного обидно.
Но они танцуют рядом, и выглядят красивой парой: оба высокие, пластичные, яркие. Дежуля словно обвивается вокруг Стаса. Мне уже понятны ее дальнейшие игры: будет соблазнять. Потащит в дальний уголок и будет пачкать его рубашку своей помадой. Подобные поступки за Дежулей водились: она могла в приятельской компании вдруг начать флиртовать с кем-то из мужчин, невзирая на волнение его супруги или подруги. Ничего серьезного за этим не стояло, ничем серьезным обычно не заканчивалось. Сам флирт
Дежуле был нужен как «проба коготков», мол, так ли она хороша в этот вечер, как десять лет назад. То, что Дежуля выбрала сегодня Стаса, меня не удивляет: она периодически зарилась на него, подавала знаки внимания. Вот недавно опять подвозила с работы до дома на своей иномарке.
Меня куда больше волновал Стас. Он в какой-то момент поддался на все эти женские игры, разволновался. И тут надо быть начеку. Но я не обрываю эту провокацию, хотя достаточно было бы взять
Дежулю за руку и потащить покурить в дамский туалет. Напротив, я способствую развитию этой ситуации, когда Дежуля умудряется в танце теснить Стаса к боковому коридорчику, а я продолжаю таращиться в свой бокал с невинным лицом провинциальной простушки. Но уже знаю, что пять минут спустя встану и пойду их искать, чтобы застукать на месте преступления. Зачем? Просто так.
Чтобы было больно.
Нет, не просто, чтобы было больно, а чтобы было понятно -
откуда эта боль. Чтобы убедиться – он любит не меня. Значит – не любит.
Разговор с Наташей сегодня смутил меня, застал врасплох, заставил думать о прошлой жизни Стаса.
Он ходил к ним за моей спиной, пил кофе на чистенькой кухне. Почему? Любит? Или совесть мучает? Или действительно, не к кому притулиться? Да, со мной холодно. Я не умею так – греть весь белый свет, кричать о своих чувствах, выставлять их напоказ. У меня все – в сердце. Все, что болит, – мое. Даже сейчас, когда я знаю, что люблю, я не говорю это даже Стасу. Слишком важные слова. Их надо произносить раз в год, тогда они имеют цену. А если каждый день – затрутся, перестанешь понимать, говоришь ли ты их из чувств или по привычке.
Но он ходил туда, к ним, к первой жене и дочке. Его туда тянуло. Там тоже, наверное, не говорили о любви. Но она подразумевалась. Стас понимал эти намеки, не отвергал их. Значит… Значит, все- таки не я… Не я'!,!
Отпущенные Стасу, и Дежуле пять минут истекли. Раз-два-три- четыре-пять, я иду искать, кто не спрятался – я не виновата. Продираюсь сквозь толпу. Кто-то хватает меня за руку.
Оглядываюсь: какой-то маловменяемый незнакомый парень, то ли опившийся, то ли обкурившийся:
– Идем со мной.
– Иди без меня, – и отрываю его от руки.
Вот коридорчик, вот закуток. Вот Стас в объятиях Дежули, пытается деликатно расцепить ее руки.
– Эй! – кричу я, пытаясь быть громче музыки, – Дежуля, тебя не учили в детстве, что брать чужое не хорошо? Воровством называется.
Дежуля оборачивается. Разнимает руки, освобождая Стаса. Поправляет платье. И ни один мускул на лице не дрогнул. Напротив – обаятельная улыбка
– '. Светка, мужики не стоят ссоры подруг!
– А я и не собираюсь ссориться. Я так…
И все. Отступаю на прежние позиции. Руки – в рукава пальто, сумку на плечо, и – в такси. И в спину голос Стаса:
– Подожди!
Домой едем молча. Смотрю на прохожих за стеклом. И бесконечный дождь, который, мне кажется, идет с того дня, как Стас потерял память.
В квартире тоже молчим.
Молча снимаем верхнюю одежду. Молча садимся пить кофе. Молча курим, пуская дым в потолок
– Обиделась? – наконец подает голос Стас.
– Нет. Я этого ждала.
– Как это?
– Ну, не зря мы так давно общаемся с Дежулей.
– А что же тогда молчишь?
– Думаю.
– О чем?
– О нас. О тебе и обо мне. И обо всех остальных.
– Поделись, – предлагает Стас,
– Скажи, почему ты сегодня пошел с Дежулей?
Стас каменеет лицом. Потом говорит;
– У меня была какая-то глупая мысль: может, в прошлой жизни между нами что-то было, а ты не говоришь? – И как? – фыркаю я.
– Не было. Только она ко мне прилипла, и я вдруг понял, что ничего и никогда между нами не было и быть не могло…
– А мысль-то откуда взялась?
Стас замялся. Но я ждала ответа, и имела право его получить. Поэтому Стас признался:
– Ты только не обижайся, Света, но я чувствую, что ты не была единственной женщиной в моей жизни. Или был кто-то до тебя, или – параллельно с тобой. Но ты ведь не скажешь правды? Зачем тебе наши отношения под удар ставить?
Пришла моя очередь открывать карты. В омут с головой, чтобы не передумать в последнюю секунду, не струсить.
– Стас, – осторожно говорю я, – возьми, пожалуйста, свой паспорт и внимательно его просмотри.
С недоуменным лицом Стас открывает барсетку, вытаскивает документы, раскрывает паспорт, страничку со штампами. Потом перелистывает на страничку «дети» и медленно обалдевает. И смотрит на меня с недоумением и с возмущением:
– И ты молчала?
– А что я, по-твоему, должна была делать? Сразу выливать на тебя весь ушат помоев?
– Но там же дочка!
– Она инвалид, Стас. Детский церебральный паралич. Ты бросил их, потому что не смог с ними жить; Я молчала, пока можно было молчать, но сейчас это становится уже невыносимым.
Стас хватается за голову.
– Я была сегодня там, отвозила алименты. Там не знают о твоей болезни. Теперь решай сам.
Стас закуривает нервно, судорожно втягивает дым, подходит к окну, открывает форточку. Весь как струна, как один оголенный нерв, щелкни, – умрет от боли.
И я оголена. Душу выложили на стол, и она слепнет от боли и кровит. Сейчас Стас примет решение, и оно будет не в мою пользу. Не в мою. Или… или нет?
– Причина развода – ты? – наконец спрашивает Стас.
– Нет. Ребенок. Но все равно ты их опекаешь. Больше ничего о них рассказывать тебе не хочу. Подумаешь еще, что я на себя одеяло тяну. Нет, сам разбирайся. А я пока уезжаю домой, к матери. Не хочу на тебя давить. Поэтому я – там, а ты – тут. Потом встретимся и решим, кто мы друг для друга.
***
Вышла утром с полной сумкой в руках из дома, а у подъезда – «ауди» Дежули. И сама она – свеженькая, улыбчивая, без тени смущения на лице. Как будто ничего не произошло накануне в клубе. И рука не дрогнула, когда глаза подводила. И траура по погибшим отношениям не видно – яркая куртка, стильные джинсы, волосы – россыпью.
– Привет! Подвезти?
– Сама доберусь.
– Да брось, Светка! Садись!
Я принимаю приглашение. Затаскиваю сумку на заднее сиденье.
Машина трогается с места так плавно, словно и не машина, а некая ракета на воздушной подушке.
– Остыла? – небрежно спрашивает Дежуля, одновременно прикуривая сигарету. Но в этой небрежности – некоторое напряжение. Ей тоже не всегда легко живется.
– А я и не взрывалась.
– Ну-ну, – усмехается она.
– Я просто решила больше с тобой не общаться.
Усмешка становится жестче:
– А в машину села.
– Надо объясниться, расставить все точки над «i».
– Ну, расставляй…
– Я тут поразмышляла на досуге и очень удивилась… Ну, вот что нас до сих пор связывало? Социальное положение? Оно оч-чень разное. Общие друзья? Да их нет как будто, так, знакомые. Общие взгляды? Я бы сказала, что они полярные…
– И что же ты надумала?
– Знаешь что, Дежуля, смотри-ка ты лучше мексиканское «мыло», а в мою жизнь больше не лезь. Я возможно любопытный объект для твоих наблюдений, но мне хочется, чтобы вокруг были люди, которые любят меня, а не препарируют под микроскопом.
– Это ты Стаса имеешь в виду под «любящим человеком»? – неожиданно зло говорит Дежуля. – То-то я смотрю, ты с сумкой куда- то намылилась. К мамашке поди.
– Нам надо немного побыть порознь.
– Не думала, что вас так легко разбить.
– А дело не в тебе. Ты только катализатор. Ускорила некий процесс. Но все закончится хорошо.
Послушная твердой руке Дежули «ауди» заложила крутой вираж на перекрестке, взвизгнули шины.
– Тебя куда, на Казанский вокзал?
– Именно.
Повисла пауза. Каждая обдумывала случившийся разговор. Притормозив у вокзала, Дежуля спросила:
– Значит, кончилась дружба?
– Да Бог с тобой? Какая дружба? Так, приятельство, никому не нужное.
– Ну, пока…
–
1 2 3 4 5 6 7 8 9
– Магазины отменяются, – говорю я Дежуле. – Едем к Наташе. С конвертиком.
***
Наташа изумлена моим появлением.
– Можно? – спрашиваю я, прежде чем переступить порог прихожей.
Наташа старше меня на пять лет. Слишком полная для своего роста. Она бы хорошо выглядела для своих тридцати, но измученные усталые глаза старят ее. Я вижу перед собой загнанную рабочую лошадь.
Наташа также внимательно рассматривает меня.
Я вхожу в полутемную прихожую с некоторой опаской. Меня уже тяготит присутствие в той квартире больного ребенка. Я ужасаюсь калек и инвалидов, чужих болезней, крови и ран. Они – укор моему благополучию. Я благодарю Бога, что он не создал меня по их образу и подобию.
Я незаметно принюхиваюсь, пытаясь уловить в воздухе запах лекарств или болезни. Нет, пахнет домашним супом. Вполне уютно.
– Ты – Света? – наконец полувопросительно произносит Наташа.
– Да.
– Чему обязана?
– Я привезла деньги.
– Почему не Стас?
– Болеет.
– Что-то серьезное?
– Нет, ничего особенного.
Наташа берет конверт, не заглядывая внутрь.
– Пока деньги буду привозить я, – говорю я, выпуская конверт из рук.
Ее брови складываются домиком. Подумав, Наташа неожиданно делает шаг назад:
– Проходи, попьем чаю. Или кофе?
– Меня ждут, – неуверенно говорю я. Не знаю, хочу ли я остаться на кофе. С одной стороны, это шанс узнать прежнюю жену Стаса. С другой – невыносимая тяжесть на плечах, словно я виновата в том, что здесь живет ребенок-инвалид. – Там Дежуля…
Наташа снова хмурится:
– Ее я не приглашаю.
Объяснений мне не требуется.
– Хорошо, – решаюсь я. – Если можно, кофе.
Прохожу на светлую, чисто прибранную кухню, с вышитыми прихватками на стене и кружевными салфеточками под каждой мелочью на кухонном гарнитуре. Наташа достает из шкафчика турку и пакет мелко смолотого кафе, этот сорт особенно любим Стасом. Такая мелочь как турка и молотый кофе вдруг ранит меня: у этой женщины и моего мужа есть, оказывается, общие вкусы и привычки. Они чему-то научились друг от друга, их что-то связывало. А я как страус прятала голову в песок, не желая признаваться себе, что у Стаса была до меня другая жизнь. Глупо.
Мы продолжаем исподволь разглядывать друг друга. Надо о чем-то говорить, но ни я, ни Наташа не можем с ходу подобрать общей темы. Наконец осеняет Наташу:
– Значит, Стас болеет…
– Идет на поправку, – уточняю я.
– А ты теперь вместо него…
– Вместо.
– И как долго?
– До полного его выздоровления.
– Зачем же утруждаться? Я могу приходить к нему за деньгами, – предлагает Наташа.
Ну, мне не в тягость, – вежливо отказываю я.
– У Леночки скоро день рождения, мы бы хотели, чтобы папа пришел к нам. Как обычно, – Наташа подчеркивает последние слова. Намек очевиден.
– Я передам, – сдержанно отвечаю я.
– А как твоя дочь?
– Спасибо в порядке.
Обмен любезностями окончен.
– Что же, часто к вам заходит мой муж? – и тоже делаю акцент на последних словах.
– Да, Стас здесь раньше бывал часто, – темнеет лицом Наташа. – Не только деньги привозил, но и так приходил.
У меня вырывается глупый вопрос:
– Зачем?
– Поговорить.
– Не понимаю.
Наташа улыбается как человек, который знает больше тебя и имеет определенно преимущество. Улыбкой превосходства. Боже мой, она ведь рассматривает меня как конкурентку! Я-то ее в расчет не брала. Не думала о ней. Не спрашивала. Ее не существовало в природе. Триста долларов в месяц выкидывались в никуда, на блажь. А она, эта блажь, оказывается, имеет плоть, кровь, мысли обо мне и даже собственное мнение. И мой муж ходил сюда пить кофе, когда я уезжала к матери. Все это очень неприятно. И опасно •
– В этом-то все и дело, – кивает головой Наташа. – Ты никогда его не понимала. Я удивляюсь тебе: ну, что еще, что тебе надо? Дочка – здоровая, муж – обеспеченный, сама – девка видная. Каждое утро надо Богу спасибо говорить. И радоваться каждому дню, и быть счастливой. Я бы на твоем месте… А ты…, – Наташа махнула рукой. – Ты – баба каменная. Ни тепла от тебя, ни любви, одна корысть… Стас с тобой несчастен. Любит и мучается. Да полно, любит ли? В голову просто себе вбил, что ты – женщина его мечты. Просто так ему хотелось быть счастливым, назло всем, и людям и судьбе, что влюбился, как говорится, по собственному желанию…
– Да что ты знаешь о нашей жизни! Со стороны легко судить… Только у тебя вот такие проблемы, а у меня другие. Ты-то со Стасом так ли уж счастлива была? Понимала ли сама его? Грела ли? Были бы ваши отношения такими, какие ты требуешь от меня, разве он ушел бы от тебя? Никто не понимает друг друга с полуслова. Размолвки в любой семье бывают. Это не страшно… Но тебе, конечно, удобнее думать, что он только от дочки сбежал. А на саулом-то деле – и от тебя тоже, – и осекаюсь. Я не хотела такого тона. И такого разговора – тоже.
Наташа сосредоточенно размешивает в чашке остывший кофе. Обдумывает мои слова. Потом говорит, запрокидывая голову, чтобы загнать назад горькие и ненужные слезы:
– Да, ты права, он не только от дочки ушел. Он и от меня ушел. Но это по молодости, по глупости, по слабости… Думал, можно стать счастливым, если к прошлому спиной повернуться. Мол, все с чистого листа… А счастья нет до сих пор. Из огня да в полымя, и не знаешь что хуже: жить с женщиной, которая тебя не любит, только деньги тянет, или с больной дочкой.
– А ты меня деньгами не попрекай, – жестко отвечаю я. – Это он сейчас зарабатывает не только на хлеб, но и на масло. А когда он с Глебаней этот бизнес затевал, мы на голодном пайке сидели. Потому что деньги нужны были до зарезу. И всю прибыль они в оборот пускали. А мы лапу сосали. И жить по-человечески начали только после рождения Катюшки. Заметь: пальтишко-то на мне простенькое, ботинки тоже не из бутика. И каждый месяц – триста долларов вам, сто – матери, да еще на квартиру надо отложить, и жить на что-то, а Москва – это тебе не наш Мухосранск, за все втридорога платишь. Да Бог с этим, я за деньгами не гонюсь. А
то, что мы со Стасом жили не очень хорошо, так теперь общий язык нашли. Притерлись. Так что если ты рассчитываешь его вернуть, напрасно…
Ты не зарекайся. Никто не знает, что с нами будет завтра, спокойно отвечает Наташа. – Для меня он по-прежнему – самый лучший на свете. Хоть и обидел меня, все равно – лучший. У него душа чистая. Только слабый он. До тридцати лет ребенком дожил. Ничего, повзрослеет и вернется. Так что я подожду. Я – терпеливая.
***
Посиделки в клубе вышли почти такими, как я их себе и представляла: шумно, душно, от мелькания цветомузыки болят глаза.
Я сидела за столиком и тихо тянула через соломинку свой коктейль. Дежуля, в нечто прозрачном и откровенном, выгибалась в ритме рэйва так: эротично и заманчиво, что мужики вокруг, даже младше ее лет на десять, пускали слюни и делали охотничью стойку. Она это видела опытным глазом и заводилась. Флюиды плотских желаний от нее расходились на весь зал. В отличие от Дежули я танцевать не люблю. Может быть, не умею. Мое тело, не столь совершенное, как у приятельницы, не столь послушное, не столь гибкое, изменяет мне: хочешь сделать эффектное па, но рискуешь растянуться на полу.
Стас тоже сидел за столиком и задумчиво наблюдал за Дежулей. Танцором он был отменным, отточившим свое мастерство на студенческих вечеринках. Однако искусство свое демонстрировал редко, под настрoение.
Меня настораживала его задумчивость. Слишком глубоко мой муж погрузился в себя. Раньше его мысли были прозрачны, понятны. Теперь – нет. И от этой неясности мне трудно моделировать свое поведение, сложно подстраиваться под Стаса.
Дежуля, разгоряченная танцем, манит Стаса к себе, и все мужики с невольной завистью и ревностью смотрят на него. Стас же не сразу откликается на ее приглашение. Набивает себе цену. Ломается. Но все же – откликается! Правда, бросает взгляд в мою сторону: не против? Не ради моего согласия, ради вежливости. От того мне немного обидно.
Но они танцуют рядом, и выглядят красивой парой: оба высокие, пластичные, яркие. Дежуля словно обвивается вокруг Стаса. Мне уже понятны ее дальнейшие игры: будет соблазнять. Потащит в дальний уголок и будет пачкать его рубашку своей помадой. Подобные поступки за Дежулей водились: она могла в приятельской компании вдруг начать флиртовать с кем-то из мужчин, невзирая на волнение его супруги или подруги. Ничего серьезного за этим не стояло, ничем серьезным обычно не заканчивалось. Сам флирт
Дежуле был нужен как «проба коготков», мол, так ли она хороша в этот вечер, как десять лет назад. То, что Дежуля выбрала сегодня Стаса, меня не удивляет: она периодически зарилась на него, подавала знаки внимания. Вот недавно опять подвозила с работы до дома на своей иномарке.
Меня куда больше волновал Стас. Он в какой-то момент поддался на все эти женские игры, разволновался. И тут надо быть начеку. Но я не обрываю эту провокацию, хотя достаточно было бы взять
Дежулю за руку и потащить покурить в дамский туалет. Напротив, я способствую развитию этой ситуации, когда Дежуля умудряется в танце теснить Стаса к боковому коридорчику, а я продолжаю таращиться в свой бокал с невинным лицом провинциальной простушки. Но уже знаю, что пять минут спустя встану и пойду их искать, чтобы застукать на месте преступления. Зачем? Просто так.
Чтобы было больно.
Нет, не просто, чтобы было больно, а чтобы было понятно -
откуда эта боль. Чтобы убедиться – он любит не меня. Значит – не любит.
Разговор с Наташей сегодня смутил меня, застал врасплох, заставил думать о прошлой жизни Стаса.
Он ходил к ним за моей спиной, пил кофе на чистенькой кухне. Почему? Любит? Или совесть мучает? Или действительно, не к кому притулиться? Да, со мной холодно. Я не умею так – греть весь белый свет, кричать о своих чувствах, выставлять их напоказ. У меня все – в сердце. Все, что болит, – мое. Даже сейчас, когда я знаю, что люблю, я не говорю это даже Стасу. Слишком важные слова. Их надо произносить раз в год, тогда они имеют цену. А если каждый день – затрутся, перестанешь понимать, говоришь ли ты их из чувств или по привычке.
Но он ходил туда, к ним, к первой жене и дочке. Его туда тянуло. Там тоже, наверное, не говорили о любви. Но она подразумевалась. Стас понимал эти намеки, не отвергал их. Значит… Значит, все- таки не я… Не я'!,!
Отпущенные Стасу, и Дежуле пять минут истекли. Раз-два-три- четыре-пять, я иду искать, кто не спрятался – я не виновата. Продираюсь сквозь толпу. Кто-то хватает меня за руку.
Оглядываюсь: какой-то маловменяемый незнакомый парень, то ли опившийся, то ли обкурившийся:
– Идем со мной.
– Иди без меня, – и отрываю его от руки.
Вот коридорчик, вот закуток. Вот Стас в объятиях Дежули, пытается деликатно расцепить ее руки.
– Эй! – кричу я, пытаясь быть громче музыки, – Дежуля, тебя не учили в детстве, что брать чужое не хорошо? Воровством называется.
Дежуля оборачивается. Разнимает руки, освобождая Стаса. Поправляет платье. И ни один мускул на лице не дрогнул. Напротив – обаятельная улыбка
– '. Светка, мужики не стоят ссоры подруг!
– А я и не собираюсь ссориться. Я так…
И все. Отступаю на прежние позиции. Руки – в рукава пальто, сумку на плечо, и – в такси. И в спину голос Стаса:
– Подожди!
Домой едем молча. Смотрю на прохожих за стеклом. И бесконечный дождь, который, мне кажется, идет с того дня, как Стас потерял память.
В квартире тоже молчим.
Молча снимаем верхнюю одежду. Молча садимся пить кофе. Молча курим, пуская дым в потолок
– Обиделась? – наконец подает голос Стас.
– Нет. Я этого ждала.
– Как это?
– Ну, не зря мы так давно общаемся с Дежулей.
– А что же тогда молчишь?
– Думаю.
– О чем?
– О нас. О тебе и обо мне. И обо всех остальных.
– Поделись, – предлагает Стас,
– Скажи, почему ты сегодня пошел с Дежулей?
Стас каменеет лицом. Потом говорит;
– У меня была какая-то глупая мысль: может, в прошлой жизни между нами что-то было, а ты не говоришь? – И как? – фыркаю я.
– Не было. Только она ко мне прилипла, и я вдруг понял, что ничего и никогда между нами не было и быть не могло…
– А мысль-то откуда взялась?
Стас замялся. Но я ждала ответа, и имела право его получить. Поэтому Стас признался:
– Ты только не обижайся, Света, но я чувствую, что ты не была единственной женщиной в моей жизни. Или был кто-то до тебя, или – параллельно с тобой. Но ты ведь не скажешь правды? Зачем тебе наши отношения под удар ставить?
Пришла моя очередь открывать карты. В омут с головой, чтобы не передумать в последнюю секунду, не струсить.
– Стас, – осторожно говорю я, – возьми, пожалуйста, свой паспорт и внимательно его просмотри.
С недоуменным лицом Стас открывает барсетку, вытаскивает документы, раскрывает паспорт, страничку со штампами. Потом перелистывает на страничку «дети» и медленно обалдевает. И смотрит на меня с недоумением и с возмущением:
– И ты молчала?
– А что я, по-твоему, должна была делать? Сразу выливать на тебя весь ушат помоев?
– Но там же дочка!
– Она инвалид, Стас. Детский церебральный паралич. Ты бросил их, потому что не смог с ними жить; Я молчала, пока можно было молчать, но сейчас это становится уже невыносимым.
Стас хватается за голову.
– Я была сегодня там, отвозила алименты. Там не знают о твоей болезни. Теперь решай сам.
Стас закуривает нервно, судорожно втягивает дым, подходит к окну, открывает форточку. Весь как струна, как один оголенный нерв, щелкни, – умрет от боли.
И я оголена. Душу выложили на стол, и она слепнет от боли и кровит. Сейчас Стас примет решение, и оно будет не в мою пользу. Не в мою. Или… или нет?
– Причина развода – ты? – наконец спрашивает Стас.
– Нет. Ребенок. Но все равно ты их опекаешь. Больше ничего о них рассказывать тебе не хочу. Подумаешь еще, что я на себя одеяло тяну. Нет, сам разбирайся. А я пока уезжаю домой, к матери. Не хочу на тебя давить. Поэтому я – там, а ты – тут. Потом встретимся и решим, кто мы друг для друга.
***
Вышла утром с полной сумкой в руках из дома, а у подъезда – «ауди» Дежули. И сама она – свеженькая, улыбчивая, без тени смущения на лице. Как будто ничего не произошло накануне в клубе. И рука не дрогнула, когда глаза подводила. И траура по погибшим отношениям не видно – яркая куртка, стильные джинсы, волосы – россыпью.
– Привет! Подвезти?
– Сама доберусь.
– Да брось, Светка! Садись!
Я принимаю приглашение. Затаскиваю сумку на заднее сиденье.
Машина трогается с места так плавно, словно и не машина, а некая ракета на воздушной подушке.
– Остыла? – небрежно спрашивает Дежуля, одновременно прикуривая сигарету. Но в этой небрежности – некоторое напряжение. Ей тоже не всегда легко живется.
– А я и не взрывалась.
– Ну-ну, – усмехается она.
– Я просто решила больше с тобой не общаться.
Усмешка становится жестче:
– А в машину села.
– Надо объясниться, расставить все точки над «i».
– Ну, расставляй…
– Я тут поразмышляла на досуге и очень удивилась… Ну, вот что нас до сих пор связывало? Социальное положение? Оно оч-чень разное. Общие друзья? Да их нет как будто, так, знакомые. Общие взгляды? Я бы сказала, что они полярные…
– И что же ты надумала?
– Знаешь что, Дежуля, смотри-ка ты лучше мексиканское «мыло», а в мою жизнь больше не лезь. Я возможно любопытный объект для твоих наблюдений, но мне хочется, чтобы вокруг были люди, которые любят меня, а не препарируют под микроскопом.
– Это ты Стаса имеешь в виду под «любящим человеком»? – неожиданно зло говорит Дежуля. – То-то я смотрю, ты с сумкой куда- то намылилась. К мамашке поди.
– Нам надо немного побыть порознь.
– Не думала, что вас так легко разбить.
– А дело не в тебе. Ты только катализатор. Ускорила некий процесс. Но все закончится хорошо.
Послушная твердой руке Дежули «ауди» заложила крутой вираж на перекрестке, взвизгнули шины.
– Тебя куда, на Казанский вокзал?
– Именно.
Повисла пауза. Каждая обдумывала случившийся разговор. Притормозив у вокзала, Дежуля спросила:
– Значит, кончилась дружба?
– Да Бог с тобой? Какая дружба? Так, приятельство, никому не нужное.
– Ну, пока…
–
1 2 3 4 5 6 7 8 9