- Разговорчики! Задраить люки!
Этот командир порешительнее.
***
- Вот он. Белый дом...
Действительно, белый. И очень красивый. А вокруг море людей, и, что странно, полным-полно пожилых.
- Шестидесятники, - говорит Олег, и Рита не смеет переспросить: ничего-то она не знает. Олег решит, что она просто дурочка.
- Что это? - ахает Рита.
На глазах растут - никогда не думала, что увидит своими глазами, самые настоящие баррикады.
Где-то рядом, как видно, стройка, потому что полно бетонных кубов и каких-то длинных железных прутьев. Двое парней торжественно, но не без юмора тащат панцирную, от кровати, сетку, а еще двое - железную скамью - из тех, что уродуют скверы.
- Становись!
И вот уже Олег с Ритой стоят в длинной - не видно конца - цепочке, передавая из рук в руки булыжники.
- Кто будет дежурить у пятого подъезда?
- Мы! - говорят они вместе.
Баррикады все выше и выше. Рите кажутся они беспредельными, несокрушимыми.
- Ах ты, дурочка, - ласково говорит Олег. - Для танка это совсем не преграда.
- А что преграда? - пугается Рита.
- Мы, - просто отвечает Олег. - Ты и я. И этот старик. И та женщина. Все мы - преграда.
Рита смотрит на Олега во все глаза. Не может быть, чтобы она, такая глупая, ничего в серьезном не понимающая, ему действительно нравилась. Господи, какая чепуха лезет в голову! "Решается судьба, будущее нас всех, а я..." Лязг гусениц прерывает сумбурные мысли. Медленно и неукротимо ползет к Белому дому танк - вблизи он кажется таким огромным! - и перед ним - что это? - разбирают только что выстроенную баррикаду.
Зачем? Почему? - шепчет Рита: от ужаса у нее пропал голос.
- Не бойся, - обнимает ее за плечи Олег. - Этот уже за нас. Видишь российский флаг?
- А не обманет? - сомневается Рита.
- Не обманет. Смотри: в дуле гвоздика.
Рита не может оторвать взгляд от флага. Где-то такой уже видела. Не на Манежной, раньше. Но где?
Когда? Не помнит. "Ельцин, Ельцин", - скандируют люди.
- Не надо Ельцина, - пугается Рита. - Вдруг его тут прямо и схватят?
Олег не успевает ответить. Мощный гул волнами прокатывается по площади: высоко над всеми, на балконе Белого дома, окруженный соратниками, возникает седой, крепко сбитый, уверенный в себе человек.
Это и есть Ельцин.
- Граждане России, - неторопливо басит он, и у Риты сжимается от волнения горло.
Хриплый властный голос медленно роняет чугунные, литые фразы. Этот человек ничего не боится.
Будто и не сидит он сейчас в осаде, и нет на улицах Москвы танков, будто ничто ему не грозит. Второй раз, минуя партийные, государственные структуры, обращается он напрямую к народу, опирается на него.
Второй раз это ему удается.
Кто-то сует Рите листовки.
- Идите теперь домой. Ночью женщинам здесь делать нечего. Вот клей. Ей дают маленький карандашик, каких Рита еще не видела. - Расклейте по дороге листовки. Надо, чтобы "спальные районы" Москвы знали: с завтрашнего дня - забастовка.
Рита читает листовку: "Нет - хунте! Объявляем всеобщую политическую забастовку. Все - на защиту Белого дома! Спасем нашу юную демократию!"
- Иди, - мягко говорит Олег и ласково проводит рукой по мокрым Ритиным волосам. - Вот тебе ручка: о забастовке можно писать и на объявлениях.
Будь осторожна. Приходи завтра. Наш подъезд - пятый, помнишь? Расклей все до темноты.
- Иду, сейчас... Я осторожно... И ты... Хороню?
Что с ней такое? Что в ней происходит? Она вся - как натянутая струна и так остро чувствует, что они с Олегом теперь вместе. Он заботится о ней, он о ней беспокоится... Как, оказывается, ей этого не хватало!
Рита чуть не плачет от счастья. На столбах, заборах, домах расклеивает призывы, чувствуя себя такой важной, необходимой, единой с теми, кто остался на площади. На объявлениях - о дискотеках, продаже щенков, обмене квартир - приписывает несколько слов о завтрашней забастовке. И еще дает листовку танкисту. Он молча кивает, прячет листовку за пазуху.
- Дай и другим почитать, - просит Рита. - А то у меня их мало.
Танкист снова кивает.
Как странно и хорошо! Неужели все это происходит с ней? Неужели на дворе год девяносто первый, а не, например, пятый или семнадцатый? Неужели это она строила под дождем баррикады, а теперь расклеивает листовки? Сон... Все - как сон. Когда спишь и знаешь, что видишь сон и ничего с тобой не случится.
Те, трое, попавшие потом под танк, тоже, наверное, так думали...
Рита промокла насквозь. Но ей почему-то совсем не холодно"
Глава 4
- Где ты была? - спрашивает мама, мельком взглянув на Ритино отражение в зеркале. Она сидит на маленьком пуфике перед трельяжем и накручивает на золотистые волосы крупные бигуди. - Представляешь, я сегодня прослушала все "Лебединое озеро", по телевизору, от начала и до конца. Давно нас так не радовали! Такое глубокое наслаждение... Нет, что ни говори, а лиричнее Чайковского композитора нет. Да, кстати, тебе звонила твоя Валя. Кажется, на что-то обижена.
Рита стоит, уставясь матери в спину. Она, что ли, ничего не знает? Но этого не может быть! Не только же "Лебединое..." показывал телик.
- А у нас спектакль отменили, - продолжает мама. - И завтрашнюю репетицию. Вот отосплюсь!
Рита подходит к матери, садится перед ней на карточки, заглядывает в лицо.
- Мамочка, неужели ты ни о чем не слышала?
- Слышала, слышала, - улыбается мама. - Увидишь, детка, все обойдется. Ну какие они правители, эти.., как их там... Смешное такое название...
- ГКЧП, - подсказывает Рита.
- Вот-вот, - смеется мама. - С такими-то физиономиями... У нас их бы и в массовку не взяли, не то что на главные партии. Жаль, сорвали спектакль, да какой... - И вдруг рука ее замирает, она испуганно смотрит на Риту. Детка, а почему ты вся мокрая? У тебя же есть зонт! Деточка, я надеюсь, ты не была там, на площади? Ты уж туда не ходи, ладно?
- Почему? - вскидывает голову Рита.
Тонкие пальцы матери касаются ее подбородка.
- Потому что ты еще дурочка, - певуче говорит мать, - а это взрослые игры.
- Никакие там не игры, - вырывается от матери Рита. Она оскорблена и возмущена.
- Ну пусть не игры, - легко соглашается с рассерженной Ритой мама. Все равно не ходи. Танки в городе... Подумать только! Что-нибудь да порушат.
- Почему?
- Тесно им потому что, - не очень понятно отвечает мать. - Им подавай широкое поле... Танк в городе - что слон в посудной лавке.
- Ты всегда мыслишь образами, - ворчит Рита.
- Для певицы это не недостаток, - снова смеется мама, но лицо ее тут же становится опять серьезным. - Ты еще только начинаешь жить, доченька.
Дай мне слово, что не пойдешь.
- Не дам! - упрямо вскидывает голову Рита.
На телефонный звонок бросается как тигр: один прыжок - и она уже у аппарата.
- Рит, ты? - кричит Олег. - А у нас подкрепление! Прибыли автобусы, пригнали со стройки кран!
Баррикады теперь высоченные! Вот теперь они, пожалуй, уже преграда... И еще подвезли вагончики.
- Какие?
- Ну-у-у, туалеты... А то представляешь, во что превратится площадь?.. Коммерсанты раздают бутерброды... Но это так, пустяки. Главное - у каждого окна сидит снайпер. Основная защита - внутри...
У Риты от обиды перехватывает горло: такие события, а ее прогнали!
- Але, Рит, але!
- Слушаю.
- Включай "Эхо Москвы"! Ищи на средних волнах! Их то прерывают, то они снова в эфире. Все!
Пока! Бегу на смену.
К "Эху" прислушивается даже мама - правда, она закрутила уже бигуди. "Сегодня ночью возможна атака", - предупреждает радио, и Рита впервые видит, как мама крестится. "Может, не надо было мне уходить, - тревожится Рита. - Так ведь велели!
Начнется что-то серьезное, а мы тут попадаем в обморок,.." И она ставит будильник на шесть утра.
- Я тебя не пущу, - слабо говорит мама, явно не веря в действенность собственных слов.
***
Полночи слушает Рита "Эхо Москвы", положив под подушку приемник. Сообщения тревожные, нервные: в Москву идут новые танки - на смену тем белобрысым мальчикам и их командирам, не очень решительным. Похоже, готовится штурм. "Ах ты, дурочка! Для танка это совсем не преграда, вспоминает Рита. - А что преграда? Мы. Ты и я. И этот старик..." Там, у пятого подъезда, вместе с другими стоит против танков ее безоружный Олег.
- Они не решатся нас раздавить...
Но ведь в Китае решилась. И в Тбилиси. И в Вильнюсе... За прошедший день Рита узнала многое - то, что как-то проходило мимо ушей, скользило по краю сознания. Значит, танки. А в них, наверное, уже не мальчики. И с этими танкистами никто, как с теми, вчерашними, не разговаривал, листовки им не давал... В три часа радио замолчало, и Рита мгновенно провалилась в глубокий сон. Казалось, только закрыла глаза, а уже утро, звенит, заливаясь, будильник. Тут же, еще не встав, включила "Эхо".
- Поезжайте к Белому дому! - призывал взволнованный голос. - Смените тех, кто провел здесь ночь. Они замерзли, устали! - "Значит, не было штурма. Слава тебе, Господи!"
Дождь льет как проклятый, как нанятый. Тихо, словно вор, Рита выскальзывает из постели, влезает в брюки, натягивает на себя свитер. Ничего себе август!
И тут входит мама. Боже мой, мама! Да она сроду раньше десяти не встает.
- Доченька, не уезжай, - жалобно просит она. - Там страшно.
- Мне страшно дома, - отвечает Рита, и это правда. - Там страх проходит: нас много.
- Что я буду делать, если с тобой что-то случится?
Мамины глаза наполняются слезами. И, глядя В эти полные слез глаза не помнит Рита, чтобы мама из-за нее когда-нибудь плакала, - не успев сообразить, что такое она говорит, Рита врезает матери ев всей жестокостью молодости:
- Ничего, у тебя есть твоя опера. И Аркадий Семенович.
Слезы высыхают сразу, будто кто стер их платком. Мама смотрит на дочь долгим взглядом.
- Спасибо. Утешила.
Она поворачивается к Рите спиной, идет на кухню.
- Я буду тебе звонить, - говорит ей вслед, сразу раскаявшись, Рита.
- Да-да, позванивай, - иронически отвечает мама.
Потом останавливается и пробует отговорить дочь в последний раз:
- Что, собственно говоря, ты можешь сделать? Ведь ты женщина.
- - Нужно присутствие, мама, - виновато объясняет Рита. - И еще йод, бинты, вата - просили по "Эху".
Мама не говорит ничего, но когда Рита входит на кухню, кроме яичницы с колбасой, на краю стола все это для нее уже приготовлено.
- Мамочка! - счастливо, восклицает Рита. - Как я тебя люблю!
- Нет, дочь, не любишь, - неожиданно и страшно отвечает мать. - И мне тебя очень жаль.
Она снова уходит - теперь уже из кухни В комнату. Последнее слово всегда за ней. "Она не может так чувствовать, - потерянно думает Рита. Она Просто обиделась за Аркадия Семеновича. И за оперу. Не правда, что я ее не люблю! А она? Она меня - любит?"
Рита не успевает додумать ужасную мысль до конца.
Входит мама, вынимает из буфета термос, наливает в него крепкий чай, сыплет, стараясь попасть в маленькое отверстие, сахар, ставит термос перед Ритой. Все это - молча.
- - Нет, мамочка, нет! - бросается ей на шею Рита. - Как ты можешь так думать?
- Хорошо, если мне это только кажется, - не глядя на Риту, сухо отвечает мать.
***
Эскалатор заполнен людьми, бежать невозможно, и приходится, сдерживая себя, стоять.
- Что ж за дождь такой несусветный? - слышит Рита за своей спиной. Может, распылили какую аэрозоль? Как во Вьетнаме...
- А зачем?
- Чтобы нас разогнать. Ну уж нет, не дождетесь!
Тоже, значит, едут к Белому дому.
На площади народу так мало, что Рита падает духом: еще день-два, и люди устанут, отчаются, разойдутся, махнув на все рукой, по домам. Откуда-то, как из-под земли, выныривает Олег.
- Ничего, ничего, - ободряет он Риту. , - Просто рано еще. Очень рано. А ты молодец! Ух ты, термос!
- Мама дала.
- Не ругалась?
- Просила.
- Хорошо, что моя далеко, - смеется Олег. Глаза блестят от бессонницы.
- Да, тебе повезло!
- Ну ладно, пошли! Вон наш подъезд.
Вокруг Белого дома живое кольцо. То и дело возникают какие-то слухи: идут танки - не идут танки. И тогда все берут друг друга за руки, кольцо сжимая. Хоть бы скорее, что ли! Ведь ждать - самое трудное.
- Отойдите подальше, метров на пятьдесят! - командует с балкона рупор.
Все послушно отходят. Людей все больше, и кажется, ничего уже не случится. Первая, самая трудная ночь позади.
- Батюшки, кофе! Да еще в стаканчиках!
- Кооператоры постарались.
- В двенадцать митинг на Манежной, - говорит Олег. - Иди. Я еще подежурю.
- Нет...
- Ты мне расскажешь. Вы же придете сюда.
- Ладно.
Рите радостно ему подчиняться. Она всегда будет подчиняться ему.
Под землей, в метро, мокро и душно. Стены сплошь оклеены листовками. Их молча, внимательно, хмуро читают. Две пожилые женщины в темных скользких плащах взывают к читающим:
- Идите на площадь! Мужчины! Вы-то что здесь, делаете?
Рита трогает одну из них за рукав.
- Успокойтесь, нас там много - Да? - радуется женщина.
Вот и Манежная. А на нее не пускают! Хорошо хоть удалось выбраться из метро: выход почему-то открыт. Да, но что же делать? - Идите все к Моссовету! - словно подслушав Ритины мысли, кричит какой-то мужчина с троллейбуса - тоже в рупор. - Митинг перенесен к Моссовету!
От Манежной до Моссовета всего один квартал, но какой... Вдоль по Тверской, по обе стороны, стоят рядами омоновцы - в касках, бронежилетах, со щитами, дубинками. Кто они, вообще говоря, такие? Рита не очень-то знает. "Спрошу потом у Олега..."
Она идет вместе со всеми как сквозь строй. Впереди - вот он уже, Моссовет. И вдруг люди начинают оглядываться - туда, на Манежную площадь, танки перегородили за ними Тверскую. И - что это? - из переулка, где было когда-то кафе "Отдых", тоже выползают танки, а им навстречу, из узкой улочки у Моссовета, - бэтээры. Вот-вот замкнется кольцо, и окажутся все в ловушке. "Им и давить нас не придется, - со странным спокойствием думает Рита. - На таком пятачке сами друг друга подавим... Надо держаться середины, чтоб не прижали к стене,.. А я так и не объяснилась с мамой ."
Но танки и бэтээры, не сойдясь всего ничего, останавливаются и пропускают людей к Моссовету, - Где тут логика? - нервно посмеивается какой-то очкарик. - И что там, на балконе, написано? Ни черта не вижу!
- "Путчисты пойдут под суд, - читает для него Рита. - Не идите с ними!"
Начинается митинг.
***
Если бы Рите кто-то сказал, что она может идти в огромной разноцветной колонне и кричать, выбрасывая вверх кулак: "Нет - хунте.!" - она бы ни за что не поверила. Сроду не ходила ни на какие демонстрации, всегда ей казалось это глупым, ненужным. И мама тем более не ходила: берегла голос и вообще себя. Но разве сравнить те, никому не нужные, демонстрации с этой? Что все годы, собственно говоря, демонстрировалось? Лояльность властям? Теперь же они протестовали и требовали, и Рита чувствовала в себе такую свободу и силу, такую прекрасную общность с идущими рядом, какой не чувствовала никогда.
- Нет - хунте! Нет - хунте!
Их было много. Они запрудили собой всю улицу.
И они были силой. Парень, шагавший рядом с Ритой, показал куда-то в небо:
- Смотрите, кто это?
- Где? - не поняла Рита.
- Там, на крыше.
- Да, видно, снайперы, - ответил кто-то из их шеренги.
"Неужели снайперы? - ахнула про себя Рита. - Но они ведь только фотографируют, - успокоила себя, приглядевшись. - А если получат приказ? Если прозвучит хоть один выстрел? Начнется такая кровавая каша..." Но выстрела не случилось, и колонна со знаменем, с морем разноцветных флагов влилась в бушующее вокруг Белого дома море.
- Вы откуда?
- От Моссовета.
- Ур-р-ра!
А знамя было таким огромным, что им опоясали Белый дом.
И здесь тоже был митинг.
- Держитесь, дорогие мои, - сказал один из русских, прилетевший на Конгресс соотечественников и оказавшийся "в нужный день в нужном месте". Путчи удаются лишь в первые часы, сразу! Вы уже победили.
- Господа, - негромко, лениво заговорил миллионер Боровой, наш миллионер, доморощенный, - бизнес не поддерживает комитет, биржи приостанавливают свою работу. Благодарю вас!
Какой сытый, какой холеный голос... Какой он совсем другой... Рита впервые видела миллионера.
- А теперь самое трудное, - сурово объявил рупор. - Женщин просим уйти: возможна газовая атака. Мужчин - разбиться на сотни, сотенные пусть подойдут к подъездам. Принесите, у кого есть в учреждениях, противогазы. Позвоните по кодам в другие города. Расскажите о митинге, о том, что у нас происходит. - Хорошо бы найти Олега... Но разве отыщешь его в толпе?. И к пятому подъезду не подойти. Придется подчиниться рупору. Нехотя идет Рита к метро. По Дороге к ней не очень решительно подгребает невысокий парнишка.
- Слушайте, что тут у вас происходит?
- У нас? - изумляется Рита. - А вы откуда?
- Из Вологды.
- А когда приехали?
- Сегодня утром.
- И ничего не знаете?
- Таксист сказал: Горбачева сняли. Нет, правда, ну чего вы смеетесь?
Риту и в самом деле душит дурацкий, истерический смех.
- У нас происходит государственный переворот, - отсмеявшись, сообщает она и добавляет не без ехидства:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14