Вампиры: Антология –

OCR Larisa_F
«Вампиры: Антология»: Азбука-Классика; Санкт-Петербург; 2007
ISBN 978-5-91181-439-7
Аннотация
В новой антологии собраны тридцать пять классических и современных историй о вампирах, принадлежащих перу таких известных авторов, как Клайв Баркер, Роберт Блох, Нил Гейман, Тацит Ли, Ким Ньюмен, Кристофер Фаулер, Брайан Ламли и других.
Загадочные, жестокие, аристократичные, сексуальные, бесстрастные, как сама смерть, и способные па самую жгучую страсть, – вампиры уже не первое столетие остаются притягательной и модной темой мировой литературы и кинематографа.
Исторгнутые извечной тьмой или порожденные человеческими суевериями; исчадия зла или жертвы рокового недуга; звероподобные кровопийцы или утонченные ценители алого вина жизни – вампиры обязательно завладеют если не вашей кровью, то неотступным вниманием.
Танит Ли
Красны как кровь

Taнит Ли родилась в 1947 году в Лондоне. Писать она начала в девять лет, а профессиональным писателем стала в 1975 году, когда DAW Books издало ее роман «Восставшая из пепла» («The Birthgrave»).
С тех пор она опубликовала около шестидесяти романов, девять сборников и более двухсот рассказов. В конце 70-х – начале 80-х вышло четыре ее радиопостановки. Taниm Ли также выступила сценаристом двух эпизодов культового сериала Би-би-си «Блэйк-7» («Blake's 7»). За свои рассказы она дважды получала Всемирную премию фэнтези, а в 1980 году за роман «Владыка смерти» («Death's Master») Британское общество фантастики наградило ее премией Августа Дерлета. В 1998 году Танит Ли номинировали на Guardian Award в категории «Детская фантастика» за роман «Закон Волчьей башни» («Law of the Wolf Tower»), первую книгу из серии «Дневники Клайди» («Claidi Journal»).
Издательство Tor Books опубликовало ее «Белая как снег» («White as Snow»), авторский пересказ истории Белоснежки, a Overlook Press выпустило «Ложе Земли» («А Bed of Earth») и «Сохраненная Венера» («Venus Preserved»), соответственно третий и четвертый тома серии «Тайные книги Рая» («Secret Books of Paradys»). Среди недавних работ писательницы – «Отбрось светлую тень» («Cast а Bright Shadow») и «Здесь, в холодном аду» («Here in Cold Hell»), первые две книги «Львиноволчьей трилогии» («Lion-wolf Trilogy») и «Пиратика» («Piratica»), роман для детей старшего школьного возраста о подвигах женщины-пирата. Для Bantam Books она написала продолжение своего «Серебряного любовника» («The Silver Metal Lover»). В 1981 году права на постановку первой книги были проданы Miramax Film Corp.
Вот что говорит автор о нижеследующей мрачной волшебной сказке:
«Здесь чувствуется сильное влияние восхитительного Оскара Уайльда – особенно его рассказов; именно Уайльд сподвиг меня серьезно изучить спиритуалистическую литературу.
Между тем, смею предположить, мой персонаж была вампиром многие годы. Как и ее мать – которая, не будем забывать, не просила о розовощекой светловолосой дочурке с губками как розы или вино – нет, она просила белокожее, чернокудрое дитя с губами цвета свежей крови…»

Прекрасная Королева-Колдунья откинула крышку шкатулки из слоновой кости с магическим зеркалом. Из темного золота было оно, из темного золота, подобного волосам Королевы-Колдуньи, которые струились как волна по ее спине. Из темного золота, и такое же древнее, как семь чахлых и низких черных деревьев, растущих за бледно-голубым оконным стеклом.
– Speculum, speculum, – обратилась Королева-Колдунья к волшебному зеркалу. – Dei gratia.
– Volente Deo. Audio.
– Зеркало, – произнесла Королева-Колдунья. – Кого ты видишь?
– Я вижу вас, госпожа, – ответило зеркало. – И все на земле. Кроме одного.
– Зеркало, зеркало, кого ты не видишь?
– Я не вижу Бьянку.
Королева-Колдунья перекрестилась. Она захлопнула шкатулку, медленно подошла к окну и взглянула на старые деревья по ту сторону бледно-голубого стекла.
Четырнадцать лет назад у этого окна стояла другая женщина, но она ничем не походила на Королеву-Колдунью. У той женщины черные волосы ниспадали до щиколоток; на ней было багровое платье с поясом под самой грудью, ибо она давно уже вынашивала дитя. Та женщина распахнула оконные створки в зимний сад, туда, где скорчились под снегом старые деревца. Затем, взяв острую костяную иглу, она воткнула ее в свой палец и стряхнула на землю три яркие капли.
– Пусть моя дочь получит, – сказала женщина, – волосы черные, подобно моим, черные, как древесина этих искривленных согбенных деревьев. Пусть ее кожа, подобно моей, будет бела, как этот снег. И пусть ее губы, подобно моим, станут красны, как моя кровь.
Женщина улыбнулась и лизнула палец. На голове ее возлежала корона; в сумерках она сияла подобно звезде. Женщина никогда не подходила к окну до заката: она не любила дня. Она была первой Королевой и не обладала зеркалом.
Вторая Королева, Королева-Колдунья, знала все это. Она знала, как умерла в родах первая Королева. Как ее гроб отнесли в собор и отслужили заупокойную мессу. Как ходили меж людей дикие слухи – мол, когда на тело упали брызги святой воды, мертвая плоть задымилась. Но первую Королеву считали несчастьем для королевства. С тех пор как она появилась здесь, землю терзала чума, опустошительная болезнь, от которой не было исцеления.
Прошло семь лет. Король женился на второй Королеве, столь же не похожей на первую, как ладан на мирру.
– А это моя дочь, – сказал Король второй Королеве. Возле него стояла маленькая девочка семи лет от роду.
Ее черные волосы ниспадали до самых щиколоток, ее кожа была бела как снег. Она улыбнулась – красными точно кровь губами.
– Бьянка, – произнес Король, – ты должна любить свою новую мать.
Бьянка лучисто улыбалась. Ее зубы сверкали как острые костяные иглы.
– Идем, – позвала Королева-Колдунья, – идем, Бьянка. Я покажу тебе мое волшебное зеркало.
– Пожалуйста, мама, – тихо промолвила Бьянка. – Мне не нравятся зеркала.
– Она скромна, – заметил Король. – И хрупка. Она никогда не выходит днем. Солнце причиняет ей страдания.
Той ночью Королева-Колдунья открыла шкатулку с зеркалом.
– Зеркало. Кого ты видишь?
– Я вижу вас, госпожа. И все на земле. Кроме одного.
– Зеркало, зеркало, кого ты не видишь?
– Я не вижу Бьянку.
Вторая Королева дала Бьянке крошечное золотое распятие филигранной работы. Бьянка не приняла подарка. Она подбежала к отцу и зашептала:
– Я боюсь. Мне не нравится думать, что наш Господь умер в мучениях на кресте. Она специально пугает меня. Скажи ей, пусть заберет его.
Вторая Королева вырастила в своем саду дикие белые розы и пригласила Бьянку прогуляться после заката. Но Бьянка отпрянула. А отец ее услышал шепот дочери:
– Шипы уколют меня. Она хочет сделать мне больно. Когда Бьянке исполнилось двенадцать, Королева-Колдунья сказала Королю:
– Бьянке пора пройти обряд конфирмации, чтобы она принимала с нами причастие.
– Этому не бывать, – ответил Король. – Я не говорил тебе, девочку не крестили, ибо моя первая жена, умирая, была против этого. Она умоляла меня, ведь ее религия отличалась от нашей. Желания умирающих надо уважать.
– Разве плохо быть благословенной Церковью? – спросила Королева-Колдунья Бьянку. – Преклонять колени у золотой алтарной ограды перед мраморным алтарем? Петь псалмы Богу, вкусить ритуального Хлеба и отпить ритуального Вина?
– Она хочет, чтобы я предала свою настоящую маму, – пожаловалась Бьянка Королю. – Когда же она прекратит мучить меня?
В день своего тринадцатилетия Бьянка поднялась с постели, оставив на простыне алое пятно, горящее, точно распустившийся красный-красный цветок.
– Теперь ты женщина, – сказала ее няня.
– Да, – ответила Бьянка. И направилась к шкатулке с драгоценностями своей истинной матери, вытащила из нее материнскую корону и возложила на себя.
Когда в сумерках она гуляла под старыми черными деревьями, эта корона сияла подобно звезде.
Опустошительная хворь, которая на тринадцать безмятежных лет покинула землю, внезапно вспыхнула вновь, и не было от нее исцеления.
Королева-Колдунья сидела на высоком стуле перед окном, в котором бледно-зеленые стекла чередовались с матово-белыми. В руках она держала Библию в переплете из розового шелка.
– Ваше величество, – отвесил ей низкий поклон егерь.
Ему было сорок лет, он был силен и красив – и умудрен в потаенных лесных практических науках, в сокровенном знании земли. Умел он и убивать, убивать без промаха – такова уж его профессия. Он мог убить и изящную хрупкую лань, и луннокрылых птиц, и бархатных зайцев с их грустными всезнающими глазами. Он жалел их, но, жалея, убивал. Жалость не останавливала его. Такова уж его профессия.
– Посмотри в сад, – велела Королева-Колдунья.
Охотник вгляделся в мутно-белое стекло. Солнце утонуло за горизонтом, и под деревьями прогуливалась девушка.
– Принцесса Бьянка.
– Что еще? – спросила Королева-Колдунья. Егерь перекрестился:
– Ради нашего Господа, миледи, я не скажу.
– Но ты знаешь.
– Кто же не знает?
– Король не знает.
– Может, и знает.
– Ты храбр? – вопросила Королева-Колдунья.
– Летом я охочусь на кабанов и убиваю их. Зимой я уничтожаю волков десятками.
– Но достаточно ли ты храбр?
– Если прикажете, леди, – ответил охотник, – я сделаю все возможное.
Королева-Колдунья открыла Библию и взяла вложенный между страницами плоский серебряный крестик, лежавший на словах: «Не убоишься ужасов в ночи… язвы, ходящей во мраке…»
Егерь поцеловал распятие и повесил его на шею, под рубаху.
– Приблизься, – велела Королева-Колдунья, – и я научу тебя, что нужно сказать.
Некоторое время спустя охотник вышел в сад – в небе уже загорелись звезды. Он направился к Бьянке, стоящей под кривым карликовым деревом, и преклонил колени.
– Принцесса, – произнес он, – простите меня, но я должен донести до вас дурные известия.
– Так доноси, – ответила девочка, играя с длинным стеблем сорванного бледного цветка, распускающегося ночью.
– Ваша мачеха, эта проклятая ревнивая ведьма, замыслила погубить вас. Тут ничего не поделаешь, но вы должны бежать из дворца нынче же ночью. Если позволите, я провожу вас в лес. Там найдутся те, кто позаботится о вас, пока вы не сможете вернуться без опаски.
Бьянка взглянула на него – покорно, доверчиво.
– Тогда я пойду с тобой, – сказала она.
И они зашагали по тайной тропе, потом по подземному ходу, потом миновали запутанный фруктовый сад и выбрались на грунтовую дорогу, бегущую между запущенных кустов живой изгороди.
Ночь пульсировала фиолетово-черным, когда они наконец достигли леса. Ветви над головой хлестали друг друга, переплетались, точно морозный узор на окне, а небо тускло просвечивало меж ними, словно синее стекло.
– Я устала, – вздохнула Бьянка. – Можно мне немножко отдохнуть?
– Конечно. Вон на ту полянку ночью приходят поиграть лисы. Смотрите туда – и увидите их.
– Ты такой умный, – заметила Бьянка. – И такой красивый.
Она села на поросшую мхом кочку и принялась глядеть на поляну.
Егерь бесшумно вытащил нож, спрятал его в складках плаща и склонился над девушкой.
– Что вы шепчете? – спросил он сурово, кладя ладонь на ее угольно-черные волосы.
– Всего лишь стишок, которому научила меня мама. Охотник сгреб в кулак ее густые пряди и развернул девушку так, что ее белое горло оказалось перед ним, открытое, готовое для ножа. Но мужчина не ударил, ибо в руке он сжимал сейчас золотистые локоны смеющейся Королевы-Колдуньи, которая, хохоча, обвила его руками.
– Добрый мой, сладкий мой, это была всего лишь проверка. Разве я не ведьма? И разве ты не любишь меня?
Охотник вздрогнул, ибо он любил ее, а она прижалась к нему вплотную, так что, казалось, ее сердце стучит в его собственном теле.
– Отложи нож. Отбрось глупый крест. Нам не нужны эти вещи. Король и на четверть не такой мужчина, как ты.
И егерь повиновался ей, отшвырнув нож И распятие, – они упали далеко, где-то среди корявых корней. Он сжал ее в объятиях, лицо женщины уткнулось в его шею, и боль ее поцелуя стала последним, что почувствовал мужчина в этом мире.
Небо окрасилось угольно-черным. Лес был еще чернее неба. Никакие лисы на поляне не играли. Взошла луна и украсила белым кружевом сучья и пустые глаза егеря. Бьянка утерла рот мертвым цветком.
– Семеро спят, семеро нет, – произнесла Бьянка. – Древо к древу. Кровь к крови. Ты ко мне.
Раздался звук, подобный семи гигантским разрывам, – далеко, за деревьями, за щебеночной дорогой, за фруктовым садом, за подземным ходом. А затем – семь тяжелых шлепков босой ноги. Ближе. И ближе. И ближе.
Гоп, гоп, гоп, гоп. Гоп, гоп, гоп.
Во фруктовом саду – семеро черных, встрепенувшихся. На щебеночной дороге, между кустов живой изгороди – семеро черных, крадущихся. Кусты шуршат, ветки трещат.
Через лес, на поляну – семеро корявых, согбенных, низкорослых существ. Древесно-черная мшистая шерсть, древесно-черные лысые маски. Глаза – сверкающие щели, рты – сырые пещеры. Бороды – лишайник. Пальцы – сучковатые хрящи. Ухмыляются. Падают на колени. Прижимают лица к земле.
– Добро пожаловать, – сказала Бьянка.
Королева-Колдунья стояла перед окном со стеклом цвета разбавленного вина. Но смотрела она в магическое зеркало.
– Зеркало. Кого ты видишь?
– Я вижу вас, госпожа. Я вижу человека в лесу. Он вышел на охоту, но не на оленя. Его глаза открыты, но он мертв. Я вижу все на земле. Кроме одного.
Королева-Колдунья зажала ладонями уши. За окном лежал сад, пустой сад, лишившийся семи черных и корявых карликовых деревьев.
– Бьянка, – выдохнула Королева.
Окна были завешены, и свет не проникал в них. Свет лился из полого сосуда – сноп света, точно копна золотистой пшеницы. Свет горел на четырех мечах – мечах, показывающих на восток и на запад, на юг и на север.
Четыре ветра свистели в покоях, играя серебристо-серой пылью Времени.
Руки Королевы-Колдуньи покачивались подобно трепещущим на ветру листьям, сухие губы Королевы-Колдуньи читали нараспев:
– Pater omnipotens, mittere digneris sanctum Angelum tuum de Infernis.
Свет померк и вспыхнул еще ярче.
Там, меж рукоятей четырех мечей, стоял Ангел Люцифиэль, весь золотой, с укрытым тенью лицом, с раскинутыми, полыхающими за спиной крыльями.
– Ты взывала ко мне, и я знаю твою беду. Желание твое печально. Ты просишь о боли.
– Ты говоришь мне о боли, Владыка Люцифиэль, ты, который претерпел самую мучительную боль на свете.
Боль худшую, чем причиняют гвозди в ступнях и запястьях. Худшую, чем причиняют терновые шипы, и горькая чаша, и острие копья в боку. Тебя призывают для злых целей, но только не я, ведь я понимаю твою истинную природу, сын Божий, брат Сына Божия.
– Значит, ты узнала меня. Я дам тебе то, что ты просишь.
И Люцифиэль (которого называли Сатаной, Царем Мира, и который тем не менее являлся левой рукой, зловещей рукой замыслов Господа) выдернул из Эфира молнию и метнул ее в Королеву-Колдунью.
Молния попала женщине в грудь. Женщина упала.
Сноп света взметнулся и воспламенил золотистые глаза Ангела, и были глаза Ангела ужасны, хоть и лучилось в них сострадание, но тут мечи рассыпались, и Ангел исчез.
Королева-Колдунья тяжело поднялась с пола – не красавица более, но морщинистая, растрепанная, слюнявая старуха.
В самом сердце леса солнце не светило никогда – даже в полдень. В траве мелькали цветы, но бледные, бесцветные. Под черно-зеленой крышей царили вечные густые сумерки, в которых лихорадочно мельтешили мотыльки и бабочки-альбиносы. Стволы деревьев были гладкими, точно стебли водорослей. Летучие мыши порхали днем, летучие мыши и птицы, считавшие себя летучими мышами.
Здесь стоял склеп, поросший мхом. Выброшенные из него кости валялись у корней семи искривленных карликовых деревьев. Или того, что выглядело деревьями. Иногда они шевелились. Иногда во влажных тенях поблескивало что-то вроде глаза или зуба.
В прохладе, даруемой дверью гробницы, сидела Бьянка и расчесывала волосы.
Какое-то движение всколыхнуло плотный полумрак.
Семь деревьев повернули головы.
Из леса вышла старуха – сгорбленная, со склоненной головой, хищная, морщинистая и почти безволосая, словно гриф.
– Ну вот наконец и мы, – прошамкала карга хриплым голосом стервятника.
Она подковыляла ближе, бухнулась на колени и поклонилась, ткнувшись крючковатым носом в торф и блеклые цветы.
Бьянка сидела и смотрела на нее. Старуха поднялась. Во рту ее редким частоколом желтели гнилые зубы.
– Я принесла тебе почтение ведьм и три подарка, – сказала карга.
– Почему ты это сделала?
– Какая торопыга, а ведь всего четырнадцать годков. Почему? Потому что мы боимся тебя. Я принесла подарки, чтобы подлизаться.
Бьянка рассмеялась:
– Покажи.
Старуха сделала пасс в зеленом воздухе. Раз – и в руке у нее оказался затейливый шнурок, сработанный из человеческих волос.
– Вот поясок, который защитит тебя от штучек священников, от креста, и от потира, и от поганой святой воды. В него вплетены локоны девственницы, и женщины не лучшей, чем ей положено быть, и женщины умершей.
1 2