200 ЛЕТ ОДИНОЧЕСТВА
(интервью с Егором Летовым)
"Как захочешь, так и было"
(Леха "Плюха")
"И, тихо взяв мешалку в руки,
Он мудро кашу помешал.
Так он подобие науки
Душе несчастной преподал."
(Н.Заболоцкий "Незрелость")
"В цырке все смешно
Клоуны смеются
Люди все смеются
Звери тоже смешно"
(Кузя Уо "В цырке...")
"Кто хоть раз нарисует в своем воображении безымянный го-
род, существующий лишь для безымянных жителей, -- двери домов в
этом городе, если их вообще можно назвать дверьми, широко рас-
пахнуты для всех, любой человек -- твой друг, и нет нужды всег-
да быть начеку, ходи на голове, спи на тротуаре, никто тебя не
осудит, можешь спокойно окликнуть незнакомого человека, хочешь
похвастаться своим пением -- пой где угодно и сколько угодно, а
кончив петь, всегда можешь смешаться с безымянной толпой на
улице, -- кто хоть однажды размечтается об этом, того всегда
подстерегает та же опасность, с которой не совладал А."
(Кобо Абэ, "Человек-ящик")
Если ты меня забудешь -- не забуду я тебя.
В жизни может все случиться -- не забудь и ты меня.
(Ф.М.Достоевский)

Серега: Итак, здорово.
Егор: Привет.
С.: Давай устроим этакое... простое собеседование. Ибо то
интервью, которое ты приготовил для "Контр Культ Ур'а N 3" или
там... отдельным изданием -- пусть будет этаким "программным
заявлением". А мы вот здесь посидим и просто поговорим -- о том
о сем. Хорошо? Без всякого громыхания, помпеза и пр.
Е.: Давай.
С.: Мне вот на днях попало в руки твое интервью с Мейнер-
том, в "333". Подивился я, честно говоря, сказанному тобой...
Е.: Ха-ха... Да! Интервью на редкость идиотское вышло, что
говорить.
Даже еще более дурацкое, чем то, что я в Барнауле давал.
Просто красота!
С.: Что это ты там (в "333") про выступление Exploited в
Вильнюсе наговорил?
Е.: Это КРАСИВЕЙШАЯ история! У меня есть в Вильнюсе прия-
тель Вервяклис, местный панкер, скинхэд, лидер группы "Разруши-
тели" (не помню, как это звучит по-ихнему). Так вот, у него
Exploited это... как Пушкин -- для Пети Мамонова, как Гребенщи-
ков или Цой... или там Кинчев -- для Питера. Так вот. Он жрал
чуть ли не год всякие колеса и прочее горючее и поехал. Умом. А
местные панки, его друганы, решили над ним подшутить -- пришли
к нему однажды и говорят: вот, мол, Ватти (вокалист Exploited)
приехал в Вильнюс, на пару дней, как турист, проездом, из Фин-
ляндии. Вервяклис тут же побежал на него смотреть. А они там
где-то на какой-то хате уже приготовили какого-то здоровенного
чувака, с гребнем, в клепаной коже и тому подобном, который
Ватти и изображал из себя, пиво пил, рыгал, иногда что-нибудь
типа "хау ду ю ду" произносил. А вечером якобы концерт должен
был происходить, где Ватти с литовскими панками собирался дже-
мовать... Так вот, Вервяклис стал мне звонить, истерически хо-
хотать, взахлеб рассказывать о Ватти -- какой, мол, это клевый
чувак, братан и прочее. Ну, я, соответственно, поверил и всем
тут же эту информацию и передал. Впоследствии оказалось (Серге-
ев, наш бывший "дорожный менеджер", ездил в Вильнюс, встречался
с "потерпевшим" и все досконально расследовал), что бедный Вер-
вяклис пошел вечером на мифический концерт Ватти -- оного, ра-
зумеется, не обнаружил, ибо ДК, в котором все должно было про-
исходить, был закрыт и более того -- заколочен. Вервяклис, не
мудрствуя лукаво, стал ломать двери, кричать, что, мол, "Punk's
not Dead!", "Exploited давай!" и проявлять прочее игнорирование
реальности -- приехали менты, посмотрели на него, призадумались
-- и отправили в психушку, где Вервяклис после инсулина там...
галаперидола и тому подобного несколько пришел в себя через па-
ру месяцев. Вот такая история о концертах Exploited в Вильнюсе.
Согласись, что красиво!
С.: Красиво!
Е.: А то, что армия мне после 8-го класса грозила... так
это факт. Я в школу поздно пошел -- болел... и не хотел. А во-
обще глупейшее интервью вышло -- глупейшее до такой степени,
что даже хорошо. Коля Мейнерт -- хороший очень человек, но име-
ет скверное свойство все воспринимать через этакую супремати-
ческую социально-политическую призму. Мы с ним часов пять гово-
рили о том, что для меня тогда имело (да и имеет) первостепен-
ный смысл -- вместо всего этого он помещает самое начало разго-
вора -- его как бы вступление, где повествуется о КГБистских
гонениях и тому подобной романтике. Как будто это имеет хоть
какой-либо смысл сейчас! Все мои политические приключения поро-
дили в лучшем случае сериал этаких "песен протеста" типа
"КГБ-рок", "Новый 37-й", "Анархия", "КГБ" и др. А это, надо
признаться, отнюдь не самые ценные мои сочинения.
С.: Для него так, возможно, что и самые ценные.
Е.: Ну и что же тогда получается? Вот и говори после это-
го... Ведь вроде взрослый человек, а все воспринимает как цацки
какие-то! Впрочем, там, где он живет, все так, может быть, и
есть. Игрушечная страна, игрушечные понятия... А все оттого,
что об искусстве, о творчестве берутся судить люди, не писавшие
ни единой песни, ни одного стиха, ни одной картины!! Кто может
судить о Ван Гоге? Только какой-нибудь Босх... или там... да
хотя бы и Глазунов! Кто может писать о Янке? Я могу писать,
Жариков, Плюха... Но ведь пишет всякая сволочь! Липницкие вся-
кие, какие-то, сука, Мальцевы... или кто там эту херню в "Ком-
сомольской правде" родил? Я не хочу обидеть Колю Мейнерта, он
очень хороший человек, и я очень хорошо к нему отношусь, но,
мне кажется, он занимается... не своим делом. Ему бы о политике
статьи писать, о социологии. К року он отношение имеет... ну...
самое минимальное.
Самое плохое то, что все статьи так или иначе -- я это со-
вершенно твердо и ясно ощущаю -- влияют неотвратимо на происхо-
дящее. Это действует как магия. Напишет какой-нибудь пидор ка-
кую-нибудь статейку -- и пошло-поехало. Это формирует -- зычно
выражаясь -- и народное сознание, и подсознание, и общую ситуа-
цию. Голдинг правильно писал в "Чрезвычайном после" обо всей
этой херне.
С.: Ты считаешь, что какая-нибудь грязная статейка способ-
на перечеркнуть само творение?
Е.: Хрен его знает. Может быть, само творение и не пере-
черкнет, так как все НАСТОЯЩЕЕ, выстраданное -- уже отчетливо,
уже в другом измерении, уже принадлежит Вечности... Но... может
уничтожить его в глазах поколения, а может и... вообще -- нации
или человечества. Навсегда. Так уже бывало. И не раз. Хочется
уповать на то, что "имеющий уши -- услышит", все-таки услышит.
Очень хочется на это уповать.
С.: А вот скажи, что ты собираешься теперь делать? Записы-
вать, сочинять?.. Каковы, дурацки выражаясь, твои творческие
планы?
Е.: Каждый раз, как закончу очередную какую-нибудь вещь --
альбом ли, песню ли... -- кажется, все. Дальше некуда. И ниче-
го. И каждый раз вновь, по прошествии времени, напрягаешься, и
прешь, и прешь... Вот Тарковский в каком-то интервью своем го-
ворил о том, что ему больше остальных-прочих близки люди, осоз-
нающие свою ОТВЕТСТВЕННОСТЬ и имеющие НАДЕЖДУ. Может быть, это
и есть -- надежда. Она и вытягивает каждый раз, заставляя вновь
"шаг за шагом наутек". А иногда мне кажется, что самое сильное
и НАСТОЯЩЕЕ -- если отказаться и от надежды. Вот тогда-то, мо-
жет быть, ВСЕ и НАЧНЕТСЯ!.. И все-таки, не знаю -- слабость это
или сила -- надежда. Дело в том, что я всю жизнь верил -- ВЕРИЛ
-- в то, что я делал. Я не понимаю, как без ВЕРЫ и надежды мож-
но что-либо вообще делать -- хотя бы и гвозди забивать! Все,
что не имеет в себе этой веры, -- не имеет и СИЛЫ и являет со-
бой, стало быть, -- то, что и являет (а ныне так повсеместно),
-- СТЕБАЛОВО. И не более того.
С.: Подожди, мы о твоих творческих планах хотели...
Е.: А! Да. Так вот. Пока я верил, что то, что я делаю,
свернет на фиг весь этот миропорядок, -- я и пел, и писал, и
выступал. А теперь вышла ситуация из-под контроля. Проехали!
ВИЖУ я, что никому это на хуй не нужно. Теперь во всяком слу-
чае. Это как развлечение стало для них для всех. Этакий цирк. А
развлекать кого бы то ни было я вот че-то не хочу. Вот не воз-
никает у меня почему-то этого весомого желания. Пусть этим При-
гов и Ко занимаются. И Мамонов. Бердяев, судя по всему, прав
оказался -- действительно, настал катакомбный период для носи-
телей, хранителей культуры. Все превратилось в слизь и грязь.
Стало быть, надо уходить отселе пока не поздно -- незачем свои
святыни на всеобщее осмеяние выставлять. Хотел я, по правде
сказать, записать напоследок альбом... о любви. Давно хотел. И
хотел я назвать его "Сто лет одиночества". Это очень красиво и
здорово. В этом очень много любви -- "Сто лет одиночества".
С.: А ты не боишься цитировать Маркеса? Ведь это же он со-
чинил. А не ты.
Е.: Да какая разница -- кто сочинил! Я уверен, что это и
не Маркес сочинил. Все это и до него было. Вообще -- ВСЕ ВСЕГДА
БЫЛО И БУДЕТ -- это ЗНАНИЕ. Оно кругом. Вот -- в деревне за
окошком. В коте моем, который на матрасике спит. Знание не при-
надлежит никому лично. Так же как и мои песни в высшем смысле
не принадлежат лично мне. Или наоборот -- Знание принадлежит
всем. Мне вот постоянно кажется, когда я встречаю что-нибудь
НАСТОЯЩЕЕ, -- что это -- я. Я впервые когда Doors услышал...
или Love... или песню "Непрерывный суицид" -- первое, что во
мне возникло, это фраза: "Это я пою". То же самое могу сказать
и о фильмах Тарковского, и о Хлебникове, и о Достоевском, и о
Вадиме Сидуре... могу до ночи перечислять. А что касаемо цити-
рования... это очень здорово -- взять и привнести что-то неожи-
данное и новое, красивое -- в то, что уже... Это как взять и
достать с чердака старую игрушку, сдуть с нее пыль, подмигнуть,
оживить -- и да будет Праздник! Понимаешь?
С.: И что же это за альбом бы был... или все-таки будет?
Е.: Не знаю, наверное, не будет. Это никому, кроме меня
самого, не нужно. Я это не из каприза говорю. Это факт. А я не
могу и не хочу делать то, во что не верю. Это должно быть по-
дарком, каждая твоя песня, каждое твое слово. А если это никому
не нужно -- всепоглощающе, до смерти -- и ты знаешь это -- если
к этому твоему подарку отношение, как в поучительнейшем сочине-
нии "Мартышка и очки" -- стоит ли его создавать?
С.: Наверное, стоит.
Е.: Видимо, да. Но это нужно понять. Это нужно прожить.
Раньше я сочинял и пел для близких, тех, кто меня окружал,
-- пел для них по большому счету -- для Янки там, Зеленского,
Фирика... и для потенциальных, невидимых братьев, сынов и от-
цов. А чем дальше живешь, тем меньше иллюзий остается -- ныне
каждый, как оказалось, сам в себе в самом хреновом смысле. Вре-
мечко такое. Дух умер. Надо ждать.
С.: И сколько, по-твоему, ждать?
Е.: Лет двести.
С.: Вот ты говоришь -- дух умер...
Е.: Умер, для них для всех. Покинул. Такого, я уверен, не
было никогда. У меня недавно как будто что-то открылось внутри.
Я понял. Это -- пиздец. Тут бесполезно словеса говорить, руками
махать... Это ведь не только в нашей стране. Это везде так. Нас
это в последнюю очередь коснулось из всей цивилизации. Зато у
нас это быстро произошло и раскидисто. По-русски.
С.: Так что, по-твоему, сейчас даже творчество смысла не
имеет?
Е.: Мне кажется, уже нет. Не имеет. Вот то, что я говорю,
-- ты поверь, я не от ума говорю. Я это чувствую. Как факт, су-
ществующий явственно и наглядно. Для меня. Поэтому спорить и
аргументировать я не буду, ты только не обижайся. Может быть,
это от того, что во мне что-то важное сломалось. У меня был да-
же стих такой: "Когда я умер, не было никого, кто бы это опро-
верг". Может быть, это самое главное, что я создал, -- этот
стих.
А насчет творчества... вот Сергеич однажды (году этак в
85-м) высказал такое соображение -- что, мол, рок-н-ролл надо
запретить под страхом уничтожения на месте. Что если берешься
сочинить или спеть песню -- должен будешь убитым быть. И вот
ежели кто и решится в таком случае петь -- то это будет НАСТОЯ-
ЩЕЕ. Я, помню, тогда долго с Сергеичем ругался. А сейчас -- так
он как бы и прав. То, что вокруг сейчас деется, -- это же и
словами не расскажешь! У Ницше в "Заратустре" фраза была о том,
что наступит время, когда и понятие ДУХ означать будет грязь.
Вот оно и наступило, всем на радость и утешение. Мне тут делать
нечего. Здесь еще долго будет потеха продолжаться, пока все это
не ПИЗДАНЕТСЯ самым жестоким образом. И вот тогда, может быть,
наступит эра протрезвления... "время собирать".
Мне, однако, еще посчастливилось... я везучий человек -- я
все умудрялся делать вовремя. Я застал советский "вудсток" --
последний, наверное, отчаянный, чудесный всплеск детской чис-
той, живой радости -- в годах 84-88 -- и сам этому, надеюсь, в
какой-то мере посодействовал. Я застал праздник, я был на него
приглашен. Такого больше не будет.
С.: А вот у Башлачева есть строка про то, что "появится
новый мальчик за меня-гада воевать".
Е.: Вот не появится. За меня-гада воевать, во всяком слу-
чае, никто не будет. Да и за Сашку, судя по всему, уже и сейчас
некому. Уже и продали, и закопали -- как и Высоцкого, и Битлз,
и все остальное.
С.: Почему закопали? Я видел недавно, как в нашем "Торго-
вом центре" совсем молодые ребята (в телогрейках) покупали Саш-
кины пластинки. Значит -- слушают.
Е.: Да я не об этом. Понимаешь, я так считаю -- если ты
УСЛЫШАЛ то, что там внутри, если ты ПОНЯЛ, по-настоящему ПОНЯЛ,
-- то ты святым должен стать, на меньшее права не имеешь! Это
-- ЧУДО должно быть! Каждая настоящая песня -- это ЧУДО. А если
оно не происходит с тобою -- то ты ничего не слышишь. Любое
творчество -- творчество от сердца -- это ЧУДО. А если его НЕМА
-- то и цена всему -- кусок говна, тогда и "земля -- прах, и
солнце -- медная посудина", как справедливо заметил писатель
Розанов.
А то, что пластинки башлачевские покупают, -- так это, на
мой взгляд, факт не то что печальный, но и трагический. Гности-
ки, наверно, правы были -- знание должно принадлежать посвящен-
ным. По крайней мере -- в тех условиях, кои мы имеем в течение
последних тысяч лет. Вот что я искренне имею сообщить тебе по
этому поводу.
С.: Я вот слушаю тебя и представляю -- о какой любви ты бы
напел!
Е.: Да ты, наверно, кое-что уже слышал... из этого...
"цикла". Вот -- про Христа, "Евангелие" называется.
С.: Это где "задуши послушными руками своего непослушного
Христа"?
Е.: Да.
С.: Ну и любовь у тебя, однако. Страшноватая любовь, прямо
говоря...
Е.: Страшноватая? Наверно, да. Любовь, по-моему, вообще --
вещь весьма страшноватая. В обычном понимании. Все настоящее --
вообще страшновато. Для правильного индивидуума.
А вообще-то, ты знаешь, мне все говорят -- у тебя, мол,
одно чернуха, мракобесие, депрессняк... Это еще раз говорит о
том, что ни хрена никто не петрит! Я вот совершенно трезво и
искренне сейчас говорю -- все мои песни (или почти все) --
именно о ЛЮБВИ, СВЕТЕ И РАДОСТИ. То есть о том, КАКОВО -- когда
этого нет! Или КАКОВО это -- когда оно в тебе рождается, или,
что вернее, когда умирает. Когда ты один на один со всей
дрянью, которая в тебе гниет и которая тебя снаружи затопляет.
Когда ты -- не тот, каким ДОЛЖОН быть!
С.: А когда ты тот, каким ДОЛЖОН быть -- есть такие песни?
Е.: Когда ты НАСТОЯЩИЙ (снова это слово), как мне кажется,
творчество излишне. Творчество -- это как бы акт очищения, путь
домой, через страдание, через расхлебывание всей этой чудовищ-
ной грязи, всей этой патологии. Через это преодоление возника-
ет... ПРОРЫВ. Как озарение. Как осознание. Как УТВЕРЖДЕНИЕ,
что ли. А когда ты достигаешь -- там уже нет слов. Там вообще
ничего этого нет.
Надо сказать, что вообще все слова -- говно. Скуден язык.
Нищ. "Жалок, наг и убог". Все это создано -- все слова, поня-
тия, системы -- сам язык -- для болтовни, для игры в бисер в
лучшем случае. Если и не создано, то работает именно ради этого
повсеместно. Слова недостойны НАСТОЯЩЕГО языка. Через них можно
задать как бы вектор, образ, указочку. Но ведь все это... неса-
модостаточно. Все это -- костыли. Дырочки. Веревочки.
Я всегда испытывал крайнее неудобство, когда пытался пос-
редством речи выразить что-либо. Вот возникает мысль, даже не
мысль, а образ некий... даже и не образ, а что-то легкое, яс-
ное, и при этом бесконечно многозначное -- и как это выразить,
какими томами, энциклопедиями, собраниями сочинений!.. У меня
просто руки опускаются. И получается, что все, что я тут изла-
гаю, -- косноязычие и ПИЗДЕЖ, не более того, ибо не могу я са-
мое простейшее, самое элементарнейшее чувство выразить кроме
как "указками" -- фанерными или там... малахитовыми, неважно.
Футуристы, как мне кажется, это очень хорошо понимали. Особенно
такие, как Алексей Крученых.
1 2 3