Здесь выложена электронная книга Бесстыдник автора по имени Лесков Николай Семёнович. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Лесков Николай Семёнович - Бесстыдник.
Размер архива с книгой Бесстыдник равняется 13.05 KB
Бесстыдник - Лесков Николай Семёнович => скачать бесплатную электронную книгу
Николай Семёнович Лесков
Бесстыдник
Николай Семёнович Лесков
БЕССТЫДНИК
Мы выдержали в море шторм на самом утлом суденышке, недостатков которого я, впрочем, не понимал. Став на якорь, в какие-нибудь полчаса матросы все привели в порядок, и мы тоже все сами себя упорядочили, пообедали чем бог послал и находились в несколько праздничном настроении.
Нас было немного: командир судна, два флотских офицера, штурман, да я и старый моряк Порфирий Никитич, с которым мы были взяты на это судно просто ради компании, «по знакомству» – проветриться.
На радостях, что беда сошла с рук, все мы были словоохотливы и разболтались, а темой для разговора служила, конечно, только что прошедшая непогода. По поводу ее припоминали разные более серьезные случаи из морской жизни и незаметно заговорили о том, какое значение имеет море на образование характера человека, вращающегося в его стихии. Разумеется, среди моряков море нашло себе довольно горячих апологетов, выходило, что будто море едва ли не панацея от всех зол, современного обмеления чувств, мысли и характера.
– Гм! – заметил старик Порфирий Никитич, – что же? – это хорошо; значит, все очень легко поправить; стоит только всех, кто на земле очень обмелел духом, посадить на корабли да вывесть на море.
– Ну, вот какой вы сделали вывод!
– А что же такое?
– Да мы так не говорили: здесь шла речь о том, что море воспитывает постоянным обращением в морской жизни, а не то что взял человека, всунул его в морской мундир, так он сейчас и переменится. Разумеется, это, что вы выдумали, – невозможно.
– Позвольте, позвольте, – перебил Порфирий Никитич, – во-первых, это совсем не я выдумал, а это сказал один исторический мудрец.
– Ну, к черту этих классиков!
– Во-первых, мой исторический мудрец был вовсе не классический, а русский и состоял на государственной службе по провиантской части; а во-вторых, все то, что им было на этот счет сказано, в свое время было публично признано за достоверную и несомненную истину в очень большой и почтенной компании. И я, как добрый патриот, хочу за это стоять, потому что все это относится к многосторонности и талантливости русского человека.
– Нельзя ли рассказать, что это за историческое свидетельство?
– Извольте.
Прибыв вскоре после Крымской войны в Петербург, я раз очутился у Степана Александровича Хрулева Степан Александрович Хрулев (1807–1870) – генерал, начальник 1-й и 2-й оборонительных линий в Севастополе, особенно известный защитой Малахова кургана в Крымскую кампанию 1854–1855 годов. Выведен Лесковым также и в «Смехе и горе» под своей настоящей фамилией (наст. изд., т. 3, стр. 634).
, где встретил очень большое и пестрое собрание: были военные разного оружия, и между ними несколько наших черноморцев, которые познакомились со Степаном Александровичем в севастопольских траншеях. Встреча с товарищами была для меня, разумеется, очень приятна, и мы, моряки, засели за особый столик: беседуем себе и мочим губы в хересе. А занятия на хрулевских вечерах были такие, что там все по преимуществу в карты играли, и притом «по здоровой», «и приписывали и отписывали они мелом и так занимались делом». …«и приписывали и отписывали они мелом и так занимались делом» – неточная цитата из эпиграфа к первой главе «Пиковой дамы» Пушкина.
Храбрый покойничек, не тем он будь помянут, любил сильные ощущения, да это ему о ту пору было и необходимо. Ну, а мы, моряки, без карт обходились, а завели дискурс Дискурс (от франц. discours) – рассуждение.
и, как сейчас помню, о чем у нас была речь: о книге, которая тогда вышла, под заглавием «Изнанка Крымской войны». «Изнанка Крымской войны» – под этим заглавием в ээ 1, 2 и 4 «Военного сборника» за 1858 год были напечатаны три статьи видного военного деятеля H. H. Обручева, разоблачавшие порядки в госпиталях и неурядицу в продовольственном снабжении армии во время Крымской войны. Статьи вызвали оживленную полемику. В редакцию «Военного сборника», кроме H. H. Обручева и В. М. Аничкова, входил в это время и Н. Г. Чернышевский.
Она в свое время большого шума наделала, и все мы ее тогда только что поначитались и были ею сильно взволнованы. Оно и понятно! книга трактовала о злоупотреблениях, бывших причиною большинства наших недавних страданий, которые у всех участвовавших в севастопольской обороне тогда были в самой свежей памяти: все шевелило самые живые раны. Главным образом книга обличала воровство и казнокрадство тех комиссариатщиков и провиантщиков, благодаря которым нам не раз доводилось и голодать, и холодать, и сохнуть, и мокнуть.
Естественное дело, что печатное обличение этих гадостей у каждого из нас возбудило свои собственные воспоминания и подняло давно накипевшую желчь: ну, мы, разумеется, и пошли ругаться. Занятие самое компанское: сидим себе да оных своих благодетелей из подлеца в подлеца переваливаем. А тут мой сосед, тоже наш черноморский, капитан Евграф Иванович (необыкновенно этакий деликатный был человек, самого еще доброго морского закала), львенок нахимовский, а доброты преестественной и немножко заика, ловит меня под столом рукою за колено и весь ежится…
«Что такое, – думаю, – чего ему хочется?»
– Извините, – говорю, – мой добрейший. Если вам что-нибудь нужно по секрету – кликните слугу: я здесь тоже гость и всех выходов не знаю.
А он заикнулся и опять за свое. А я ведь по глупости своей пылок, где не надо, да и разгорячен был всеми этими воспоминаниями-то, и притом же я еще чертовски щекотлив, а Евграф Иванович меня этак как-то несмело, щекотно, пальцами за колено забирает, совершенно будто теленок мягкими губами жеваться хочет.
– Да перестаньте же, – говорю, – Евграф Иванович, что вы это еще выдумали? Я ведь не дама, чтобы меня под столом за колено хватать, – можете мне ваши чувства при всех открыть.
А Евграф Иванович – милота бесценная – еще больше сконфузился и шепчет:
– Бе-е-е-сстыд-д-ник, – говорит, – вы, Порфирий Никитич.
– Не знаю, – говорю, – мне кажется, что вы больше бесстыдник. С вами того и гляди попадешь еще в подозрение в принадлежности к какой-нибудь вредной секте.
– Ка-а-а-к вам… ра-а-зве можно, можно та-а-к про интендантов с комиссионерами гово-орить?
– А вам, – спрашиваю, – что за дело за них заступаться?
– Я-а-а за них не за-а-а-ступа-а-юеь, – еще тише шепчет Евграф Иванович, – а разве вы не видите, кто тут за два шага за вашей спиной сидит?
– Кто там такой у меня за спиной сидит? – я не виноват: у меня за спиной глаз нет.
А сам за этим оборачиваюсь и вижу: сзади меня за столиком сидит в провиантском мундире этакая огромная туша – совершенно, как Гоголь сказал, – свинья в ермолке. …свинья в ермолке. – В письме Хлестакова к Тряпичкину в «Ревизоре» Гоголя так назван попечитель богоугодных заведений (д. 5, явл. 8).
Сидит и режется, подлец, по огромному кушу, и с самым этаким возмутительным для нашего брата-голяка спокойствием: «дескать, нам что проиграть, что выиграть – все равно: мы ведь это только для своего удовольствия, потому у нас житница уготована: пей, ешь и веселись!» Ну, словом сказать, все нутро в бедном человеке поднимает!
– Ишь ты, – говорю, – птица какая! Как же это я раньше его не заметил! – И, знаете, завидев врага воочию-то, черт знает каким духом занялся и, вместо того чтобы замолчать, еще громче заговорил в прежнем же роде, да начал нарочно, как умел, посолонее пересаливать.
– Разбойники, – говорю, – кровопийцы эти ненасытные, интендантские утробы! В то самое время, как мы, бедные офицеры и солдаты, кровь свою, можно сказать, как бурачный квас из втулки в крымскую грязь цедили, – а они нас же обкрадывали, свои плутовские карманы набивали, дома себе строили да именья покупали!
Евграф Иванович так и захлебывается шепотом:
– Пе-е-рестаньте!
А я говорю:
– Чего перестать? Разве это неправда, что мы с голоду мерли; тухлую солонину да капусту по их милости жрали; да соломой вместо корпии раны перевязывали, а они херес да дрей-мадеры распивали?
И все, знаете, в этом роде на их счет разъезжаю. Собеседники мои, видя, что я в таком азарте, уже меня не трогают, а только, кои повеселее, посмеиваются да ноготками об рюмки с хересом пощелкивают, а милота моя, застенчивый человек Евграф Иванович, весь стыдом за меня проникся – набрал со стола полную горсть карточных двоек, растопырил их в обеих руках веером, весь ими закрылся и шепчет:
– Ах, Порфирий Никитич, ах, бее-с-сстыд-д-дннк какой, что-о-о он рассказывает! В ва-с со-о-страдания нет…
Меня эта краснодевственность его еще больше взорвала.
«Вот так, – думаю, – у нас всегда, у русских: правый, с чистой совестью, сидит да краснеет, а нахал прожженный, как вороватый кухонный кот-васька, знай уписывает, что стянул, и ухом не ведет.
И с этим оглянулся назад, где за столом сидел раздражавший меня провиантщик, и вижу, что он и точно ухом не ведет. Чтобы он не слыхал этого моего широковещания насчет всей его почтенной корпорации, – этого и быть не могло; но сидит себе, как сидел, курит большую благовонную регалию …курит большую благовонную регалию… – Регалня – сорт дорогой сигары.
да козыряет. И как все у человека очень много зависит от настроения, то уж мне кажется, что и козыряет-то, или, просто сказать, картами ходит он как-то особенно противно: так это, знаете, как-то их словно от себя и пальцем не шевеля пошвыривает: «дескать, на вам, сволочи, – мне все это наплевать». Еще он мне этим стал отвратительнее через то, что как будто он же надо мною своим спокойствием некоторого верха брал: я надрываюсь, задираю, гавкаю на него, как шавка на слона, а он и ухом не хлопнет. Я и полез еще далее.
«Ну так врешь же, – думаю, – волк тебя ешь! Ты у меня повернешься; я, брат, человек русский и церемониться не стану; приятен или неприятен буду хозяину, а уж я тебя жигану». И жиганул Жиганул – ударил.
: все, что знал о нем лично, все в нехитром иносказании и пустил.
– Мы, – говорю, – честные русские люди, которых никто не смеет воровством укорить, мы, израненные, искалеченные после войны, еще и места себе нигде добиться не можем, нам и жен прокормить не на что, а этим протоканальям, как они по части хаптус гевезен Хаптус гевезен. – Хапуга (от хапать) – стяжатель, взяточник, обирала. Латинская форма первого слова сочетается с немецкой формой gewesen.
отличатся, все так и садит: и в мирное время им есть место на службе и даже есть место в обществе, « жены у них в шелку да в бархате, а фаворитки еще того авантажнее…
Шумел я, шумел, болтал, болтал и уморился… Уже у меня и слов и голосу стало недоставать, а он все-таки ничего. Просто весь преферанс на его стороне: даже Евграф Иванович это заметил и начинает надо мной подтрунивать;
– А что-о-о? – шепчет, – что-о-о вы, ба-ба-батенька, своим бесстыдством взяли?
– Что, – отвечаю, – вы еще тут со своим «ба-ба-батенька», – уже сидите лучше смирно.
А сам, знаете, откровенно сказать, действительно чувствую себя сконфуженным. Но все это были-с еще цветочки, а ягодки ждали меня впереди.
Игра перед ужином кончилась, и за столом стали рассчитываться; провиантщик был в огромнейшем выигрыше и вытащил из кармана престрашенный толстый бумажник, полнешенек сотенными, и еще к ним приложил десятка два выигрышных, и все это опять с тем же невозмутимым, но возмутительным спокойствием в карман спрятал.
Ну тут и все встали и начали похаживать. В это время подходит к нашему столу хозяин и говорит:
– А вы что, господа, все, кажется, бездельничали да злословили?
– А вам, – говорю, – разве слышно было?
– Ну еще бы, – говорит, – не слышно; ваша милость точно на корабле орали.
– Ну, вы, – прошу, – Степан Александрович, пожалуйста, меня простите.
– Что же вам прощать; бог вас простит.
– Не выдержал, – говорю, – не стерпел.
– Да ведь разве утерпишь?
– Увидал, – говорю, – все внутри и задвигалось, и хотя чувствовал, что против вас неловко поступаю…
– А против меня-то что же вы такое сделали?.
– Да ведь он ваш гость…
– Ах, это-то… Ну, батюшка, что мне до этого: мало ли кто ко мне ходит: учрежден ковчег, и лезет всякой твари по паре, а нечистых пар и по семи. Да и притом этот Анемподист Петрович человек очень умный, он на такие пустяки не обидится.
– Не обидится? – спрашиваю с удивлением.
– Конечно, не обидится.
– Значит, он медный лоб?
– Ну, вот уж и медный лоб! Напротив, он человек довольно чувствительный; но умен и имеет очень широкий взгляд на вещи; а к тому же ему это небось ведь и не первоучина: он, может быть, и бит бывал; а что ругать, так их брата теперь везде ругают.
– А они всюду ходят?
– Да отчего же не ходить, если пускают, и еще зовут?
Меня зло взяло уже и на самого хозяина.
– Вот то-то у нас, – говорю, – ваше превосходительство, и худо, что у нас дрянных людей везде ругают и всюду принимают. Это еще Грибоедов заметил …у нас дрянных людей везде ругают и всюду принимают. Это еще Грибоедов заметил… – Лесков имеет в виду слова Платона Михайловича Горича в «Горе от ума» (д. 3, явл. 9) о Загорецком:
…у нас ругают
Везде, а всюду принимают.
, да и до сих пор это все так продолжается.
– Да и вперед продолжаться будет, потому что иначе и не может быть.
– Полноте, – говорю я с неподдельной грустью, – отчего же это, например, в Англии… (которою все мы тогда бредили под влиянием катковского «Русского вестника»). …в Англии… (которою все мы тогда бредили под влиянием катковского «Русского вестника»). – «Русский вестник» Каткова в первые годы своего существования (выходил с 1856 года); проводил резко англофильскую политику.
Но чуть я только упомянул об Англии, Степан Александрович окинул меня своим тяжелым взглядом и перебил:
– Что это вы катковского туману нам напустить хотите? Англия нам не пример.
– Отчего, разве там ангелы живут, а не люди?
– Люди-то тоже люди, да у них другие порядки.
– Я, – говорю, – политики не касаюсь.
– И я ее не касаюсь: мы ведь, слава богу, русские дворяне, а не аглицкие лорды, чтобы нам обременять свои благородные головы политикою? А что в Англии может быть честных или по крайней мере порядочных людей побольше, чем у нас, так это ваша правда. Тут и удивляться нечего. Там честным человеком быть выгодно, а подлецом невыгодно, – ну, вот они там при таких порядках и развелись. Там ведь еще малое дитя воспитывают, говорят ему: «будь джентльмен», и толкуют ему, что это такое значит; а у нас твердят: «от трудов праведных не наживешь палат каменных». Ну, дитя смышлено: оно и смекает, что ему делать. Вот оно так и идет. Надо все это представлять себе благоразумно, с точки зрения выгоды, а не по-вашему, как у вас там на море, – все идеальничают. Зато вы никуда и не годны.
– Это, – говорю, – почему мы никуда не годны?
– Да так, не годны: не к масти, да и баста; поди-ка я сунься куда-нибудь, например, вас на службу теперь рекомендовать с такой речью, «что вот, мол, черноморский офицер и честнейший человек: ни сам не сворует, ни другому не даст своровать, а за правду шум и крик поднимет», – я и вас не определю, да и себя скомпрометирую: меня за вас дураком назовут. Скажут: «хорош ваш молодец, да нам такого не надобе, нам похуже надобе», – и я за вас никуда просить и не пойду, а вот за него-то, за этого барина (хозяин кивнул на стоящего у закуски провиантщика), за него я куда вам угодно полезу, потому что при наших порядках это люди ходкие и всякий за них может быть уверен в успехе.
– Что же, это разве, – говорю, – так и должно быть?
– А разумеется, так должно быть, потому что он человек очень ловкий и на все податливый, а это всякому интересно, и всякий смекает, на что он ему может пригодиться; а вы на что кому нужны? Вы с правдою-то с своею со всеми перессоритесь, а потому вашего брата только и остается, что с берега опять за хвост, да назад на корабль перекинуть, чтобы вы тут на суше не пылились.
– Заметьте это себе, господа, – подчеркнул Порфирий Никитич, – ведь это я вам не вру, не сочинение для забавы вашей сочиняю, а передаю вам слова человека исторического, которые непременно должны иметь свое историческое значение хотя если не в учебной истории, то по крайней мере в устных преданиях нашей морской семьи. Так, господа, смотрели тогда на нас, как на людей вокруг себя чистых и… этак, знаете, всесовершенно чистых… Ну, да все это в скобках; а я обращаюсь опять к своей истории на закуске у Хрулева.
– Так-то, благодетель мой, – похлопав меня по плечу, дружески заключил Степан Александрович, – век идеалов прошел. Нынче даже кто и совсем по-латыни не знает, и тот говорит suum cuique, Каждому свое (лат.).
– пойдемте-ка лучше закусывать, а то вот на этот счет Анемподист Петрович уж настоящая свинья: он, пожалуй, один всю семгу слопает, а семушка хорошая: я сам у Смурова на Морской с пробы взял. Кстати я вас с ним тут у закуски и познакомлю.
Бесстыдник - Лесков Николай Семёнович => читать онлайн электронную книгу дальше
Было бы хорошо, чтобы книга Бесстыдник автора Лесков Николай Семёнович дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Бесстыдник у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Бесстыдник своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Лесков Николай Семёнович - Бесстыдник.
Если после завершения чтения книги Бесстыдник вы захотите почитать и другие книги Лесков Николай Семёнович, тогда зайдите на страницу писателя Лесков Николай Семёнович - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Бесстыдник, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Лесков Николай Семёнович, написавшего книгу Бесстыдник, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Бесстыдник; Лесков Николай Семёнович, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн