Конечно, интересно быть очевидцем редкостного события или явления, в
рюкзаке памяти укладывается незабываемое и неповторимое. Затем сверху
можно набросать и то, чего на самом деле не было, но вполне могло бы
произойти, и рассказывать, присочиняя, и уже самому в придуманное свято
верить. Гуров знал: очевидец - человек во многом уникальный и самобытный,
талантливый и неповторимый. Недаром коллеги Гурова, люди до невозможности
приземленные, - не художники, зачарованные музыкой гомеровской "Илиады",
скорее археологи, готовые в поисках черепка истины копать и копать до
изнеможения, так вот эти рациональные и неинтересные люди порой говорят:
"Он лжет, как очевидец".
Лева Гуров не страдал тщеславием, не думал о звездном будущем, а
сутки за сутками страдал от жары, ища спасения в ванной, а утром сменился,
выслушал приговор синоптиков и отправился на пляж. Что толкнуло его на
столь опрометчивый поступок, неизвестно, то ли сказалась бессонная ночь,
то ли соблазнила возможность добраться до воды на служебной машине,
которая ему полагалась после дежурства.
Вода в заливе лежала, словно расплавленный и еще не остывший свинец:
тяжелая, неподвижная, серая, она жарко поблескивала и, казалось, давила на
желтый раскаленный берег. Ошалевшие люди, безуспешно пытаясь спастись от
жары, навалившейся на город, лежали на выжженной траве, бродили, загребая
ногами перегретый песок, падали в эту тяжелую воду, надеясь получить хотя
бы кратковременную передышку в борьбе с безжалостным солнцем.
На колкой, пахнувшей табаком траве лежал и Лева. С закрытыми глазами,
но зримо ощущая бледное, выцветшее от солнца небо, он вяло мечтал о
прохладной квартире с опущенными шторами, выключенным телефоном и сытно
урчащим холодильником, о книжной полке...
Встать и сейчас же уехать, жестко скомандовал Лева, перекатился на
живот, приоткрыл глаза, огляделся, у воды люди лежали, словно карты в
заигранной сальной колоде.
Лева быстро одевался, пытаясь вспомнить, хватит ли у него денег на
такси.

Денис Сергачев в этот день поднялся поздно, около десяти. Лева уже
сдавал дежурство, а Денис еще стоял в ванной, подставляя лицо под колючие
струйки. Он смочил негустые русые волосы, закрутил кран и широкими
ладонями начал стряхивать с рук и груди воду, коснулся живота и
поморщился: он был плотно покрыт жиром, а по бокам, чуть ли не в ладонь
шириной, нависали складки. Денис шагнул негнущимися ногами из ванны,
протер запотевшее зеркало, оглядел себя, кивнул, хотел подмигнуть
насмешливо, но получилась довольно жалкая гримаса. Два дня как он начал
новую жизнь, бегал трусцой и делал гимнастику, мышцы в отместку ныли,
мелко дрожали и подталкивали к осиротевшему дивану. Денис оделся, прошелся
по квартире, думая о том, что необходимо купить весы или хотя бы взять на
время у соседки, отгоняя мысли, что все это уже было, начинал он новую
жизнь, делал гимнастику и бегал, не пил, ограничивал себя в куреве и еде,
но никогда уже ему не быть Денисом Сергачевым с фигурой "как у бога".
Морщась, он съел яйцо без соли, выпил кофе без сахара, оттягивая
переход в комнату, где на столе притаилась пишущая машинка и магнитофон,
хранивший в своей бесчувственной памяти интервью с олимпийским чемпионом,
статью о котором надо через два дня положить на стол редактора.
Денис с надеждой покосился на телефон, холодно поблескивающий
пластмассовыми боками, который, накрывшись трубкой, угрюмо молчал. Помощь
пришла неожиданно, неуверенно тренькнул дверной звонок, Денис вскочил,
ноги подкосились, свело бедра и икры, но он заставил себя прошагать до
двери, с надеждой крикнул:
- Минуточку! - И щелкнул замком.
- Картошка. - Одетая во что-то фиолетовое, блестящее и стеганое,
тетка названивала уже соседям; взглянула на Дениса неприветливо, оценив
его как покупателя несерьезного.
Он решил было из упрямства купить килограммов несколько, но мысли о
диете и о картофельной кожуре вовремя остановили Дениса.
Дверь напротив распахнулась, Елена махнула Денису приветственно и
деловито спросила:
- Сколько? - Услышав цену, рассмеялась, согласно кивнула. - Дэник, -
так она называла Дениса, - занеси, пожалуйста.
Денис подхватил ведро и обреченно вошел в соседнюю квартиру. Все
последующие действия и разговоры были известны досконально. Елена
освободит от работы, накормит досыта, лишит свободы и чувства достоинства.
Кофе, как и все в доме Качалиных, был экстра-класса. Елена ловко
орудовала у плиты и кухонного стола, отвечала на непрерывные телефонные
звонки и учила Дениса уму-разуму. Она все делала быстро, четко, можно
сказать, вдохновенно. На плите что-то жарилось, хозяйка в это время
чистила и мыла овощи, уточняла по телефону место и время очередной
встречи, кому-то отказывала, другого одобряла и с чуть кокетливой
гримаской, которая смягчала облик сугубо деловой женщины, говорила:
- Денис, тебе летом сорок, неужели не надоело стирать рубашки, писать
очерки, которые читают одни дебилы...
Кофе благородно горчил, Денис привычно и заученно улыбался. Елена
сунула ему в руки морковь и терку. Он начал тереть морковку, смотрел на
деловую женщину и пытался вспомнить, как она выглядела двадцать лет назад,
когда они познакомились у волейбольных площадок на стадионе "Динамо".
Денису было двадцать, Леночке восемнадцать, но она ему почему-то
казалась маленькой и беззащитной девочкой. Денис ошибался. Возможно, в
раннем детстве Елена и была непосредственной и наивной; когда же она
познакомилась с Денисом, то пошла его провожать после соревнований и
согласилась вновь встретиться отнюдь не потому, что он парень остроумный и
обаятельный. Атлетически сложенный, жизнерадостный и неглупый,
прирожденный лидер, он обращал на себя внимание, но Лена в нем оценила
другое. В спортивной среде, модной в те времена Денис Сергачев был парень
известный и престижный...
Денис справился с морковкой.
Елена положила трубку, улыбнулась Денису, положила перед ним
луковицу, деревянную доску, острый нож и ответила на очередной звонок.
Как и полагается, Денис над глянцевитой, пахучей луковицей всплакнул,
однако нарезал прозрачными кружочками и откинулся на высокую деревянную
спинку стула - мебель на кухне Качалиных была вся темного дерева, резная.
Денис пытался взглянуть на Елену со стороны, не из глубины десятилетий, а,
как говорится, "на новенького". Коротко стриженная блондинка с карими,
почти всегда смеющимися, однако не добрыми глазами; фигура спортивная,
отнюдь не потерявшая форму, разве что грудь тяжеловата, но многим мужчинам
это нравится. Двигается Елена быстро, не резко, кисти рук и лодыжки сухие,
мускулистые, в общем, чувствуется в ней порода. Интересная, уверенная
женщина, излучающая тревогу и опасность. Одетая в шорты и коротковатую,
плотно облегающую кофточку, Елена даже на кухне носила витую золотую цепь,
массивное кольцо и перстень с бриллиантами.
Денис допил кофе, взял ароматную американскую сигарету, щелкнул
отличной настольной зажигалкой и оглядел хорошо знакомую кухню. В двух
словах о ней можно сказать: много и дорого. Холодильников, конечно, два -
и, естественно, импортные, такие же, как многочисленные банки и
кастрюльки, даже запах от них заморский, а уж о продуктах и говорить
нечего.
Но человек, попав в волшебный сад, сторонится излишне пахучих и
соблазнительных плодов, которые и с деревьев-то свисают специально, чтобы
их сорвали и съели. На этой кухне, у Елены, Денис позволял себе пить кофе,
порой и нечто более крепкое, и курить, ему казалось, что если он начнет
еще есть, то потеряет остатки независимости и индивидуальности.
Денис понимал, что никаких остатков не имеется и его борьба не более
чем самообман. Так узкогрудый мужчина с животиком-тыквочкой, увидев себя в
зеркале, набирает в легкие воздуха, напружинивает грудь, подтягивает живот
и, застыв на несколько секунд, бросает на себя горделивый взгляд. Таким
лихим парнем он и останется в своем сознании, когда с облегчением выдохнув
и приняв естественный вид, быстро от зеркала отвернется.
На стенных шкафах выстроился парад бутылок. Чего здесь только не
было! Казалось, все фирмы мира, гарантирующие хорошее настроение и
безрассудные поступки, прислали сюда своих полномочных представителей. Но
все они были пустыми, высосаны до капельки, и мундиры их поблекли под
тонким, липким слоем жирной пыли.
- Дэник, запиши, - Елена подвинула Денису блокнот и ручку. - Так,
слушаю тебя, дорогая, пожалуйста, по буквам.
Лена продиктовала название какого-то лекарства, Денис записал.
- И только в ампулах? - она жестом дала понять, что это тоже
необходимо отметить, и попробовала, достаточно ли посолен суп. - Получишь
завтра.
Денис знал, что если лекарство в Москве имеется, то Елена его
добудет, точнее, его привезут сюда, в дом; если нет, начнутся бесконечные
звонки, и необходимая вещь все равно будет добыта. Слово свое Елена
держала неукоснительно, помогала друзьям и даже просто знакомым охотно и
бескорыстно, однако благодарность неизменно получала сторицею. Денис
неоднократно наблюдал процесс взаимообмена услугами, но не мог проследить
за многоступенчатостью их хитросплетений.
- Вернись на грешную землю. - Елена поставила перед Денисом бокал,
наполнила чем-то золотистым и остро пахнущим, себе тоже плеснула чуточку.
- Как у вас, писателей, говорят? С утра выпил и целый день свободен?
- Я не писатель, - сказал Денис, почувствовал, что получилось слишком
добродушно, добавил: - Я журналист, да и то спортивный, в меню это
значится после коньяка, водки и даже рябиновой настойки.
- Среди второразрядных портвейнов. - Елена хрипловато рассмеялась,
посмотрела недобрым взглядом, и скорбные морщины появились и исчезли в
уголках рта. - Я не хотела бы заглянуть в меню, где имеется мой порядковый
номер и цена. - Она легко подняла с пола тяжелый таз и скрылась в ванной,
где тут же зафыркал кран, шлепнулась о фаянс набрякшая от воды ткань.
Отрезая пути к отступлению, Денис опорожнил бокал, налил и снова
выпил до дна. Пишущая машинка напрасно ждала его в соседней квартире.
Денису стало хорошо и грустно, жалко себя очень. Умиляясь этой
жалости, он стал вспоминать, чего сегодня уже точно не сделает.
Естественно, он не закончит статью и, конечно, не пойдет на тренировку - в
два часа "старички" соберутся погонять мяч. Он не поедет в редакцию и
Спорткомитет, не пойдет в прачечную и за хлебом. Весь день впереди, как же
он, Денис Сергачев, убьет его? День отлично начался, надо было тетке в
фиолетовой кофте притащиться со своей картошкой и заманить его сюда,
усадить, напоить. Умиление переросло в самобичевание, Денис властно
одернул себя. Елена молодец, надо жить по-качалински. Готовим обед,
стираем? Прекрасное настроение, мы хорошие, трудолюбивые. Пьем, умеренно
безобразничаем? Великолепно. Жизнь одна, второй точно не выдадут, хватай,
лови! Ты поймал, ухватил больше соседа? Значит, ты сильный, ловкий, умный,
и пусть завистники удавятся. Такое восприятие жизни Денису нравилось, он
пытался принять его, порой получалось неплохо, но обязательно наступало
похмелье, возникало чувство вины, неудовлетворенности.
В такие периоды Денис не заходил к Качалиным неделями, случалось,
месяцами. Когда же возвращался - чистеньким, обновленным, уверенным, - его
встречали радушно, словно расстались вчера. Лишь Елена сверкнет карими
глазами, спросит беспечно: "Монашеский запой прошел? Живи, как люди, не
бери в голову лишнего". Денис оставался, через несколько дней круговерть
мира Качалиных засасывала, лишала воли.
- Дэник, о чем задумался?
Он посмотрел в любимое лицо и вздохнул:
- Не встреть я тебя, жизнь сложилась бы иначе.
- Чушь, - ответила Елена, - ты последовательно идешь своим путем. Не
я, была бы другая, на которую бы ты свалил свою слабость и
несостоятельность.

В Москву Лева переехал несколько лет назад. Сначала командованием был
решен вопрос о переводе в столицу, отца Левы - генерал-лейтенанта Ивана
Ивановича Гурова. Затем неожиданно перевели в Москву и начальника Левы -
полковника Турилина, который добился перевода и для Левы.
Москва и Управление уголовного розыска встретили Леву прохладно, без
аплодисментов, но, как сказал мудрец, все проходит. Прошла боль первой
любви, поутихла тоска, новые товарищи на работе перестали приглядываться,
забыли, что Гуров пришлый, давно смотрели как на своего, он даже числился
в асах, к чему относился равнодушно, даже насмешливо. В общем, часы
тикали, листки календаря опадали вместе с листвой, и Лева начал привыкать
к обращению по имени-отчеству, к тому, что чаще дает советы, чем
обращается за ними.
За прошедшие годы Лева научился в некоторых случаях признавать свои
ошибки, и сегодня он признал, что на пляж забрался по глупости.
Лева победил, вырвался из ловушки пляжа, добрался домой, принял
холодный душ. На кухне старая баба Клава, член и фактически глава семьи,
яростно гремела посудой. Простыни, еще прохладные, ласкали тело, жизнь
поворачивалась лицом, начинала улыбаться и заигрывать.
В изголовье мягко заурчал телефон, Лева снял трубку.
- Здравствуйте, слушаю вас внимательно. - Он блаженно улыбнулся и
прикрыл глаза.
- Лев Иванович, это я, извините, я вас не разбудил?
- Не волнуйся, Борис Давыдович, разбудил. - Лева недоумевал: как это
он не отключил телефон, мало того, сам снял трубку и еще улыбался?
Гуров уже был старшим инспектором, в его группе работали три
инспектора, один из которых - Боря Вакуров, в прошлом году закончивший
юрфак университета, сейчас звонил. В двадцать три года Боре никакого
отчества не полагалось, однако Лев Гуров еще не забыл, как сам страдал от
покровительственного тона старших товарищей, и величал лейтенанта по
имени-отчеству, чем приводил его в смущение. Гуров относился к себе с
определенной иронией и не понимал, что для Бори он ас МУРа и гроза убийц.
- Глущенко пришел. - Боря явно мучился, что беспокоит начальство,
иначе поступить не мог и продолжал: - Я ему пропуск заказал, пытался сам
поговорить, затем добился, его... - он долго подыскивал подходящее слово,
- сам Петр Николаевич принял, а он...
Гуров однажды, сославшись на занятость, не принял Глущенко, потом
писал объяснение так долго, что зарекся... Сегодня не приму, завтра явится
и полдня мне погубит, решил Гуров и перебил:
- Знаю я твоего Глущенко, сейчас приду, дай ему какой-нибудь
кроссворд, пусть ждет. - Положил трубку, стал изучать знакомую трещинку на
потолке.
Анатолий Дмитриевич Глущенко не имел к Боре никакого отношения, был
проклятием его. Льва Ивановича Гурова.
Они познакомились около года назад, когда Анатолий Дмитриевич
Глущенко пришел на Петровку с жалобой на сотрудников районного отделения.
Если бы Гуров мог хотя бы приблизительно предвидеть, чем закончится его
встреча с этим скромным человеком с глазами удивленного, но всепрощающего
святого! Если бы еще приказало начальство, а то Гуров по собственной
инициативе влез в эту историю. И с тех пор раз в месяц, а то и чаще,
выслушивал Анатолия Дмитриевича, который, облюбовав Гурова, никому иному
своих потрясающих открытий рассказывать не желал.
Гуров шел по улице неторопливо, стараясь придерживаться теневой
стороны, что не всегда удавалось: солнце простреливало ее вдоль, прижимая
тень к домам, порой уничтожало ее полностью. Хорошее настроение исчезало,
мысли становились все ленивее и безрадостнее, чувство юмора испарялось,
уступая место чувству жалости к себе.
Раз уж я тащусь в кабинет, рассуждал Лева, то надо написать справку
по грабежу в Нескучном саду, да и по всей группе Шакирова. Писать справки
по законченным делам Гуров не любил и имел по этому поводу неприятности.
Начальник отдела полковник Орлов тоже не любил много писать и, чтобы
отчетность была в порядке, требовал эту работу от подчиненных. Правильно
требовал, но расписывать свои успехи все равно было противно. Если же
ограничиться лишь сухими цифрами, то отчет о работе делался бедным и
куцым, даже самому становилось неясно, чем же занималась группа целый
месяц.
1 2 3 4