Станислав Лем
Кибериада



lib.ru
«Сказки роботов. Кибериада.»: АСТ; Москва; 2003
ISBN 5-17-013017-1
Станислав Лем

«Кибериада»

Как уцелела вселенная

Конструктор Трурль создал однажды машину, которая умела делать все на букву «Н». Закончив эту машину, он для пробы заставил ее сделать Нитки, потом намотать их на Наперстки, которые она также сделала, затем бросить все это в специально вырытую Нору, окруженную Незабудками, Наличниками и Настойками. Машина выполнила задание безукоризненно, но Трурль еще не был уверен в ее исправности и велел ей сделать поочередно Нимбы, Наушники, Нейтроны, Наст, Носы, Нимф и Нитрогениум. Последнего она сделать не смогла, и Трурль, очень расстроенный, приказал ей дать по этому поводу объяснение.
– Я не знаю, что это, – объяснила машина. – Ни о чем таком не слыхала.
– Как так? Ведь это же азот. Такой химический элемент…
– Если это азот, то он на букву «А», а я умею делать только на букву «Н».
– Но по-латыни это называется нитрогениум.
– Дорогой мой, – сказала машина, – если б я умела делать все на «Н» на всевозможных языках, то я была бы Машина, Которая Может Делать Все В Пределах Всего Алфавита, потому что любая вещь на каком-либо из языков наверняка начинается на «Н». Дело обстоит не так хорошо. Я не могу сделать больше, чем ты придумал. Азота не будет.
– Хорошо, – согласился Трурль и приказал ей сделать Небо.
Она тут же сделала одно, небольшое, но по-небесному голубое. Пригласил он тогда к себе конструктора Клапауция, представил его машине и так долго расхваливал ее необычайные способности, что тот разозлился втайне и попросил, чтобы и ему разрешили приказать машине что-нибудь сделать.
– Изволь, – сказал Трурль, – только это должно быть на букву «Н».
– На «Н»? Хорошо. Пускай сделает Науку. Машина заурчала, и вскоре площадь перед домом Трурля заполнилась толпой ученых. Одни потирали лбы, писали что-то в толстых книгах, другие хватали эти книги и драли в клочья, вдали виднелись пылающие костры, на которых поджаривались мученики науки, там и сям что-то громыхало, возникали странные дымы грибообразной формы, вся толпа говорила одновременно, так что нельзя было понять ни слова, составляла время от времени меморандумы, воззвания и другие документы, а чуть поодаль сидели несколько одиноких старцев; они беспрерывно мелким бисерным почерком писали на клочках рваной бумаги.
– Ну, скажешь, плохо? – с гордостью воскликнул Трурль. – Признайся, вылитая наука! Но Клапауций не был удовлетворен. – Что? Вот эта толпа и есть наука? Наука – это нечто совсем иное!
– Так, пожалуйста, скажи, что именно, и машина тут же это сделает! – возмутился Трурль.
Но Клапауций не знал, что сказать, и поэтому заявил, что даст машине еще два задания и если она их выполнит, то он признает, что все в порядке. Трурль согласился на это, и Клапауций приказал машине сделать Наоборот.
– Наоборот?! – воскликнул Трурль. – Да где это слыхано! Что это еще за Наоборот?!
– Как что? Обратная сторона всего сущего, – спокойно возразил Клапауций. – Слыхал, как выворачивают наизнанку? Ну, ну, не притворяйся. Эй, машина, берись за дело!
А машина уже давно действовала. Сначала она сделала антипротоны, потом антиэлектроны, антинейтрино, антинейтроны и долго так работала безостановочно, пока не наделала уйму антиматерии, из которой постепенно начал формироваться похожий на причудливо сверкающее облако антимир.
– Гм, – произнес весьма недовольный Клапауций, – и это должно означать Наоборот?.. Допустим, что да. Согласимся, что это примерно то… Но вот мое третье приказание. Машина! Сделай Ничто! Долгое время машина вообще не двигалась. Клапауций начал уже довольно потирать руки. Тогда Трурль сказал:
– А чего ты хочешь? Ты же велел ей ничего не делать, вот она и не делает.
– Неправда. Я приказал ей сделать Ничто, а это совсем иное дело.
– Вот еще! Сделать ничто или не сделать ничего – это одно и то же…
– Ничего подобного! Она должна была сделать Ничто, а не сделала ничего, – значит, я выиграл. Ведь Ничто, умник ты мой, это не какое-то обычное ничто – плод лени и безделья, но действенное и активное Ничто, идеальное, единственное, вездесущее и наивысшее Небытие в собственном отсутствующем лице! – Не морочь машине голову! – крикнул Трурль. Но тут же раздался ее гулкий голос: – Перестаньте ссориться в такой момент. Я знаю, что такое Небытие, Невещественность или Ничто, поскольку все эти вещи находятся в ключе буквы «Н» как Несуществование. Лучше в последний раз окиньте взглядом мир, ибо вскоре его не будет…
Слова замерли на устах разъяренных конструкторов. Машина и впрямь делала Ничто, а именно: одну за другой изымала из мира разные вещи, которые переставали существовать, будто их вообще никогда не было. Так она упразднила натяги, наплюйки, нурки, нуждовки, налушники, недоноги и нетольки. Иногда казалось, что, вместо того чтобы уменьшать, сокращать, выкидывать, убирать, уничтожать и отнимать, она увеличивает и добавляет, поскольку одно за другим ликвидировала Неудовольствие, Незаурядность, Неверие, Неудовлетворенность, Ненасытность и Немощь. Но потом вновь вокруг них начало становиться просторнее.
– Ой! – воскликнул Трурль. – Как бы худа не было!..
– Ну, что ты, – сказал Клапауций, – ты же видишь, что она вовсе не делает Всеобщего Небытия, а только Несуществование вещей на букву «Н». И ничего особенного не будет, потому что твоя машина никуда не годится.
– Так тебе лишь кажется, – отвечала машина. – Я действительно начала со всего, что на букву «Н», ибо это мне более знакомо, но одно дело – создать какую-нибудь вещь, а совсем другое – убрать ее. Убрать я могу все по той простой причине, что я умею делать все-все, как есть, на букву «Н», а значит, Небытие для меня сущий пустяк. Сейчас и вас не будет, и вообще ничего, так что прошу тебя, Клапауций, скажи поскорее, что я действительно универсальная машина и выполняю приказания, как надо, а то будет поздно.
– Но это же… – начал перепуганный Клапауций, – и в этот момент заметил, что действительно исчезают предметы не только на букву «Н». Так, уже перестали их окружать камбузели, сжималки, вытряски, грызмакн, рифмонды, трепловки и баблохи.
– Стой! Стой! Я беру свои слова назад! Перестань! Не делай Небытия! – заорал во все горло Клапауций, но, прежде чем машина остановилась, исчезли еще горошаны, кломпы, филидроны и замры.
И лишь тогда машина остановилась. Мир выглядел просто устрашающе. Особенно пострадало небо; на нем виднелись лишь одинокие точечки звезд – и ни следа прелестных горошанов и гаральниц, которые так украшали раньше небосвод.
– О небо! – воскликнул Клапауций. – А где же камбузели? Где мои любимые муравки? Где кроткие кломпы?
– Их нет и уже никогда не будет, – спокойно ответила машина. – Я выполнила, вернее, только начала выполнять то, что ты велел… – Я велел тебе сделать Ничто, а ты… ты… – Клапауций, ты или глупец, или притворяешься глупцом, – возразила машина. – Если б я сделала Ничто сразу, одним махом, перестало бы существовать все, значит, не только Трурль, и небо, и космос, и ты, но даже я. Так кто же, собственно, и кому мог бы тогда сказать, что приказание выполнено и что я – отличная машина? А если бы этого никто никому не сказал, то каким образом я – тоже переставшая существовать – получила бы заслуженную мной похвалу?
– Ну, будь по-твоему, не станем больше об этом говорить. Я уже ничего от тебя не хочу, великолепная машина, только прошу тебя, сделай опять муравок, ибо без них мне и жизнь не мила…
– Не могу, потому что они на «М», – сказала машина. – Я, конечно, могу сделать обратно Неудовольствие, Ненасытность, Незнание, Ненависть, Немощь, Непродолжительность, Неверие и Неустойчивость, но на другие буквы прошу от меня ничего не ожидать.
– Но я хочу, чтоб были муравки! – крикнул Клапауций.
– Муравок не будет, – отрезала машина. – Ты лучше посмотри на мир, который полон теперь громадных черных дыр, полон Ничто, заполняющего бездонные пропасти между звездами. Как все теперь пропитано этим Ничто, как нависает оно теперь над каждой молекулой Бытия. Это твоих рук дело, мой завистник! Не думаю, чтобы будущие поколения благословили тебя за это…
– Может, они не узнают… может, не заметят, – пробормотал побледневший Клапауций, с ужасом глядя в пустоту черного неба и не смея даже взглянуть в глаза своему коллеге.
Оставив Трурля возле машины, которая умела все на букву «Н», он крадучись вернулся к себе домой. А мир и по сей день все так же продырявлен Небытием, как в тот момент, когда Клапауций остановил машину. А поскольку еще не удалось создать машину, работающую на какую-нибудь другую букву, то следует опасаться, что никогда уже не будет таких чудесных явлений, как баблохи и муравки, – во веки веков.

Машина Трурля

Конструктор Трурль построил однажды мыслящую машину – восьмиэтажную; окончив самую важную работу, он покрыл машину белым лаком, наугольники покрасил в лиловый цвет, пригляделся потом издали и добавил еще небольшой узорчик на фасаде, а там, где можно было вообразить лоб машины, провел тонкую оранжевую черточку и, очень довольный собой, небрежно посвистывая, задал порядка ради сакраментальный вопрос: сколько будет дважды два?
Машина заработала. Вначале загорелись лампы, засветились контуры, зашумели токи, как потоки, запели сцепления, потом накалились катушки, завертелось в ней все, загрохотало, затарахтело, и такой шум пошел по всей равнине, что подумал Трурль: «Надо будет приделать к ней специальный глушитель мыслительный». А машина тем временем все работала так, будто пришлось ей решать самые трудные проблемы во всем Космосе; земля дрожала, песок от вибрации уходил из-под ног, предохранители вылетали, словно пробки от шампанского, а реле прямо надрывались от натуги. Наконец, когда Трурлю порядком уже надоела вся эта суматоха, машина резко остановилась и произнесла громовым голосом:
– СЕМЬ!
– Ну, ну, моя дорогая! – небрежно сказал Трурль. – Ничего подобного, дважды два – четыре, будь добра, исправься! Сколько будет два плюс два?
– СЕМЬ! – ответила машина немедля. Волей-неволей Трурль, вздохнув, надел рабочий халат, который уж снял было, засучил повыше рукава, открыл нижнюю дверцу и влез внутрь. Не выходил он оттуда долго, слышно было, как бьет он там молотом, как откручивает что-то, сваривает, паяет, как, гремя по железным ступенькам, взбегает то на шестой, то на восьмой этаж и мигом мчится вниз. Включил он ток – внутри все так и зашипело, и у разрядников усы фиолетовые выросли. Бился он два часа, пока не вылез на свежий воздух, закопченный весь, но довольный; сложил свой инструмент, бросил халат наземь, вытер лицо и руки и уж на прощанье, просто спокойствия ради, спросил:
– Так сколько же будет два плюс два?
– СЕМЬ! – ответила машина.
Трурль ужасно выругался, но делать было нечего – вновь принялся ковыряться в машине: чинил, соединял, перепаивал, переставлял, а когда и в третий раз узнал, что два плюс два равняется семи, сел в отчаянии на подножку машины и сидел так, пока не пришел Клапауций. Спросил Клапауций Трурля, что это случилось, почему он выглядит так, будто с похорон вернулся, – тут Трурль и поведал ему о своем горе. Клапауций самолично два раза лазил внутрь машины, пробовал отрегулировать то, другое, спрашивал ее, сколько будет два плюс один, машина ответила, что шесть; а один плюс один, по ее мнению, равнялось нулю. Почесал Клапауций затылок, откашлялся и сказал:
– Дружище, ничего не попишешь, надо смотреть правде в глаза. Ты сделал не ту машину, какую хотел. Но всякое отрицательное явление имеет положительную сторону, и, к примеру, эта машина тоже.
– Интересно – какую же? – проговорил Трурль и пнул свое детище.
– Прекрати, – сказала машина.
– Вот видишь, она впечатлительна. Да… так что я хотел сказать? Это, вне сомнения, машина глупая, но глупость ее не то что обычная, так сказать, рядовая глупость. Это, насколько я разбираюсь – а ведь я, как тебе известно, знаменитый специалист, – самая глупая мыслящая машина в мире, ну, а это уж не фунт изюму! Сделать такую машину преднамеренно было бы нелегко
– думаю, что это никому бы не удалось. Ибо она не только глупа, но и упряма как пень, то есть у нее имеется характер; впрочем, такой, как у идиотов – они большей частью дико упрямы.
– На черта мне такая машина?! – сказал Трурль и опять пнул ее.
– Я тебе сказала – прекрати! – заявила машина. – Ну вот уже серьезное предостережение, – сухо прокомментировал Клапауций. – Ты видишь, она не только впечатлительна, тупа и упряма, но еще и обидчива, с такими свойствами можно многого добиться, хо-хо, уж я тебе говорю.
– Хорошо, но что, собственно, мне с ней делать? – спросил Трурль.
– О, сразу мне трудно на это ответить. Ты можешь, например, устроить платную выставку, чтобы всякий, кто захочет, мог посмотреть самую глупую в мире мыслящую машину; сколько у нее – восемь этажей? Скажу тебе, такого огромного кретина еще никто не видывал. Такая выставка не только покроет твои расходы, но еще…
– Оставь меня в покое, не буду я устраивать никакой выставки! – ответил Трурль, встал и, не удержавшись, пнул машину в третий раз.
– Я заявляю тебе третье серьезное предостережение, – сказала машина.
– Ну и что? – крикнул разозленный ее величественным тоном Трурль.
– Ты… ты… – Тут он не нашел слов и только пнул ее несколько раз, визжа:
– Ты только на то и годишься, чтобы тебя пинать, понятно?
– Ты оскорбил меня в четвертый, пятый, шестой и восьмой раз, – проговорила машина, – и поэтому я больше не буду считать. Отказываюсь отвечать на вопросы, относящиеся к задачам из области математики.
– Она отказывается! Смотрите на нее! – кипятился задетый за живое Трурль. – После шестерки у нее идет восьмерка, заметь-ка, Клапауций, не семь, а восемь! И у нее хватает наглости заявлять, что она отказывается ВОТ ТАК решать математические задачи! Вот тебе, вот тебе, вот тебе! Может, еще добавить?
В ответ на это машина затряслась, загрохотала и молча, напрягая все силы, начала вылезать из фундамента. Фундамент был глубокий, все опоры она погнула, но в конце концов выкарабкалась из ямы, оставив там лишь развороченный железобетон, из которого торчала арматура, и двинулась, как шагающая крепость, на Клапауция и Трурля. Трурль прямо остолбенел от изумления и даже не пытался спрятаться от машины, которая явно собиралась раздавить его. Более хладнокровный Клапауций дернул его за руку, потащил за собой, и они отбежали довольно далеко. Но, оглянувшись, увидели, что машина, словно качающаяся башня, шла медленно, при каждом шаге проваливалась чуть не до второго этажа, однако упорно, неутомимо выбиралась из песка и двигалась прямо на них.
– Ну, такого еще не бывало! – сказал Трурль, у которого дух перехватило от удивления. – Машина взбунтовалась! Что же теперь делать?
– Ждать и наблюдать, – ответил благоразумный Клапауций. – Может, что– нибудь прояснится.
Пока ничто не предвещало этого. Машина, выбравшись на твердую почву, двинулась быстрее. Внутри у нее свистело, шипело и побрякивало.
– Сейчас у нее распаяется управление и программник, – пробурчал Трурль. – Тогда она остановится.
– Нет, – ответил Клапауций, – это исключительный случай. Она так глупа, что даже остановка всего распределительного устройства не причинит ей вреда. Берегись, она… Бежим!!!
Машина явно разгонялась, чтобы растоптать их. Они мчались во весь дух, слыша за спиной ее ритмичный, страшный топот. Так они и бежали – что ж им еще оставалось делать? Пытались было вернуться в родную округу, но машина помешала этому: обойдя с фланга, заставила их свернуть с намеченного пути и неумолимо гнала во все более пустынный край. Постепенно из стелющегося тумана начали выступать угрюмые, скалистые горы; Трурль, тяжело дыша, крикнул Клапауцию:
– Послушай! Бежим в какое-нибудь узкое ущелье… куда она не сможет пройти… проклятая… а?!
– Лучше бежать… прямо, – пропыхтел Клапауций. – Недалеко тут есть городок… забыл, как называется… в общем, мы там… уф!!, найдем убежище…
Они побежали прямо и вскоре увидели первые домики. В эту пору дня улицы были почти безлюдны. Они уже пробежали немалое расстояние, не встретив ни единой живой души, когда услыхали ужасающий грохот, будто на городок обрушилась каменная лавина, и поняли, что преследующая их машина добралась до городка.
1 2 3 4 5 6 7 8