Раз он совершенно пропал, когда проезжающий поверху автомобиль повернул на серпантине и свет его фар слабо мазнул где-то по самой вершине склона (это могло быть то самое мимолетное свечение, которое заметил и я) — но как только фары метнулись вбок, огромный черно мерцающий паук на тонких ходулях сразу возник вновь.Она не испугалась (скорей, испытала изумление и жуткое любопытство) пока эта штуковина не принялась быстро подступать к ней. Мерцающие черные ноги замелькали все ближе и ближе, и вдруг она осознала, что они уже образуют вокруг нее тесную клетку.Потом, как только она выяснила, что они далеко не так тонки и эфемерны, как ей представлялось, и спиной, лицом и боками ощутила их щекочущие, чуть ли не колючие прикосновения, она резко дернулась, издала тот самый испуганный визг и принялась истерически вырываться.— Жутко боюсь пауков, — закончила она запросто, — и было чувство, будто меня вот-вот готов втянуть в себя некий черный мозг среди звезд… про черный мозг я подумала уже потом, сама не знаю почему.Франц некоторое время не произносил ни слова. Потом начал, как-то очень тяжеловесно, запинаясь на каждом слове:— М-да, не думаю, что проявил особый дар предвидения или рассудительность, когда пригласил вас обоих сюда. Скорей наоборот, на самом-то деле — даже если тогда и не принимал все это всерьез… Во всяком случае, я чувствую, что сделал большую ошибку. Слушайте, можете прямо сейчас взять «Фольксваген»… или я сам вас отвезу… и…— По-моему, я знаю, на что вы намекаете, мистер Кинцман, и зачем, — проговорила Вики со смешком, вставая, — но лично мне сильных ощущений для одной ночи более чем хватило. У меня нет ровно никакого желания получить добавку, еще пару часов высматривая в свете фар привидений.Она зевнула.— Я просто мечтаю свалиться в ту роскошную постель, которую вы мне предоставили, причем ни минуты не откладывая. Франц, Гленн — спокойной вам ночи!Не проронив больше ни слова, она скрылась в коридоре, вошла в спальню, в дальнюю, и закрыла дверь.Франц тихим голосом проговорил:— По-моему, ты понимаешь, Гленн, что я говорил совершенно серьезно. Все-таки это было бы наилучшим выходом.Я отозвался:— В голове у Вики уже сработали какие-то защитные механизмы. Если вытащить ее из дома, они опять отключатся. Это может оказаться слишком серьезным ударом.Франц сказал:— Наверное, уж лучше такой удар, чем тут действительно чего-то случится.Я заметил:— До настоящего момента дом был для нас надежной защитой. За его стены вся эта чертовщина не проникает.Он напомнил:— Шорох шагов, который слышала Вики, все-таки проник.Я сказал, припомнив свое видение космоса:— Но Франц, если наши предположения верны, и мы действительно столкнулись с некой нечистой силой, просто глупо рассчитывать на то, что проехав несколько миль и оказавшись среди чуть более ярких огней, мы окажемся в большей безопасности, чем в доме.Он пожал плечами.— Как знать, — проговорил он. — А ты сам это видел, Гленн? С фонариком в руках я ничего не заметил.— В точности, как описывала Вики, — заверил я его и коротко поведал о том, что случилось со мной. — Если все это было только внушение, — добавил я, — то внушение совершенно невероятное.Я зажмурил глаза и зевнул; внезапно я ощутил полнейшую тупость и пустоту в голове — надо полагать, вполне естественная реакция на случившееся. Я закончил:— Пока все это происходило, и когда мы потом слушали Вики, были моменты, когда мне единственно, чего хотелось — это оказаться опять в старом добром, до боли знакомом мире, где над головой висит старая добрая водородная бомба и всякая прочая понятная дрянь в этом духе.— Но при этом разве ты не испытал очарование ? — требовательно поинтересовался Франц. — Разве это не поразило тебя страстным желанием узнать больше? — мысль, что ты видишь нечто совершенно невероятное, и что тебе дается редкостный шанс действительно понять вселенную — или по крайней мере, близко познакомиться с ее неведомыми властителями?— Не знаю, — отозвался я устало. — Пожалуй да, в некотором смысле.— На что эта штуковина действительно похожа, Гленн? — спросил Франц. — Что это за существо? — если вообще можно употребить это слово.— Не думаю, что можно, — отозвался я. У меня уже почти не оставалось сил для ответа на его вопросы. — Не животное. Даже не разум, в общепринятом смысле. Очень похоже на то, что мы видели на утесе и стене обрыва.Я сделал отчаянную попытку привести в порядок разбредшиеся от усталости мысли.— Нечто среднее между действительностью и символом, — сказал я. — Если это что-то может значить.— Но разве ты не испытал очарование тайны? — повторил Франц.— Не знаю, — ответил я, с усилием поднимаясь на ноги. — Послушай, Франц, я слишком вымотался, чтобы чего-то соображать и вести подобные разговоры. Жутко хочу спать. Спокойной ночи.— Спокойной ночи, Гленн, — сказал он, когда я уже направлялся в спальню. И больше ничего.Когда я уже наполовину разделся, мне пришло в голову, что такая поразительная сонливость могла быть просто защитной реакцией сознания против разрушительного проникновения в него неведомого, но даже этой мысли оказалось недостаточно, чтобы меня встряхнуть.Я натянул пижаму и выключил свет. Сразу после этого дверь спальни Вики отворилась, и она показалась на пороге, закутанная в легкий халатик.Я подумывал и сам к ней заглянуть, но решил, что если она уже спит, то это для нее самое лучшее, и что любая попытка потревожить ее способна нарушить то хрупкое душевное равновесие, которое она обрела, оказавшись в доме.Но теперь по выражению ее лица, по свету из ее комнаты я понял, что ни о каком подобном равновесии и речи быть не может.И в тот же самый момент и мой защитный барьер — неестественная сонливость — исчез без следа.Вики прикрыла за собой дверь. Мы двинулись навстречу друг другу, обнялись и замерли на месте. Потом улеглись бок о бок на кровать под широким окном, в котором поблескивали звезды.Мы с Вики давно любовники, но тогда в наших объятьях не присутствовало ни грана страсти. Мы были просто двумя, пораженными не столько страхом, сколько неким жутковатым благоговением людьми, ищущими душевного уюта и покоя в присутствии друг друга.Не то чтобы мы могли надеяться действительно защитить или укрыть друг друга от неведомой опасности — то, что довлело над нами, обладало для этого слишком грозным могуществом — хрупкое чувство покоя дарило лишь чувство, что ты не один, что найдется тот, кто разделит с тобой все, что бы ни случилось.Мы и не пытались искать временного забытья в любовных утехах, как наверняка поступили бы перед лицом более физической угрозы — грозящее было для этого слишком сверхъестественным. Впервые тело Вики было красиво для меня в совершенно холодном абстрактном смысле, что имеет не большее отношение к страсти, чем радужные переливы мушиного крыла на просвет, или изгиб древесного ствола, или сверкание заснеженного поля. И все же я продолжал чувствовать, что внутри этой абстрактной оболочки скрывается близкая мне душа.Мы ни сказали друг другу ни слова. Не было простых слов, чтобы выразить большинство овладевших нами мыслей, а порой казалось, что таких слов нет вообще. К тому же мы старались ни производить ни малейшего звука, словно укрывшиеся в траве мышки, когда поблизости пофыркивает кот.Поскольку чувство чего-то нависшего над домом и окрестностями было чрезвычайно сильным. А теперь просочившегося и внутрь самого дома, поскольку все те же знакомые ощущения опять налетали на нас тут же тающими снежинками — запашок и привкус горелого, щекочущие касания невидимых паутинок, низкий гул и пронзительный писк, а потом и шорохи осыпающихся камешков.И поверх них, переплетенное с ними — гнетущее чувство присутствия затаившейся черноты , связанной со всем космосом тончайшими черными нитями, податливо тянущимися и не способными сдержать неумолимого ее приближения…Я не думал про Франца, я едва ли думал о том, что случилось в тот день, хотя овладевшей мною тревоге не требовалась помощь памяти…Мы просто лежали, тесно прижавшись друг к другу, и смотрели на звезды. Минуту за минутой. Час за часом.Временами мы, должно быть, проваливались в сон — я точно знаю, что засыпал — хотя лучшим определением этому сну было бы забытье, поскольку он не приносил отдыха измученному телу и душе, а пробуждение было связано с кошмаром медленного осознания причины ползущего по телу ломотного холодка.Довольно нескоро я заметил, что видны часы в дальнем углу комнаты — наверное потому, подумал я, что у них светящийся циферблат. Стрелки показывали ровно три. Я осторожно повернул к ним голову Вики и она кивнула в подтверждение, что тоже их видит.Только звезды и были тем, что поддерживало в нас рассудок, говорил я себе, в мире, который в любую минуту был готов рассыпаться в прах.Почти сразу после того, как я заметил часы, звезды начали менять цвет — все до единой. Сначала они приобрели фиолетовый оттенок, который постепенно перешел в синий, потом в зеленый.В каком-то далеком закоулке моего сознания сверкнуло предположение о некой дымке или пыли, повисших в воздухе, которые и могли вызвать подобную перемену.Звезды тем временем становились тускло-желтыми, оранжевыми, густо-красными, а потом — словно последние искры, карабкающиеся по закопченной стене дымохода над потухшим очагом — мигнули и пропали.У меня промелькнула совершенно сумасшедшая мысль о звездах, разлетевшихся прочь от земли с такой невероятной быстротой, что свечение их вышло за границы видимой красной части спектра.После этого нам следовало бы оказаться в полной темноте, но вместо этого мы начали видеть друг друга и окружающие предметы, словно обведенные едва различимым мерцанием. Я решил, что это первый проблеск утра, и полагаю, что Вики тоже так подумала. Мы одновременно посмотрели на часы. Было едва половина пятого. Потом мы опять посмотрели в окно. Оно не было призрачно-бледным, как должно было быть с рассветом, а представляло собой черный как смоль квадрат, обрамленный белесым свечением. Вики увидела то же самое, что я мог судить по тому, как она вдруг стиснула мне руку.Я не смог выдумать ни единого объяснения этому странному свечению. Оно немного походило на свечение циферблата часов, только более бледное и белесое. Но еще больше все это походило на те картины, которые возникают перед глазами в абсолютной темноте, когда беспорядочно мечущиеся белые искорки на поле сетчатки начинают сами собой складываться в знакомые призрачные силуэты — будто эта тьма сетчатки вылилась из наших глаз в реальную комнату, и мы видели друг друга и все, что нас окружало, не благодаря свету, а благодаря силе воображения — которая с каждой секундой усиливала ощущение чуда, поскольку тускло мерцающая сцена не собиралась рассеиваться в бестолково бурлящий хаос.Мы уставились на стрелку, которая медленно подползала к пяти. Мысль о том, что снаружи может быть светло, и что нечто непонятное отгораживает нас от этого света, в конце концов побудила меня двинуться и заговорить, хотя прежнее чувство близкого присутствия чего-то нечеловеческого и неодушевленного оставалось все столь же сильным.— Надо попробовать выбраться отсюда, — прошептал я.Пройдя через спальню, словно мерцающий призрак, Вики открыла дверь. Я помнил, что в ее комнате оставался свет.За дверью не было даже этого слабого мерцания. Дверной проем был чернильно-черным.Сейчас мы это исправим, подумал я, и включил лампу возле кровати.Моя комната тут же погрузилась в кромешную тьму. Я не мог даже разглядеть циферблата. Свет теперь тьма , подумал я. Черное теперь белое. Я выключил лампу, и свечение вернулось. Я подошел к замершей в дверях Вики и шепотом приказал ей выключить свет в ее комнате. Потом я оделся, большей частью нащупывая раскиданную вокруг одежду и не особо доверяясь призрачному свету, в котором окружающее слишком напоминало воображаемую сцену, готовую в любой момент превратиться в вихрь разноцветных точек.Вики вернулась. Она даже прихватила свою маленькую сумочку. Мысленно я порадовался присутствию духа, о котором говорил этот поступок, но сам не сделал ни малейшей попытки собрать хотя бы самые необходимые вещи.— У меня в комнате жутко холодно, — прошептала Вики.Мы выбрались в коридор. Я услышал знакомый звук — жужжание телефонного диска. В гостиной я увидел высокий серебристый силуэт. Мгновеньем позже я понял, что это фигура Франца, обведенная призрачным свечением. Я услышал, как он повторяет:— Алло, девушка. Девушка!Мы подошли к нему.Он поглядел на нас, прижав трубку к уху. Потом положил ее обратно на рычаг и обратился к нам:— Гленн. Вики. Я пытаюсь дозвониться до Эда Мортенсона, чтоб он посмотрел, случилось тут чего со звездами, или нет. Но у меня не выходит. Попробуй дозвониться до телефонистки, Гленн.Он крутнул диск и протянул мне трубку. Я не услышал ни гудка, ни даже потрескивания — только будто тихонько завывал ветер.— Алло, девушка, — проговорил я. Не последовало ни ответа, ни каких-то перемен, только все то же завывание ветра.— Подожди, — тихо сказал Франц.Должно быть, прошло не меньше пяти секунд, когда обратно из трубки мне ответил мой собственный голос, совсем тихий, почти заглушенный одиноким ветром, словно эхо с другого конца вселенной: «Алло, девушка.»Дрожащей рукой я повесил трубку.— Радио? — спросил я.— Такие же завывания, — ответил он мне, — по всем диапазонам.— А мы решили уходить отсюда, — сказал я.— Наверное, придется, — отозвался он с каким-то неуверенным вздохом. — Я готов. Пошли.Едва ступив на «палубу» вслед за Францем и Вики, я сразу почувствовал, что ощущение постороннего присутствия заметно окрепло. То, что ему сопутствовало, опять навалилось на нас, только во сто крат сильнее: от привкуса горелого мне чуть не перехватило горло, невидимые паутины хотелось срывать с тела руками, неосязаемый ветер стонал и свистел во всю мощь, призрачные осыпи безостановочно шипели и трещали, будто несущаяся в горном ущелье порожистая река. И все это почти в абсолютной темноте.Я хотел бегом броситься к гаражу, но Франц подступил к слабо мерцающему поручню. Я присоединился к нему.Очертания скалистой стены напротив все еще прорисовывались в темноте призрачными белесыми линиями. Но с неба над ней потоком лилась совершенно чернильная, мертвая тьма — черней самой черноты , подумалось мне — которая поглощала призрачное свечение повсюду. С каждым мигом белесые очертания все больше тускнели, растворяясь в падающем сверху черном потоке. И вместе с этой чернильной тьмой возник холод, который впился в меня миллионами колючих иголок.— Смотри, — проговорил Франц, — светает.— Франц, надо отсюда двигать, — поторопил я.— Сейчас, — ответил он мягко, протягивая руку назад. — Идите вперед. Заводите машину. Выезжайте на середину двора. Я сейчас подойду.Вики взяла у него ключи. За руль села она. Свечения еще было достаточно, чтобы разглядеть окружающие предметы, но я доверялся ему еще меньше, чем когда-либо. Вики завела мотор и машинально включила фары. Двор с подъездной дорожкой тут же накрыл веер лучащейся черноты. Она выключила их и продвинула машину на середину дворика.Я оглянулся. Хотя вокруг было черно от ледяных солнечных лучей, в призрачном свете я еще достаточно четко видел Франца. Он стоял там, где мы его оставили, и нагибался вперед, словно во что-то напряженно всматриваясь.— Франц! — громко позвал я, перекрывая жуткие завывания и усиливающийся рев сыпящихся камней. — Франц!Там, вырастая откуда-то из глубины каньона, прямо перед Францем, башней громоздясь над ним и чуть наклонившись к нему, маячила огромная фигура, будто сотканная из тончайших нитей мерцающей бархатно-черной черноты — мерцал не призрачный свет, мерцала сама тьма — которая походила на гигантскую раздувшую капюшон кобру, или прикрывшуюся капюшоном мадонну, или огромную многоножку, или колоссальное первобытное изваяние, или на все это вместе, или ни на что вообще.Я увидел, как серебристые очертания тела Франца начинают крошиться, превращаясь в беспорядочный вихрь белых крупинок. В тот же самый момент темная фигура качнулась вперед, и вокруг него словно сомкнулись колоссальные пальцы, затянутые в черную шелковую перчатку, или закрывающиеся лепестки огромного черного цветка.С чувством человека, бросающего первую горсть земли на гроб друга, я хрипло каркнул Вики:— Поехали!Свечение уже почти полностью растворилось во тьме — дороги почти не было видно, когда «Фольксваген» рванулся с места.Вики выжимала из машины все возможное.Треск осыпающихся камней становился все громче и громче, заглушая неосязаемый ветер, заглушая шум мотора. Вскоре он превратился в настоящий гром. Я чувствовал, как под движущимися колесами содрогается земля — эти толчки были ощутимы, даже несмотря на то, что машина подскакивала на ухабах.
1 2 3 4 5 6