Было без пятнадцати восемь…
Когда я пришел в театр, публика уже шумела. В фойе было изрядно накурено. Когда девушка с томным взглядом вручала мне билет, меня кто-то окликнул. Я оглянулся и увидел доктора Грендала. Сразу было ясно, что у старого болтуна под сияющей лысиной скрывается какой-то коварный вопрос. Мы перекинулись парой дежурных фраз, и он наконец-то мне его задал.
— Ты видел Джока после того, как он вернулся из Лондона?
— Так, виделись мельком, — осторожно ответил я.
— Ну, и как он тебе? — Глаза доктора хитро блеснули из-под очков в серебряной оправе.
— Беспокойный какой-то стал. Задерганный.
— Вот-вот-вот, — просюсюкал доктор, увлекая меня за собой в угол. — Знаешь, — зашептал он, — Джок стал каким-то странным. Конечно, это строго между нами. Он был у меня. Я сначала подумал, может, у него со здоровьем нелады. Но оказалось, его интересовали пигмеи.
— Пигмеи? — У меня чуть глаза на лоб не вылезли.
— Вот именно. Пигмеи. Удивился, да? Я тоже был немало удивлен. Больше всего он интересовался, какой может быть наименьший рост у взрослых людей этой расы. Все расспрашивал меня, могут ли они поместиться в футляры, коробки — ну, вроде как его куклы. Я говорю, это просто невозможно. Разве что грудные дети и зародыши.
А потом он вдруг как-то перевел разговор на другую тему. Просил меня поподробнее рассказать об их физиогномической наследственности и вообще о кровном родстве. Все спрашивал, какие бывают близнецы-пигмеи — двойняшки, тройняшки и все такое. По-видимому, считал меня бездонным кладезем подобной информации, зная, что я нацарапал пару трудов о физиологических отклонениях человека. Ну, конечно, я ему рассказал все, что знал, но некоторые его вопросы показались мне странными. Примат духа над материей — ну, и все такое прочее. У меня было такое впечатление, что у него вот-вот нервы не выдержат. Я ему так и сказал. А он мне и говорит: «Убирайся». Правда, несколько странно?
Я не знал, что на это ответить. То, что рассказал мне Грендал, вновь разбудило в моей голове мысли, от которых я пытался избавиться последние несколько часов. Прямо и не знал, стоит ли доверяться этому старому доктору, и если да, то до какой степени.
А люди из фойе уже начали переходить в зал. Я буркнул под нос что-то неопределенное, и мы с Грендалом последовали за всеми. Прямо перед нами в зал ввалилась шарообразная фигура Луиджи Франетти. Маэстро бормотал свои обычные проклятья. Видно, старик не устоял перед соблазном еще раз насладиться магическим искусством своего бывшего ученика. Он бросил на стол девушке презренный металл — плату за билет, — словно это были тридцать сребреников Иуды Искариота. Затем он протопал в зал, уселся в кресло, сложил на груди руки и устремил свой пылающий взор на занавес.
Зал был набит почти до отказа — человек двести, не меньше. Театр ослеплял вечерними туалетами. Но Делии нигде не было видно. Правда, на глаза мне попался Дик Уилкинсон; страховой агент был просто неотразим.
Из-за занавеса донеслось нестройное звучание музыкальной шкатулки, задуманное, наверно, как имитация кукольного оркестра. Мы с Грендалом сидели недалеко от первого ряда, несколько сбоку.
Свет в зале стал гаснуть. Мягкая подсветка скользнула по шелковому квадрату красных кулис. Музыкальная шкатулка поперхнулась, словно в ней что-то сломалось, подбросив к потолку отчаянный крик захлебнувшейся ноты. Пауза. Унылым стоном прогудел гонг. Пауза. Затем мужской голос — я сразу узнал Лэтропа — проверещал фальцетом:
— Дамы и господа! Сегодня вечером — ради смеха, вам на потеху — куклы Лэтропа представляют… «Панч и Джуди»!
Я услышал за спиною сакраментальное: «Каково!»
Шелестя шелком, занавес раздвинулся. Из-за ширмы, как чертик из ящика, выскочил Панч, хрипло рассмеялся и начал выписывать разные кренделя, рассыпая по сторонам скабрезные остроты, порою в адрес публики.
Я узнал эту куклу: это ее мне показывал Джок у себя в мастерской. Но что было внутри? Рука Джока? Через несколько секунд я уже не задавался этим вопросом, успокоив себя тем, что присутствую на обычном кукольном спектакле. Обыкновенная ловкость рук. И явный голос Джока Лэтропа, только фальцетом.
По какой-то глупой иронии имена Панча и Джуди обычно связывают с куклами в детской, а тут… Мне редко приходилось видеть пьесы отвратительнее этой. Современные педагоги при одном упоминании о ней начинают махать руками. Она не похожа ни на одну другую сказку или феерию, но сюжет ее определенно является порождением земного зла.
Панч олицетворяет собою тип эгоистичного, жестокого преступника. На первых полосах газет таких обычно называют «человек-мясорубка» или «отродье бешеной собаки».
Итак, в пьесе Панч сначала убивает свое постоянно плачущее дитя и свою сварливую жену Джуди только за то, что они раздражают его, мешая ему спать. Убивает доктора, потому что недоволен лекарством, которое тот ему предложил. Затем он приканчивает полицейского, который приходит его арестовать. И наконец, после того как Панча все-таки бросают за решетку и приговаривают к смертной казни, ему удается перехитрить самого Джека Кетча, палача, повергающего в ужас всю Англию, и отправляет его на тот свет вместо себя.
В финале пьесы перед Панчем является дьявол, чтобы забрать себе его душу. А в некоторых постановках Панч разделывается и с самим дьяволом. Все время, пока Панч совершает свои страшные убийства, его не покидает неизменно мрачный, омерзительный юмор; все свои злодеяния он вершит, весело шутя.
«Панч и Джуди» уже не первый год и век считается одним из самых популярных кукольных спектаклей. Причина его популярности у маленького зрителя, видимо, заключается в следующем: дети в отличие от взрослых не успели еще обзавестись столь большим количеством нравственных запретов, и они открыто выражают свои симпатии по отношению ко всему, даже по отношению к примитивному эгоисту — Панчу. Ведь Панч по своей самовлюбленности и бездумной жестокости похож на испорченного ребенка.
Эти мысли с привычной быстротой пронеслись в моей голове. Так бывает со мною всегда, когда я смотрю эту пьесу или когда мне просто приходят на ум Панч и Джуди. Но на этот раз моя память одарила меня еще одним видением: я вспомнил, как Джок Лэтроп хлестал куклу плетью.
Я уже говорил, что начало представления подействовало на меня успокаивающе. Но чем дальше продвигалось развитие сюжета, тем больше тревожных мыслей появлялось в моей голове. Движения кукол были слишком мягки, слишком осмысленны и расторопны. В пьесе много стычек и драк, когда куклы мутузят друг друга палками. Причем у каждой куклы палка зажата между рук. Точнее — между большим и средним пальцами кукольника. Но куклы Джока Лэтропа творили нечто немыслимое: свое оружие они держали одной рукой, как люди. Это что же надо было изобрести, чтобы достичь такого эффекта?!
Я выудил из кармана театральный бинокль и направил его в сторону сцены. Мне стоило немалых трудов сфокусировать его на какой-то одной кукле: они скакали взад-вперед по всей сцене. Наконец мне удалось поймать руки Панча. Я не был точно уверен, но, кажется, из-под рукавов торчали малюсенькие ручки. Этими ручками кукла лихо обращалась со своим оружием: перехватывала его из руки в руку, и за конец палки, и посередине. И все это выглядело настолько органично, настолько естественно!
Мое приглушенное восклицание Грендал принял за выражение восторга.
— Да-а-а, — доктор закивал, как китайский болванчик, — хитро, хитро придумано.
Я откинулся на спинку кресла. Разумеется, эти проворные ручонки — всего лишь какое-то мудреное приспособление, имеющее механический привод от пальцев Лэтропа. В этом и крылась причина страхов Делии. Она, как и я, купилась на поразительную органику в движении кукол.
Однако чем же объяснить поведение самого Джока? Эти странные вопросы, которыми он забросал доктора Грендала… может, в целях рекламы? Чтобы просто заинтриговать публику?
Но даже для «крутого сыщика» было бы уж слишком круто признаться, хоть и не вслух, что всего лишь минуту назад он сам чуть было не поверил в то, что куклы живые. Признавайся не признавайся, а ведь именно так оно и было. И нечего теперь глаза от сцены воротить.
И тут я увидел Делию. Она сидела совсем рядом, на два места в сторону от меня. Сейчас она ничем не походила на «викинга в юбочке», разве что строгим вырезом серебристого вечернего платья из ламе. В приглушенном свете софитов ее лицо казалось холодным, как мрамор. От взгляда, замерзшего в полыньях ее глаз, мне стало как-то не по себе.
За спиной у меня послышалось знакомое бурчание. Я обернулся. Фигура Франетти катилась меж кресел к боковому проходу. Казалось, сцена притягивает его как магнит. Он не сводил глаз с кукол, не прекращая бормотать себе под нос что-то неразборчивое.
Но два раза я четко услышал, как он воскликнул: «Невозможно! Невозможно!» Люди бросали на него неодобрительные взгляды, когда корабль Франетти задевал днищем их коленки, и возмущенно шипели ему в спину. Но Франетти не обращал на них никакого внимания. Наконец он выпутался из саргассов человеческих ног и вышел в открытое море. «Громада Титаника» исчезла в ночи занавешенной портьерой двери. Дверь вела за кулисы.
Действие пьесы неумолимо двигалось к развязке. Панч сидел в холодной и мрачной тюрьме, выл и скулил от жалости к самому себе. А сбоку к нему уже подбирался Джек Кетч. Слабый свет, падающий из тюремного окна, зловещими бликами дрожал на его лице и черных смоляных волосах. В одной руке он нес петлю, другою держал меч, похожий на иглу дюймов пяти длиной, и привычно помахивал обеими.
Я уже не мог смотреть на происходящее бесстрастными глазами скептика. Это был настоящий кукольный мирок, населенный убийцами и негодяями. Реальность, которую рассматриваешь как бы с другого конца телескопа.
Вдруг по залу пробежал всеобщий ропот. Я оглянулся.
Делия вскочила со своего места. В руках у нее блеснул какой-то предмет. Раздался звук, похожий на удар хлыста. И прежде чем кто-либо из публики успел опомниться, она разрядила в сторону сцены весь барабан своего крохотного револьвера.
Четвертая пуля прошила голову Панча.
Делия не стала сопротивляться, когда несколько вышедших из оцепенения мужчин схватили ее за руки и отобрали опустевший револьвер. Все это время она не сводила глаз со сцены. Я тоже. Я знал, что Делия хотела доказать этими выстрелами.
Панч куда-то исчез. Но Джек Кетч замер над ширмой, и его взгляд был устремлен в сторону Делии, как будто пистолетная пальба входила в замысел режиссера. Вдруг раздался пронзительный визг, исполненный злобы и ненависти. Это не был фальцет Джока Лэтропа. Взмахнув над головой своим иглоподобным мечом, Джек Кетч нырнул за ширму.
Вопль, последовавший за первым, был страшнее и отчаяннее. Так кричат люди, охваченные судорогами предсмертной агонии. И на этот раз голос принадлежал Джоку. Толпа замерла и умолкла.
Расталкивая зрителей, я побежал к двери, ведущей за кулисы. За спиной я слышал тяжелое дыхание старого Грендала. Первое, на что наткнулся мой взгляд, была беспомощная махина Луиджи Франетти, который сотрясался, стоя на коленях и пытаясь вспомнить какие-то молитвы.
И тут я увидел Лэтропа. Он лежал навзничь за ширмой.
Зрители, вбежавшие вслед за мной и доктором, сначала вскрикивали, узрев эту ужасающую картину, и тут же переходили на шелестящий шепот.
— Смотрите! Он мертв — человек, который работал с куклами!
— Это она уложила его! Всю ширму изрешетила!
— Я видел все своими глазами. Двенадцать выстрелов — наповал.
— Говорят, она его жена.
— Нет! Она достала его только последним выстрелом. Я слышал, как он вскрикнул. Она сошла с ума!
Я понимал, что все они ошибаются, так как все выстрелы Делии были направлены выше уровня ширмы.
Я подошел к телу Джока Лэтропа. Меня всего передернуло. Правое глазное яблоко Джока по самую рукоятку пронзил пигмейский меч Джека Кетча. На обе руки Джока Лэтропа были надеты балахоны Панча и Джека Кетча с нанизанными на них головками из папье-маше.
Грендал протиснулся вперед и опустился на колени перед трупом. Испуганный шепот за моей спиной постепенно перешел в скандирование «ахов» и «охов». Слева от меня проплыло желтовато-коричневое пятно страхового агента. Уилкинсон заглянул через плечо Грендала. Агент судорожно вздохнул, медленно обернулся и указал пальцем в сторону Франетти.
— Мистера Лэтропа не застрелили, а закололи, — совершенно спокойно произнес Уилкинсон. Но его негромкий голос был услышан толпою зевак. — Я видел, как этот человек прошмыгнул за кулисы. Это он убил мистера Лэтропа. Больше некому. Держите его кто-нибудь и тащите в зал.
Франетти не оказал никакого сопротивления. Вид его был совершенно ошеломленным и беспомощным.
— Остальным тоже лучше подождать в зале, — продолжал распоряжаться Уилкинсон. — Я позвоню в полицию. Проследите, чтобы миссис Лэтроп никто не беспокоил и ни в коем случае не говорил о случившемся. Сюда ее не впускать.
Сцена на какое-то мгновение заполнилась гулом бессвязных восклицаний, кто-то у кого-то что-то переспросил, но толпа потихоньку отхлынула в зал.
За кулисами мы остались втроем — Грендал, Уилкинсон и я.
— Что, совсем никакой надежды? — сумел выдавить я. Грендал покачал головой.
— Мертвее не бывает. Этот острый предмет проник в глазную впадину и вошел глубоко в мозг. Убийца не промахнулся.
Я еще раз взглянул на скрюченный труп Лэтропа. Даже теперь один вид кукол вызывал у меня отвращение. Даже теперь глазницы их масок зияли холодом возмездия.
Я осмотрел пулевое отверстие в маске Панча. Из него тонкой струйкой струилась кровь. Вероятно, пуля зацепила бедняге палец.
В этот момент из-за кулисы, постепенно усиливаясь, донесся ропот толпы. Я услышал топот чьих-то ног и приглушенные портьерой крики.
— Берегитесь! Она вырывается!
— Сейчас убежит. Держите ее!
— Она бежит за кулисы! Ну, кто-нибудь, задержите же ее. Откинув на ходу портьеру, в дверь пулей влетела Делия.
Чья-то рука из-за портьеры пыталась ухватить ее за платье. Золотистые волосы взметнулись над ее лбом, ламе платья залило серебром полумрак сцены, и… она вырвалась. Ее глаза были расширены безумием.
— Они убили его! Это они! Они! — закричала Делия. — Это сделала не я. Не Франетти. Они! Я попала только в одного. О Джок, Джок! Ну встань, пожалуйста!
Она подбежала к его телу.
И здесь начался просто кошмар.
Безобразная маска Джека Кетча вздрогнула, руки куклы зашевелились, и из-под маски послышался визгливый, злорадный смех.
Делия, уже готовая обвить руками голову мужа, рухнула на колени. Из ее груди вырвался вопль ужаса. Серебристое платье соскользнуло с ее плеча. А кукла продолжала хихикать и визжать, словно насмехаясь над нею и празднуя свою победу.
— Уберите с его рук этих тварей! — услышал я собственный крик. — Уберите эту мерзость!
Уилкинсон сорвал с рук мертвеца кукольные балахоны, ухватив их за головы, у доктора ничего не вышло, слишком тряслись руки. Сам же Уилкинсон, похоже, не понимал, что происходит. Он был по-прежнему убежден, что в гибели Лэтропа повинен Франетти. После моего крика он действовал скорее автоматически, чем осознанно.
Теперь мне стало ясно, как погиб Джок Лэтроп. Я понял, почему он был таким замкнутым и почему древняя книжица произвела на него такое глубокое впечатление. Да, не зря Делия подозревала что-то неладное, хотя и не совсем верно. Так вот почему он задавал доктору все эти странные вопросы. И почему куклы двигались как живые. До меня дошло, почему у Джоки Лоутропа были отсечены руки. И я понял наконец, почему Джок Лэтроп носил перчатки и никому не позволял взглянуть на свои руки с тех пор, как вернулся из Лондона и в его поведении произошла какая-то «перемена».
Мизинец и безымянный палец на каждой его руке были самыми обыкновенными. Другие пальцы, которыми кукольник манипулирует куклами, совсем не походили на пальцы. Вместо большого и указательного были какие-то крохотные, но мускулистые, почти человеческие руки. Первый палец на обеих руках был вроде маленького червячка, правда, имел форму пальца. Но на нем кривилось в усмешке — как бы это объяснить — мерзкое подобие рта, скорее похожего на маленький сфинктер. А чуть выше — два малюсеньких глазика неправильной формы, представлявших собой просто два черных зрачка. Один глаз вышибла пуля Делии. Другой был цел.
Я раздавил всю эту гадость каблуком.
Среди бумаг Джока Лэтропа нашли одну записку, написанную размашистым почерком. По-видимому, она была написана не так давно:

«Если я умру, знайте, это они убили меня. Поскольку я совершенно уверен в их ненависти ко мне. Я пытался доверить свою тайну разным людям, но оказалось, что не в состоянии этого сделать. Я обречен все держать в секрете ото всех. Может быть, это они так хотят, так как власть их над собой я чувствую все сильнее и сильнее с каждым днем.
1 2 3 4