Такие летние кинотеатры до войны имелись и в Москве. Осень на Урале была холодная, в кинотеатре мы мерзли, стали болеть, у многих ребят обувь развалилась, да еще питание было паршивое, кое-кто стал заниматься воровством. Потом где-то вверху приняли решение избавиться от многочисленной, неуправляемой, разношерстной компании, а нас было не менее 500 человек, большинство из которых с утра разбегалось по городу в поисках еды. Стали постепенно отправлять эту братву к местам службы, кого куда. Убыли мои друзья Туранов, Творогов и Сильванович. Встретил я их только после войны, в Москве. Все они прошли войну и остались живыми, хотя Сильванович остался инвалидом после ранения. В октябре нас, человек двадцать, отобрал незнакомый старшина, и с ним мы выехали в колхоз на уборку картофеля, который не убрали местные жители до заморозков. Разместили нас в неотапливаемом помещении, мы мерзли по ночам, но за день так уставали, что этого холода не замечали. А был это Урал, и была уже середина или конец октября. Жители села нам ничем не помогали, ни продуктами, ни дровами, даже картошку сварить было не в чем. Ходили всегда голодными, к тому же простудились многие, в том числе и я. Наш старший тоже не проявил должной заботы – хорошо, что приняли решение возвратить нас в Челябинск. В какой-то мере понятно высказывание одной из баб села, где мы рыли противотанковые рвы в июле 1941 года, которая отказала нам в продуктах, заявив: «А чем я буду кормить немцев, которые скоро придут?» Но ведь то было в Брянской области, а не на Урале, от которого немцы далеко. Никогда в жизни таких людей не встречал – не зря их чалдонами зовут. Такое отношение к нам мы встретили только в Западной Украине. Но это уже «бандеровские регионы», которые вошли в состав СССР в 1940 году.
В Челябинске мы в летний кинотеатр уже не попали. Нас переводили из одной казармы в другую, но хорошо, что в них было хотя бы тепло. Кормили до безобразия плохо: вареная свекла в горячей воде, вот и все. А посуда – чистая банная шайка. Почему так, непонятно, война шла только четвертый месяц. Насмотрелись мы на призванных солдат из запаса. Хмурые, мятые, какие-то обреченные сорокалетние мужики, выглядевшие глубокими стариками. На фронте я таких не встречал «заскорузлых». Удивительно, а еще сибиряки! В начале ноября 1941 года нас, человек 400, погрузили в Челябинске в эшелон. Всех нас направили в Камышловское военно-пехотное училище. Пока мы ехали в Камышлов, натерпелись от голода. Как всегда, в нашу команду назначили старшим проходимца, который получил продукты, раздал нам на один день, а с остальными продуктами скрылся – больше мы его не видели. В начале войны воровство расцвело, а выявить воров было трудно. Голодные ребята буквально опрокидывали продовольственные ларьки на железнодорожных станциях и забирали все, что там находилось. От знакомых ребят мне тоже кое-что перепадало, в основном хлеб. После таких погромов эшелон стали останавливать только в поле, где не было железнодорожных станций или населенных пунктов.
Выгрузили нас в г. Камышлове Свердловской области, в 180 км восточнее Свердловска (сейчас Екатеринбург). Прибывших с этим эшелоном в училище разбили на четыре роты – 13-ю, 14-ю, 15-ю и 16-ю, из которых был сформирован четвертый батальон. Я попал в 15-ю роту. Тех, кто настойчиво и решительно отказался от учебы, а также бывших уголовников отправили по воинским частям, которые формировались для фронта на Урале. В училище 16 ноября 1941 года мы приняли Присягу, и нас зачислили курсантами. Вначале нам выдали не сапоги, а ботинки с обмотками. С ними мы намучились. Крутишь обмотку, крутишь вокруг ноги, и вдруг она выскакивает из руки, и процедура начинается заново. Тогда почти все солдаты в Красной Армии носили ботинки с обмотками, особенно в пехоте. Обмундировали нас в училище по-зимнему (только тогда обмотки заменили сапогами): байковые портянки, суконные гимнастерки и ватные брюки, под шинель выдали ватную телогрейку, рукавицы. А вот шапок не было, ходили в пилотках. При морозе градусов 20–25 и более под пилотку некоторые подкладывали вафельное полотенце. А морозы на Урале в эту зиму были крепкие, мы видели, как воробьи на лету замерзали, – это не выдумка. Шапки выдали лишь в начале января 1942 года.
Размещались мы на первом этаже огромной двухэтажной казармы. Спали на двухъярусных металлических койках. Матрацы и подушки мы сами набивали соломой в хозвзводе училища. Выдавались две простыни и байковое одеяло. В разных концах казармы были две большие (уральские) печки, топившиеся дровами. На каждом этаже располагались две роты по 120 человек каждая. Роты на этаже разделял широкий коридор, в котором роты строились для утреннего осмотра (форма № 20 – на вшивость) и на вечернюю поверку. В концах казарменного здания были каптерка, комната для офицеров роты, ружейная пирамида, умывальник и уборная. Занятия продолжались 10–12 часов вместе с самоподготовкой. Подъем был в 6 часов или в 6 часов 30 минут (точно не помню), отбой ко сну в 22.30. За день устанешь, а занятия проводились только в поле, на воздухе, поэтому спать и есть всегда хотелось. Кормили нас прилично. Хлеба давали 750 г в день, сахар на завтрак и на ужин – для чая. Завтрак состоял, как правило, из каши, кусочка сливочного масла (20 г), чая, хлеба. В обед суп или щи на мясном бульоне, на второе – картофельное пюре или каша с мясом, компот и хлеб. Ужин был слабый – винегрет или кусок вареной рыбы (иногда селедка) с картошкой, чай, хлеб, сахар. Курсантов кормили даже лучше, чем командиров в их столовой. Однако энергии мы затрачивали много, да еще на морозе весь день, поэтому молодой организм требовал больше и питания, и сна. По установленному распорядку дня сна нам не хватало, хотя днем после обеда был «мертвый час». Отдельные курсанты не выдерживали такой нагрузки и заметно ослабли и похудели, другие, не привыкшие к таким сильным морозам, поморозили ноги.
Командиром нашей роты был старший лейтенант Сулейменов, по национальности казах, физически крепкий, отличный строевик. Хороший мужик. В роте было четыре взвода, по 30 курсантов в каждом взводе. Всего в училище было 20 рот (5 батальонов). Командиром моего первого взвода был лейтенант Храповицкий, вторым взводом командовал лейтенант Ильин. А вот фамилии двух других командиров взводов я забыл. В первом и во втором взводах большинство курсантов были москвичи, а третий и четвертый взводы состояли в основном из местных – с Урала и прилегающих к нему областей.
Начальником училища был по воинскому званию комбриг (в петлицах носил один ромб), хотя армия перешла на генеральские звания. Мы его редко видели, в основном на строевых смотрах, которые проводились за все наше пребывание в училище 2–3 раза. Говорили, что он только недавно был освобожден из заключения. Его арестовали как бывшего царского офицера, как было с Рокоссовским – Маршалом Советского Союза и генералом Горбатовым.
В середине декабря 1941 года нашу роту направили в зимний лагерь за город, где мы жили в землянках, спали на двухэтажных нарах. Водопровода не было, и приходилось умываться снегом после физзарядки, которая проводилась, так же как и занятия, при любом морозе, а к утру мороз достигал 30–35 градусов! Три раза в месяц мы ходили в баню на лыжах за 18 километров. Занимались с нами строевой подготовкой: отрабатывали строевой шаг, повороты налево, направо, кругом и отдание чести (в то время говорили – приветствие друг друга и командиров), изучали материальную часть оружия, уставы и наставления. Занимались тактикой – отрабатывали наступление на противника, а также оборону за взвод и роту. Иногда стреляли на стрельбище. Через месяц-полтора нас вернули в городские казармы.
Из расположения военного городка в город курсантов не выпускали, да там и делать было нечего. На территории военного училища была почта, магазин промтоварный с необходимой для военнослужащего разной мелочью, вроде иголок и ниток. Был также клуб с кинозалом и библиотекой. По воскресеньям, а у курсантов тоже был выходной, я посещал библиотеку, читал там газеты, обычно «Правду», брал с собой в казарму художественную литературу и находил время ее читать. Строем ходили смотреть кинофильмы, обычно днем, до обеда. Остался у меня в памяти один фильм – «Разгром немцев под Москвой», на других фильмах я обычно засыпал, как и некоторые другие курсанты, хотя кинозал отапливался очень плохо. Когда ходили в наряд по роте – дежурный и три дневальных, то ночью через проем в заборе бегали к приходу московского поезда в станционный буфет за пшеничной кашей, не пшенной, а именно пшеничной, больше в буфете ничего не было. Обычно посудой для каши нам служило противопожарное ведро, которое висело на одноименном щите. К каше полагалось несколько кусков хлеба. За ночь это ведро каши съедалось, будили и своих двух-трех друзей, если каша оставалась. К утру ведро должно было быть чистым и снова висеть на противопожарном щите. Курсанты были разные – честные, отзывчивые, помогали друг другу, по курсантскому закону делились продуктовыми посылками с близкими друзьями. Другие были нечестные, не соблюдали элементарную дисциплину. Над слабыми могли поиздеваться, словесно и незлобно, но с ними, так же как и с ворами, разбирались сами курсанты. Во всяком случае, «дедовщины» не было, мы вообще не знали о ней. Трудности военной службы я переносил легко, так же как и морозы. По росту в роте был третьим. Первым был Анатолий Павлович Злобин – после войны видный писатель, скончавшийся в 2000 году. Вместе с ним призывались из Москвы. На фронте он командовал минометной батареей. В роте я со всеми ребятами был в хороших отношениях, а во взводе мы все были дружны – москвичи, рядом жили и в школах учились по-соседски, даже общих знакомых имели. Делить нам было нечего. В физическом отношении я был не хуже других курсантов взвода и роты. Ничем не выделялся, но в обиду себя не давал. Ни перед кем не заискивал, не наушничал. Мог, наоборот, вступить в пререкание с командиром взвода. Командир роты как-то был далек от нас, мы его не каждый день видели. По вечерам с нами занимались помкомвзводов, как правило, на эти должности назначались курсанты старше нас по возрасту, не из плеяды школьников, а из курсантов, ранее поступивших в училище. Некоторым же служба, учеба давались с трудом, и два курсанта не выдержали этого напряжения. Один, Лисицын, из местных, застрелился в землянке во время дневальства по роте. Другой, Вишневский, из москвичей, сбежал. Долго его искали, но так и не нашли. Для роты эти два случая явились чрезвычайными происшествиями. Говорили позже, что от сбежавшего Вишневского было письмо – чтобы его не считали дезертиром и что он находится на фронте. Но нам его не обнародовали, видимо, для того, чтобы другие курсанты не последовали его примеру.
За шесть месяцев нам надо было усвоить двухгодичный материал нормального довоенного училища. Фронту нужны были командиры звена взвод – рота, которые на фронте выбывают из строя быстрее всех. Мы изучали уставы и на практике должны были освоить на местности, как говорят в армии, «Боевой устав пехоты» 1936 года, от действия одиночного бойца до работы командира роты в наступлении и в обороне. В 1942 году этот устав был отменен и издан «Боевой устав пехоты с учетом опыта военных действий на фронте». Назубок мы должны были знать также «Устав внутренней службы», «Устав караульной службы» и «Строевой устав». Кроме уставов мы изучали наставления, должны были знать материальную часть оружия, порядок его разборки и сборки, его применение, неисправности и их устранение, взаимодействие частей оружия. Изучили винтовку Мосина образца 1892/1930 года, автоматическую винтовку Симонова, ручной пулемет Дегтярева, станковый пулемет «максим» – сложность состояла в сборке и разборке его затвора, вернее, замка, имевшего большое количество деталей. Этот пулемет, так же как и винтовка, применялся еще в Первую мировую войну и Гражданскую войну и до конца Великой Отечественной войны. Кроме этого оружия мы изучали минометы: ротный миномет 37-мм (он был позже снят с вооружения) 50– и 82-мм, их данные и применение, условия стрельбы, подготовку данных. Следует сказать, что обучали нас плохо, поскольку преподаватели сами разбирались в предмете слабо. Вообще, если говорить о войне, то наши минометчики стреляли очень плохо. Конечно, специализированные части – минометные батальоны и полки – были подготовлены хорошо, а наши пехотные средненько работали. Один раз меня чуть не убили. Немецкие же минометчики были очень сильные, а вот артиллеристы так себе.
Кроме всего прочего, отрабатывали командный язык (по сравнению с другими дисциплинами этот элемент у меня получался отменно), а кроме чисто военных дисциплин, была еще и политическая подготовка. Политзанятия ограничивались чтением лекций преподавателем, и это было правильно, уставшие курсанты тяжело воспринимали эти лекции, некоторые засыпали. По себе сужу – я дремал на этих лекциях, и в голове от них ничего не оставалось. Но в целом все внимание в училище было обращено на военные дисциплины, учеба была напряженная, и уставали мы здорово. Подготовку данных для 82-мм миномета я, да и другие, так и не освоили, доучивались в частях. Правда, я остался в пехоте, и, кроме меня, еще 30 человек не были направлены в минометные подразделения. Боевые стрельбы из миномета не проводились, тем более что и наши командиры взводов и командир роты, видимо, слабо разбирались в этом вопросе. Они были, кроме командира роты, выпускниками этого же Камышловского пехотного училища, и артиллерийских (минометных) дисциплин не было в программе, как в специальных училищах. Вместе с нами они сами изучали теорию стрельбы из миномета и дать нам приличных знаний не могли, а мы, курсанты, несерьезно отнеслись к этой дисциплине.
Наша учеба закончилась, и в начале мая 1942 года курсантам были присвоены воинские звания, одной части «лейтенант», а другой – «младший лейтенант», в том числе, к моему великому сожалению, это звание было присвоено и мне. Я переживал, но постепенно успокоился – какая разница, в каком звании ехать на фронт, все равно командиром взвода. Выпуск составил 480 человек (4 роты). Как-то буднично прошел выпуск, незаметно; была война. Казарма опустела, нового набора еще не было. Распрощались со всеми, со многими навсегда. Мне не было и 19 лет, вот в таком возрасте мы должны были руководить людьми, солдатами старше себя. Груз ответственности, взваленный на юношеские плечи войной, был особенно тяжел. Нам, юношам, почти мальчикам, приходилось командовать по крайней мере сотней взрослых, бывалых людей, отвечать за их жизнь, за порученное дело, решать нравственные проблемы, но мы, молодые, не согнулись и не сломались. Вот так.
Некоторых командиров, мы уже не были курсантами, 25–30 человек, в том числе и меня, оставили при училище. Нам объявили, что мы будем обучаться на командиров взводов истребителей танков (ПТР). Что это такое, досконально никто не знал. Позже пришло разъяснение в виде наставления. В нем говорилось, что в каждом стрелковом батальоне создаются взвод, а затем рота противотанковых ружей для борьбы с танками противника. В училище поступило два противотанковых ружья – одно системы Дегтярева, другое Симонова – самозарядное, а также противотанковые гранаты. Стреляли из них редко – берегли патроны, вместо гранат бросали учебные болванки. В начале июля 1942 года нас направили в часть.
Мы попали не сразу на фронт, а в 365-й запасной стрелковый полк 46-й запасной стрелковой бригады на станцию Сурок Марийской АССР. В этом полку готовилось пополнение для фронтовых частей. Рядовых красноармейцев обучали азам военной науки, главным образом стрельбе и тактике – действиям одиночного бойца в составе отделения, взвода. Я и лейтенант Жуков, тоже из нашей курсантской роты, москвич, были направлены в снайперскую роту. Командиром этой роты был младший лейтенант Чудаков, призванный из запаса в возрасте 40–45 лет. Я стал командиром взвода, получил в подчинение 30 красноармейцев разных возрастов, национальностей, многие прожили уже большую жизнь. Вначале было непривычно руководить взрослыми людьми, и я стесненно себя чувствовал, но затем все встало на свои места. Денежное содержание командира взвода составляло 600 рублей в месяц, из них высчитывали 50 рублей как военный налог. На руки мы получали 550 рублей, но тратить их было некуда, магазинов в полку не было. Существовала карточная система, а рыночные цены были очень высокие: буханка черного хлеба стоила 200–250 рублей, пол-литра водки или самогона – 250–300 рублей, вот и все денежное довольствие.
В снайперской роте, кроме стрельбы и изучения материальной части снайперской винтовки, мы учили красноармейцев окапываться малой саперной лопатой, маскироваться на местности, перебегать на поле боя, бросать гранаты, в основном РГД-38, штыковому бою.
1 2 3 4
В Челябинске мы в летний кинотеатр уже не попали. Нас переводили из одной казармы в другую, но хорошо, что в них было хотя бы тепло. Кормили до безобразия плохо: вареная свекла в горячей воде, вот и все. А посуда – чистая банная шайка. Почему так, непонятно, война шла только четвертый месяц. Насмотрелись мы на призванных солдат из запаса. Хмурые, мятые, какие-то обреченные сорокалетние мужики, выглядевшие глубокими стариками. На фронте я таких не встречал «заскорузлых». Удивительно, а еще сибиряки! В начале ноября 1941 года нас, человек 400, погрузили в Челябинске в эшелон. Всех нас направили в Камышловское военно-пехотное училище. Пока мы ехали в Камышлов, натерпелись от голода. Как всегда, в нашу команду назначили старшим проходимца, который получил продукты, раздал нам на один день, а с остальными продуктами скрылся – больше мы его не видели. В начале войны воровство расцвело, а выявить воров было трудно. Голодные ребята буквально опрокидывали продовольственные ларьки на железнодорожных станциях и забирали все, что там находилось. От знакомых ребят мне тоже кое-что перепадало, в основном хлеб. После таких погромов эшелон стали останавливать только в поле, где не было железнодорожных станций или населенных пунктов.
Выгрузили нас в г. Камышлове Свердловской области, в 180 км восточнее Свердловска (сейчас Екатеринбург). Прибывших с этим эшелоном в училище разбили на четыре роты – 13-ю, 14-ю, 15-ю и 16-ю, из которых был сформирован четвертый батальон. Я попал в 15-ю роту. Тех, кто настойчиво и решительно отказался от учебы, а также бывших уголовников отправили по воинским частям, которые формировались для фронта на Урале. В училище 16 ноября 1941 года мы приняли Присягу, и нас зачислили курсантами. Вначале нам выдали не сапоги, а ботинки с обмотками. С ними мы намучились. Крутишь обмотку, крутишь вокруг ноги, и вдруг она выскакивает из руки, и процедура начинается заново. Тогда почти все солдаты в Красной Армии носили ботинки с обмотками, особенно в пехоте. Обмундировали нас в училище по-зимнему (только тогда обмотки заменили сапогами): байковые портянки, суконные гимнастерки и ватные брюки, под шинель выдали ватную телогрейку, рукавицы. А вот шапок не было, ходили в пилотках. При морозе градусов 20–25 и более под пилотку некоторые подкладывали вафельное полотенце. А морозы на Урале в эту зиму были крепкие, мы видели, как воробьи на лету замерзали, – это не выдумка. Шапки выдали лишь в начале января 1942 года.
Размещались мы на первом этаже огромной двухэтажной казармы. Спали на двухъярусных металлических койках. Матрацы и подушки мы сами набивали соломой в хозвзводе училища. Выдавались две простыни и байковое одеяло. В разных концах казармы были две большие (уральские) печки, топившиеся дровами. На каждом этаже располагались две роты по 120 человек каждая. Роты на этаже разделял широкий коридор, в котором роты строились для утреннего осмотра (форма № 20 – на вшивость) и на вечернюю поверку. В концах казарменного здания были каптерка, комната для офицеров роты, ружейная пирамида, умывальник и уборная. Занятия продолжались 10–12 часов вместе с самоподготовкой. Подъем был в 6 часов или в 6 часов 30 минут (точно не помню), отбой ко сну в 22.30. За день устанешь, а занятия проводились только в поле, на воздухе, поэтому спать и есть всегда хотелось. Кормили нас прилично. Хлеба давали 750 г в день, сахар на завтрак и на ужин – для чая. Завтрак состоял, как правило, из каши, кусочка сливочного масла (20 г), чая, хлеба. В обед суп или щи на мясном бульоне, на второе – картофельное пюре или каша с мясом, компот и хлеб. Ужин был слабый – винегрет или кусок вареной рыбы (иногда селедка) с картошкой, чай, хлеб, сахар. Курсантов кормили даже лучше, чем командиров в их столовой. Однако энергии мы затрачивали много, да еще на морозе весь день, поэтому молодой организм требовал больше и питания, и сна. По установленному распорядку дня сна нам не хватало, хотя днем после обеда был «мертвый час». Отдельные курсанты не выдерживали такой нагрузки и заметно ослабли и похудели, другие, не привыкшие к таким сильным морозам, поморозили ноги.
Командиром нашей роты был старший лейтенант Сулейменов, по национальности казах, физически крепкий, отличный строевик. Хороший мужик. В роте было четыре взвода, по 30 курсантов в каждом взводе. Всего в училище было 20 рот (5 батальонов). Командиром моего первого взвода был лейтенант Храповицкий, вторым взводом командовал лейтенант Ильин. А вот фамилии двух других командиров взводов я забыл. В первом и во втором взводах большинство курсантов были москвичи, а третий и четвертый взводы состояли в основном из местных – с Урала и прилегающих к нему областей.
Начальником училища был по воинскому званию комбриг (в петлицах носил один ромб), хотя армия перешла на генеральские звания. Мы его редко видели, в основном на строевых смотрах, которые проводились за все наше пребывание в училище 2–3 раза. Говорили, что он только недавно был освобожден из заключения. Его арестовали как бывшего царского офицера, как было с Рокоссовским – Маршалом Советского Союза и генералом Горбатовым.
В середине декабря 1941 года нашу роту направили в зимний лагерь за город, где мы жили в землянках, спали на двухэтажных нарах. Водопровода не было, и приходилось умываться снегом после физзарядки, которая проводилась, так же как и занятия, при любом морозе, а к утру мороз достигал 30–35 градусов! Три раза в месяц мы ходили в баню на лыжах за 18 километров. Занимались с нами строевой подготовкой: отрабатывали строевой шаг, повороты налево, направо, кругом и отдание чести (в то время говорили – приветствие друг друга и командиров), изучали материальную часть оружия, уставы и наставления. Занимались тактикой – отрабатывали наступление на противника, а также оборону за взвод и роту. Иногда стреляли на стрельбище. Через месяц-полтора нас вернули в городские казармы.
Из расположения военного городка в город курсантов не выпускали, да там и делать было нечего. На территории военного училища была почта, магазин промтоварный с необходимой для военнослужащего разной мелочью, вроде иголок и ниток. Был также клуб с кинозалом и библиотекой. По воскресеньям, а у курсантов тоже был выходной, я посещал библиотеку, читал там газеты, обычно «Правду», брал с собой в казарму художественную литературу и находил время ее читать. Строем ходили смотреть кинофильмы, обычно днем, до обеда. Остался у меня в памяти один фильм – «Разгром немцев под Москвой», на других фильмах я обычно засыпал, как и некоторые другие курсанты, хотя кинозал отапливался очень плохо. Когда ходили в наряд по роте – дежурный и три дневальных, то ночью через проем в заборе бегали к приходу московского поезда в станционный буфет за пшеничной кашей, не пшенной, а именно пшеничной, больше в буфете ничего не было. Обычно посудой для каши нам служило противопожарное ведро, которое висело на одноименном щите. К каше полагалось несколько кусков хлеба. За ночь это ведро каши съедалось, будили и своих двух-трех друзей, если каша оставалась. К утру ведро должно было быть чистым и снова висеть на противопожарном щите. Курсанты были разные – честные, отзывчивые, помогали друг другу, по курсантскому закону делились продуктовыми посылками с близкими друзьями. Другие были нечестные, не соблюдали элементарную дисциплину. Над слабыми могли поиздеваться, словесно и незлобно, но с ними, так же как и с ворами, разбирались сами курсанты. Во всяком случае, «дедовщины» не было, мы вообще не знали о ней. Трудности военной службы я переносил легко, так же как и морозы. По росту в роте был третьим. Первым был Анатолий Павлович Злобин – после войны видный писатель, скончавшийся в 2000 году. Вместе с ним призывались из Москвы. На фронте он командовал минометной батареей. В роте я со всеми ребятами был в хороших отношениях, а во взводе мы все были дружны – москвичи, рядом жили и в школах учились по-соседски, даже общих знакомых имели. Делить нам было нечего. В физическом отношении я был не хуже других курсантов взвода и роты. Ничем не выделялся, но в обиду себя не давал. Ни перед кем не заискивал, не наушничал. Мог, наоборот, вступить в пререкание с командиром взвода. Командир роты как-то был далек от нас, мы его не каждый день видели. По вечерам с нами занимались помкомвзводов, как правило, на эти должности назначались курсанты старше нас по возрасту, не из плеяды школьников, а из курсантов, ранее поступивших в училище. Некоторым же служба, учеба давались с трудом, и два курсанта не выдержали этого напряжения. Один, Лисицын, из местных, застрелился в землянке во время дневальства по роте. Другой, Вишневский, из москвичей, сбежал. Долго его искали, но так и не нашли. Для роты эти два случая явились чрезвычайными происшествиями. Говорили позже, что от сбежавшего Вишневского было письмо – чтобы его не считали дезертиром и что он находится на фронте. Но нам его не обнародовали, видимо, для того, чтобы другие курсанты не последовали его примеру.
За шесть месяцев нам надо было усвоить двухгодичный материал нормального довоенного училища. Фронту нужны были командиры звена взвод – рота, которые на фронте выбывают из строя быстрее всех. Мы изучали уставы и на практике должны были освоить на местности, как говорят в армии, «Боевой устав пехоты» 1936 года, от действия одиночного бойца до работы командира роты в наступлении и в обороне. В 1942 году этот устав был отменен и издан «Боевой устав пехоты с учетом опыта военных действий на фронте». Назубок мы должны были знать также «Устав внутренней службы», «Устав караульной службы» и «Строевой устав». Кроме уставов мы изучали наставления, должны были знать материальную часть оружия, порядок его разборки и сборки, его применение, неисправности и их устранение, взаимодействие частей оружия. Изучили винтовку Мосина образца 1892/1930 года, автоматическую винтовку Симонова, ручной пулемет Дегтярева, станковый пулемет «максим» – сложность состояла в сборке и разборке его затвора, вернее, замка, имевшего большое количество деталей. Этот пулемет, так же как и винтовка, применялся еще в Первую мировую войну и Гражданскую войну и до конца Великой Отечественной войны. Кроме этого оружия мы изучали минометы: ротный миномет 37-мм (он был позже снят с вооружения) 50– и 82-мм, их данные и применение, условия стрельбы, подготовку данных. Следует сказать, что обучали нас плохо, поскольку преподаватели сами разбирались в предмете слабо. Вообще, если говорить о войне, то наши минометчики стреляли очень плохо. Конечно, специализированные части – минометные батальоны и полки – были подготовлены хорошо, а наши пехотные средненько работали. Один раз меня чуть не убили. Немецкие же минометчики были очень сильные, а вот артиллеристы так себе.
Кроме всего прочего, отрабатывали командный язык (по сравнению с другими дисциплинами этот элемент у меня получался отменно), а кроме чисто военных дисциплин, была еще и политическая подготовка. Политзанятия ограничивались чтением лекций преподавателем, и это было правильно, уставшие курсанты тяжело воспринимали эти лекции, некоторые засыпали. По себе сужу – я дремал на этих лекциях, и в голове от них ничего не оставалось. Но в целом все внимание в училище было обращено на военные дисциплины, учеба была напряженная, и уставали мы здорово. Подготовку данных для 82-мм миномета я, да и другие, так и не освоили, доучивались в частях. Правда, я остался в пехоте, и, кроме меня, еще 30 человек не были направлены в минометные подразделения. Боевые стрельбы из миномета не проводились, тем более что и наши командиры взводов и командир роты, видимо, слабо разбирались в этом вопросе. Они были, кроме командира роты, выпускниками этого же Камышловского пехотного училища, и артиллерийских (минометных) дисциплин не было в программе, как в специальных училищах. Вместе с нами они сами изучали теорию стрельбы из миномета и дать нам приличных знаний не могли, а мы, курсанты, несерьезно отнеслись к этой дисциплине.
Наша учеба закончилась, и в начале мая 1942 года курсантам были присвоены воинские звания, одной части «лейтенант», а другой – «младший лейтенант», в том числе, к моему великому сожалению, это звание было присвоено и мне. Я переживал, но постепенно успокоился – какая разница, в каком звании ехать на фронт, все равно командиром взвода. Выпуск составил 480 человек (4 роты). Как-то буднично прошел выпуск, незаметно; была война. Казарма опустела, нового набора еще не было. Распрощались со всеми, со многими навсегда. Мне не было и 19 лет, вот в таком возрасте мы должны были руководить людьми, солдатами старше себя. Груз ответственности, взваленный на юношеские плечи войной, был особенно тяжел. Нам, юношам, почти мальчикам, приходилось командовать по крайней мере сотней взрослых, бывалых людей, отвечать за их жизнь, за порученное дело, решать нравственные проблемы, но мы, молодые, не согнулись и не сломались. Вот так.
Некоторых командиров, мы уже не были курсантами, 25–30 человек, в том числе и меня, оставили при училище. Нам объявили, что мы будем обучаться на командиров взводов истребителей танков (ПТР). Что это такое, досконально никто не знал. Позже пришло разъяснение в виде наставления. В нем говорилось, что в каждом стрелковом батальоне создаются взвод, а затем рота противотанковых ружей для борьбы с танками противника. В училище поступило два противотанковых ружья – одно системы Дегтярева, другое Симонова – самозарядное, а также противотанковые гранаты. Стреляли из них редко – берегли патроны, вместо гранат бросали учебные болванки. В начале июля 1942 года нас направили в часть.
Мы попали не сразу на фронт, а в 365-й запасной стрелковый полк 46-й запасной стрелковой бригады на станцию Сурок Марийской АССР. В этом полку готовилось пополнение для фронтовых частей. Рядовых красноармейцев обучали азам военной науки, главным образом стрельбе и тактике – действиям одиночного бойца в составе отделения, взвода. Я и лейтенант Жуков, тоже из нашей курсантской роты, москвич, были направлены в снайперскую роту. Командиром этой роты был младший лейтенант Чудаков, призванный из запаса в возрасте 40–45 лет. Я стал командиром взвода, получил в подчинение 30 красноармейцев разных возрастов, национальностей, многие прожили уже большую жизнь. Вначале было непривычно руководить взрослыми людьми, и я стесненно себя чувствовал, но затем все встало на свои места. Денежное содержание командира взвода составляло 600 рублей в месяц, из них высчитывали 50 рублей как военный налог. На руки мы получали 550 рублей, но тратить их было некуда, магазинов в полку не было. Существовала карточная система, а рыночные цены были очень высокие: буханка черного хлеба стоила 200–250 рублей, пол-литра водки или самогона – 250–300 рублей, вот и все денежное довольствие.
В снайперской роте, кроме стрельбы и изучения материальной части снайперской винтовки, мы учили красноармейцев окапываться малой саперной лопатой, маскироваться на местности, перебегать на поле боя, бросать гранаты, в основном РГД-38, штыковому бою.
1 2 3 4