Впоследствии я слышал, что несчастный священник все же был убит ими через несколько дней после нашего ухода.
Немного отдохнув, мы снова перешли в наступление - на станицу Смоленскую. До нее было недалеко - всего около трех верст. Дорога шла болотистым лесом. Выглянуло солнце; настал хороший весенний день. После удачно исполненной задачи - победы у Григорьевской - у всех светлее стало на душе. Послав в боевую часть партизан с генералом Казановичем, я оставил корниловцев в резерве. Скоро приехал Корнилов и горячо благодарил свой полк за блестящую победу.
Между тем генерал Казанович наткнулся на упорное сопротивление. Красные, заняв возвышенную окраину станицы на другом берегу, укрепились и встретили моих партизан жестоким ружейным и пулеметным огнем.
Доблестный командир полка сам был в цепях, ободряя наступавших. Только с большими усилиями и потерями, наконец, к вечеру удалось взять станицу и выбить оттуда красных.
Переночевали в зажиточном доме у веселой старухи казачки, еще помнившей рассказы своего отца о том, как "Шамиля брали", и удивительно спокойно относившейся к гражданской войне, как к уличной драке.
Ночью я получил приказание выступить с рассветом и одновременно с генералом Марковым атаковать станицу Георгие-Афипскую, где, по сведениям, были сосредоточены значительные силы красных и находились их склады со снарядами и патронами.
Выступили с рассветом и, пройдя версты три, неожиданно попали под жестокий огонь с левого фланга. Оказалось, что колонна красных шла от станицы Северной к Смоленской и, увидя нас, перешла в наступление, приперев к реке, вдоль которой шла дорога. Пришлось пережить очень неприятный час под расстрелом: деваться было некуда. Однако меткий огонь моей батареи и переход в атаку партизан спустя некоторое время заставили красных быстро ретироваться. Мы продолжали путь, попали еще раз под меткий артиллерийский огонь противника. Мои передовые части в отдельной усадьбе захватили десяток матросов, по видимому сторожевую заставу, и немедленно их расстреляли. Из большевиков, кажется, никто не возбуждал такой ненависти в наших войсках, как матросы - "краса и гордость русской революции". Их зверские подвиги слишком хорошо были известны всем, и потому этим негодяям пощады не было. Матросы хорошо знали, что их ждет, если они попадут в плен, и поэтому всегда дрались с необыкновенным упорством, и - нужно отдать им справедливость - умирали мужественно, редко прося пощады.
По большей части это были здоровые, сильные молодцы, наиболее тронутые революцией.
Направив свою бригаду для атаки западного конца станицы в обход и в тыл большевикам, я остался при артиллерии, так как отсюда легче было держать связь с бригадой генерала Маркова. Она неожиданно остановилась перед восточной окраиной станицы ввиду того, что река Шелш, протекавшая вдоль этой стороны, с крутыми берегами, с одним мостом, вброд была непроходима, а противник встретил Маркова очень сильным огнем, который усилил еще появившийся бронепоезд. Только железнодорожная насыпь, за которой Марков быстро развернул бригаду, спасла ее от огромных потерь, а может быть, и от полного истребления на открытом поле.
Смелой атакой моя бригада взяла станицу Георгие-Афипскую после энергичного обстрела ее и, в особенности железнодорожной станции, нашей артиллерией; от одного из снарядов, попавших туда, загорелся вагон с пушечными снарядами, который добровольцы едва успели потушить. Все же несколько снарядов, лежавших на земле, взорвались, и этим взрывом почти на клочки был разорван подвернувшийся кубанец с лошадью.
Как только 2-я бригада захватила западную половину станицы и станцию, с востока ворвалась в нее и бригада Маркова, пользуясь тем, что растерявшиеся большевики стали метаться по станице и бросили оборону восточного моста, через который и вошла 1-я бригада.
Снова победа была на нашей стороне. Помимо полного разгрома крупных сил красных (1000 человек) мы захватили хорошую добычу, в числе которой находилось то, что для нас было дороже всего: до 700 артиллерийских снарядов.
Собрав после боя на площади у железнодорожной станции свою бригаду для встречи Корнилова, приехавшего благодарить ее, я с грустью видел, как уже мало осталось в строю старых добровольцев, вышедших из Ольгинской... Прошло немного больше месяца, а сколько храбрых выбыло из нее - одни навеки, другие, раненые, надолго. Их заменила новая молодежь - кубанские казаки, присоединившиеся к нам в попутных станицах. Переночевав в доме зажиточного иногороднего, который оказался одним из видных большевиков и в тот же вечер был арестован контрразведкой штаба Корнилова, я двинулся с бригадой в авангарде Добровольческой армии к переправе у станицы Елизаветинской, к которой еще раньше был послан генерал Эрдели с конницей.
Ввиду того, что много времени ушло на то, чтобы подтянуть наш громадный обоз из станицы Ново-Димитриевской, где он в тревоге оставался до конца боя за Георгие-Афипскую, станицу, мы выступили из нее только после полудня. Сначала шли вдоль полотна железной дороги, но потом пришлось свернуть в сторону, так как дальнейшему движению мешал своим огнем подошедший красный бронепоезд, с которым завязалась перестрелка. Двинулись дальше уже ночью, напрямик, без дорог. Какой это был ужасный путь! Широко разливаясь по плавням, река Кубань затопила на много верст свой левый берег, и нам пришлось почти все время идти по воде, сбиваясь с дороги, попадая в ямы и канавы. Кругом в нескольких местах горели брошенные хутора, подожженные черкесами, шедшими впереди нас, и это еще больше увеличивало ужас этой мрачной ночи, точно целиком взятой из Дантова "Ада"...

Глава Х.
Переправа через реку Кубань. Бои под Екатеринодаром

Моя бригада шла в авангарде. Отдохнув немного в ауле Панахес, мы прошли дальше 10 верст и 26-го утром начали переправу на пароме, который мог поднять не более 50 человек или 4 запряженных повозок. С помощью еще другого парома, поменьше, и нескольких рыбачьих лодок 2-я бригада к вечеру перебралась на другой берег и заняла без боя станицу Елизаветинскую. Жители обширной, богатой станицы встретили нас спокойно - скорее с любопытством, чем с радостью.
Ночь прошла спокойно.
За 2-й бригадой тянулся наш огромный обоз, увеличивавшийся с каждой остановкой в станице.
Корнилов всеми силами боролся с этим, нередко пропускал обоз мимо себя, беспощадно выбрасывая лишние повозки и выгоняя в строй всех, кто был способен носить оружие. Назначали для поверки повозок особые комиссии. Но все эти меры давали слабые результаты.
Обоз на походе растягивался на несколько верст, и вести его в полном порядке было крайне трудно.
Марков с 1-й бригадой оставался сзади, прикрывая обоз от возможного нападения с тыла.
С военной точки зрения переправа у станицы Елизаветинской являлась редким образцом наступательно-отступательной переправы. Будь противник более активным, он мог бы легко прижать нас к реке Кубани с обеих сторон, и вся переправа могла бы окончиться катастрофой... Но, к счастью, большевики нас не трогали, и только на другой день, 27 марта, их авангард, стоявший впереди Екатеринодара, повел наступление на станицу Елизаветинскую, обстреливая ее и переправу усиленным артиллерийским огнем. Мне было приказано отбросить его.
Красные сильно наседали на сторожевое охранение корниловцев. Уже Неженцев ввел в бой весь свой полк. После полудня я приказал двинуть ему на помощь Партизанский полк. Генерал Казанович смело повел его в наступление и после упорного боя у кирпичного завода, на полпути от Екатеринодара, сбил и отбросил противника до предместья кубанской столицы - фермы, в трех верстах от города.
Задача моя - прикрытие переправы у станицы Елизаветинской - была исполнена: решительным ударом мне удалось далеко отбросить красных. Видимо, подавленный этой неудачей, противник не подавал более признаков желания перейти в новое наступление, и я, подождав до вечера, приказал бригаде вернуться на ночлег в станицу, оставив на высоте кирпичного завода сторожевое охранение. Обоз наш спокойно продолжал переправу.
Удачный бой 27 марта и паническое отступление красных к Екатеринодару толкали меня на дальнейшее движение вперед и атаку врага своей бригадой, но, не получив на это приказания Корнилова и не желая ставить Добровольческую армию, в случае неудачи, в отчаянное положение, так как Марков был еще на другой стороне и не в состоянии был бы помочь мне, я с сожалением вынужден был отказаться от этой мысли.
Останавливало меня еще и то соображение, что если б я даже и взял Екатеринодар, то удержать его до подхода Маркова я был бы не в состоянии, так как большевики очень легко могли подвезти по железной дороге значительные силы, окружить меня в обширном городе, где было немало и местных большевиков, и попросту уничтожить. Последующие события оправдали это мое соображение.
Во время этого боя, когда был уже захвачен кирпичный завод, мне пришлось наблюдать одну сцену, которая навсегда осталась у меня в памяти.
Осматривая со своего наблюдательного пункта у кирпичного завода поле сражения, я заметил впереди, на боевом участке Партизанского полка, курган, на котором трещал пулемет среди кучки людей. Видно было, что этот пункт привлек особое внимание красных: около него беспрерывно рвались их гранаты, но, к счастью, ни одна на него не попадала. Я пошел туда.
На вершине невысокого кургана с отличным обстрелом стоял почти открыто наш пулемет. Около него лежал молодой офицер (прапорщик Зайцев, прекрасный офицер, скоро убитый) и как виртуоз разыгрывал страшную симфонию на своем смертоносном инструменте. Выпуская одну ленту за другой, он, видимо, прямо наслаждался своей меткой стрельбой... И действительно, она была великолепна. Вот выезжает у фермы красная батарея на позицию. Ленту - по ней. Падают несколько солдат, ранены две лошади, и "товарищи" сломя голову удирают к пушкам за рощу. Навстречу им показались какие-то повозки - не то обоз, не то зарядные ящики. Снова лента - и, переворачиваясь на поворотах, исчезает и этот обоз... То же случилось и с группой всадников, по-видимому, начальством, выехавшим на возвышенность у фермы. Пол-ленты - и "главковерхи" разлетелись стремительно в разные стороны.
Тут же на холме находились и оба командира полков с своими адъютантами, и среди них молоденькая сестра милосердия в черной косынке Вавочка, которая, сидя спиной к противнику, старательно набивала пулеметную ленту патронами и весело болтала с окружающими.
- Это что такое, Вавочка, зачем вы здесь? - строго спросил я ее, меньше всего ожидая встретить молодую девушку в таком опасном месте.
- Ваше превосходительство, позвольте мне остаться: здесь так весело, отвечала она, умоляюще сложив маленькие ручки, и, улыбаясь, ждала ответа.
Я позволил до своего ухода.
Вавочка, падчерица донского полковника К. М. Грекова, - любимица всей Добровольческой армии. Веселая, всегда жизнерадостная, цветущая чистой нетронутой юностью, она не состояла ни при одном лазарете, а появлялась всюду, где нужна была помощь раненым, которым отдавала все свои молодые силы и часто все из своей одежды, что можно было разорвать на бинты. Жила она, как птица небесная, при какой части придется, везде была желанной гостьей. И несмотря на свою молодость и окружающую обстановку, Вавочка сумела так себя поставить, что в ее присутствии никто не позволял себе брани, нескромной шутки или пошлого ухаживания. Ее нравственная чистота, веселость и сердечная доброта вызывала общие симпатии, как к милому шаловливому ребенку.
Часто заглядывала она и в мой штаб, всегда с веселой шуткой или какой-нибудь безобидной выходкой, иногда жила по несколько дней. Нередко являлась в мужской одежде, так как юбку и косынку успевала уже порвать на бинты. Тогда офицеры дарили ей юбку, купленную тут же у хозяйки; и для нее это был очень приятный подарок.
Однако наш пулеметчик, видимо, уже очень обозлил "товарищей". Гранаты стали падать у кургана все чаще и чаще. Одна из них взрыла огромный черный фонтан земли перед самым пулеметом, засыпав ее комьями всех нас. Вавочка встряхнулась, как утка, и продолжала весело болтать, набивая ленту.
Пора было уходить. Красный пушкарь, видимо, уже пристрелялся, и следующая очередь будет "в точку"...
Забрав Вавочку и лишних офицеров, я ушел с холма. И вовремя. Вскоре град снарядов снова осыпал курган, и один из них упал на то место, где мы только что лежали. Пулеметчик остался невредим, но должен был переменить позицию. Вавочке я запретил появляться в боевой линии. Но она меня не послушалась. Через день ее принесли мертвой с боевого участка партизан.
Ее нашли вместе с убитой подругой в поле за цепями с несколькими шрапнельными пулями в груди и маленькой куколкой, зажатой в застывших руках, - шутливым подарком одного из офицеров. Я видел ее лежащей на телеге у штаба Корнилова перед отправлением в станицу Елизаветинскую, где ее похоронили вместе с подругой у церкви. Скорбно были сжаты красивые губки, умевшие так весело смеяться в минуты смертельной опасности. Суров был облик милого лица.
К Богу отлетела чистая душа, никому в своей коротенькой жизни не сделавшая зла...
В Добровольческой армии было около двух десятков женщин и девушек. Некоторые из них несли службу в строю, как рядовые, остальные - как сестры милосердия. И те и другие оставили у нас прекрасную по себе память. Многие из них погибли во время похода, живые разбрелись по свету. В своем рассказе мне еще придется говорить о некоторых из них.

Глава XI.
Решение Корнилова атаковать Екатеринодар. Бои 29, 30 марта. Смерть полковника Неженцева. Последний военный совет в жизни Корнилова. Его смерть утром 31 марта

Сравнительная легкость, с какой моей бригаде удалось разбить и отбросить большевиков, наступавших 27 марта от Екатеринодара, дала Корнилову уверенность в том, что нужно использовать момент, когда красные еще не успели опомниться и подвезти подкреплений. Доходили также до нас слухи о том, что они в панике уже эвакуируют Екатеринодар. Ночью я получил приказ: вместе с конницей генерала Эрдели атаковать и взять кубанскую столицу. Утром 28 марта я перешел в наступление. Генерал Казанович с Партизанским полком получил приказание атаковать город с западной стороны, полковник Неженцев с корниловцами - Черноморский вокзал. Генерал Эрдели должен был обойти город со стороны предместья - Сады - и атаковать его с севера.
Окрестности Екатеринодара представляют собой открытые, слегка всхолмленные поля, с массой разбросанных по ним маленьких хуторков, в эту пору года необитаемых. С началом полевых работ многие хозяева участков переезжают на них, как на дачу, и живут там все лето.
Сельскохозяйственная ферма и ближайшие к ней хутора были прочно заняты красными... Генерал Казанович повел на них решительную атаку и к полудню выбил их, заняв ферму и продвинувшись вперед к окраине Екатеринодара.
После полудня я со штабом въехал на ферму. Она представляла собой узкий и длинный участок земли вдоль обрывистого берега реки Кубани, покрытый в западной и северной части небольшой хвойной рощей, а на остальном пространстве редкими старыми деревьями и кустами. Ближе к восточному краю стоял одноэтажный дом заведующего фермой и рядом небольшой сарай.
Едва мы успели слезть с коней и подойти к дому, как в группе наших лошадей, стоявших под деревьями, что-то щелкнуло, точно пуля в дерево. Я оглянулся назад и с ужасом увидел, как мой прекрасный вороной конь, удивительно милое, ласковое животное, вдруг покрылся густыми клочьями пены и, низко опустив голову, стал дрожать, как осиновый лист. Не успели его осмотреть, расседлать, как он упал и стал биться в предсмертных судорогах. Пуля попала ему в пах. Револьверный выстрел кончил мучения моего бедного боевого друга...
Вскоре приехал Корнилов со своим штабом и разместился в доме, в котором было шесть небольших комнат, разделенных широким коридором; одну из них - угловую, ближе к фронту - занял Корнилов, в другой, рядом, устроена перевязочная; в третьей помещался телефон. Остальные комнаты были заняты чинами штаба.
Я со своими офицерами поместился около рощи биваком.
С утра 29 марта большевики стали осыпать ферму градом снарядов. Штабные команды, конвой, какие-то обозные повозки - все это разбрелось по всей ферме, и не проходило двух-трех часов, чтобы кого-нибудь, человека или лошадь, не убило или ранило. Три дня продолжался этот ад с раннего утра до поздней ночи. Мой бивак несколько раз переменил свое место. Генерал Романовский несколько раз говорил Корнилову о неудобствах жизни и управления Добровольческой армией при таких условиях, но командующий армией его не послушал, не желал уходить далеко от войск, а помещения ближе не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13