.."
Сзади меня Браслетов произнес дрожащим от волнения голосом:
- Жена у меня родила. Девочку. Сегодня привез домой. У жены, кажется, грудница началась. Мучается, бедняжка, молока нет...
Я обернулся к нему.
- Обязанности есть обязанности. Начнутся бои, нужно будет организовать оборону, а вы, вместо того чтобы руководить боем, побежите по своим личным делам...
- Не утрируйте! - крикнул он. - Я сказал все это не для того, чтобы вы издевались над моим горем. Теперь я знаю, что не найду у вас сочувствия.
- Жене вашей я глубоко сочувствую, - сказал я, - вам - нет.
6
Взвод лейтенанта Кащанова располагался на втором этаже в двух классных комнатах. Из одной донесся, когда мы поднялись на этаж, всполошный вспышками - шум, сквозь него пробивался мальчишеский, с визгом со всхлипами, плач. Чертыханов пробежал вперед и растворил перед нами дверь. Шум сразу стих, прервались и всхлипывания. Бойцы столпились возле парт, сдвинутых к одной стене. Лейтенант Кащанов встал и загородил собой красноармейца.
- Взвод занимается изучением расположения города, - доложил он.
Чертыханов взглядом показал мне на бойца, стоявшего за спиной Кащанова. Я тронул лейтенанта за плечо, он сделал шаг в сторону, и передо мной очутился боец, молоденький и хрупкий, с неоформившимися плечами и тонкой шеей; волосы у него мягкие и белые, нос в веснушках, на губе нежный цыплячий пушок. Я видел его впервые, в строю его не было. Он изредка сдержанно всхлипывал и размазывал по щекам слезы.
- Как ваша фамилия? - спросил я.
- Куделин, - прошептал боец.
- А зовут как?
- Петя... Петр Куделин.
- Сядь, Петя, - сказал я.
Куделин привычно сел за парту, из-за которой, должно быть, недавно встал: надо было идти на фронт. Я присел рядом.
- Почему ты плачешь?
- Так, ничего, - ответил он, не поднимая глаз.
- А все-таки?..
Лейтенант Кащанов опустился на соседнюю парту и обернулся к нам.
- Он бегал к себе домой. Прибежал, а дома нет - одни развалины.
- Кто оставался дома, Петя? - спросил я. - Родители погибли?
Петя Куделин пошевелил дрожащими губами:
- Родители умерли, когда я был маленьким. Я с бабушкой рос... Старенькая она была. Сперва ходила в убежище, а потом перестала. Дом деревянный... Бомба угодила прямо в середину, разворотила все... Пожарные бревна растаскивали...
- Бабушку нашли? - спросил Чертыханов.
- Нет еще, - ответил Петя. - Я не стал дожидаться: а вдруг ее раздавило совсем? Я боюсь... Глядеть на нее боюсь. Я мертвецов боюсь.
- Это бывает, Петя, - сказал Чертыханов, утешая. - Привыкнешь. На войне насмотришься. Ничего страшного в этом нет. Те же люди, только не дышат. Вот и все.
Куделин с испугом отодвинулся от ефрейтора, поглядел на него изумленно и с замешательством: как это он так безбоязненно об этом говорит, по-детски, всей ладошкой, стер со щек слезы. Я взглядом пригрозил Чертыханову, но тот, пожав плечами, сказал:
- А что? Он не маленький.
Я заметил, как разволновался и побледнел Браслетов, слушая Куделина, ему как будто стало душно, и он расстегнул ворот гимнастерки.
- Где ты живешь? - спросил он. - Где твой дом?
- Недалеко отсюда, - сказал Петя. - У Павелецкого вокзала. В переулке у Коровьего вала.
Браслетов распрямился, страх округлил его глаза.
- Я на минуту отлучусь, позвоню. Это рядом с Серпуховской! - шепнул он мне и метнулся из класса.
Петя Куделин сидел, понурив голову, жалел бабушку и думал, должно быть, о своей сиротской доле, об одиночестве, а слезы, накапливаясь на ресницах, отрывались и падали на парту, и он растирал их локтем.
Я положил руку на узенькие его плечи.
- Война, Петя. Бабушку теперь не вернешь. Теперь семья твоя здесь, среди нас. Скорее становись солдатом. Не сегодня-завтра вступим в бой...
Куделин угрюмо молчал, шмыгал носом и изредка кивал головой, белой, с вихром на макушке.
- Назначьте Куделина командиром группы, лейтенант, - сказал я командиру взвода Кащанову. - Москву он знает и в случае чего провести людей к назначенному пункту сумеет. Сумеешь?
- Да, - сказал Куделин, вздохнул и пошевелил плечами, как бы сбрасывая с себя, со своей души обременительный груз. Он даже с интересом взглянул в сумеречный угол класса, где Чертыханов, собрав вокруг себя бойцов, что-то рассказывал приглушенным, с хрипотцой голосом. Там уже возникал сдержанный хохоток.
Вернулся Браслетов с порозовевшими, в пятнах щеками, усталый и расслабленный, точно перенесший изнурительную болезнь. Он вытирал платком горячий лоб и шею.
- Все в порядке пока, - негромко произнес он, приблизившись к нам. Бомба разорвалась совсем рядом, выбило стекла. Я сказал, чтобы Соня вообще переселилась в бомбоубежище.
Сумерки, серые и сырые, медленно вливались через потемневшие широкие окна класса. В наступившей тишине, в полумгле было слышно, как ветер со свистом обшаривал углы здания, глухо стучал в стекла каплями дождя, и от этого тревога охватывала ощутимо и властно, с обжигающей силой. Бойцы замолчали. Чертыханов сидел позади меня, и я слышал его шумное дыхание. Чувство отгороженности от мира в четырех стенах было мучительно тягостным. Я попросил опустить на окна шторы из темной и плотной бумаги. Зажгли свет. Бойцы сразу оживились, кто-то робко засмеялся.
Перегнувшись через парту, Чертыханов шепнул мне:
- Может, маму навестите, товарищ капитан? Она, я знаю, надет вас. Вот уж рада будет.
Комиссар Браслетов моментально и с горячностью откликнулся на предложение Чертыханова.
- Надо бы сходить попрощаться... Пройдемся вместе, если хотите. Жена моя будет рада видеть вас, честное слово...
Мне тоже не терпелось вырваться отсюда. Меня потянуло взглянуть еще раз на Москву, захотелось пройти по ее пустым и темным улицам с немыми окнами домов, прислушаться...
- Сейчас я позвоню майору Самарину, спрошу, - сказал я, вставая. Глаза Браслетова благодарно заблестели. Он спустился вместе со мной в директорскую, где был телефон, нетерпеливо прислушивался к нашему разговору и от волнения машинально тер платком блестящий козырек своей фуражки.
Майор Самарин сказал, что все пока для нас без изменений, но что мы, как всегда, должны быть готовы к возможным неожиданностям. Он разрешил мне ненадолго отлучиться. При этом вздохнул укоризненно:
- Ох уж мне эти москвичи - дом тянет, как магнит...
7
Браслетов жил на Большой Серпуховской улице близ площади. Мы прошли через ворота во двор. На втором этаже Браслетов отпер дверь своим ключом, и мы очутились в передней большой коммунальной квартиры. Длинный коридор уводил в глубокую мглу, слеповато освещенную маленькой лампочкой. Браслетов кинулся к двери своей комнаты. Она была заперта. Опрятная старушка, какие всегда, точно дежурные, состоят при общих квартирах, прилежно и с состраданием сообщила ему:
- Нету Сонечки, Коля, и не стучись и не входи. Ушла в метро. И Машеньку унесла. Отдохнет хоть немного под землей-то, отоспится. Там спокойней...
- В какое метро она пошла? - спросил Браслетов упавшим голосом; он, сразу обессилев, сел на табуретку возле вешалки. - А почему вы не пошли, тетя Клава? Ей будет плохо без вас.
- Не одна пошла - всей квартирой, - отозвалась тетя Клава из полутемной кухни; она появилась в передней с чайником в руках. - А Петра Филипповича на кого кину? Он об убежище и слышать не желает: мужская, видите ли, гордость в нем проснулась...
Услыхав свое имя, из боковой двери выскочил сухонький и тоже очень опрятный человечек в полотняной толстовке и в брюках в мелкую белую полоску, на ногах - парусиновые туфли, на тонком, чуть вздернутом носу - пенсне с четырехугольными стеклами. Все в нем говорило о былой благородной мужской красоте. Вскинув голову, он оглядел нас дерзко и вызывающе, затем спросил с веселой иронией, с насмешечкой:
- Что, молодые люди, проворонили державу?
- Почему вы так решили? - сказал Чертыханов хмуро.
- Где мне самому решать такие проблемы! - с наигранным испугом воскликнул он. - Немцы помогли решить. Бомбочками своими. Бомбочки чересчур громко взрываются и наводят на горькие размышления. Московскому жителю ничего не остается, как залепить окна жилищ полосками бумаги крест-накрест. Точно осенили себя крестным знамением... Этим и спасаемся от налетов...
Я с интересом слушал высказывания Петра Филипповича, за которыми скрывались и горечь и тоска: ему тяжко было сидеть в четырех стенах одному, ему хотелось говорить, обвинять, жаловаться.
Петр Филиппович, закинув бледные руки - обтянутые кожицей костяшки - за поясницу, склонился над сидящим с поникшей головой Браслетовым.
- Вам сказали, Николай Николаевич, где ваша Сонечка: под землю отдыхать пошла. Это, милый мой, не парадокс, а факт. Поразительно! Советского человека - и под землю. Как пещерного предка - в пещеру!
- Товарищ капитан, я не могу больше слушать его! - прохрипел Чертыханов, задыхаясь. - Это же закругленный контрик, вражеский агент!
- Нет, товарищ боец, ошиблись. - Петр Филиппович тоненько засмеялся, мотая головой, блестя стеклами пенсне. - Я не контрик и не агент. Я старый московский обыватель, который любит порассуждать. Мы много самообольщались. И я, поверьте, самообольщался. Но немцы одним июньским утром хмель из головы вышибли, я протрезвел, как, впрочем, протрезвели и вы, молодые люди.
- Что же дальше? - спросил я, внимательно выслушав его. - Вывод какой? Пропала Советская власть, да?
Петр Филиппович резко откинул голову, как от удара в подбородок. Некоторое время разглядывал меня с надменной улыбкой, затем качнулся ко мне.
- Вот этот молодец с автоматом, - он взмахнул рукой на Чертыханова, обвинил меня в том, что я вражеский агент, я не обиделся на него: это так же нелепо, как если бы он назвал меня, ну, скажем, марсианином. Он, как всякий страдающий отсутствием интеллекта, прямолинеен. Но вы меня оскорбили, уважаемый. Разве я сказал, что Советская власть погибнет? Подумаешь, немцы со своим сумасшедшим фюрером! Весь мир опрокинется - и тогда выстоим! Это заявляю вам я, старый русский офицер.
- Остановитесь, Петр Филиппович, - простонал Браслетов. - Пожалуйста... Голова кругом идет...
Тетя Клава проговорила строго и с осуждением:
- И вправду! Чего ты прицепился к ребятам, очень нужны им твои россказни. Иди пей кофе - подала...
- Спасибо, Клавдия Никифоровна, - с подчеркнутой учтивостью сказал Петр Филиппович и удалился к себе пить кофе и размышлять о судьбах человечества, придумывать горькие, обвинительные речи. Но вскоре он снова выбежал к нам и крикнул, картинно выбросив сухонькую руку, точно кидал перчатку, вызывая на поединок:
- Можете на меня донести - не боюсь! - Он резко повернулся, скрываясь в дверях; широкая толстовка вздулась на спине, как от ветра. Чертыханов хмыкнул и покрутил указательным пальцем возле своего виска.
- А он у вас псих...
- Что делать? - Обхватив голову руками, Браслетов тихо раскачивался из стороны в сторону. - Не выдержит она... Где ее искать теперь?..
Я взглянул на его склоненную голову, на проступающие под шинелью острые лопатки, и саднящее чувство неприязни к нему сменилось жалостью. Он не был виноват в том, что немцы подошли к Москве, что жена его в этот страшный момент оказалась больной и что на руках у нее крохотное существо - дочка. Я тронул его за плечо.
- Николай Николаевич, нельзя же так. Возьмите себя в руки... - И спросил у тети Клавы: - В какое метро она ушла?
- К Зацепе. В новое, еще не достроенное. Ближе-то нет.
- Найдем, товарищ комиссар, - сказал Чертыханов уверенно. - Из-под земли достанем.
- Вы так думаете? - Браслетов встал и с надеждой посмотрел на Прокофия.
- Как по нотам. Зря времени терять не следует... - Чертыханов простился с тетей Клавой: - Счастливо оставаться, мамаша. Не жалейте кофе для интеллигента. - Он указал на дверь, за которой находился Петр Филиппович, и добавил громко: - Гнилого интеллигента!.. - "Старый русский офицер" сильно обидел Прокофия, назвав его прямолинейным.
Небо над городом было исхлестано голубыми прожекторными струями. В их свете клубились тучи с фиолетовыми краями. Изредка тучи прошивались сверкающими строчками трассирующих пуль. Где-то высоко кружились самолеты, и где-то далеко стреляли зенитки... Вокруг листопадом осыпались, белея во тьме, четвертушки бумаги - вражеские листовки, сброшенные с самолетов. Я поднял несколько штук, Прокофий осветил фонариком, и я прочитал: "Москвичи, советская оборона прорвана доблестными немецкими войсками на всем фронте. Завтра немецкая армия вступит в Москву. Оказывать сопротивление бесполезно. Оно вызовет излишнее и ненужное кровопролитие. В метро не укрывайтесь, метро будет взорвано и залито водой..."
- А ведь могут взорвать, а? - Страшная мысль эта как бы парализовала Браслетова. Он стоял, остолбенев, затем снял фуражку и вытер вспотевший лоб. - Для этих зверей нет ничего святого... Как вы думаете?
- Могут, конечно, - сказал я. - Взорвать все можно. Но не взорвут. Не так-то это просто - взорвать и затопить метро.
- А почему нет? - допытывался Браслетов. - Кинут большую бомбу в Москву-реку, пробухают дыру, и вода ринется в тоннели.
Своими причитаниями и жалобами он опять вызвал у меня неприязнь. Мне хотелось накричать на него, пристыдить: "Ты видишь свою жену каждый день, а я вообще не знаю, где моя жена и что с ней!"
Мы приблизились к станции метро, неосвещенной и недостроенной: война застала ее в самом разгаре работ. Прошли в полутемный вестибюль, где толпились люди, теснясь к спуску в шахту. Пахло мокрой известью, стоялой водой. Я взглянул в наклонный ствол шахты и ахнул - взгляд упал в бездонную глубину, в кромешную темень. Несколько лампочек не могли пробить мрака. На месте будущих эскалаторов были наскоро сколочены деревянные лестницы с шаткими перилами. Лестницы как бы засасывали вниз, и люди, спускаясь, со страхом ступали со ступеньки на ступеньку, словно боялись, что оттуда, из подземелья, не будет возврата.
- Здесь ее нет, - сказал Браслетов, проталкиваясь к нам. - Внизу, наверно.
- Сойдем вниз, - сказал я.
Лестница с зыбкими ступенями казалась бесконечной. Чем ниже мы спускались, тем становилось глуше и теснее сердцу, - жизнь оставалась где-то далеко, наверху.
Чертыханов, идущий впереди меня, поддерживал какую-то старушку, которая вцепилась в рукав его шинели; к груди она туго прижимала маленький узелок.
- Не притомились, товарищ капитан? - заботливо справился Чертыханов, обернувшись ко мне. - Наверно, таким путем вводили грешников в ад...
- Шагай, шагай, - сказал я. - После поговоришь...
Наконец лестница кончилась, и мы очутились на площадке будущей подземной станции. Лампочки освещали длинные ряды деревянных топчанов и скамеек, а на топчанах - людей. Люди лежали по одному и по двое, спали, читали книги, размышляли над шахматными комбинациями или просто сидели, оцепенело уставившись в одну точку. Старики, женщины, мужчины; в узеньких проходах ребятишки ухитрялись играть в "скакалки". Под топчанами - узлы, обувь, кошелки с едой... Разговаривали вполголоса, пугливо прислушивались к чему-то, хотя ни один звук жизни не мог пробиться сюда сверху.
Надо всем этим тяжело и угрюмо нависали своды - десятки метров земляного пласта...
Браслетов растерянно и с тоскливой надеждой оглядывал до отказа забитое людьми помещение - пройти сквозь эту тесноту было невозможно. Чертыханов попросил:
- Нарисуйте портрет вашей супруги, товарищ комиссар.
- Вы ее сразу узнаете, - быстро отозвался Браслетов. - Она черненькая такая, привлекательная, с ребеночком...
- Найдем, раз привлекательная, - заверил Прокофий. - Следуйте за мной. - Он прокладывал нам путь. Его огромные сапожищи ступали между узлов, между колен спящих с предельной осторожностью. Только слышалось изысканно вежливое, почти заискивающее: "Извиняюсь, мамаша, чуть-чуть вас потревожу...", "Простите, товарищ, возьмите чемоданчик на руки на секунду...", "Уберите, бабуся, драгоценности, не раздавить бы...", "Посторонись, детка, вот сюда, к стенке...", "Ах, какие глазки! С такими глазками, да в такую глубину! Поэтому так темно наверху стало..."
- Стойте, ефрейтор! - крикнул Браслетов. - Вот она.
На топчане под клетчатым байковым одеялом плоско, бестелесно лежала женщина; голова запрокинута, виднелся лишь остренький подбородок и черные волосы, рассыпанные по маленькой подушке. Она, видимо, спала, на руке у нее покоилась головка ребенка в белой шапочке.
- Соня, - тихо позвал Браслетов.
Он пробрался к ней и сел на краешек топчана. Затем легонько притронулся к ее колену и опять позвал. Она, вздрогнув, повернула голову. Усталые веки приоткрыли нижнюю часть глаз, отчего они приобрели странное выражение и странную форму - два темных полумесяца.
- Коля, - произнесла она слабым голосом и без особой радости. - Как ты меня нашел? Тетя Клава сказала? - Он молча кивнул. - Здесь спокойнее. Только тесно. И - точно в склепе... Я все время сплю.
- А Машенька, как она?
- Тоже спит.
- Грудь болит?
- Уже легче...
Он погладил ее колено поверх одеяла и жалостливо прошептал:

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Берегите солнце'


1 2 3 4 5