— Но у вас на борту такое мощное вооружение. Как одна подводная лодка заставила вас выброситься на береговую отмель?
Капитан с нескрываемым удивлением поднял на меня глаза.
— Да! Но меня бросили, и я спасаю жизнь вверенных мне людей! — устало выкрикнул он.
— А не находите ли вы, что подвергли их еще большим опасностям? Если вас обнаружат в таком положении подводная лодка или самолеты, уничтожат на месте…
— Но я выбросил международный сигнал «Терплю бедствие». Нас не тронут, а орудия, чтобы они не достались врагу, нами выведены из строя. Все замки утоплены.
Больше говорить было не о чем. Я холодно спросил, чем могу быть полезным.
— Доставьте нас на материк. В Архангельске наши представители.
— А судно и груз бросите? Нет, уважаемый капитан, предлагаю другое: корабль надо снять с мели, поднять пары и следовать в порт назначения.
— Снять с грунта? Своими силами? Это невозможно! Да нас расстреляют и сожгут, пока мы будем возиться с этим.
Капитан глядел на меня, точно на сумасшедшего.
— Берите судно и делайте с ним что хотите! А я предпочитаю наблюдать с берега, — закончил он и отошел к группе офицеров, прислушивавшихся к нашему разговору.
Ответ капитана не успокоил нас. Мы не могли примириться с тем, что корабль, совершенно новый и целый, полностью загруженный танками, самолетами, боеприпасами и продуктами питания, может быть брошен.
Мы решили собрать команду и поговорить с ней. Через переводчика я рассказал экипажу «Уинстона Сэйлема» о чрезвычайной важности доставки груза, о том, как наши моряки смело сражаются с более крупными силами противника. А также разъяснил, что каждая минута пребывания судна на мели грозит непоправимой катастрофой для всей команды.
Наше обращение разделило экипаж на две части. Меньшая половина во главе с капитаном и тремя офицерами заявила, что в Англии и Америке достаточно судов и потому нужно позаботиться только о спасении людей.
— Я отказываюсь вернуться на корабль, — заявил капитан, — судно хорошо застраховано, компания ничего не потеряет, если оно погибнет.
Другая часть — матросы, кочегары и многие офицеры — приняла наше предложение. Высокий худощавый офицер с обожженным арктическим солнцем и ветрами лицом, подойдя к нам, сказал:
— Команда не хочет бросать судно. Говорите, что надо делать.
Осмотрели корабль. Больше всего мы опасались, не сдвинуты ли машины с фундаментов при посадке судна на мель. Но все оказалось исправным. Транспорт лежал на мягком песчаном грунте. Был отлив, поэтому судно во всю длину своего киля глубоко увязло в песке. Пока ожидали прилива, команда поднимала пары, наводила порядок на палубе, усеянной пустыми консервными банками, корками бананов, апельсинов и разными объедками, которые, как нам объяснили, люди не выбрасывали за борт по приказу капитана, чтобы по этим остаткам их не могла обнаружить подводная лодка.
— Все продумали… Но как они могли сами разоружить себя? Им что, жить надоело?! — возмущались мои товарищи, рассматривая сложные механизмы бесполезных теперь орудий.
Посоветовавшись, решили снимать корабль с мели при помощи якоря, занесенного в море с кормы. Но для того чтобы перенести один из носовых якорей на корму и «выбросить» в море, нужно было сначала отклепать его от мощных цепей. И только тогда попытаться, подбирая кормовым шпилем трос с якорем, сдвинуть корабль с мели. Однако необходимых транспортных средств рядом не было. Тогда мы вспомнили, что во время полета видели в двадцати милях отсюда парусно-моторный бот под вымпелом Главсевморпути, который занимался, очевидно, промером глубин бухт. Быстро слетав к нему, сбросили на палубу вымпел с запиской, объяснявшей положение, и вернулись к кораблю.
Когда бот причалил к борту «Уинстона Сэйлема», мы увидели, как мал он — мостик не доходил и до первой палубы. Но английские моряки уже знали, что это суденышко месяц назад выдержало нападение шести «юнкерсов». В огневом аду бомбежки, когда льды моря кипели от хаоса разрывов, команда отражала атаки из единственного спаренного пулемета; срывая с себя бушлаты, матросы затыкали ими пробоины…
Я подвел наших моряков, поднявшихся с бота, к якорной цепи. Она действительно была очень мощной. Каждое звено с клеймом «Бирмингем» весило более тридцати килограммов, и сталь была такой прочной, что не поддавалась обычным ножовкам. Двое моряков, осмотрев цепь, закурили, затем потребовали кусок мыла и напильники. Получив и то и другое, они стали спокойно распиливать звено цепи. Около них собралась вся команда судна. Слышались отдельные реплики, ехидные шутки. Наши моряки, сбросив бушлаты, спокойно работали. По мере того как дело продвигалось, насмешливые лица становились серьезными, и в глазах загорались искры уважения. Через два часа звено было распилено. Трехтонный якорь стрелой был погружен на палубу бота и завезен на корму. Дождавшись полной воды, при помощи паровых лебедок начали раскачку корабля, размывая грунт работающими винтами. Промеры с катера показали, что отмель обширнее, нежели мы предполагали. Неожиданно, как это бывает в Арктике, поднялся сильный северо-западный ветер. Запенились волны. Самолет не мог больше оставаться на воде.
Высокий офицер, как мы узнали, первый штурман, подойдя к нам, сказал:
— Вам надо уходить. Шторм сломает гидросамолет, тогда никто не сможет помочь нам. Сообщите вашему командованию о нас и ускорьте высылку буксира для снятия с мели.
Он с благодарностью пожал нам руки.
Договорившись обо всем с командиром бота и предложив американцам выкачать воду из балластных цистерн для облегчения корабля, мы забрали девять больных матросов с «Уинстона Сэйлема» на борт гидросамолета и стали прощаться с экипажем. В последнюю минуту я взял половину распиленного звена и поднес его капитану. Он молча принял подарок, холодно пожав мне руку…
Мазурук окончил свой рассказ. Все молчали. Каждый из нас отлично понимал, чего стоил взлет в открытом море. Было слышно, как за двойным переплетом оконных рам яростно выл ветер и глухо рокотало Карское море…
— Ну а с «Уинстоном Сэйлемом» что стало?
— Пришли два наших корабля, сняли с мели и благополучно доставили со всем грузом в порт.
Вошел вахтенный радист. Вид у него был возбужденный.
— Что-нибудь случилось?
— В Баренцевом море потоплен американский транспорт. Экипаж перешел на шлюпки. Вот радиограмма!
Мы смотрим друг на друга и молча облачаемся в кожаные доспехи, По пути к самолетам Мазурук говорит:
— Наш экипаж идет в море, а вы осмотрите все западное побережье Новой Земли. Встретимся в Амдерме.
Монотонно гудят моторы, молотя стальными винтами промозглое марево циклона. Стучат пулеметными очередями по фюзеляжу куски льда, отрывающиеся с бешено крутящихся лопастей, и каждый раз испуганной птицей вздрагивает сердце, ибо нельзя привыкнуть человеку к угрозе смерти, даже если она повторяется изо дня в день. Машина тяжелеет. Конвульсивно, рывками подрагивает хвост. От безобразного ледяного нароста, охватившего весь самолет, падает скорость, высота.
— Пошли вниз.
— Но там океан, — отвечает Орлов.
— Вверх не тянет, а внизу над водой температура выше нуля, оттаем.
Мы ныряем в серую рвань облачности и вываливаемся из нее почти над белым кружевом кипящего моря.
— Плюс один! — кричит Кекушев, радостно указывая на термометр наружного воздуха.
Грохот по фюзеляжу усиливается, на нем появляются вмятины. Это слетают последние куски льда, а гребни волн почти лижут низ самолета. Юра резко меняет шаг винтов, чтобы сбросить остатки льда. Низкий, режущий вой — и самолет снова начинает набирать высоту.
Я показываю Орлову большой палец руки, поднимаюсь с сиденья и принимаюсь за расчеты.
— До мыса Входного пролива Маточкин Шар десять-двенадцать минут. При такой видимости можем врезаться в скалы. Отверни влево на тридцать градусов. Пойдем параллельно берегу.
Юра Орлов кивает, и в этот же миг физически ощутимым ударом в самолет врывается яркий свет голубого неба. Фронт циклона оборвался, выбросив нас из своих объятий в ослепительную чистоту неба. Впереди в прозрачном воздухе отчетливо видны заснеженные горы Новой Земли, коричневые скалы и языки синих ледников, обрывающихся в море.

Неожиданно коротко взвизгивает бортовая сирена, и в шлемофоне раздается сдержанный голос Сергея Наместникова:
— Слева по курсу самолет! У самого берега, над широким полем ледника, как в кинокадре, проецируется силуэт самолета, Он идет курсом на юго-запад. В бинокль отчетливо видны белые кресты на фюзеляже и свастика на киле хвоста.
— Похоже, что Ю-88.
Юра передает мне управление и следит за чужим самолетом.
— Точно, восемьдесят восьмой. Очевидно, в разведке. Судя по четкому курсу, нас не видит.
— Один в разведке атаковать не будет, даже если заметил, — отвечаю я, забирая бинокль у Орлова, и продолжаю следить за самолетом.
Вскоре он исчезает из поля зрения. Сергей связывается с Амдермой, передает короткую шифрограмму.
Покачав крыльями над зимовкой мыс Входной и сбросив им почту, мы начинаем осматривать заливы бухты, держа генеральный курс на Амдерму. Не обнаружив ничего интересного, уже в сумерках благополучно сели на галечном аэродроме Амдермы.
В этот день экипаж Мазурука не прибыл, а на рассвете следующего дня мы ушли по новому заданию в Мурманск и оттуда в Москву.
Неделю спустя военные пути снова привели нас в Архангельск. В штабе Папанина, получая новое задание, мы спросили, удалось ли экипажу Мазурука обнаружить в море шлюпки с американскими моряками.
Вскинув на нас удивленные глаза, Сузюмов проговорил:
— Как? Разве вы не в курсе? — и, смешавшись, добавил: — Илья Павлович и часть экипажа живы. В гостинице «Теремок» ночует экипаж Николая Сырокваши. Они вам расскажут.
Он пожал нам руки и быстро исчез в кабинете Папанина.
Почуяв недоброе и чертыхнувшись в адрес штабной конспирации, мы поспешили в летную гостиницу. Николай Сырокваша, один из опытнейших полярных летчиков, летал на гидросамолете «Каталина» командиром корабля со штурманом Николаем Жуковым, отличным навигатором и хорошим специалистом по ледовой разведке.
Мы не виделись более полугода. Эвакуированные в Красноярск, они работали в восточном секторе Арктики, обеспечивая проводку советских и американских караванов с грузами по ленд-лизу через льды Северного морского пути.
— Чертова броня загнала нас в самый тихий угол нынешней земли, рассказывал Сырокваша. — Конечно, мы не забываем о Японии, иногда встречаем в Беринговом море ее сторожевые корабли. Неделю назад получаем шифровку о немедленном вылете в Архангельск, где узнаем, что гидросамолет Мазурука не вернулся с задания. Мысль о гибели никак не укладывалась в сознании, хотя мы знали, что уже сбиты и погибли экипажи Антюшева, Михельсона и других полярных летчиков. И все у берегов Новой Земли! Только экипаж Черепкова был сбит восточнее острова Диксон, вероятно, зенитками линкора «Шеер»… В первом же нашем полете, осматривая заливы Новой Земли, мы попытались связаться с полярной станцией Малые Кармакулы. Но она не ответила, хотя до нее оставалось не более пятидесяти километров. Каково же было наше волнение, когда, подойдя к бухте, станции не обнаружили. Там, где были жилые постройки и стояли мачты радиостанции, зловеще чернели пятна головешек — и ни одного живого существа! Делая широкий круг, мы заметили в тундре группу людей, которые усиленно махали нам и ложились в виде посадочного знака — буквы Т. Пошли на посадку. Вскоре к берегу бухты из тундры подбежали люди. Заросшие, полураздетые, с почерневшими лицами, падая от усталости, они что-то кричали, но шум работающих на малом газу моторов заглушал слова. Выключив двигатели, мы на клипер-боте пошли к ним и тут ясно услышали:
«Братцы! Это мы, мы! Экипаж и зимовщики. Лодка подводная…»

И тут я узнал среди них Илью Павловича, Матвея Козлова, Глеба Косухина.
«Надо немедленно уходить. Нас сожгла немецкая подводная лодка, кажется, со знаком У-255. Может всплыть и сейчас. Все расскажу в полете», коротко и спокойно объяснил Мазурук.
Быстро забрав людей, мы тут же ушли в воздух, взяв курс на Архангельск. Во время полета накормили их в кают-компании и за штурманским столом, так как все в одном отсеке самолета не помещались. Оленья нога и горячий кофе быстро привели людей в чувство. Илья Павлович сел на правое сиденье пилотской и начал рассказ.
«Мы разыскивали американские шлюпки с торпедированного корабля. Но в районе их предполагаемого местонахождения был густой туман. После нескольких часов полета на бреющем решили вернуться в Малые Кармакулы, где можно было заодно подзаправиться горючим, переночевать и с утра продолжать поиски. В бухте вместе с нами заночевала вторая „Каталина“ из Мурманска. Поставив машины на якоря и оставив на них дежурных — по второму пилоту и второму бортмеханику, оба экипажа отправились спать на зимовку. Уставшие от долгого полета, мы заснули мгновенно.
Проснулся я от страшного грохота и, когда открыл глаза, вместо потолка увидел голубое небо и пламя, бушевавшее в доме. Не отдавая себе отчета в том, что произошло, схватил одеяло, чтобы защититься от огня, и в чем был выскочил на улицу, где уже суетились полураздетые зимовщики станции и члены экипажей. То, что я увидел, сразу привело в чувство. Дом и пристройка пылали как факел, а кругом рвались снаряды и свистели пулеметные очереди. В бухте ярко горели оба гидросамолета. Между ними и берегом плыли Матвей Козлов и еще два человека, а у входа в бухту стояла фашистская подводная лодка и била по зимовке из тяжелых пулеметов. Вытащив ребят из воды, прячась за камни, мы ушли в тундру, где и скрывались несколько дней, без продуктов, без оружия и без верхней одежды. Федор Петров был убит первым залпом по самолету, тело его ушло на дно бухты вместе с обломками „Каталины“. Наверное, это была лодка из „Волчьей стаи“ адмирала Редера. Это они топят конвои транспортных судов, идущих к нам с грузами. Обидно, ведь мы знали, что в этих же местах в первую мировую войну у немцев была организована подзарядная база подводных лодок. Где-то рядом с Малыми Кармакулами…»
Доставили людей в Архангельск, — сказал Сырокваша, — а через трое суток Мазурук уже барражировал в Баренцевом море. Не знаю, удастся ли ему отыскать ту подлодку. Думаю, да. А мы завтра уходим в свою «тихую обитель» на восток…
На рассвете, тепло попрощавшись, мы разлетелись по своим военным путям-дорогам.

1 2