Сделав передышку лишь для того, чтобы пересесть на подменных лошадей, воины Ирода понеслись в атаку, и вся армия Антигона тут же побежала, не сделав ни малейшей попытки к сопротивлению; сам Антигон с двумя десятками приспешников пытался какое-то время собирать по частям забывшие честь войска, но понял тщетность затеи и, переправившись через Иордан, исчез в зарослях.
Какое-то время о нем можно было не думать.
Итак, в Иерушалайме заканчивалась подготовка к свадьбе, когда случилось страшное: Кассий был убит в битве с Гаем Октавианом и Марком Антонием, и теперь этот самый Антоний, друг покойного Кесаря, будет полновластным владыкой Асии, Ликии, Сирии, Келесарии, Финикии, Иудеи, Египта – и прочего, прочего, прочего; в общем, полумира. Антоний прославлен своей жестокостью, жадностью и прямотой, и к нему уже направляется депутация богатых евреев, чтобы склонить его к устранению проклятых эдомитян: Ирода и Фасаэля. Которые, ко всем прочим своим грехам, всячески поддерживали кесареубийцу Кассия, поддерживали, деньги ему давали и воевали за него!
В общем, депутацию следовало опередить.
Ирод и Фасаэль сделали это. На трех легких биремах они вышли из Япы[7] в неспокойное море и, плывя день и ночь, сумели обогнать несущийся по Великой Азиатской дороге караван. В Эфесе братья организовали грандиозную встречу новому правителю и вручили ему двести талантов золота и пятьсот серебра – все, что было заготовлено для свадьбы.
Я думаю, Антоний был не только жаден и жесток, но еще и опытен и мудр. Он лучше, чем кто-либо, понимал, какова судьба клиентеллы, вынужденной примыкать то к одному, то к другому патрону. Поэтому невольное изменничество сыновей Антипатра (которого он, кстати, хорошо знал еще со времен войны Кесаря и Помпея; в той войне Антипатр твердо стоял на стороне Кесаря) Антоний великодушно забыл. Надо сказать, действительно забыл – и никогда не вспоминал.
Во время этой встречи Ирод и Антоний понравились друг другу и не стали этого скрывать. Другое дело, что времени для утех в тот раз у них было не так много.
Тем временем прибыли жалобщики. Антоний арестовал их и собрался предать казни, но Ирод стал горячо отговаривать его от свершения этого неправедного дела. Антоний скорее удивился, чем прислушался к доводам, но отказать не смог.
Из Эфеса Антоний отправился в Антиохию, а затем на Кипр, а братья вернулись в Иерушалайм – по суше, поскольку и корабли с гребцами и лучниками они преподнесли в дар великому владыке.
Итак, свадьбу пришлось отложить, но Гиркан был доволен хотя бы тем, что Антоний подтвердил его титул этнарха, а также назначил тетрархами Иудеи и Галилеи Фасаэля и Ирода соответственно. Теперь у них были свои родовые земли. Ирод также сохранил наместничество над всей Келесарией и теми остатками Сирии, которые еще не отпали к парфянам…
В это же самое время Дора с сыном переехала в Тир. Причина этого неизвестна; во всяком случае, шпионы Ирода не смогли сообщить ему ничего существенного. Возможно, Дора была озабочена прежде всего образованием и воспитанием сына. Антипатру пошел четырнадцатый год; Тир же славился своими школами и академиями. А может быть, ей просто прискучила небольшая Самария. Тир был куда больше, шумнее и ярче.
Вернувшись, Ирод застал Гиркана за сбором внеочередной дани с подданных – дабы возместить подарок Антонию и сыграть наконец злосчастную свадьбу, – и своей волей отменил этот сбор и даже раздал обратно уже собранное. Гиркан пытался протестовать, но полномочия Ирода как римского наместника оказались куда весомее, чем самовластье этнарха Гиркана. Что сказать: Ирод лучше кого-либо понимал: в смутные времена поддержка народа значит больше, чем все серебро мира, и почему бы, отказавшись от малого, не получить большое?
Что странно, Фасаэль в споре стал на сторону Гиркана, и это была, наверное, первая и последняя крупная размолвка братьев.
Тем временем мирные дни стремительно истекали. До большой и долгой войны оставалось совсем немного.
Познал ли Ирод свою невесту Мариамну? Она утверждала, что да, но так ли это, сказать невозможно, потому что далеко не всем словам этой женщины можно было верить. Не потому, что она была лживой, нет; просто она, возможно, от скуки, возможно, из-за необузданности воображения – измышляла для себя жизнь, полную интриг и опасных тайн, жизнь, в которой никому, и в первую очередь ей самой, не отличить было правды от вымысла, так плотно они переплелись, так проросли друг в друга; в конечном счете, именно за это она и поплатилась.
Вести о том, что парфяне вышли к морю, заняв в числе прочего Тир и Сидон (вернее, в Тир они не вошли по договоренности с Марионом, но получали от него деньги и подкрепления), и что Антигон поднял в южной Сирии и Галилее уцелевших от расправ Ирода цибаев, сторонников казненного Хизкийяху, достигли Иерушалайма одновременно. Ирод, чье войско в тот момент было разбросано по разным местам, понесся его собирать; Антигон успел напасть на тот отряд, что оставался в Галилее, и частью разоружил его, а частью уничтожил. Произошло это у городка Харазин. Через несколько дней Антигон вошел в Иерушалайм – в ту пору, напоминаю, не защищенный стенами. Следом, опоздав буквально на несколько часов, в Иерушалайм привели войска Фасаэль – он пришел от Масады и другой эдомской крепости, Мариши, – и Ирод, снявший гарнизоны из Генона и Скифополя. Антигон, у которого было более десяти тысяч войска, заперся в Храме; братья, имевшие под рукой менее трех тысяч, осадили храм. В ближайшие дни к ним должно было подойти подкрепление…
Но парфяне подошли раньше.
Завоеватель полумира, парфянский царевич Пакор никогда не будет прославлен как великий полководец по одной-единственной причине: он не любил проливать кровь. Нет, он умел сражаться, и римский консул Марк Красс мог бы многое рассказать об этом, если бы остался жив. Но высшим мастерством военачальника Пакор полагал умение пожинать плоды побед, не одерживая самих побед, а если это ему не удавалось почему-то, то хотя бы – побеждать без сражений. Мир и легкие налоги – вот что начертано было на его знаменах. Мудрый, вдумчивый и милосердный правитель; спустя несколько лет его кончину оплакивали все покоренные им народы.
Да, он умел покорять себе…
Кесарь Август многому у него научился.
Но я забежала вперед.
…Парфяне вошли в Иерушалайм. Их было немного, но они вели себя так, что им хотелось подчиняться. Спокойная и даже добрая сила. Они пришли, чтобы вокруг все стало хорошо.
Потом, разумеется, это очарование развеялось, хотя и не до конца. Время парфян долго вспоминали как золотые годы.
Итак, Антигону, с одной стороны, и Гиркану, Фасаэлю и Ироду, с другой, было предложено предстать перед царевичем Пакором и принять его суждение. Подождать царевича можно в спокойном месте, вдали от иерушалаимской суеты – в загородном дворце царя Сидона, под сенью пальм и фонтанов.
Потом было много пересудов, почему Ирод не воспользовался приглашением. Якобы его предупредили о заговоре – то ли добродетельный сирийский купец, то ли даже тайный римлянин на парфянской службе… Сам он ни о чем таком не рассказывал. По его словам, и заговора-то никакого не было: Антигон был настолько уверен в своей правоте, что строить какие-то козни считал попросту излишним. Ирод же остался в Иерушалайме, во-первых, потому, что его опять трясла лихорадка, а во-вторых, он опасался за некоторых не в меру горячих командиров-эдомитян, которые выражали недовольство парфянами. Малейшая искра – и он бессмысленно лишился бы армии, которую так долго налаживал и выправлял…
Еще больше пересудов было о том, что же на самом деле произошло во дворце сидонского царя? Увы, я не в состоянии ответить на этот вопрос. Могу только опровергнуть самые распространенные слухи. Конечно, ни Гиркан, ни Фасаэль не находились там под арестом; они могли уехать в любой момент, но тогда бы Антигон оказался единственной стороной на суде. Конечно, Антигон не мог сулить в качестве подарка царевичу ни пятьсот, ни пять тысяч девушек и жен из лучших иудейских семейств; эту сплетню распространяли сторонники Фасаэля и Ирода; впрочем, и они могли бы придумать что-нибудь поумнее; хотя, если разобраться, почему-то самые бездарные сплетни оказываются и самыми живучими.
И, конечно, Фасаэль не кончал с собой. С одной стороны, он был мужествен, с другой – богобоязнен. Фарисей до мозга костей, он верил в Страшный суд и дальнейшее воскрешение для жизни новой; в его глазах самоубийство, чем бы оно ни диктовалось, было величайшим грехом, закрывающим врата, ведущие к посмертному перерождению. Я думаю, слух о самоубийстве был пущен Антигоном или его подручными как последняя бессильная месть ему, несломленному…
Вы спросите: как же так, у всех этих событий был живой свидетель, почему не спросить его? Неужели он молчит? Нет, хуже: Гиркан не молчал, Гиркан рассказывал много, но каждый раз – разное. Он немного повредился умом, а главное, у него проявилась та же особенность личности, что привела к гибели его внучку, Мариамну: безудержное фантазирование и неумение отделить реальность от собственных фантазий.
Только отбрасывая невозможное, немыслимое, удается воссоздать тот день и час – во дворце, во внутреннем его дворике, под сенью пальм и фонтанов.
Антигон, взбешенный то ли общим упрямством, то ли каким-то замечанием Гиркана, бросился на старика (Гиркану недавно минуло восемьдесят лет), повалил его и ножом ли, осколком мраморной столешницы ли отсек ему оба уха. Фасаэль бросился на помощь к поверженному этнарху, но его заколол в спину один из охранников Антигона. Все произошло так быстро, что охрана Фасаэля попросту не успела вмешаться…
В этот же день, еще ничего не зная о происшедшем, а руководствуясь совсем другими соображениями, Ирод ушел из Иерушалайма. Он увел все свои войска, более семи тысяч пехотинцев и две тысячи всадников, забрал младшего брата Ферора, мать, невесту, мать невесты, жену и детей Фасаэля и еще несколько сотен горожан, по разным причинам опасавшимся гнева Антигона. Парфяне не мешали этому исходу, но разбойники Антигона попытались дать бой и были разгромлены наголову. Это произошло совсем неподалеку от Иерушалайма, на той же дороге, по которой Ирод совсем недавно преследовал Феликса.
Впрочем, разбойники не отстали – однако, преследуя уходящую колонну, держались на почтительном удалении. Дойдя до Масады, Ирод занял эту крепость (припасы из которой не только не вывезли, но и пополнили; этим занимался другой его младший брат, Иосиф), расположил там семью, часть горожан, оставил сильный гарнизон под командованием Иосифа, а сам двинулся дальше, в родную Петру, рассчитывая там пополнить армию, установить отношения с парфянами и триумфально вернуться в Иерушалайм.
Там, в Петре, его и настигла весть о смерти старшего брата, о низложении Гиркана (который, потеряв уши, уже не мог быть первосвященником, поскольку первосвященником может быть только муж безупречный) и о том, что Антигон с соизволения парфянского правителя Пакора провозглашен царем иудейским.
И там же, в Петре, его в первый раз предали свои.
Было это так: эдомский царь Малх – разумеется, не тот Малх, которого убили якобы за покушение на Гиркана, но, как выяснилось, человек не менее гнусный – был должен покойному Антипатру и самому Ироду огромную сумму денег; он решил воспользоваться обстоятельствами и объявил Ироду, что имеет приказ от парфянских начальников (на самом деле никакого приказа у него не было), чтобы Ирода в город не пускать, денег ему не давать, а имущество его конфисковать. Его да заодно и имущество всех прочих иудеев Эдома.
Первым побуждением Ирода было взять Петру штурмом. Но он поразмыслил и решил не рисковать. Он распустил большую часть своей армии по домам, наказав собраться по первому его зову, а сам с небольшим отрядом воинов и горожан бежал в Египет.
Ирод рассчитывал застать там Антония, но, увы, Антоний уже отбыл в Рим – в Риме его ждали совершенно неотложные дела. Может быть, оно и к лучшему, поскольку Антоний воспламенился страстью к Клеопатре, египетской царице, дочери царя Птолемея Авлета и недавней возлюбленной Гая Юлия. Говорят, Клеопатра не была красива, но поражала мужчин живостью характера, умом и необыкновенной доброжелательностью. Она владела почти забытым ныне женским искусством занимать мужчин беседой – при том, что познания ее были обширны и точны. Тетя Элишбет говорила мне, что когда-то во всем эллинском мире многих девочек специально обучали и риторике, и музыке, и стихосложению, и драматическому искусству, и истории, и многим другим умениям поддерживать к себе интерес. Но после кровопролитных греческих раздоров образование пришло в упадок, и более всего – образование женское. Многие эллинки и ныне не умеют читать, а считают на пальцах. В Иудее есть специальные храмовые школы для девочек, но там обучают другому. И только грубые римлянки, как ни странно, оказываются самыми грамотными…
Устоял ли Ирод перед очарованием Клеопатры, сказать трудно, а пожалуй, что и невозможно. Сам он говорил, что устоял, но тогда совсем непонятно, зачем она к нему приезжала впоследствии. Оронт полагал, что Ирода и Клеопатру связало глубокое чувство роковой неутоленной любви, и в особо трудный час один бросался на выручку другому, забывая обо всем. Но при этом Ирод любил и Антония…
Пробыв у Клеопатры около трех седмиц, Ирод воспользовался ее помощью, зафрахтовал небольшое торговое судно и ринулся в бурные зимние воды. У берегов Родоса судно налетело на камни; к счастью, люди спаслись, но Ирод потерял все, что имел с собой. Кто знает, как повернулась бы судьба, но именно в это время и по схожей причине на острове оказались его друзья, Саппин и Птолемей; втроем они сумели изыскать достаточно средств, чтобы не только снарядить корабль, но и оказать помощь городу, страшно разоренному войной Антония и Октавиана с Кассием.
Друзья прибыли в Италию, в порт Брундизия. Там им стали известны подробности недавних трагических событий, а именно мятежа, поднятого женой Антония, Фульвией, и его младшим братом против Октавиана – и чуть было не состоявшейся войны самих Антония и Октавиана, с трудом разрешенной к миру стараниями легионеров-ветеранов; здесь, в Брундизии, и был подписан мир. Для закрепления мира Антоний женился на сестре Октавиана, Октавии; пять дней назад все они отправились в Рим праздновать успех дипломатии.
Ирод поспешил следом. Имело смысл ковать это железо, пока оно горячо.
Ирода Антоний принял в бане. Из бани Ирод вышел царем Иудеи – совершенно неожиданно для себя, поскольку знал щепетильность римлян в вопросах крови. Слушанья в Сенате были пустой формальностью. Впрочем, Ирод использовал трибуну Сената для того, чтобы показать себя лучшим другом Рима, чем ставленник Парфии Антигон, и заодно донести до римлян свою версию произошедшего в саду дворца сидонского царя. Дворец превратился в тюрьму, безобразная драка – в хладнокровно подготовленное убийство (и хуже того: якобы к раненому и распростертому на ложе скорби Фасаэлю ночью пробрался сам Антигон и под видом лекарства втер в его раны яд), а парфяне предстали дураками и скаредами, продавшимися Антигону за жалкие тысячу талантов серебра и пятьсот женщин – причем ни то, ни другое им не досталось, поскольку Ирод сумел вывезти серебро и вывести женщин! И сейчас и серебро, и женщины хранятся в безопасном месте!
…Надо сказать, что место это назвать безопасным было трудно. Хотя Масада и неприступна снаружи, но в случае осады имела слабое место: в ней не было источников воды. Вода хранилась в огромных бассейнах и подземных цистернах, а попадала она туда только с небес; все кровли крепостных строений были оборудованы желобами и водостоками, чтобы ни одна капля не пропала даром. Для нормального гарнизона этой воды, запасенной в дождливые месяцы, хватало на весь год; но на этот раз в крепости скрылось больше тысячи человек; и дожди, как назло, были скуднее обычных лет. Через три месяца началась жажда.
Иосиф оставил записки о той осаде, и однажды я их прочла. Было очень страшно читать, хотя он писал необыкновенно холодно и ровно. Может быть, поэтому и страшно. В некоторых подземных цистернах оставалась грязь – местами по пояс, местами по грудь, ее вычерпывали и откидывали на простыни, чтобы хоть как-то отделить воду от гнили. В грязи копошились бледные черви. Каждому сидельцу крепости доставалась маленькая чашка вонючей слизистой жижи.
Начался мор. Гробницы скоро переполнились. Пришлось вырубать новые.
Через две седмицы сделали первую вылазку. Пошли днем, когда разбойники и солдаты Антигона разомлели от жары и спали.
1 2 3 4 5 6
Какое-то время о нем можно было не думать.
Итак, в Иерушалайме заканчивалась подготовка к свадьбе, когда случилось страшное: Кассий был убит в битве с Гаем Октавианом и Марком Антонием, и теперь этот самый Антоний, друг покойного Кесаря, будет полновластным владыкой Асии, Ликии, Сирии, Келесарии, Финикии, Иудеи, Египта – и прочего, прочего, прочего; в общем, полумира. Антоний прославлен своей жестокостью, жадностью и прямотой, и к нему уже направляется депутация богатых евреев, чтобы склонить его к устранению проклятых эдомитян: Ирода и Фасаэля. Которые, ко всем прочим своим грехам, всячески поддерживали кесареубийцу Кассия, поддерживали, деньги ему давали и воевали за него!
В общем, депутацию следовало опередить.
Ирод и Фасаэль сделали это. На трех легких биремах они вышли из Япы[7] в неспокойное море и, плывя день и ночь, сумели обогнать несущийся по Великой Азиатской дороге караван. В Эфесе братья организовали грандиозную встречу новому правителю и вручили ему двести талантов золота и пятьсот серебра – все, что было заготовлено для свадьбы.
Я думаю, Антоний был не только жаден и жесток, но еще и опытен и мудр. Он лучше, чем кто-либо, понимал, какова судьба клиентеллы, вынужденной примыкать то к одному, то к другому патрону. Поэтому невольное изменничество сыновей Антипатра (которого он, кстати, хорошо знал еще со времен войны Кесаря и Помпея; в той войне Антипатр твердо стоял на стороне Кесаря) Антоний великодушно забыл. Надо сказать, действительно забыл – и никогда не вспоминал.
Во время этой встречи Ирод и Антоний понравились друг другу и не стали этого скрывать. Другое дело, что времени для утех в тот раз у них было не так много.
Тем временем прибыли жалобщики. Антоний арестовал их и собрался предать казни, но Ирод стал горячо отговаривать его от свершения этого неправедного дела. Антоний скорее удивился, чем прислушался к доводам, но отказать не смог.
Из Эфеса Антоний отправился в Антиохию, а затем на Кипр, а братья вернулись в Иерушалайм – по суше, поскольку и корабли с гребцами и лучниками они преподнесли в дар великому владыке.
Итак, свадьбу пришлось отложить, но Гиркан был доволен хотя бы тем, что Антоний подтвердил его титул этнарха, а также назначил тетрархами Иудеи и Галилеи Фасаэля и Ирода соответственно. Теперь у них были свои родовые земли. Ирод также сохранил наместничество над всей Келесарией и теми остатками Сирии, которые еще не отпали к парфянам…
В это же самое время Дора с сыном переехала в Тир. Причина этого неизвестна; во всяком случае, шпионы Ирода не смогли сообщить ему ничего существенного. Возможно, Дора была озабочена прежде всего образованием и воспитанием сына. Антипатру пошел четырнадцатый год; Тир же славился своими школами и академиями. А может быть, ей просто прискучила небольшая Самария. Тир был куда больше, шумнее и ярче.
Вернувшись, Ирод застал Гиркана за сбором внеочередной дани с подданных – дабы возместить подарок Антонию и сыграть наконец злосчастную свадьбу, – и своей волей отменил этот сбор и даже раздал обратно уже собранное. Гиркан пытался протестовать, но полномочия Ирода как римского наместника оказались куда весомее, чем самовластье этнарха Гиркана. Что сказать: Ирод лучше кого-либо понимал: в смутные времена поддержка народа значит больше, чем все серебро мира, и почему бы, отказавшись от малого, не получить большое?
Что странно, Фасаэль в споре стал на сторону Гиркана, и это была, наверное, первая и последняя крупная размолвка братьев.
Тем временем мирные дни стремительно истекали. До большой и долгой войны оставалось совсем немного.
Познал ли Ирод свою невесту Мариамну? Она утверждала, что да, но так ли это, сказать невозможно, потому что далеко не всем словам этой женщины можно было верить. Не потому, что она была лживой, нет; просто она, возможно, от скуки, возможно, из-за необузданности воображения – измышляла для себя жизнь, полную интриг и опасных тайн, жизнь, в которой никому, и в первую очередь ей самой, не отличить было правды от вымысла, так плотно они переплелись, так проросли друг в друга; в конечном счете, именно за это она и поплатилась.
Вести о том, что парфяне вышли к морю, заняв в числе прочего Тир и Сидон (вернее, в Тир они не вошли по договоренности с Марионом, но получали от него деньги и подкрепления), и что Антигон поднял в южной Сирии и Галилее уцелевших от расправ Ирода цибаев, сторонников казненного Хизкийяху, достигли Иерушалайма одновременно. Ирод, чье войско в тот момент было разбросано по разным местам, понесся его собирать; Антигон успел напасть на тот отряд, что оставался в Галилее, и частью разоружил его, а частью уничтожил. Произошло это у городка Харазин. Через несколько дней Антигон вошел в Иерушалайм – в ту пору, напоминаю, не защищенный стенами. Следом, опоздав буквально на несколько часов, в Иерушалайм привели войска Фасаэль – он пришел от Масады и другой эдомской крепости, Мариши, – и Ирод, снявший гарнизоны из Генона и Скифополя. Антигон, у которого было более десяти тысяч войска, заперся в Храме; братья, имевшие под рукой менее трех тысяч, осадили храм. В ближайшие дни к ним должно было подойти подкрепление…
Но парфяне подошли раньше.
Завоеватель полумира, парфянский царевич Пакор никогда не будет прославлен как великий полководец по одной-единственной причине: он не любил проливать кровь. Нет, он умел сражаться, и римский консул Марк Красс мог бы многое рассказать об этом, если бы остался жив. Но высшим мастерством военачальника Пакор полагал умение пожинать плоды побед, не одерживая самих побед, а если это ему не удавалось почему-то, то хотя бы – побеждать без сражений. Мир и легкие налоги – вот что начертано было на его знаменах. Мудрый, вдумчивый и милосердный правитель; спустя несколько лет его кончину оплакивали все покоренные им народы.
Да, он умел покорять себе…
Кесарь Август многому у него научился.
Но я забежала вперед.
…Парфяне вошли в Иерушалайм. Их было немного, но они вели себя так, что им хотелось подчиняться. Спокойная и даже добрая сила. Они пришли, чтобы вокруг все стало хорошо.
Потом, разумеется, это очарование развеялось, хотя и не до конца. Время парфян долго вспоминали как золотые годы.
Итак, Антигону, с одной стороны, и Гиркану, Фасаэлю и Ироду, с другой, было предложено предстать перед царевичем Пакором и принять его суждение. Подождать царевича можно в спокойном месте, вдали от иерушалаимской суеты – в загородном дворце царя Сидона, под сенью пальм и фонтанов.
Потом было много пересудов, почему Ирод не воспользовался приглашением. Якобы его предупредили о заговоре – то ли добродетельный сирийский купец, то ли даже тайный римлянин на парфянской службе… Сам он ни о чем таком не рассказывал. По его словам, и заговора-то никакого не было: Антигон был настолько уверен в своей правоте, что строить какие-то козни считал попросту излишним. Ирод же остался в Иерушалайме, во-первых, потому, что его опять трясла лихорадка, а во-вторых, он опасался за некоторых не в меру горячих командиров-эдомитян, которые выражали недовольство парфянами. Малейшая искра – и он бессмысленно лишился бы армии, которую так долго налаживал и выправлял…
Еще больше пересудов было о том, что же на самом деле произошло во дворце сидонского царя? Увы, я не в состоянии ответить на этот вопрос. Могу только опровергнуть самые распространенные слухи. Конечно, ни Гиркан, ни Фасаэль не находились там под арестом; они могли уехать в любой момент, но тогда бы Антигон оказался единственной стороной на суде. Конечно, Антигон не мог сулить в качестве подарка царевичу ни пятьсот, ни пять тысяч девушек и жен из лучших иудейских семейств; эту сплетню распространяли сторонники Фасаэля и Ирода; впрочем, и они могли бы придумать что-нибудь поумнее; хотя, если разобраться, почему-то самые бездарные сплетни оказываются и самыми живучими.
И, конечно, Фасаэль не кончал с собой. С одной стороны, он был мужествен, с другой – богобоязнен. Фарисей до мозга костей, он верил в Страшный суд и дальнейшее воскрешение для жизни новой; в его глазах самоубийство, чем бы оно ни диктовалось, было величайшим грехом, закрывающим врата, ведущие к посмертному перерождению. Я думаю, слух о самоубийстве был пущен Антигоном или его подручными как последняя бессильная месть ему, несломленному…
Вы спросите: как же так, у всех этих событий был живой свидетель, почему не спросить его? Неужели он молчит? Нет, хуже: Гиркан не молчал, Гиркан рассказывал много, но каждый раз – разное. Он немного повредился умом, а главное, у него проявилась та же особенность личности, что привела к гибели его внучку, Мариамну: безудержное фантазирование и неумение отделить реальность от собственных фантазий.
Только отбрасывая невозможное, немыслимое, удается воссоздать тот день и час – во дворце, во внутреннем его дворике, под сенью пальм и фонтанов.
Антигон, взбешенный то ли общим упрямством, то ли каким-то замечанием Гиркана, бросился на старика (Гиркану недавно минуло восемьдесят лет), повалил его и ножом ли, осколком мраморной столешницы ли отсек ему оба уха. Фасаэль бросился на помощь к поверженному этнарху, но его заколол в спину один из охранников Антигона. Все произошло так быстро, что охрана Фасаэля попросту не успела вмешаться…
В этот же день, еще ничего не зная о происшедшем, а руководствуясь совсем другими соображениями, Ирод ушел из Иерушалайма. Он увел все свои войска, более семи тысяч пехотинцев и две тысячи всадников, забрал младшего брата Ферора, мать, невесту, мать невесты, жену и детей Фасаэля и еще несколько сотен горожан, по разным причинам опасавшимся гнева Антигона. Парфяне не мешали этому исходу, но разбойники Антигона попытались дать бой и были разгромлены наголову. Это произошло совсем неподалеку от Иерушалайма, на той же дороге, по которой Ирод совсем недавно преследовал Феликса.
Впрочем, разбойники не отстали – однако, преследуя уходящую колонну, держались на почтительном удалении. Дойдя до Масады, Ирод занял эту крепость (припасы из которой не только не вывезли, но и пополнили; этим занимался другой его младший брат, Иосиф), расположил там семью, часть горожан, оставил сильный гарнизон под командованием Иосифа, а сам двинулся дальше, в родную Петру, рассчитывая там пополнить армию, установить отношения с парфянами и триумфально вернуться в Иерушалайм.
Там, в Петре, его и настигла весть о смерти старшего брата, о низложении Гиркана (который, потеряв уши, уже не мог быть первосвященником, поскольку первосвященником может быть только муж безупречный) и о том, что Антигон с соизволения парфянского правителя Пакора провозглашен царем иудейским.
И там же, в Петре, его в первый раз предали свои.
Было это так: эдомский царь Малх – разумеется, не тот Малх, которого убили якобы за покушение на Гиркана, но, как выяснилось, человек не менее гнусный – был должен покойному Антипатру и самому Ироду огромную сумму денег; он решил воспользоваться обстоятельствами и объявил Ироду, что имеет приказ от парфянских начальников (на самом деле никакого приказа у него не было), чтобы Ирода в город не пускать, денег ему не давать, а имущество его конфисковать. Его да заодно и имущество всех прочих иудеев Эдома.
Первым побуждением Ирода было взять Петру штурмом. Но он поразмыслил и решил не рисковать. Он распустил большую часть своей армии по домам, наказав собраться по первому его зову, а сам с небольшим отрядом воинов и горожан бежал в Египет.
Ирод рассчитывал застать там Антония, но, увы, Антоний уже отбыл в Рим – в Риме его ждали совершенно неотложные дела. Может быть, оно и к лучшему, поскольку Антоний воспламенился страстью к Клеопатре, египетской царице, дочери царя Птолемея Авлета и недавней возлюбленной Гая Юлия. Говорят, Клеопатра не была красива, но поражала мужчин живостью характера, умом и необыкновенной доброжелательностью. Она владела почти забытым ныне женским искусством занимать мужчин беседой – при том, что познания ее были обширны и точны. Тетя Элишбет говорила мне, что когда-то во всем эллинском мире многих девочек специально обучали и риторике, и музыке, и стихосложению, и драматическому искусству, и истории, и многим другим умениям поддерживать к себе интерес. Но после кровопролитных греческих раздоров образование пришло в упадок, и более всего – образование женское. Многие эллинки и ныне не умеют читать, а считают на пальцах. В Иудее есть специальные храмовые школы для девочек, но там обучают другому. И только грубые римлянки, как ни странно, оказываются самыми грамотными…
Устоял ли Ирод перед очарованием Клеопатры, сказать трудно, а пожалуй, что и невозможно. Сам он говорил, что устоял, но тогда совсем непонятно, зачем она к нему приезжала впоследствии. Оронт полагал, что Ирода и Клеопатру связало глубокое чувство роковой неутоленной любви, и в особо трудный час один бросался на выручку другому, забывая обо всем. Но при этом Ирод любил и Антония…
Пробыв у Клеопатры около трех седмиц, Ирод воспользовался ее помощью, зафрахтовал небольшое торговое судно и ринулся в бурные зимние воды. У берегов Родоса судно налетело на камни; к счастью, люди спаслись, но Ирод потерял все, что имел с собой. Кто знает, как повернулась бы судьба, но именно в это время и по схожей причине на острове оказались его друзья, Саппин и Птолемей; втроем они сумели изыскать достаточно средств, чтобы не только снарядить корабль, но и оказать помощь городу, страшно разоренному войной Антония и Октавиана с Кассием.
Друзья прибыли в Италию, в порт Брундизия. Там им стали известны подробности недавних трагических событий, а именно мятежа, поднятого женой Антония, Фульвией, и его младшим братом против Октавиана – и чуть было не состоявшейся войны самих Антония и Октавиана, с трудом разрешенной к миру стараниями легионеров-ветеранов; здесь, в Брундизии, и был подписан мир. Для закрепления мира Антоний женился на сестре Октавиана, Октавии; пять дней назад все они отправились в Рим праздновать успех дипломатии.
Ирод поспешил следом. Имело смысл ковать это железо, пока оно горячо.
Ирода Антоний принял в бане. Из бани Ирод вышел царем Иудеи – совершенно неожиданно для себя, поскольку знал щепетильность римлян в вопросах крови. Слушанья в Сенате были пустой формальностью. Впрочем, Ирод использовал трибуну Сената для того, чтобы показать себя лучшим другом Рима, чем ставленник Парфии Антигон, и заодно донести до римлян свою версию произошедшего в саду дворца сидонского царя. Дворец превратился в тюрьму, безобразная драка – в хладнокровно подготовленное убийство (и хуже того: якобы к раненому и распростертому на ложе скорби Фасаэлю ночью пробрался сам Антигон и под видом лекарства втер в его раны яд), а парфяне предстали дураками и скаредами, продавшимися Антигону за жалкие тысячу талантов серебра и пятьсот женщин – причем ни то, ни другое им не досталось, поскольку Ирод сумел вывезти серебро и вывести женщин! И сейчас и серебро, и женщины хранятся в безопасном месте!
…Надо сказать, что место это назвать безопасным было трудно. Хотя Масада и неприступна снаружи, но в случае осады имела слабое место: в ней не было источников воды. Вода хранилась в огромных бассейнах и подземных цистернах, а попадала она туда только с небес; все кровли крепостных строений были оборудованы желобами и водостоками, чтобы ни одна капля не пропала даром. Для нормального гарнизона этой воды, запасенной в дождливые месяцы, хватало на весь год; но на этот раз в крепости скрылось больше тысячи человек; и дожди, как назло, были скуднее обычных лет. Через три месяца началась жажда.
Иосиф оставил записки о той осаде, и однажды я их прочла. Было очень страшно читать, хотя он писал необыкновенно холодно и ровно. Может быть, поэтому и страшно. В некоторых подземных цистернах оставалась грязь – местами по пояс, местами по грудь, ее вычерпывали и откидывали на простыни, чтобы хоть как-то отделить воду от гнили. В грязи копошились бледные черви. Каждому сидельцу крепости доставалась маленькая чашка вонючей слизистой жижи.
Начался мор. Гробницы скоро переполнились. Пришлось вырубать новые.
Через две седмицы сделали первую вылазку. Пошли днем, когда разбойники и солдаты Антигона разомлели от жары и спали.
1 2 3 4 5 6