-


Аннотация

Светлана Лубенец Дневник первой любви
Темно-красная общая тетрадь, на которой довольно коряво выведено: «Геометрия. 9-й „В“. Надпись чуть ниже зачерчена черной пастой, но сквозь нее все равно можно прочитать: „Катя М.“.

4 сентября
Я не знаю, куда себя деть. Я себя ненавижу. Мне нет места в этой жизни. Я страшнее всех девчонок в классе. Я поняла это сразу, первого же сентября, на торжественной линейке. Вернее, тогда я подумала, что несерьезно подошла к подготовке. Я даже не догадалась попросить родителей купить мне что-нибудь новенькое из одежды, а пришла в прошлогодних джинсах и в бежевой вельветовой курточке на «молнии», в которой тоже уже ходила в школу в прошлом году.
А все девчонки так расфуфырились, что прямо противно было смотреть. Во-первых, все накрасились, как на дискотеку. Настька Шевченко даже приклеила накладные ресницы, но весь день отказывалась в этом признаваться. Смешно. Как будто кто-нибудь поверит, что за лето ее собственные ресницы смогли каким-то непостижимым образом вырасти и загуститься. Во-вторых, все увесились бижутерией, как новогодние елки: бусики, цепочки, кулончики и еще раз цепочки. Целые связки из разнокалиберных цепочек, как только шеи выдерживали? В-третьих, разоделись. Та же Шевченко нацепила прозрачную облегающую рубашечку, чтобы все сразу могли увидеть, какой на ней потрясающий кружевной бюстгальтер.
Мне тоже хотелось бы бюстгальтер, но… до сих пор мне ни один не подходит. А что будет, если у меня ничего существенного в этом месте вообще так и не вырастет? На кого я буду похожа? Конечно, пока под вельветовой курткой никому не видно, что у меня на груди ничтожные образования, но через два дня у нас физкультура. Придется надевать футболку. И что? Все сразу увидят, что за лето я совершенно не изменилась. Я даже не подросла нисколько. А Шевченко стала выше почти всех мальчишек. Ходит такая гордая, надменная. Прямо королева красоты! Модель!
Пожалуй, я на физкультуру не пойду… Можно, правда, надеть сверху куртку от спортивного костюма… Но будет очень глупо, если я одна буду в куртке.
Я вообще все время одна. В прошлом году мы дружили с Наташкой Погорельцевой, но в этом году она почему-то уселась за одну парту с Шевченко. И вот всё шушукаются и шушукаются… Я сначала хотела подойти к Наташке и спросить, в чем дело, а потом думаю – зачем? Все и так ясно. Все наши мальчишки не сводят с них глаз. Погорельцева вчера тоже накрасила губы. Кровавой помадой. А ей абсолютно не идет. Наша классная Елизавета тут же потащила ее отмываться. Еще бы! Наташка выглядела, как настоящая вурдалачиха!
Дома тоже все отвратительно. Я родителям не нужна. Я их все время раздражаю. Мы совершенно чужие друг другу люди. Сегодня мама целый день нудила, что я не гашу свет в ванной. А я не замечаю, что не гашу. Я же не специально вредничаю. Что, ей трудно самой погасить? Разве это стоит того, чтобы говорить об этом целый день?
А вчера я показала ей фотографии прошлогоднего весеннего похода по Тосненским пещерам, которые наконец сделал Костик Морозов. Я там в одном месте так здорово получилась! Это был конкурс по вязанию узлов. На фотографии у меня в руках веревки, которые я сосредоточенно связываю. А волосы так красиво обрамляют мои щеки. Обычно я убираю волосы в хвост на затылке, а в тот раз почему-то не убрала. Так мама даже не спросила, что я делаю. Мельком проглядела фотки и сунула их мне обратно. И даже не в руки, а куда-то в шею, потому что не глядя. А я-то собиралась ей в подробностях рассказать об этих узлах и вообще о походе, о пещерах. Мама ведь даже не знает, что я в том конкурсе, по узлам, заняла второе место. Могла бы, между прочим, и первое, если бы… Но ей это совершенно неинтересно. Ей интереснее нудеть про свет в ванной и про то, зачем я положила грязный свитер в шкаф. А он не такой уж и грязный, я собиралась его еще поносить.
До чего же противно все время слушать одно и то же. Все время приходится выныривать из гущи ненужных и необязательных слов. Почему бы маме хоть иногда не назвать меня доченькой или Катенькой, как раньше? Она разучилась. Я для нее только Катерина. Когда дети маленькие, с ними без конца сюсюкают, а как вырастут – так никому не нужны. Эти взрослые заводят себе живую игрушку, а как только она перестает быть маленькой и пушистой, сразу начинают нудеть про свет в ванной или еще про что-нибудь такое же дурацкое. Неужели взрослые не знают, что любой малышонок обязательно вырастет и с ним надо будет разговаривать всерьез, как с равным? И не про грязные свитера, а про жизнь! Например, почему она такая трудная? Почему я не нахожу себе в ней места? Я все время в тревожном состоянии, будто предчувствую: что-то случится, что-то непременно случится…
В общем, хочется залезть в какую-нибудь нору и никому из нее не показываться. Я специально начала вести дневник, потому что поговорить вообще не с кем. У всех какие-то свои интересы, которые с моими совершенно не совпадают. Какой смысл все время говорить о мальчишках? Вот сегодня – мы убирали класс вместе Машкой Калашниковой. Так она меня сразу начала спрашивать, кто мне нравится. А какое ее дело? Я, конечно, грубить ей не стала, а задала встречный вопрос:
– А тебе кто?
А Машка сразу:
– Я первая спросила!
А я говорю:
– Так нечестно спрашивать. Надо сначала самой признаться в интимном, а потом уже к другим лезть. А то, мало ли, я тебе скажу, а ты мне признаваться не захочешь. Это будет несправедливо.
– Ну хорошо, – говорит Машка. – Я тебе скажу, только ты поклянись, что никому не расскажешь.
Я сразу сказала:
– Клянусь.
А Машке не понравилось:
– Что это за клятва такая, из одного слова?
– А сколько тебе надо?
– Ну… не знаю… побольше…
– Пожалуйста, – не стала я упрямиться и торжественно объявила: – Клянусь, что никому не расскажу, кто тебе нравится.
Чувствовалось, что Машку моя длинная клятва тоже не очень-то устроила, но другой она и сама не знала, а потому ей пришлось удовлетвориться тем, что есть. Она бросила швабру, которой мела пол, села на кафедру нашего кабинета физики и сказала:
– Мне Игорь Александров нравится. Он такой…
Машка завела к глаза к потолку, но так и не нашла там точного определения, каков же из себя Игорь. Но мне это и так очень хорошо известно, потому что Игорь мне и самой нравится. Кроме того, я подозреваю, что он еще многим девчонкам нравится. Если не всем…
Александров – он высокий и спортивный. У него яркие карие глаза и темно-каштановые волосы. Многие женщины специально красятся, чтобы получить такой цвет, а у Игоря он натуральный. Он вообще очень яркий. Наверное, потому всем и нравится. Вот возьмем меня. Я тусклая и незаметная, вроде птицы воробья. Воробьи – они везде водятся, и их никто не замечает. А Игорь – он как какой-нибудь сокол или беркут. У него лицо немного хищноватое, но когда он улыбается, то это делается совсем незаметно. В общем, я здорово задумалась об Игоре, но Машка не дремала. Она тут же и говорит:
– Теперь ты признавайся, кто тебе нравится.
– Никто, – говорю я, потому что не повторяться же мне. Глупо ведь, если ей – Игорь и мне – Игорь.
Машка сразу с кафедры спрыгнула и развопилась на весь класс:
– Ага, про нечестность говорила, а сама нечестная! Я тебе душу открыла, а ты!
Можно подумать, что я ее просила открывать мне душу.
– Ты же клялась! – продолжала возмущаться Машка.
– Я клялась никому про твою любовь не рассказывать, а про себя я и не думала клясться!
– Нет, вы посмотрите на нее! – продолжала возмущаться Машка, непонятно к кому обращаясь, потому что, кроме нас, в кабинете никого не было. – Надо же так бесчеловечно врать!
– Почему ты решила, что я вру? – спросила я.
– Да потому что такого не может быть, чтобы дожить до девятого класса и ни в кого не влюбиться!
– А может, я была влюблена, а потом взяла да и перестала любить… Скажешь, такого не бывает?
– Бывает! Только развлюбляются как раз для того, чтобы тут же снова влюбиться в другого! Женское сердце не терпит пустоты!
– Это твое не терпит, а мое – запросто.
– Я тебе никогда не поверю, потому что имею уже приличный жизненный опыт, и убирать с тобой класс ни за что больше не буду, – заявила Машка и с гордо поднятой головой вышла из кабинета физики.
Убирать класс одной мне тоже не очень-то хотелось, а потому я быстренько подмела пол, а мыть его не стала. Еще и не очень грязно. Всего несколько дней в школе проучились.
10 сентября
Сегодня я сняла футболку и долго разглядывала себя в зеркало. Грудь не растет, хоть плачь. Какие-то жалкие бугорки. Я нашла в шкафу мамин бюстгальтер, надела его, а сверху натянула свою футболку. Чашечки, прижатые трикотажем, провалились, и на моей груди вместо соблазнительных выпуклостей образовались два кривых кратера от вулкана Этна и вулкана Везувий. В общем, последний день Помпеи…
На физкультуру я тогда так и не пошла. Поскольку это был первый урок «физры» в новом учебном году, моего отсутствия никто не заметил, но дальше так, конечно, продолжаться не сможет. Елизавета Максимовна всегда зорко следит за посещаемостью, чтобы вовремя просигнализировать родителям и принять соответствующие меры.
Я достала из шкафа два легких шарфика и, задрав футболку, запихала их в чашечки бюстгальтера. Зажмурилась, опустила футболку и с замершим сердцем открыла глаза. Ну вот! Совсем другое дело! Я была бы не хуже Шевченко, если бы не… Но пока я хуже. Я хуже всех. Я специально потихонечку разглядывала наших девчонок по очереди. Даже у худющей Ольги Семеновой сквозь трикотажную кофточку проступает застежка бюстгальтера, а у меня… Уродина! Страшилище! Средний род!
Конечно, есть еще Галя Долгушина. Тоже не подарок. Но ее наличие в нашем классе меня абсолютно не утешает.
Сегодня буквально на всех переменах девчонки опять обсуждали парней. Я была права: Игорь Александров нравится всем. Конечно, никто об этом прямо не говорил, но все было ясно по тем словам, которые в адрес его звучали: Игорь то, да Игорь се, да как он классно играет в теннис, да какие на нем моднючие джинсы… Можно подумать, что больше и поговорить не о чем. Я попыталась перевести разговор на то, что совсем обалдевшая англичанка уже назначила первую самостоятельную, так девчонки вместо самостоятельной принялись обсуждать серьги англичанки. Серьги, конечно, красивые. Я и сама обратила на них внимание. Но нельзя же все время говорить только о парнях, нарядах и украшениях.
Когда мама пришла домой с работы, я ее спросила, нельзя ли мне проколоть уши.
– Это еще зачем? – спросила мама, будто не знает, зачем прокалывают уши.
– У нас почти у всех девочек есть серьги, – объяснила ей я. – У некоторых даже по несколько пар. Золотые, серебряные… Стальные тоже бывают ничего… Оригинальные.
– Сначала научись убирать за собой постель, а потом уже будем говорить о серьгах, – рыкнула мама.
Не понимаю, почему непременно надо рычать?! Почему нельзя говорить спокойно?!
– При чем тут постель? Я сегодня просто не успела! – с обидой в голосе крикнула я.
– Ты постоянно не успеваешь!
– Ничего не постоянно! Я вообще не вижу связи между серьгами и постелью.
– А я вижу! Серьги – это принадлежность уже взрослой девушки, а у тебя еще сплошное детство!
Я не знала, что она имеет в виду: неубранную постель или мою детскую фигуру. А спрашивать не стала, потому что и так уже с трудом боролась со слезами. Неужели я тоже стану такой же бессердечной, когда вырасту? Неужели я так же буду унижать собственную дочь? Ни за что! Вот если бы я была собственной матерью, то обняла бы меня и сказала:
– Давай, доченька, купим тебе серьги попозже, а то сейчас совершенно нет на них денег.
Это же совершенно другое дело, когда нет денег. Можно и другую подобную причину придумать уважительную. В таком случае даже и обмануть не грех. Главное ведь, чтобы не было обидно. Но мама почему-то все время пытается уколоть меня побольнее. И что я ей такого сделала? Может быть, она меня не любит? Да, скорее всего, она меня не любит. Наверно, такую уродину нельзя любить…
Конечно, Игорь Александров тоже меня полюбить не сможет, когда по классу фланируют такие, как Настька Шевченко и предательница Наташка Погорельцева. Конечно, сколько бы Погорельцева ни пыжилась, до Настьки она все равно не дотягивает, но выглядит в сто раз лучше меня.
Вот я все время думаю, что любовь и дружба – это то, чего на самом деле не бывает в жизни. Люди думают, что они дружат, а на самом деле они просто собираются вместе для того, чтобы друг другу про себя рассказывать. Не станешь ведь всему классу рассказывать, какие тебе купили кроссовки или что тебе нравится Игорь Александров. Вот и приходится выбирать того, кто согласится это слушать. Наверное, Настьку слушать интереснее, чем меня. Ей родители такое покупают, что мне и не снилось. Например, наборы косметики. Возможно, Настька не только рассказывает Наташке про нее, но и дает изредка помазаться. А я что? Чем я могу похвастаться? Ничем.
А любовь… Любовь – это вообще непонятно что. Девчонки помешались на любви, как ненормальные. А Игорь, между прочим, ни на кого не смотрит. Я за ним специально наблюдала. Дай, думаю, посчитаю, сколько он знаков внимания кому-нибудь окажет. Так он никому не оказал! Разве что Машке Калашниковой – перед географией ей крикнул: «Отойди от шкафа! Не видишь, что сейчас карты свалятся прямо тебе на голову!» Машка отошла, а стопка карт действительно свалилась. Я думаю, Машке было приятно, что Игорь о ней так позаботился. Хотелось бы мне быть на месте Машки…
А еще я думаю, что любовь – это проявление самого ужаснейшего эгоизма. Вот, например, мне нравится Игорь. Очень может быть, что я к нему испытываю то, что как раз является любовью. И что? Я хочу, чтобы он обратил на меня внимание, был рядом со мной, держал за руку, а все девчонки бесились бы от зависти. Что это, если не эгоизм? И почему это назвали любовью?
В общем, я поняла, что названия и определения на самом деле могут здорово уводить в сторону от предмета и приукрашивать действительность. А если посчитать, что никакой дружбы и любви не существует, то можно презирать тех, кто до сих пор еще этого не понял.
Сегодня на английском ко мне подсела Машка Калашникова и стала делать вид, что между нами не произошло никакого разговора на повышенных тонах и что она не слиняла из класса, когда его надо было убирать. Я решила ей об этом не напоминать. К чему? После английского она уселась ко мне и на алгебре, хотя кабинет математики большой и свободных мест – навалом. По-моему, Машка хочет со мной дружить, потому что ей больше не с кем. Всякие там Настьки Шевченко со своими прилипалами ее к себе не допускают. Рылом не вышла. Как и я. Глядя на Машку, я утвердилась в своей теории, что люди ищут дружбы, чтобы поговорить о себе. С конца английского и всю перемену до математики Калашникова трещала, как здорово она отдохнула в летнем лагере в Сиверской. Очень хотелось сказать ей, что мне ровным счетом на это наплевать, но я так говорить не стала. Успею. А то противно ходить одной по школе. Нет, вообще-то мне нормально, но другие могут подумать, что я какая-нибудь ущербная, раз одна. Так что пусть Машка пока рядом трещит. От меня не убудет. Я и отвечаю-то ей через раз. Когда захочу.
12 сентября
Сегодня мама опять нудила про свет в ванной, про то, что я не мою за собой чашки и оставляю их, грязные, в разных местах квартиры. Да, это правда. Я оставляю, но не специально, как и свет в ванной. У меня очень мало радостей в жизни. Одна радость – прийти домой из школы (разумеется, важно, чтобы родителей дома не было), налить себе чаю, отрезать от батона горбушку, намазать ее маслом, а сверху положить ягодки клубничного или вишневого варенья и сесть смотреть телевизор, все равно что. Или слушать музыку по центру. Я и оставляю поэтому чашки в разных местах – то у телика, то у центра, то еще на подоконнике, потому что люблю смотреть из окна на улицу.
Я вот что думаю: если бы я всегда гасила свет в ванной, мыла чашки и все остальное делала правильно, то мама вообще со мной не разговаривала бы, потому что – не о чем. И в конце концов, возможно, она даже забыла бы, как меня зовут. А так своими немытыми чашками я ей постоянно о себе напоминаю, и у нас таким образом сохраняется некое подобие семьи.
В школе тоже тоска. Самостоялки, контрошки, параграфы, уравнения… И еще классные часы. Какие же идиотские у нас классные часы! Сегодня Елизавета своим сопящим голосом отчитывала нас за то, что мы плохо ведем себя на уроках, ничего не учим и что все учителя на нас жалуются. Если бы мы все всё учили и хорошо себя вели, то на классных часах тоже не о чем было бы говорить.
Взрослые боятся говорить с нами о чем-нибудь другом, кроме успеваемости и поведения на уроках. Вдруг мы другое поймем неправильно и сразу напьемся, обкуримся, забеременеем, а им отдувайся.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Дневник первой любви'


1 2