Барбор вздрогнул, увидев, что деревенский недоумок говорил что-то не кому-нибудь, а покойному, и даже делал дурацкие знаки пальцами, словно поддразнивал спящего вечным сном под толстым стеклянным покрытием. Фермер припомнил, что бедняге Джонни не раз доставалось от Тома, хотя, наверное, было за что. Все происходящее вызывало у Стивена раздражение. Что-то неестественное было в самой этой сцене - какое-то скрытое напряжение, причину которого он никак не мог себе уяснить. Похоже, не стоило пускать сюда дурачка; да и Бельмоуз ведет себя странно - он как будто всеми силами старается не глядеть на покойного. Время от времени гробовщик щупал у него пульс - вот еще одна странность.
Преподобный Сайлас Атвуд жалобно забубнил поминальное слово об усопшем: Смерть с се беспощадно разящей косой ворвалась в это маленькое семейство, разорвав земные узы любящих брата и сестры. Некоторые из соседей украдкой переглянулись из-под полуопущенных ресниц, а Софи и в самом деле начала судорожно всхлипывать. Бельмоуз подошел к ней сбоку и стал успокаивать, но она вдруг отпрянула от него. Движения его были как-то скованы; похоже, и он чувствовал себя не лучшим образом в этой необъяснимо гнетущей атмосфере. Вспомнив, наконец, о своих обязанностях распорядителя на похоронах, он вышел вперед и загробным голосом возвестил, что настал момент прощания с телом.
Соседи и приятели покойного вереницей потянулись мимо дрог, от которых Бельмоуз бесцеремонно уволок дурачка Джонни. На лице Тома как будто лежала печать успокоения.
При жизни этот чертяка был весьма недурен собой. Раздалось несколько неподдельных и гораздо больше притворных всхлипываний; в основном же собравшиеся ограничивались тем, что бросали на мертвеца любопытный взгляд и тут же принимались шепотом делиться впечатлениями. Стив Барбор задержался у гроба: он долго и пристально всматривался в неподвижное лицо, а затем отошел, покачав головой. Семенившая следом его жена Эмили вполголоса сказала, что Генри Бельмоуз зря так уж нахваливал свою работу, вот и глаза у Тома опять раскрылись, хотя в начале панихиды они были закрыты: она сама видела, потому что стояла рядом. Глаза, однако, и впрямь казались живыми - и это через два дня после смерти; обычно так не бывает.
Дойдя до этого места, Фред Пек обыкновенно умолкает, словно не желая продолжать. А слушатель уже и сам улавливает, что дальше будет что-то неприятное. Но Пек успокаивает внимающих ему, заверяя, что все кончается не так страшно, как любят изображать рассказчики. Стив, и тот не дает воли своему воображению, ну а дурачок Джонни, естественно, не в счет.
В хоре плакальщиц была одна чрезмерно впечатлительная старая дева по имени Луэлла Морс - пожалуй, по ее-то милости события и приняли неожиданный оборот. Проходя вместе с остальными мимо гроба, она задержалась дольше всех, за исключением четы Барбор: хотела, как и они, разглядеть покойного получше. И вдруг ни с того ни с сего Луэлла пронзительно взвизгнула и упала без чувств.
Тут в комнате конечно же поднялся страшный переполох. Протиснувшись сквозь толпу к Луэлле, старый лекарь Пратт попросил принести воды, чтобы попрыскать ей на лицо; меж тем любопытствующие напирали на них со всех сторон - посмотреть на плакальщицу и заглянуть в гроб, а Джонни Дау принялся потихоньку напевать: "А он про все знает, знает; а он все слышит и все видит; но его все равно закопают". Но к его бормотанию никто не прислушивался - разве только Стив Барбор.
Очень скоро Луэлла очнулась, но так и не припомнила, чего именно испугалась, и только беззвучно повторяла: "Он так посмотрел... так посмотрел..." Однако остальные ничего у покойного не заметили - какой был, такой и есть. Вид, правда, жутковатый: глаза раскрыты, на щеках румянец.
А затем взгляду изумленной толпы открылось нечто такое, отчего все на мгновение забыли и про Луэллу, и про покойного. На полу лежал, силясь сесть, Генри Бельмоуз; очевидно, в суматохе его сбили с ног. Похоже, внезапное всеобщее возбуждение и толкотня повлияли на него самым неожиданным образом. Его лицо выражало дикий ужас, а взгляд становился тусклым и безжизненным. Голос у него почти пропал, из горла рвались трескучие хрипы, в которых явственно слышалось отчаяние.
"Домой меня, скорее; отнесите и оставьте. Снадобье, что мне случайно попало в руку... влияет на сердце... я живой... вы не думайте... это снадобье действует - ну несите же меня домой... а потом ждите... Я очнусь, только не знаю когда... в это время я буду все видеть и слышать... учтите, я не умер, я..."
Старый лекарь пробрался к Генри, когда тот затих на полуслове. Он пощупал пульс, долго вглядывался в неподвижное лицо и наконец покачал головой: "Медицина бессильна - он скончался. Сердце отказало - видимо, виновата попавшая ему в руку жидкость. Я даже не знаю, что это за вещество такое".
Все присутствующие словно оцепенели. В доме покойника новый покойник! И только Стив Барбор напомнил остальным вырвавшиеся с последним хрипом слова Бельмоуза. А действительно ли Генри мертв? Ведь он же предупредил, что на вид может показаться мертвым. И не лучше ли будет, если лекарь Пратт еще разок осмотрит Тома Ловкинза перед захоронением?
Кинувшись на грудь Бельмоузу, словно преданный пес, дурачок Джонни заскулил: "Не закапывайте его, не надо! Никакой он не мертвый. Он - как тогда теленок священника Левитта; как собака этой Лайдж Гопкинс - он их тогда накачал из шприца. У него такая вода есть: накачаешь ею человека - и тот как мертвый делается, а на самом деле живой! С виду мертвяк, но все видит и слышит, а на другой день встает как ни в чем не бывало. Не. закапывайте его. - он же сам себя не откопает, когда очнется под землей! Он такой добрый - не то, что Том Ловкинз. Чтоб этот Том всю крышку исцарапал, чтоб у него глаза повылазили до того, как совсем задохнется..."
Но никто - кроме Барбора - не обращал на беднягу никакого внимания. Да и к словам самого Стива народ, судя по всему, остался глух. Вокруг царила полная неразбериха. Старый лекарь производил окончательный осмотр тела, бормоча что-то, о бланках свидетельства о смерти; елейный Эльдср Атвуд призывал позаботиться о новых похоронах. Со смертью Бельмоуза по эту сторону от Ратлснда не осталось больше гробовщиков, нанимать же городского - целое разорение; а не бальзамировать тело Бельмоуза тоже нельзя: на дворе июньская жара - всякое может случиться. И решить окончательно некому: ведь ни родных, ни близких Бельмоуза здесь нет; этот труд могла бы взять на себя Софи - но Софи осталась в другом углу комнаты и молча, неотрывно, словно оцепенев и обеспамятев, глядела на гроб, где лежал ее брат.
Священник Левитт попытался создать видимость приличий: он распорядился, чтобы беднягу Бельмоуза отнесли через холл в гостиную, затем послал Зенаса Уэллза и Уолтера Перкинса выбрать в лавке гробовщика Генри гроб подходящего размера. Ключ от лавки находился в кармане брюк скончавшегося. Джонни тем временем все выл и елозил руками по трупу, а Эльдср Атвуд усердно выяснял, какую веру исповедовал новопреставленный: при жизни Бельмоуз местную церковь не посещал. Когда, наконец, установили, что его родственники из Ратленда - ныне все покойные - были баптисты, преподобный Сайлас решил, что священнику Левитту следовало бы ограничиться краткой молитвой.
Тот день стал для любителей похорон из Тихой Заводи и ее окрестностей большим событием. Даже Луэлла нашла в себе силы и осталась до самого конца. Пока прихорашивали деревенеющее тело Бельмоуза, собравшиеся, ожидая продолжения церемонии, судачили и перешептывались, так что в комнате стоял непрерывный монотонный гул. Дурачка Джонни вытолкали из дома, что, по мнению многих, нужно было сделать еще в самом начале службы; однако удаленный время от времени давал о себе знать доносившимися снаружи отчаянными воплями.
Когда уложенное в гроб тело Генри вынесли для прощания и поставили рядом с гробом Томаса Ловкинза, безмолвная Софи - вид у нее был, надо сознаться, жутковатый - впилась в него тем же взглядом, каким смотрела до того на брата. Ее долгое молчание уже пугало, а отразившуюся на лице сумятицу чувств нельзя было ни понять, ни толком описать. Народ потихоньку вышел из комнаты, чтобы оставить ее наедине с покойными, и тогда она, наконец, заговорила, но как-то неестественно и невнятно - слов не разобрать; а обращалась она, похоже, сначала к одному, потом к другому.
А затем последовало то, что сторонний наблюдатель назвал бы верхом поневоле разыгранной трагикомедии: утренняя траурная церемония была без особого энтузиазма исполнена на "бис". Опять хрипел орган, опять выли и голосили плакальщицы, опять монотонно жужжала поминальная речь, опять изнывающие от любопытства зеваки вереницей потянулись мимо зловещего объекта их "страданий", представленного теперь уже дуэтом гробов. Присутствовавшие из числа натур более впечатлительных дрожали мелкой дрожью в течение всего действа, а Стивен Барбор опять ощутил сатанинскую чудовищность происходящего. Господи, бывает же такое - покойники, а как живые оба... Бедняга Бельмоуз - он ведь не шутя требовал учесть, что он не умер... а как люто ненавидел он Тома Ловкинза... но против здравого смысла разве пойдешь? Мертвый - и все тут, к тому же старик Пратт - лекарь опытный и не мог ошибиться... и вообще, чего самому себя тревожить, когда никто больше не тревожится?.. Если с Томом что и сделалось - ну, может, так ему .и надо... а если это сделал Генри, то теперь они квиты... А Софи - Софи, наконец, свободна...
Когда вереница пришедших поглазеть переместилась, наконец, в холл и к парадной двери, Софи опять осталась наедине с покойными. Эльдер Атвуд вышел на дорогу и заговорил с кучером похоронных дрог из каретного сарая Ли, а священник Левитт хлопотал о втором составе носильщиков. Вторых дрог, к счастью, не требовалось: оба гроба вполне можно было везти на одних. И никакой спешки: Эд Пламмер и Этан Стоун отправятся. на кладбище загодя, прихватив лопаты, и выроют вторую могилу. Траурный поезд составят три наемных экипажа и неограниченное число частных упряжек - народ все равно хлынет на погост.
И вдруг из большой комнаты, где осталась Софи и покойные, раздался дикий вопль. От неожиданности все поначалу застыли на месте, а затем вторично пережили то же чувство, что охватило их, когда вскрикнула и упала в обморок Луэлла. Стив Барбер и священник Левитт направились к дому, но не успели перешагнуть через порог, как навстречу им вылетела Софи: она, задыхаясь и плача, повторяла: "Лицо!.. .Лицо!.. В окне!.. В окне!.."
В этот самый момент из-за угла дома показалась чья-то фигура. Искаженные черты, дико блуждающий взгляд: несомненно, это и был обладатель лица, так напугавшего Софи - дурачок Джонни собственной персоной. При виде Софи бедняга запрыгал и заверещал, тыча в нее пальцем: "А она знает! А она знает! По глазам было видно, когда на них пялилась и говорила! Знает и хочет, чтоб их закопали, чтоб они там задыхались, чтоб крышку царапали... Ничего, она их еще услышит, они с ней поговорят... и увидит их... они еще придут... за ней придут!"
Зенас Уэллз оттащил расшумевшегося недоумка к деревянному сараю на заднем дворе и запер там крепко-накрепко. Вопли и грохот в сарае разносились по всей округе, но никто уже не обращал на них внимания. Упряжки выстроились в ряд, в первую из них села Софи, и траурная процессия медленно проделала короткий путь вдоль деревни к кладбищу близ Топкой Лощины.
Эльдср Атвуд давал необходимые указания о том, как следует опускать гроб Тома Ловкинза, а когда он закончил, могила для Бельмоуза на другом конце кладбища тоже была готова стараниями Эда и Этана - туда вскоре и переместилась толпа. Затем священник Левитт произнес еще одну пышную речь, после чего был опущен и второй гроб. Народ тут же стал разъезжаться небольшими группами, кругом стоял шум и лязг отбывающих экипажей и легких колясок, меж тем у могил вновь заработали лопатами. Комья земли глухо застучали по крышкам гробов и тут Стив Барбор заметил, как на лице Софи Ловкинз отразились, мгновенно сменяя друг друга, непонятные чувства. Стив не успевал уловить все оттенки, но в остановившемся взгляде, похоже, таилось какое-то вымученное, горькое, с трудом подавляемое торжество. Стив покачал головой.
Тем временем Зенас бегом отправился к деревянному сараю и выпустил дурачка Джонни до возвращения Софи; бедняга опрометью бросился на кладбище, где еще работали могильщики и оставалось немало самых любопытствующих участников траурного события. Что прокричал Джонни в еще не зарытую могилу Тома Ловкинза, как вцепился Джонни в рыхлую землю свежего могильного холмика Бельмоуза на том конце кладбища - об этом ныне здравствующие свидетели до сих пор вспоминают с содроганием. Джотам Блейк - местный полицейский - вынужден был силой увести Джонни на близлежащую ферму, и жуткие отголоски его воплей еще долго смущали покой всей округи.
На этом самом месте Фред Пек обычно обрывает свой рассказ. "Ну, а что еще добавить, я не знаю, - говорит он. - История эта мрачная, с плохим концом - стоит ли удивляться, что Софи после случившегося стала какой-то странной".
Так завершается это повествование, если время позднее и старик Уилмер уже поковылял домой; однако если он еще толчется поблизости, то уж наверняка не удержится и вновь вступит в разговор. Наслушавшись сиплого стариковского шепота, некоторые потом боятся ходить мимо дома с закрытыми ставнями или кладбища, особенно когда стемнеет.
"Хм, хм... Да Фред тогда совсем мальчонкой был - где ж ему упомнить! Желаете, стало быть, узнать, отчего это Софи окна ставнями закрыла и почему дурачок Джонни по сей день с обоими покойниками разговаривает да под окнами ее дома кричит? Что ж, господин хороший, может, и мне не все ведомо, но что слышал - то слышал".
При этих словах старик выплевывает изо рта жевательный табак и, придвинувшись к слушателю, усаживается для долгого разговора.
"Случилось это, заметьте, той же ночью - вернее, уже под утро, то есть, часов всего через восемь после похорон. Тогда-то и услышали мы первый крик. Кричали из дома Софи - да так, что всех нас разбудили. Вскочили мы - Стив с Эмили и я со своей Матильдой - и скорсй туда, прямо в исподнем. Смотрим: на полу в комнате, которая для гостей, лежит без чувств Софи - при полной одежде. Хорошо хоть, что дверь не заперла. Стали мы ее отхаживать, а она трясется, как лист; и так ей, видать, тяжко, что и говорить не может: слово-другое проронила - и все. Матильда с Эмили давай ее успокаивать, а Стив тут такое мне стал нашептывать, что я и сам покой потерял. Прошло эдак с час, когда решили мы, что скоро уже и по домам можно, да Софи вдруг вроде как прислушиваться к чему-то начала: голову набок склонит и слушает. А потом как завопит - и шлеп опять в обморок.
Я, господин хороший, говорю все как есть, безо всяких там намеков, как Стив Барбор: уж он бы напустил туману, коли взялся бы досказать. Он у нас был мастак на такие штуки... десять лет, как помер он, от воспаления легких...
Помните, той ночью нам послышались какие-то звуки - ну, конечно, это шумнул бедняга Джонни. От дома до кладбища не больше мили; видать, он с фермы убежал - через окно вылез, хоть Блейк, полицейский, и клянется, что той ночью Джонни сидел взаперти и никуда нес уходил. С тех пор и вертится Джонни у этих самых могил и разговаривает с лежащими там: холмик Тома с руганью пинает, а на холмик Генри кладет цветочки, веночки и все такое прочее. Ну а коли Джонни не на кладбище, то, значит, возле дома Софи шляется: воет под закрытыми ставнями, что скоро, мол, и ее очередь придет.
Она и тогда уже в сторону кладбища - ни ногой, а теперь и вовсе из дому не выходит и к себе никого не пускает. Твердит, что Тихая Заводь - проклятое место. Кто его знает, может, она и права: дела у нас год от года идут - хуже некуда. А у самой Софи в доме и впрямь что-то неладное вечно творилось. Зашла к ней как-то Сэлли Гопкинс - то ли в 1897, то ли в 1898 году - и вдруг все окна задрожали от грохота; Джонни тут вроде как был ни при чем, он тогда сидел под замком, как божился Додж - другой полицейский. Я-то, понятное дело, ни в грош не ставлю эти россказни про всякие непонятные стуки каждое семнадцатое июня или про бледных, светящихся призраков, которые будто бы ломятся в дверь и окна дома Софи в каждую годовщину той злосчастной ночи, часов около двух.
Надо сказать, что в ту самую ночь после похорон, часа в два, Софи и услыхала впервые эти стуки, отчего пару раз падала замертво. Мы со Стивом и жены наши тоже расслышали кое-что, только шум был далекий и слабый - ну, я вам уже рассказывал. Так вот, повторяю: это наверняка шумел дурачок Джонни, что бы ни говорил наш Джотам Блейк. Ведь человечий голос или нет - издалека не распознать;
1 2 3
Преподобный Сайлас Атвуд жалобно забубнил поминальное слово об усопшем: Смерть с се беспощадно разящей косой ворвалась в это маленькое семейство, разорвав земные узы любящих брата и сестры. Некоторые из соседей украдкой переглянулись из-под полуопущенных ресниц, а Софи и в самом деле начала судорожно всхлипывать. Бельмоуз подошел к ней сбоку и стал успокаивать, но она вдруг отпрянула от него. Движения его были как-то скованы; похоже, и он чувствовал себя не лучшим образом в этой необъяснимо гнетущей атмосфере. Вспомнив, наконец, о своих обязанностях распорядителя на похоронах, он вышел вперед и загробным голосом возвестил, что настал момент прощания с телом.
Соседи и приятели покойного вереницей потянулись мимо дрог, от которых Бельмоуз бесцеремонно уволок дурачка Джонни. На лице Тома как будто лежала печать успокоения.
При жизни этот чертяка был весьма недурен собой. Раздалось несколько неподдельных и гораздо больше притворных всхлипываний; в основном же собравшиеся ограничивались тем, что бросали на мертвеца любопытный взгляд и тут же принимались шепотом делиться впечатлениями. Стив Барбор задержался у гроба: он долго и пристально всматривался в неподвижное лицо, а затем отошел, покачав головой. Семенившая следом его жена Эмили вполголоса сказала, что Генри Бельмоуз зря так уж нахваливал свою работу, вот и глаза у Тома опять раскрылись, хотя в начале панихиды они были закрыты: она сама видела, потому что стояла рядом. Глаза, однако, и впрямь казались живыми - и это через два дня после смерти; обычно так не бывает.
Дойдя до этого места, Фред Пек обыкновенно умолкает, словно не желая продолжать. А слушатель уже и сам улавливает, что дальше будет что-то неприятное. Но Пек успокаивает внимающих ему, заверяя, что все кончается не так страшно, как любят изображать рассказчики. Стив, и тот не дает воли своему воображению, ну а дурачок Джонни, естественно, не в счет.
В хоре плакальщиц была одна чрезмерно впечатлительная старая дева по имени Луэлла Морс - пожалуй, по ее-то милости события и приняли неожиданный оборот. Проходя вместе с остальными мимо гроба, она задержалась дольше всех, за исключением четы Барбор: хотела, как и они, разглядеть покойного получше. И вдруг ни с того ни с сего Луэлла пронзительно взвизгнула и упала без чувств.
Тут в комнате конечно же поднялся страшный переполох. Протиснувшись сквозь толпу к Луэлле, старый лекарь Пратт попросил принести воды, чтобы попрыскать ей на лицо; меж тем любопытствующие напирали на них со всех сторон - посмотреть на плакальщицу и заглянуть в гроб, а Джонни Дау принялся потихоньку напевать: "А он про все знает, знает; а он все слышит и все видит; но его все равно закопают". Но к его бормотанию никто не прислушивался - разве только Стив Барбор.
Очень скоро Луэлла очнулась, но так и не припомнила, чего именно испугалась, и только беззвучно повторяла: "Он так посмотрел... так посмотрел..." Однако остальные ничего у покойного не заметили - какой был, такой и есть. Вид, правда, жутковатый: глаза раскрыты, на щеках румянец.
А затем взгляду изумленной толпы открылось нечто такое, отчего все на мгновение забыли и про Луэллу, и про покойного. На полу лежал, силясь сесть, Генри Бельмоуз; очевидно, в суматохе его сбили с ног. Похоже, внезапное всеобщее возбуждение и толкотня повлияли на него самым неожиданным образом. Его лицо выражало дикий ужас, а взгляд становился тусклым и безжизненным. Голос у него почти пропал, из горла рвались трескучие хрипы, в которых явственно слышалось отчаяние.
"Домой меня, скорее; отнесите и оставьте. Снадобье, что мне случайно попало в руку... влияет на сердце... я живой... вы не думайте... это снадобье действует - ну несите же меня домой... а потом ждите... Я очнусь, только не знаю когда... в это время я буду все видеть и слышать... учтите, я не умер, я..."
Старый лекарь пробрался к Генри, когда тот затих на полуслове. Он пощупал пульс, долго вглядывался в неподвижное лицо и наконец покачал головой: "Медицина бессильна - он скончался. Сердце отказало - видимо, виновата попавшая ему в руку жидкость. Я даже не знаю, что это за вещество такое".
Все присутствующие словно оцепенели. В доме покойника новый покойник! И только Стив Барбор напомнил остальным вырвавшиеся с последним хрипом слова Бельмоуза. А действительно ли Генри мертв? Ведь он же предупредил, что на вид может показаться мертвым. И не лучше ли будет, если лекарь Пратт еще разок осмотрит Тома Ловкинза перед захоронением?
Кинувшись на грудь Бельмоузу, словно преданный пес, дурачок Джонни заскулил: "Не закапывайте его, не надо! Никакой он не мертвый. Он - как тогда теленок священника Левитта; как собака этой Лайдж Гопкинс - он их тогда накачал из шприца. У него такая вода есть: накачаешь ею человека - и тот как мертвый делается, а на самом деле живой! С виду мертвяк, но все видит и слышит, а на другой день встает как ни в чем не бывало. Не. закапывайте его. - он же сам себя не откопает, когда очнется под землей! Он такой добрый - не то, что Том Ловкинз. Чтоб этот Том всю крышку исцарапал, чтоб у него глаза повылазили до того, как совсем задохнется..."
Но никто - кроме Барбора - не обращал на беднягу никакого внимания. Да и к словам самого Стива народ, судя по всему, остался глух. Вокруг царила полная неразбериха. Старый лекарь производил окончательный осмотр тела, бормоча что-то, о бланках свидетельства о смерти; елейный Эльдср Атвуд призывал позаботиться о новых похоронах. Со смертью Бельмоуза по эту сторону от Ратлснда не осталось больше гробовщиков, нанимать же городского - целое разорение; а не бальзамировать тело Бельмоуза тоже нельзя: на дворе июньская жара - всякое может случиться. И решить окончательно некому: ведь ни родных, ни близких Бельмоуза здесь нет; этот труд могла бы взять на себя Софи - но Софи осталась в другом углу комнаты и молча, неотрывно, словно оцепенев и обеспамятев, глядела на гроб, где лежал ее брат.
Священник Левитт попытался создать видимость приличий: он распорядился, чтобы беднягу Бельмоуза отнесли через холл в гостиную, затем послал Зенаса Уэллза и Уолтера Перкинса выбрать в лавке гробовщика Генри гроб подходящего размера. Ключ от лавки находился в кармане брюк скончавшегося. Джонни тем временем все выл и елозил руками по трупу, а Эльдср Атвуд усердно выяснял, какую веру исповедовал новопреставленный: при жизни Бельмоуз местную церковь не посещал. Когда, наконец, установили, что его родственники из Ратленда - ныне все покойные - были баптисты, преподобный Сайлас решил, что священнику Левитту следовало бы ограничиться краткой молитвой.
Тот день стал для любителей похорон из Тихой Заводи и ее окрестностей большим событием. Даже Луэлла нашла в себе силы и осталась до самого конца. Пока прихорашивали деревенеющее тело Бельмоуза, собравшиеся, ожидая продолжения церемонии, судачили и перешептывались, так что в комнате стоял непрерывный монотонный гул. Дурачка Джонни вытолкали из дома, что, по мнению многих, нужно было сделать еще в самом начале службы; однако удаленный время от времени давал о себе знать доносившимися снаружи отчаянными воплями.
Когда уложенное в гроб тело Генри вынесли для прощания и поставили рядом с гробом Томаса Ловкинза, безмолвная Софи - вид у нее был, надо сознаться, жутковатый - впилась в него тем же взглядом, каким смотрела до того на брата. Ее долгое молчание уже пугало, а отразившуюся на лице сумятицу чувств нельзя было ни понять, ни толком описать. Народ потихоньку вышел из комнаты, чтобы оставить ее наедине с покойными, и тогда она, наконец, заговорила, но как-то неестественно и невнятно - слов не разобрать; а обращалась она, похоже, сначала к одному, потом к другому.
А затем последовало то, что сторонний наблюдатель назвал бы верхом поневоле разыгранной трагикомедии: утренняя траурная церемония была без особого энтузиазма исполнена на "бис". Опять хрипел орган, опять выли и голосили плакальщицы, опять монотонно жужжала поминальная речь, опять изнывающие от любопытства зеваки вереницей потянулись мимо зловещего объекта их "страданий", представленного теперь уже дуэтом гробов. Присутствовавшие из числа натур более впечатлительных дрожали мелкой дрожью в течение всего действа, а Стивен Барбор опять ощутил сатанинскую чудовищность происходящего. Господи, бывает же такое - покойники, а как живые оба... Бедняга Бельмоуз - он ведь не шутя требовал учесть, что он не умер... а как люто ненавидел он Тома Ловкинза... но против здравого смысла разве пойдешь? Мертвый - и все тут, к тому же старик Пратт - лекарь опытный и не мог ошибиться... и вообще, чего самому себя тревожить, когда никто больше не тревожится?.. Если с Томом что и сделалось - ну, может, так ему .и надо... а если это сделал Генри, то теперь они квиты... А Софи - Софи, наконец, свободна...
Когда вереница пришедших поглазеть переместилась, наконец, в холл и к парадной двери, Софи опять осталась наедине с покойными. Эльдер Атвуд вышел на дорогу и заговорил с кучером похоронных дрог из каретного сарая Ли, а священник Левитт хлопотал о втором составе носильщиков. Вторых дрог, к счастью, не требовалось: оба гроба вполне можно было везти на одних. И никакой спешки: Эд Пламмер и Этан Стоун отправятся. на кладбище загодя, прихватив лопаты, и выроют вторую могилу. Траурный поезд составят три наемных экипажа и неограниченное число частных упряжек - народ все равно хлынет на погост.
И вдруг из большой комнаты, где осталась Софи и покойные, раздался дикий вопль. От неожиданности все поначалу застыли на месте, а затем вторично пережили то же чувство, что охватило их, когда вскрикнула и упала в обморок Луэлла. Стив Барбер и священник Левитт направились к дому, но не успели перешагнуть через порог, как навстречу им вылетела Софи: она, задыхаясь и плача, повторяла: "Лицо!.. .Лицо!.. В окне!.. В окне!.."
В этот самый момент из-за угла дома показалась чья-то фигура. Искаженные черты, дико блуждающий взгляд: несомненно, это и был обладатель лица, так напугавшего Софи - дурачок Джонни собственной персоной. При виде Софи бедняга запрыгал и заверещал, тыча в нее пальцем: "А она знает! А она знает! По глазам было видно, когда на них пялилась и говорила! Знает и хочет, чтоб их закопали, чтоб они там задыхались, чтоб крышку царапали... Ничего, она их еще услышит, они с ней поговорят... и увидит их... они еще придут... за ней придут!"
Зенас Уэллз оттащил расшумевшегося недоумка к деревянному сараю на заднем дворе и запер там крепко-накрепко. Вопли и грохот в сарае разносились по всей округе, но никто уже не обращал на них внимания. Упряжки выстроились в ряд, в первую из них села Софи, и траурная процессия медленно проделала короткий путь вдоль деревни к кладбищу близ Топкой Лощины.
Эльдср Атвуд давал необходимые указания о том, как следует опускать гроб Тома Ловкинза, а когда он закончил, могила для Бельмоуза на другом конце кладбища тоже была готова стараниями Эда и Этана - туда вскоре и переместилась толпа. Затем священник Левитт произнес еще одну пышную речь, после чего был опущен и второй гроб. Народ тут же стал разъезжаться небольшими группами, кругом стоял шум и лязг отбывающих экипажей и легких колясок, меж тем у могил вновь заработали лопатами. Комья земли глухо застучали по крышкам гробов и тут Стив Барбор заметил, как на лице Софи Ловкинз отразились, мгновенно сменяя друг друга, непонятные чувства. Стив не успевал уловить все оттенки, но в остановившемся взгляде, похоже, таилось какое-то вымученное, горькое, с трудом подавляемое торжество. Стив покачал головой.
Тем временем Зенас бегом отправился к деревянному сараю и выпустил дурачка Джонни до возвращения Софи; бедняга опрометью бросился на кладбище, где еще работали могильщики и оставалось немало самых любопытствующих участников траурного события. Что прокричал Джонни в еще не зарытую могилу Тома Ловкинза, как вцепился Джонни в рыхлую землю свежего могильного холмика Бельмоуза на том конце кладбища - об этом ныне здравствующие свидетели до сих пор вспоминают с содроганием. Джотам Блейк - местный полицейский - вынужден был силой увести Джонни на близлежащую ферму, и жуткие отголоски его воплей еще долго смущали покой всей округи.
На этом самом месте Фред Пек обычно обрывает свой рассказ. "Ну, а что еще добавить, я не знаю, - говорит он. - История эта мрачная, с плохим концом - стоит ли удивляться, что Софи после случившегося стала какой-то странной".
Так завершается это повествование, если время позднее и старик Уилмер уже поковылял домой; однако если он еще толчется поблизости, то уж наверняка не удержится и вновь вступит в разговор. Наслушавшись сиплого стариковского шепота, некоторые потом боятся ходить мимо дома с закрытыми ставнями или кладбища, особенно когда стемнеет.
"Хм, хм... Да Фред тогда совсем мальчонкой был - где ж ему упомнить! Желаете, стало быть, узнать, отчего это Софи окна ставнями закрыла и почему дурачок Джонни по сей день с обоими покойниками разговаривает да под окнами ее дома кричит? Что ж, господин хороший, может, и мне не все ведомо, но что слышал - то слышал".
При этих словах старик выплевывает изо рта жевательный табак и, придвинувшись к слушателю, усаживается для долгого разговора.
"Случилось это, заметьте, той же ночью - вернее, уже под утро, то есть, часов всего через восемь после похорон. Тогда-то и услышали мы первый крик. Кричали из дома Софи - да так, что всех нас разбудили. Вскочили мы - Стив с Эмили и я со своей Матильдой - и скорсй туда, прямо в исподнем. Смотрим: на полу в комнате, которая для гостей, лежит без чувств Софи - при полной одежде. Хорошо хоть, что дверь не заперла. Стали мы ее отхаживать, а она трясется, как лист; и так ей, видать, тяжко, что и говорить не может: слово-другое проронила - и все. Матильда с Эмили давай ее успокаивать, а Стив тут такое мне стал нашептывать, что я и сам покой потерял. Прошло эдак с час, когда решили мы, что скоро уже и по домам можно, да Софи вдруг вроде как прислушиваться к чему-то начала: голову набок склонит и слушает. А потом как завопит - и шлеп опять в обморок.
Я, господин хороший, говорю все как есть, безо всяких там намеков, как Стив Барбор: уж он бы напустил туману, коли взялся бы досказать. Он у нас был мастак на такие штуки... десять лет, как помер он, от воспаления легких...
Помните, той ночью нам послышались какие-то звуки - ну, конечно, это шумнул бедняга Джонни. От дома до кладбища не больше мили; видать, он с фермы убежал - через окно вылез, хоть Блейк, полицейский, и клянется, что той ночью Джонни сидел взаперти и никуда нес уходил. С тех пор и вертится Джонни у этих самых могил и разговаривает с лежащими там: холмик Тома с руганью пинает, а на холмик Генри кладет цветочки, веночки и все такое прочее. Ну а коли Джонни не на кладбище, то, значит, возле дома Софи шляется: воет под закрытыми ставнями, что скоро, мол, и ее очередь придет.
Она и тогда уже в сторону кладбища - ни ногой, а теперь и вовсе из дому не выходит и к себе никого не пускает. Твердит, что Тихая Заводь - проклятое место. Кто его знает, может, она и права: дела у нас год от года идут - хуже некуда. А у самой Софи в доме и впрямь что-то неладное вечно творилось. Зашла к ней как-то Сэлли Гопкинс - то ли в 1897, то ли в 1898 году - и вдруг все окна задрожали от грохота; Джонни тут вроде как был ни при чем, он тогда сидел под замком, как божился Додж - другой полицейский. Я-то, понятное дело, ни в грош не ставлю эти россказни про всякие непонятные стуки каждое семнадцатое июня или про бледных, светящихся призраков, которые будто бы ломятся в дверь и окна дома Софи в каждую годовщину той злосчастной ночи, часов около двух.
Надо сказать, что в ту самую ночь после похорон, часа в два, Софи и услыхала впервые эти стуки, отчего пару раз падала замертво. Мы со Стивом и жены наши тоже расслышали кое-что, только шум был далекий и слабый - ну, я вам уже рассказывал. Так вот, повторяю: это наверняка шумел дурачок Джонни, что бы ни говорил наш Джотам Блейк. Ведь человечий голос или нет - издалека не распознать;
1 2 3