Написанное Лавкрафтом | Написанное о Лавкрафте | Приложение
Говард Филлипс Лавкрафт и Уилфред Бланш Талман
Две черных бутылки
Отнюдь не все из оставшихся обитателей Даальбергена, этой крохотной мрачной деревушки в горах Рамапо, верят в то, что мой дядя, старый священник Вандерхооф, действительно мертв. Кое-кто из них уверен, что он завис где-то между небесами и адом из-за проклятья старого церковного сторожа. Если бы не этот древний колдун, он все еще мог бы продолжать читать проповеди в маленькой унылой церквушке за вересковой пустошью.
После всего того, что случилось со мной в Даальбергене, я стал почти разделять мнение жителей деревни. Я не уверен, что мой дядюшка мертв, но абсолютно уверен в том, что его не отнесешь и к живым в этом мире. Без сомнения, старый могильщик когда-то похоронил его, но теперь он вовсе не в могиле. Когда я пишу эти строки, то почти физически ощущаю его позади себя, внушающего мне изложить всю правду о тех странных событиях, что произошли в Даальбергене много лет назад.
Я приехал в Даальберген четвертого октября по приглашению бывшего члена конгрегации моего дядюшки, написавшего, что старик почил в бозе и оставил кое-какую недвижимость, которую я, как его единственный живой наследник, могу получить. Достигнув маленькой уединенной деревни после долгого утомительного путешествия по железнодорожным веткам, я отправился в бакалейную лавку Марка Хейнса, автора письма. Препроводив меня в заднюю служебную комнату, он поведал мне необычную историю, касающуюся смерти пастора Вандерхоофа.
"Вам следует быть осторожным, Хоффман, - сказал мне Хейнс, - когда вы встретите старого церковного сторожа, Абеля Фостера. Он в союзе с дьяволом, поверьте мне. Две недели назад Сэм Прайор, проходя по старому кладбищу, слышал, как тот бормочет о чем-то с мертвецами. И Сэм клянется, что в ответ раздался голос - глухой низкий голос, доносившийся как будто из-под земли. Есть и другие люди, которые могут рассказать о том, что они видели его стоящим возле могилы старого пастора Слотта - она находится прямо у древней церковной стены. Говорят, что он протягивал руки и разговаривал со мхом на могильном камне, словно с самим старым пастором".

Старый Фостер, продолжал Хейнс, приехал в Даальберген около десяти лет назад, и был немедленно нанят Вандерхоофом для ухода за обветшавшей каменной церковью, в которой молились жители деревни. Казалось, он пришелся по душе только Вандерхоофу, поскольку его появление принесло атмосферу чего-то сверхъестественного и пугающего. Иногда он стоял возле двери в тот момент, когда люди заходили в церковь, и мужчины с дрожью отворачивались от его подобострастных поклонов, в то время как женщины поспешно проскальзывали мимо, приподнимая полы своих юбок чтобы не задеть его. В будние дни он подстригал траву на кладбище и ухаживал за цветами вокруг могил, время от времени напевая и бормоча сам с собой. И лишь немногие заметили то, какое особенное внимание он оказывает могиле преподобного Гиллиама Слотта, ставшего первым настоятелем церкви в 1701 году.
Вскоре после того, как Фостер прочно осел в деревне, нагрянули неприятности. Первая касалась горного рудника, где работало большинство мужчин. Жила с железной рудой была исчерпана, и многие люди уехали в поисках новых, более подходящих мест обитания, а те, кто владел большими наделами земли в окрестностях, были вынуждены перебраться туда из горного района, чтобы заняться земледелием и торговлей и хоть как-то обеспечить себя. Затем наступил разлад в церкви. Прихожане шепотом передавали слухи о том, что преподобный Йоханнес Вандерхооф заключил сделку с дьяволом и принес ему клятву в доме Бога. Его проповеди стали дикими и гротескными, полными зловещих вещей, которых невежественные жители Даальбергена не могли понять. Он переносил их из эпохи страха и суеверий в царство потаенных невидимых духов, и населял их воображение ночными гулями. Один за другим члены конгрегации покидали приход, в то время как старейшины тщетно умоляли Вандерхоофа сменить тему проповедей. Несмотря на то, что старый священник постоянно обещал уступить их просьбам, казалось, он порабощен кем-то более могущественным, кто заставляет пастора выполнять его волю.
Будучи гигантского роста, Йоханнес Вандерхооф отличался слабым и робким характером, так что даже под угрозой отлучения от церкви он продолжал свои нечестивые проповеди до тех пор, пока число его слушателей по воскресным утрам не сократилось до маленькой горстки. Вследствие недостатка средств было признано невозможным пригласить нового пастора, и вскоре редкий селянин отваживался пройти мимо дома приходского священника, примыкающего к церкви. Повсюду царил страх перед теми призрачными демонами, с которыми, очевидно, вступил в союз Вандерхооф.
Мой дядюшка, рассказывал Марк Хейнс, продолжал жить в пасторате, поскольку ни у кого не хватило духу предупредить его, чтобы он покинул его. Никто его больше не видел, но зато по ночам в доме священника были видны лучи, время от времени мелькавшие даже в церкви. Люди шептались о том месте, что регулярно упоминал в своих воскресных утренних проповедях Вандерхооф, не подозревавший о том, что паства больше не слушает его. У него остался только старый церковный сторож, что жил в подвале церкви и продолжал заботиться о пасторе. Фостер совершал еженедельные визиты по оставшимся в деревне лавкам, чтобы закупать провизию. Он уже больше не кланялся всем встречным, но, напротив, казался прибежищем злобы и демонической ненависти. Он ни с кем не разговаривал, кроме как по необходимости, и, расхаживая по улицам, бросал направо и налево злые взгляды и стучал палкой по неровной мостовой. Согбенный и сморщенный своим невероятным возрастом, он производил на всех неизгладимое впечатление - настолько властной была эта личность, которая, как поговаривали жители, заставила Вандерхоофа признать дьявола своим повелителем. Никто в Даальбергене не сомневался в том, что Абель Фостер находился на дне всего земного зла, но никто и не осмеливался поднять против него голос или даже упомянуть о нем без страха и содрогания. Его имя, так же как и Вандерхоофа, никогда не произносилось громко. Когда бы ни обсуждался вопрос о церкви за вересковой пустошью, это делалось шепотом, и если дело шло к ночи, шепчущиеся тревожно оглядывались, чтобы убедиться в том, что ничто бесформенное и зловещее не подползает из темноты подтвердить их мрачные слова.
Церковный двор оставался зеленым и красивым, как в те времена, когда церковь использовалась, и цветы на могилах подвергались той же тщательной заботе, как и в прошлом. Здесь работал старый церковный сторож, словно все еще продолжал выполнять свою службу, и те, кто отваживались пройти мимо церкви, рассказывали, что он поддерживал постоянную связь с дьяволом и с теми духами, что таятся внутри стен кладбища.
Однажды утром, продолжал Хейнс, Фостера заметили копающим могилу в том месте, где церковный шпиль отбрасывает тень в полдень. Он трудился до тех пор, пока солнце не зашло за горы и погрузило всю деревню в сумерки. Позже церковный колокол, молчавший много месяцев, торжественно пробил полчаса. И на закате наблюдавшие с расстояния за Фостером увидели, что он выкатил на тачке из дома священника гроб, после короткой церемонии опустил его в могилу и засыпал ее землей.

Церковный сторож пришел в деревню на следующее утро, в соответствии со своим традиционным еженедельным распорядком, и в гораздо лучше расположении духа, нежели обычно. Казалось, ему хочется поговорить, так что он поведал о том, что Вандерхооф накануне умер, и он похоронил его тело за могилой пастора Слотта возле церковной стены. Периодически он улыбался и потирал руки с неподходящим времени и обстановке весельем. Было заметно, что он находит в смерти Вандерхоофа ненормальное, дьявольское удовольствие. Деревенские жители ощутили в нем нарастающее безумие и постарались как можно скорее покинуть его. После смерти Вандерхоофа они чувствовали себя в еще большей опасности, поскольку старый церковный сторож теперь полностью освободился в своем намерении подчинить злым чарам всю деревню, расположенную у церкви за вересковой пустошью. Время от времени бормоча что-то на языке, которого никто не мог понять, Фостер поплелся обратно по дороге через болото.
Затем именно Марк Хейнс вспомнил, что слышал, как пастор Вандерхооф говорил обо мне как о своем племяннике. Поэтому Хейнс решил написать мне в надежде, что я могу знать что-либо, проясняющее тайну последних лет жизни моего дядюшки. Однако я заверил своего собеседника в том, что ничего не знаю о своем дядюшке и его прошлом, кроме того, что моя мать упоминала о нем как о человеке огромной физической силы, но слабовольном и склонном к зависимости.
Выслушав рассказ Хейнса, я опустил передние ножки моего кресла на пол и посмотрел на часы. Было уже позднее полудня.
"Как далеко отсюда церковь? - поинтересовался я. - Как вы полагаете, доберусь я до нее до заката?"
"Нет, парень, ты не должен ходить туда ночью! Только не в то место!" - старик заметно дрожал каждым своим членом и наполовину привстал из кресла, простирая худые изможденные руки. - "Зачем, это же совершенная глупость!"
Я посмеялся над его опасениями и сказал, что определенно намерен увидеть старого церковного сторожа нынешним вечером и выяснить все это дело как можно скорее. Я не собирался принимать близко к сердцу суеверия невежественных обитателей деревни, поскольку был уверен в том, что все, что я слышал, было просто цепочкой событий, которые чрезмерное воображение жителей Даальбергена связало с их несчастьями. У меня не было ни тени ощущения страха и ужаса.
Убедившись в том, что я твердо хочу добраться до дома моего дядюшки до наступления ночи, Хейнс проводил меня из своего офиса и неохотно дал мне некоторые необходимые указания, то ид дело уговаривая меня отказаться от своего намерения. Когда я покидал его, он пожал мне руку с таким видом, словно уже не ожидал меня увидеть вновь.
"Остерегайтесь этого старого дьявола Фостера, не связывайтесь с ним! - снова и снова увещевал он. - Я даже не думаю о том, чтобы оказаться рядом с ним в темноте - ни добровольно, ни за деньги. Ни за что!"

Он заново открыл свой магазинчик, печально покачивая головой, пока я направлялся по дороге к окраине деревни.
Уже через две минуты я увидел вересковую пустошь, о которой говорил Хейнс. Дорога, окаймленная побеленным известью забором, шла через большое торфяное болото, которое заросло густым кустарником, погруженным в сырую вязкую тину. В воздухе витал запах смерти и разложения, и даже в солнечный полдень были видны мелкие клочки тумана, восходящие из этого вредоносного места.
На противоположной стороне вересковой пустоши я, согласно указаниям, резко повернул налево и сошел с главной дороги. Поодаль было видно несколько домов, выглядевших как жалкие лачуги, демонстрирующие крайнюю бедность их владельцев. Здесь дорога шла под свисающими ветвями странных ив, которые почти заслоняли солнечные лучи. Миазмы болота по-прежнему касались моих ноздрей; воздух был сырым и прохладным. Я ускорил шаг с тем, чтобы как можно скорее покинуть этот мрачный тоннель.
Через некоторое время я снова вышел на светлое место. Солнце, зависшее красным шаром над гребнем гор, начало медленно тускнеть, и вскоре передо мной на некотором расстоянии показалась отливающая кровавым блеском одинокая церковь. Понемногу я стал ощущать боязнь, о которой упоминал Хейнс - чувство страха, которое вынуждало всех жителей Даальбергена остерегаться этого места. Приземистое каменное здание церкви с прямым шпилем было похоже на идола, которому поклоняются и почитают окружающие его могилы. Каждая могила имела аркообразную верхушку, словно плечи коленопреклоненного человека, в то время как над всеми ими подобно призраку парил темный серый дом приходского священника.
Увидев эту картину, я невольно замедлил шаг. Солнце быстро исчезало за горами, и влажный воздух неприятно холодил меня. Обернув воротник моего плаща вокруг шеи, я потащился вперед. Вскоре что-то промелькнуло в поле моего зрения. В тени церковной стены находилось нечто белое - существо, которое, казалось, не имело определенной формы. Напрягая зрение по мере того, как я приближался, я увидел, что это был новый деревянный крест, возвышающийся на холмике свежевскопанной земли. От этого открытия на меня повеяло еще большим холодом. Я подумал, что это, должно быть, могила дядюшки, но что-то подсказывало мне, что она чем-то отличалась от прочих захоронений, окружающих ее. Каким-то неуловимым образом она казалась живой, если могилу вообще можно назвать живой. Совсем близко от нее, как я заметил, подойдя ближе, располагалась другая могила - старый холм, увенчанный искрошившимся камнем. Это и есть гробница священника Слотта, подумал я, вспоминая рассказ Хейнса.
В этом месте не было ни признака жизни. В сумерках я забрался на низкий бугор, на котором стоял дом священника, и постучал молотком в дверь. Ответа не последовало. Я обошел вокруг дома и несколько раз заглядывал в окна. Казалось, здесь никого нет.

Вдруг, в течение буквально минуты, солнце совершенно скрылось за низкими горами, и наступила ночь. Я едва ли мог видеть в нескольких футах перед собой. Осторожно нащупывая путь, я обогнул угол дома и остановился, размышляя, что же теперь предпринять.
Повсюду царило спокойствие. Не было ни дыхания ветра, ни обычных звуков, издаваемых животными в их ночной жизнедеятельности. Все зловещее на время отступило, но как раз в этой гробовой тишине вернулись мои мрачные предчувствия. Я представил воздух, населенный ужасными фантомами, которые толпились вокруг меня, делая атмосферу совершенно не пригодной к дыханию. Уже в сотый раз я задавался вопросом, где же может быть старый церковный сторож.
Стоя здесь и воображая зловещих демонов, крадущихся в тенях, я заметил два светящихся окна в церковной колокольне. Я вспомнил, что Хейнс рассказывал мне о том, что Фостер живет в подвале здания. Кое-как пробираясь в темноте, я отыскал приоткрытую дверь в церковь.
Внутри ощущались запахи плесени и тлена. Все, к чему я притрагивался, было покрыто холодной липкой влагой. Я зажег спичку и принялся обследовать помещение, пытаясь найти, каким образом попасть в колокольную башню. Внезапно я замер.
Меня достигли обрывки отвратительной громкой песни, распеваемой гортанным хриплым голосом. Спичка обожгла мои пальцы, и я бросил ее. Два тонких луча света рассекли тьму у дальней стены церкви, и под ними я увидел дверь, окаймленную пробивающимся из щелей светом. Песня прекратилась так же резко, как и началась, и вновь воцарилась абсолютная тишина. Мое сердце бешено колотилось, и кровь яростно пульсировала в висках. Если я не желал окаменеть от страха, мне бы следовало немедленно бежать отсюда. Но я выбрал иное.
Не осмеливаясь зажечь еще одну спичку, я стал наощупь отыскивать путь среди церковных скамей, до тех пор, пока не оказался перед освещенной дверью. Ощущение подавленности было таким, что мне казалось, будто все это происходит во сне. Мои действия были почти бессознательными.

Взявшись за ручку двери, я обнаружил, что она заперта. Спустя немного времени я с силой постучал в нее, но не получил ответа. По-прежнему стояла полная тишина. Пошарив по краю двери, я нашел петли, вынул из них крепления, и дверь рухнула на пол. Тусклый свет заливал ряд крутых ступеней. Ощущался омерзительный запах виски. Теперь я мог слышать, как кто-то шевелится наверху в башенной комнате. Я рискнул окликнуть его, и мне показалось, что в ответ донесся стон. Я стремительно побежал по лестнице вверх.
Первый взгляд на это заброшенное место производил поистине пугающее впечатление. Вся маленькая комната была забита странными запыленными книгами и манускриптами, наводившими на мысль о невероятно древних эпохах. На рядах полок, достигавших потолка, стояли ужасные предметы - стеклянные сосуды и бутылки, содержащие змей, ящериц и летучих мышей. Все было покрыто пылью, плесенью и паутиной. В центре, за столом, на котором стояли зажженная свеча, почти пустая бутылка виски и стакан, сидела неподвижная костлявая фигура с худым сморщенным лицом и дикими пустыми глазами, уставившимися на меня. Тотчас я понял, что это Абель Фостер, старый церковный сторож. По мере того, как я медленно, с опаской подходил к нему, он не двигался и не произносил ни звука.
"Мистер Фостер?" - спросил я и содрогнулся от необъяснимого страха, когда услышал эхо своего голоса внутри закрытого пространства комнаты. Фигура за столом не отвечала и не двигалась.
1 2