Вздрагивает от каждого стука на улице, от каждого шороха. Ходит от окна к окну, вглядывается в ночную темь.
- Никак опеть кулаки бунтуют? - с беспокойством смотрит дед на удаляющихся конников.
Мальчишки знают: недавно было кулацкое восстание в соседнем селе. В ту ночь все большевики, комсомольцы и милиционеры спешно ускакали туда. Два дня не был дома Данилкин отец, а когда вернулся, обросший рыжеватой щетиной, с провалившимися глазами и с перебинтованной головой, сказал: "Теперь ухо востро держи! Того гляди, опять полыхнет".
Ускакал отряд конников, мальчишки спорят - куда ускакал. Кто говорит - в Катунское село, кто - в Солонешное. Дед молчит, хмурится.
А над степью по-прежнему беззаботно заливаются жаворонки да кружит коршун, высматривая добычу.
Мальчишки собирают ягоду, аукаются, спешат наполнить туески, чтобы домой явиться с гостинцем. Данилке еще и нечаянная грибная радость подвалила. На брел он на маслят. Круговинкой оцепили они солнечную полянку, блестят в траве масляными коричневыми шляпками. И не червивые. Данилка быстренько их в туесок. И тут же вдоль тропинки на россыпь лисичек напал. Крепенькие, желтые, прятались они в листочках да былинках. Данилка и их к маслятам отправил. И уж совсем повезло - наткнулся на подберезовик. Стоял он, лихо сдвинув набок широкую шляпку.
- Везучий ты, - сказал дед Савостий, когда Данилка похвастался добычей. - В етом месте грибов-то мало бывает. За ними дальше идтить надо, за Козье болото. Там их попозднее невпроворот будет.
Подумал, поправился:
- Поди, и не будет нонешний год. Засушливый год-то. За все лето и трех дождей не перепало. Сена вон тоже плохие. Кабы на зиму без корму не остаться.
И опять купались мальчишки, опять собирали ягоду, и к вечеру, протопав несколько верст, усталые, пришли на увал перед селом своим.
Был тот предвечерний час, когда затихает земля. Уже притушилось солнце, уже потянуло первой прохладой от речки, уже смолкают одна за одной птицы и летят к гнездам; перестал кружить над степью коршун, улетел куда-то ночевать, устали лошади на работе, приморились люди на полях.
Затихают умиротворенные поля, не колыхнет листок, не шевельнется травинка, ни ветерка, ни вздоха - тишь предвечерняя. Лиловые теплые холмы полнятся задумчивостью и покоем. Окоемные дали заволакивает дымкой степного заката, размываются, исчезают с глаз дальние горы.
Мальчишки притомились за день-деньской, сидят теперь на увале, смотрят на свое село. Большое, привольно раскинулось оно по берегам неширокой речушки, расползлось засаженными разной овощью огородами. С одного краю окольцевал село невысокий увал, на котором сидят сейчас мальчишки, с другой стороны - светлый молодой березник, с третьей - озеро подступило, а с последней - степь необъятная.
Туда, в степь, почуяв свободу, и потянулись избы, толкутся вдоль речки, извилисто уходящей в дальние просторы.
Отсюда, с увала, хорошо видать окрест, и село как на ладони, в любой двор заглядывай, в любой огород смотри, где большие желтые звезды тыквы да сиреневой блеклой россыпью цветет картошка.
- Васятка! - доносится женский голос - Сынок, иди ужинать.
Сын - ни гугу.
- Кому говорю! - теряет терпение мать.
Мальчишка ни мур-мур.
- Васька, вот я тебе! Приди токо, я тебя прутом поглажу, окаянный!
Васька, наверное, вон с теми пацанами в лапту играет. Может, и слышит мать, да идти не хочет от развеселой компании.
А подзатыльник он всегда успеет получить, так что не к спеху.
А вон мальчишки уже погнали в ночное лошадей. Несутся с гиканьем, с криком. Ухари-наездники.
Красота!
Всю ночь у костра сидеть будут, страшные сказки рассказывать.
Данилка завидует им, думает о том, что поскорей бы подрасти, чтобы тоже гонять в ночное лошадей.
С увала стадо спускается, растекается по дворам, усыхает, как речка в жару. Степанида шествует спокойно - теперь коровы никуда не побегут, разгоняй нарочно - не разгонишь. Мычат буренки, оповещают хозяек, что пришли с молоком, чтобы сольцы им дали полакомиться да пойла густого за заслуги. Позванивают боталами на шее. Перекликаются хозяйки у ворот, зазывают ласково своих кормилиц, звякают подойниками, спешат доить.
Блеют овцы, где-то осатанело лает собака, ругается мужик на лошадь.
Дед Савостий курит, глядит на родное село. Он сейчас тоже тих, умиротворен и благостен.
- Вот и день прошел, - с грустинкой вздыхает он своим мыслям. - Слава богу, хороший. Завтра за Козье болото пойдем, грибов поглядим. Пойдете ай нет?
Оглядывает притаившихся мальчишек.
- Пойдем! - хором отвечают пацаны.
Завтра ни свет ни заря опять зальются они в степь, на волю вольную.
Во дворе Данилку встречает густой сиропный запах земляники. Мать варит варенье. На кирпичной времянке стоит начищенный медный тазик, полный отборной земляники. Оказывается, мать сама ходила с соседками по ягоду и принесла ведро.
- Ешь, потом помогать будешь, - говорит мать.
Данилка садится за стол, врытый во дворе на лето. Мать насыпает белую глубокую тарелку земляники и заливает ее холодным, из погреба, молоком. Ягода сначала притонула, а потом всплыла и краснеет в молоке, пуская по нему подсиненные разводы и соря мелкими желтыми семенами.
Ах, и вкусна же эта еда со свежей горбушкой хлеба! Целый день ел ягоду Данилка, но сейчас опять уплетает из тарелки, а сам взахлеб рассказывает, где был и что видел. Мать слушает вполуха, хлопочет - и варенье варит, и муку просеивает через сито, чтобы поставить опару на завтра, на пироги с луком и яйцами. Утречком Данилка наестся их, парочку за пазуху спрячет и запузырит с дружками в степь, в раздолье.
Нахлебался Данилка молока с ягодой, в животе потяжелело.
- Теперь перебирай, - говорит мать и сыплет на стол ягоду из ведра. Позеленее ешь, а хорошие в миску бросай, на варенье.
Перебирает Данилка, а самого в сон клонит, и, как нарочно, спелые ягоды в рот попадают, а зеленые в миску.
- Не наелся, что ль, за день-то! - сердится мать.
- Да они все такие, - пытается отбояриться Данилка, будто он не виноват, что в миске не красно, а буро.
- А то я не знаю, какие собирала! - повышает голос мать. - Давай снова перебирай!
- Мам, пенок дашь?
- Работай, работай, пенки потом. Ишь, пенок ему!
Данилке кружит голову густо-сладкий запах варенья, а может, сон туманит. Перебирает Данилка ягоду и видит, как в тазике на времянке вспухают розовые воздушные пенки. Все больше и больше их, растут как на дрожжах. Данилка радуется, он страсть как любит пенки. Объеденье!
Слипаются веки, будто медом намазаны. Данилка еще видит, как плавает в остатках молока в тарелке лесной паучок, карабкается по гладкой поверхности и опять срывается. Данилка успевает подумать о том, что надо вытащить паучка, но тут же летит в яму, и сладкая истома охватывает его.
Сморило. Заснул прямо за столом.
Во сне видит он земляничную поляну. Пахнет ягодой и медом.
Пенки уже поспели, мать наснимала их целую тарелку, но Данилка спит. И снится ему степное раздолье, рдяная земляника и теплая трава.
ШОРОХИ
Это было время, когда Данилка просыпался от шепота, от каких-то неясных стуков за стеной и осторожных шагов.
- Спи, спи, - поправляя одеяло, тихо говорила мать.
Но Данилка не засыпал, тревожно вслушиваясь в шорохи глухой ночи. Дом был большой, пятистенный. В нем, после того как хозяина-кулака сослали в Нарым, сделали две квартиры. Здесь поселились директор школы и Данилка с отцом, матерью и пятнадцатилетним Колей, младшим братом матери. Горницы квартир сообщались, дверь не заколотили, и Данилкина мать и тетя Лена, жена директора, все время ходили друг к другу. Ну, а о ребятишках и говорить нечего: Данилка и две директорские девчонки считали обе квартиры одной. Отцы редко бывали дома: они ездили по деревням, проводили собрания и агитировали крестьян вступать в колхозы.
В ту ночь Данилка проснулся в тревожном предчувствии чего-то недоброго. Мать отвела его к тете Лене, подсадила на печку к девчонкам. Настя, ровесница и одноклассница Данилки, не спала. Четырехлетняя Томка посапывала, разметав руки. Тетя Лена накрыла ребят одеялом и велела спать. Но Данилка с Настей затаив дыхание прислушивались к шорохам за стеной. Данилкина мать, тетя Лена и Коля на цыпочках ходили по дому, чтобы не скрипели половицы, и осторожно выглядывали из-за занавесок на улицу. В окна бил синевато-серебристой полосой лунный свет, высвечивая комнату холодной бледностью. На крашеном полу лежал яркий отблеск, и на нем четко и зловеще вырисовывались черные кресты оконных рам.
Данилка со страхом глядел на эти кресты: они напоминали ему темный, оббитый непогодой, покосившийся крест при дороге на Бийск, на том месте, где когда-то лихие люди убили купца.
- Господи! - услышал он горячий, полный отчаяния шепот тети Лены. - И чо мы ставни-то не закрыли сегодня! Как на грех...
Она стояла у косяка окна, выходящего на улицу. Рядом с ней стоял Коля и держал в руках маленький охотничий топорик, с которым Данилкин отец ходил на охоту.
На чердаке явственно послышались тяжелые шаги.
- Трубу начнут разбирать, - прошептала тетя Лена, и Данилка представил, как разберут трубу, влезут в дом бандиты и всех поубивают.
Его затрясло. Рядом хныкала Настя. Данилкина мать подошла к ним, тихо сказала:
- Не бойтесь, это дом оседает, вот и кажется, что кто-то ходит.
- А ты почему не спишь? - спросил Данилка.
- Не спится что-то, - вполголоса ответила мать и поправила на ребятах одеяло. - Спите, спите, а то уж утро скоро.
Шаги на чердаке прекратились. Зато во дворе раздался приглушенный визг Зорьки. Ее почему-то не слышно было все время, и это удивляло всех. Собака вела себя спокойно, значит, все в порядке, иначе она лаяла бы. И вдруг этот приглушенный визг. Потом мыкнула корова.
- Ой! - Тетя Лена сжала у горла руки. - Неужели?..
И опять тихо.
Но вот кто-то потрогал наружную дверь, потянул, легонько потряс. Тетя Лена и Данилкина мать кинулись к двери, быстро приставили ухват поперек косяков и притянули его полотенцем к ручке. Это в помощь большому железному крюку, на который была заперта дверь.
Потом опять послышались шаги на потолке. Тетя Лена посмотрела на улицу и тоскливым шепотом сказала:
- Ни души, как на грех! Хоть бы кто-нибудь прошел-проехал.
- Самая глухая пора, - тихо подала голос Данилкина мать. - Как раз для них...
Данилка представил "их" бородатыми, со страшными цыганскими глазищами и с топорами в руках, по которым течет кровь. Однажды он видел, как чужой дядька зарубил петуха у соседей, и тот петух скакал без головы, а с топора капала кровь, и сам дядька смеялся белозубой красной пастью в черной курчавой бороде. Он был курчав - кольцо в кольцо, - с блестящей серьгой в твердом, по-волчьи остром ухе. Увидев Данилку, он завращал синеватыми белками страшных глазищ и ухнул: "Ух ты, я тебя!" Данилка тогда обмер со страху и еле ноги унес. С тех пор "они" кажутся ему именно такими, как тот жуткий дядька.
От тяжелого удара в дверь все вздрогнули.
- Коля, беги! - сдавленным шепотом простонала Данилкина мать. Откроем окно, выскакивай и беги в милицию.
Женщины бесшумно и быстро распахнули окно на улицу, и Коля выпрыгнул. В ожидании чего-то страшного, что должно было произойти с Колей, у Данилки остановилось сердце. Женщины молниеносно захлопнули окно и прижались по сторонам у косяков. Послышался топот возле дома, грянул выстрел.
- Ой! - Данилкина мать схватилась рукой за сердце и бессильно опустилась на табуретку. - Неужели Николая?..
Представив себе, как, обливаясь кровью, падает Коля, Данилка забился в истерике. Он еще помнил, как мать навалилась на него и, жарко дыша и целуя, успокаивала, говорила какие-то слова и все гладила и гладила по голове...
Очнулся он утром.
Сияло солнце, золотой сноп лучей бил в окно. Над Данилкой стоял целехонький Коля и рядом мать. Увидев их, он вспомнил ночь и заплакал.
- Чего уж теперь-то... - сказала мать. - Все живы-здоровы, и папка сегодня приедет.
Когда Данилка вышел во двор, то увидел толпу и двух милиционеров. Тетя Лена плакала, утирая слезы фартуком, и все спрашивала:
- Чо теперь делать-то? Чо делать-то?
Рядом, уцепившись ручонками в ее юбку, хныкала Томка. Настя молчала, хмурила брови. Она взглянула на Данилку черными глазами и печально сказала:
- У нас Пеструшку зарезали.
У раскрытых дверей пригона, вытянув шею и далеко откинув голову, лежала корова. Поперек черной шеи ее будто был брошен красный лоскут. Данилка не сразу понял, что у коровы располосована шея и из нее натекла лужа крови.
- Ах, изверги, изверги! - вздыхал дед Савостий. - Надо фелшара, чтобы досмотрел - отравлено мясо аль нет. Ежели не отравлено - продать можно, а шкуру на заготовку сдать.
- Да ребят же кормить надо, молоко-то свое было, а теперь чо? говорила тетя Лена и заливалась слезами под сочувственные вздохи соседок.
- Оно, конечно, так, - соглашался дед Савостий и опять за свое: Хорошо бы, не отравлено, продать можно, а то совсем пропащее дело зарывать.
Женщины вздыхали, горестно смотрели то на корову, то на хозяйку, а солнце весело всходило, и ему не было никакого дела до того, что творится на земле.
Данилка увидел, как Коля с лопатой прошел за пригон, все молча проводили его взглядом. Все уже знали, что ночью Коля бегал в милицию и что за углом дома нос к носу столкнулся с бандитом и тот от неожиданности выстрелил в землю из обреза, а когда прибыли милиционеры, бандитов и след простыл.
- Собаку и то не пожалели, - прошамкал дед Савостий. - Как бешеные волки вызверились.
"Собаку? Какую собаку?" - подумал Данилка и вдруг похолодел от недоброго предчувствия.
Он кинулся за Колей. За амбаром, вытянувшись и неловко подогнув ноги, лежала Зорька.
- Они ее повесили, - сказал Коля и начал ожесточенно копать яму.
Данилка смотрел на мертвую собаку, и слезы сжимали ему горло.
- Вот тащили. - Коля показал след на земле.
Данилка представил, как, чуя смерть, упиралась Зорька и как тащили ее и ругались "они". Повесили собаку на конце бревна верхнего венца пригона. На бревне все еще болталась обрезанная веревка. Это Коля отсек ее. Данилка не выдержал и заплакал. Коля прижал его к себе.
- Тут плачем не поможешь, тут по-другому надо.
Голос его зазвенел, и рука крепко, до боли, сжала Данилкино плечо.
- А почему она их не кусала? - спросил сквозь слезы Данилка.
- В толк не возьму, - раздумчиво сказал Коля. - Наверное, петлю издаля накинули.
Он вдруг оттолкнул от себя Данилку и догадливо прищурил глаза.
- А ведь это, поди, Митька сделал, Первухин. Он ловкач петли издали кидать. Ей-богу, он! - И чем дальше говорил Коля, тем больше в голосе его звучала уверенность. - Ну погоди, мы тебя выведем на чистую воду! погрозил он в тот конец села, где жил Митька, кулацкий сын.
Зорьку закопали, и Коля ушел. Данилка остался один. Он сидел и смотрел на свежий холмик, под которым лежала теперь Зорька, и вдруг вспомнил, как года четыре назад, когда он был совсем еще маленьким (теперь, перейдя во второй класс, Данилка считал себя взрослым), вышел он утром на крыльцо и не поверил своим глазам. Перед ним сидела Зорька, которую он не видел несколько дней, а возле нее копошились щенята! Зорька в знак приветствия постучала по земле хвостом, умильно поглядывая на кусок пшеничного хлеба с маслом в Данилкиной руке. Сидела она царственно, а малыши ползали возле ее ног и не обращали никакого внимания на Данилку. У Данилки глаза разбежались: он не знал, на которого из них смотреть. Два щенка были как Зорька - пестрые, белое с черным; один - весь черный, а лапки белые, будто в вязаных носках; а еще один - весь белый с черными ушами. Зорька улыбалась и постукивала хвостом. Щенок, у которого были черные уши, вдруг чихнул, тонко и смешно, чихнул так, что не удержался на лапках и шлепнулся на животик. Данилка засмеялся. А Зорька мела хвостом по земле, поднимая легкую пыль. Данилка отдал кусок хлеба с маслом собаке. Зорька, вытянув шею, не вставая с места, осторожно взяла кусок, постучала хвостом в знак благодарности и начала есть, слизав сначала масло. Щенки тыкались носом в кусок, пробовали его сосать. Зорька снисходительно и терпеливо ждала, когда ее несмышленыши отстанут от хлеба. Когда щенята отступили, Зорька легла на живот и, зажав кусок передними лапами, съела его до крошки. А щенята вдруг заторкали ее в бок, повалили и, поскуливая, стали жадно сосать. Данилка сел на корточки и следил за ними. А Зорька лежала на боку и смотрела то на Данилку, то на щенят, и в глазах ее были ласка и довольство. На крыльце появилась бабушка, Данилка закричал в восторге:
- Бабушка, бабушка, у Зорьки щенки!
Бабушка всплеснула руками, засуетилась:
- Ах, раскрасавица, ах ты моя матушка, вывела на свет своих деток-то! Сейчас, сейчас, касаточка, я тебя покормлю!..
Бабушка вынесла кусок мяса с костью и дала Зорьке.
- Ешь, моя голубка, ешь, набирайся сил, а то они тебя всю высосут, эти разбойники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
- Никак опеть кулаки бунтуют? - с беспокойством смотрит дед на удаляющихся конников.
Мальчишки знают: недавно было кулацкое восстание в соседнем селе. В ту ночь все большевики, комсомольцы и милиционеры спешно ускакали туда. Два дня не был дома Данилкин отец, а когда вернулся, обросший рыжеватой щетиной, с провалившимися глазами и с перебинтованной головой, сказал: "Теперь ухо востро держи! Того гляди, опять полыхнет".
Ускакал отряд конников, мальчишки спорят - куда ускакал. Кто говорит - в Катунское село, кто - в Солонешное. Дед молчит, хмурится.
А над степью по-прежнему беззаботно заливаются жаворонки да кружит коршун, высматривая добычу.
Мальчишки собирают ягоду, аукаются, спешат наполнить туески, чтобы домой явиться с гостинцем. Данилке еще и нечаянная грибная радость подвалила. На брел он на маслят. Круговинкой оцепили они солнечную полянку, блестят в траве масляными коричневыми шляпками. И не червивые. Данилка быстренько их в туесок. И тут же вдоль тропинки на россыпь лисичек напал. Крепенькие, желтые, прятались они в листочках да былинках. Данилка и их к маслятам отправил. И уж совсем повезло - наткнулся на подберезовик. Стоял он, лихо сдвинув набок широкую шляпку.
- Везучий ты, - сказал дед Савостий, когда Данилка похвастался добычей. - В етом месте грибов-то мало бывает. За ними дальше идтить надо, за Козье болото. Там их попозднее невпроворот будет.
Подумал, поправился:
- Поди, и не будет нонешний год. Засушливый год-то. За все лето и трех дождей не перепало. Сена вон тоже плохие. Кабы на зиму без корму не остаться.
И опять купались мальчишки, опять собирали ягоду, и к вечеру, протопав несколько верст, усталые, пришли на увал перед селом своим.
Был тот предвечерний час, когда затихает земля. Уже притушилось солнце, уже потянуло первой прохладой от речки, уже смолкают одна за одной птицы и летят к гнездам; перестал кружить над степью коршун, улетел куда-то ночевать, устали лошади на работе, приморились люди на полях.
Затихают умиротворенные поля, не колыхнет листок, не шевельнется травинка, ни ветерка, ни вздоха - тишь предвечерняя. Лиловые теплые холмы полнятся задумчивостью и покоем. Окоемные дали заволакивает дымкой степного заката, размываются, исчезают с глаз дальние горы.
Мальчишки притомились за день-деньской, сидят теперь на увале, смотрят на свое село. Большое, привольно раскинулось оно по берегам неширокой речушки, расползлось засаженными разной овощью огородами. С одного краю окольцевал село невысокий увал, на котором сидят сейчас мальчишки, с другой стороны - светлый молодой березник, с третьей - озеро подступило, а с последней - степь необъятная.
Туда, в степь, почуяв свободу, и потянулись избы, толкутся вдоль речки, извилисто уходящей в дальние просторы.
Отсюда, с увала, хорошо видать окрест, и село как на ладони, в любой двор заглядывай, в любой огород смотри, где большие желтые звезды тыквы да сиреневой блеклой россыпью цветет картошка.
- Васятка! - доносится женский голос - Сынок, иди ужинать.
Сын - ни гугу.
- Кому говорю! - теряет терпение мать.
Мальчишка ни мур-мур.
- Васька, вот я тебе! Приди токо, я тебя прутом поглажу, окаянный!
Васька, наверное, вон с теми пацанами в лапту играет. Может, и слышит мать, да идти не хочет от развеселой компании.
А подзатыльник он всегда успеет получить, так что не к спеху.
А вон мальчишки уже погнали в ночное лошадей. Несутся с гиканьем, с криком. Ухари-наездники.
Красота!
Всю ночь у костра сидеть будут, страшные сказки рассказывать.
Данилка завидует им, думает о том, что поскорей бы подрасти, чтобы тоже гонять в ночное лошадей.
С увала стадо спускается, растекается по дворам, усыхает, как речка в жару. Степанида шествует спокойно - теперь коровы никуда не побегут, разгоняй нарочно - не разгонишь. Мычат буренки, оповещают хозяек, что пришли с молоком, чтобы сольцы им дали полакомиться да пойла густого за заслуги. Позванивают боталами на шее. Перекликаются хозяйки у ворот, зазывают ласково своих кормилиц, звякают подойниками, спешат доить.
Блеют овцы, где-то осатанело лает собака, ругается мужик на лошадь.
Дед Савостий курит, глядит на родное село. Он сейчас тоже тих, умиротворен и благостен.
- Вот и день прошел, - с грустинкой вздыхает он своим мыслям. - Слава богу, хороший. Завтра за Козье болото пойдем, грибов поглядим. Пойдете ай нет?
Оглядывает притаившихся мальчишек.
- Пойдем! - хором отвечают пацаны.
Завтра ни свет ни заря опять зальются они в степь, на волю вольную.
Во дворе Данилку встречает густой сиропный запах земляники. Мать варит варенье. На кирпичной времянке стоит начищенный медный тазик, полный отборной земляники. Оказывается, мать сама ходила с соседками по ягоду и принесла ведро.
- Ешь, потом помогать будешь, - говорит мать.
Данилка садится за стол, врытый во дворе на лето. Мать насыпает белую глубокую тарелку земляники и заливает ее холодным, из погреба, молоком. Ягода сначала притонула, а потом всплыла и краснеет в молоке, пуская по нему подсиненные разводы и соря мелкими желтыми семенами.
Ах, и вкусна же эта еда со свежей горбушкой хлеба! Целый день ел ягоду Данилка, но сейчас опять уплетает из тарелки, а сам взахлеб рассказывает, где был и что видел. Мать слушает вполуха, хлопочет - и варенье варит, и муку просеивает через сито, чтобы поставить опару на завтра, на пироги с луком и яйцами. Утречком Данилка наестся их, парочку за пазуху спрячет и запузырит с дружками в степь, в раздолье.
Нахлебался Данилка молока с ягодой, в животе потяжелело.
- Теперь перебирай, - говорит мать и сыплет на стол ягоду из ведра. Позеленее ешь, а хорошие в миску бросай, на варенье.
Перебирает Данилка, а самого в сон клонит, и, как нарочно, спелые ягоды в рот попадают, а зеленые в миску.
- Не наелся, что ль, за день-то! - сердится мать.
- Да они все такие, - пытается отбояриться Данилка, будто он не виноват, что в миске не красно, а буро.
- А то я не знаю, какие собирала! - повышает голос мать. - Давай снова перебирай!
- Мам, пенок дашь?
- Работай, работай, пенки потом. Ишь, пенок ему!
Данилке кружит голову густо-сладкий запах варенья, а может, сон туманит. Перебирает Данилка ягоду и видит, как в тазике на времянке вспухают розовые воздушные пенки. Все больше и больше их, растут как на дрожжах. Данилка радуется, он страсть как любит пенки. Объеденье!
Слипаются веки, будто медом намазаны. Данилка еще видит, как плавает в остатках молока в тарелке лесной паучок, карабкается по гладкой поверхности и опять срывается. Данилка успевает подумать о том, что надо вытащить паучка, но тут же летит в яму, и сладкая истома охватывает его.
Сморило. Заснул прямо за столом.
Во сне видит он земляничную поляну. Пахнет ягодой и медом.
Пенки уже поспели, мать наснимала их целую тарелку, но Данилка спит. И снится ему степное раздолье, рдяная земляника и теплая трава.
ШОРОХИ
Это было время, когда Данилка просыпался от шепота, от каких-то неясных стуков за стеной и осторожных шагов.
- Спи, спи, - поправляя одеяло, тихо говорила мать.
Но Данилка не засыпал, тревожно вслушиваясь в шорохи глухой ночи. Дом был большой, пятистенный. В нем, после того как хозяина-кулака сослали в Нарым, сделали две квартиры. Здесь поселились директор школы и Данилка с отцом, матерью и пятнадцатилетним Колей, младшим братом матери. Горницы квартир сообщались, дверь не заколотили, и Данилкина мать и тетя Лена, жена директора, все время ходили друг к другу. Ну, а о ребятишках и говорить нечего: Данилка и две директорские девчонки считали обе квартиры одной. Отцы редко бывали дома: они ездили по деревням, проводили собрания и агитировали крестьян вступать в колхозы.
В ту ночь Данилка проснулся в тревожном предчувствии чего-то недоброго. Мать отвела его к тете Лене, подсадила на печку к девчонкам. Настя, ровесница и одноклассница Данилки, не спала. Четырехлетняя Томка посапывала, разметав руки. Тетя Лена накрыла ребят одеялом и велела спать. Но Данилка с Настей затаив дыхание прислушивались к шорохам за стеной. Данилкина мать, тетя Лена и Коля на цыпочках ходили по дому, чтобы не скрипели половицы, и осторожно выглядывали из-за занавесок на улицу. В окна бил синевато-серебристой полосой лунный свет, высвечивая комнату холодной бледностью. На крашеном полу лежал яркий отблеск, и на нем четко и зловеще вырисовывались черные кресты оконных рам.
Данилка со страхом глядел на эти кресты: они напоминали ему темный, оббитый непогодой, покосившийся крест при дороге на Бийск, на том месте, где когда-то лихие люди убили купца.
- Господи! - услышал он горячий, полный отчаяния шепот тети Лены. - И чо мы ставни-то не закрыли сегодня! Как на грех...
Она стояла у косяка окна, выходящего на улицу. Рядом с ней стоял Коля и держал в руках маленький охотничий топорик, с которым Данилкин отец ходил на охоту.
На чердаке явственно послышались тяжелые шаги.
- Трубу начнут разбирать, - прошептала тетя Лена, и Данилка представил, как разберут трубу, влезут в дом бандиты и всех поубивают.
Его затрясло. Рядом хныкала Настя. Данилкина мать подошла к ним, тихо сказала:
- Не бойтесь, это дом оседает, вот и кажется, что кто-то ходит.
- А ты почему не спишь? - спросил Данилка.
- Не спится что-то, - вполголоса ответила мать и поправила на ребятах одеяло. - Спите, спите, а то уж утро скоро.
Шаги на чердаке прекратились. Зато во дворе раздался приглушенный визг Зорьки. Ее почему-то не слышно было все время, и это удивляло всех. Собака вела себя спокойно, значит, все в порядке, иначе она лаяла бы. И вдруг этот приглушенный визг. Потом мыкнула корова.
- Ой! - Тетя Лена сжала у горла руки. - Неужели?..
И опять тихо.
Но вот кто-то потрогал наружную дверь, потянул, легонько потряс. Тетя Лена и Данилкина мать кинулись к двери, быстро приставили ухват поперек косяков и притянули его полотенцем к ручке. Это в помощь большому железному крюку, на который была заперта дверь.
Потом опять послышались шаги на потолке. Тетя Лена посмотрела на улицу и тоскливым шепотом сказала:
- Ни души, как на грех! Хоть бы кто-нибудь прошел-проехал.
- Самая глухая пора, - тихо подала голос Данилкина мать. - Как раз для них...
Данилка представил "их" бородатыми, со страшными цыганскими глазищами и с топорами в руках, по которым течет кровь. Однажды он видел, как чужой дядька зарубил петуха у соседей, и тот петух скакал без головы, а с топора капала кровь, и сам дядька смеялся белозубой красной пастью в черной курчавой бороде. Он был курчав - кольцо в кольцо, - с блестящей серьгой в твердом, по-волчьи остром ухе. Увидев Данилку, он завращал синеватыми белками страшных глазищ и ухнул: "Ух ты, я тебя!" Данилка тогда обмер со страху и еле ноги унес. С тех пор "они" кажутся ему именно такими, как тот жуткий дядька.
От тяжелого удара в дверь все вздрогнули.
- Коля, беги! - сдавленным шепотом простонала Данилкина мать. Откроем окно, выскакивай и беги в милицию.
Женщины бесшумно и быстро распахнули окно на улицу, и Коля выпрыгнул. В ожидании чего-то страшного, что должно было произойти с Колей, у Данилки остановилось сердце. Женщины молниеносно захлопнули окно и прижались по сторонам у косяков. Послышался топот возле дома, грянул выстрел.
- Ой! - Данилкина мать схватилась рукой за сердце и бессильно опустилась на табуретку. - Неужели Николая?..
Представив себе, как, обливаясь кровью, падает Коля, Данилка забился в истерике. Он еще помнил, как мать навалилась на него и, жарко дыша и целуя, успокаивала, говорила какие-то слова и все гладила и гладила по голове...
Очнулся он утром.
Сияло солнце, золотой сноп лучей бил в окно. Над Данилкой стоял целехонький Коля и рядом мать. Увидев их, он вспомнил ночь и заплакал.
- Чего уж теперь-то... - сказала мать. - Все живы-здоровы, и папка сегодня приедет.
Когда Данилка вышел во двор, то увидел толпу и двух милиционеров. Тетя Лена плакала, утирая слезы фартуком, и все спрашивала:
- Чо теперь делать-то? Чо делать-то?
Рядом, уцепившись ручонками в ее юбку, хныкала Томка. Настя молчала, хмурила брови. Она взглянула на Данилку черными глазами и печально сказала:
- У нас Пеструшку зарезали.
У раскрытых дверей пригона, вытянув шею и далеко откинув голову, лежала корова. Поперек черной шеи ее будто был брошен красный лоскут. Данилка не сразу понял, что у коровы располосована шея и из нее натекла лужа крови.
- Ах, изверги, изверги! - вздыхал дед Савостий. - Надо фелшара, чтобы досмотрел - отравлено мясо аль нет. Ежели не отравлено - продать можно, а шкуру на заготовку сдать.
- Да ребят же кормить надо, молоко-то свое было, а теперь чо? говорила тетя Лена и заливалась слезами под сочувственные вздохи соседок.
- Оно, конечно, так, - соглашался дед Савостий и опять за свое: Хорошо бы, не отравлено, продать можно, а то совсем пропащее дело зарывать.
Женщины вздыхали, горестно смотрели то на корову, то на хозяйку, а солнце весело всходило, и ему не было никакого дела до того, что творится на земле.
Данилка увидел, как Коля с лопатой прошел за пригон, все молча проводили его взглядом. Все уже знали, что ночью Коля бегал в милицию и что за углом дома нос к носу столкнулся с бандитом и тот от неожиданности выстрелил в землю из обреза, а когда прибыли милиционеры, бандитов и след простыл.
- Собаку и то не пожалели, - прошамкал дед Савостий. - Как бешеные волки вызверились.
"Собаку? Какую собаку?" - подумал Данилка и вдруг похолодел от недоброго предчувствия.
Он кинулся за Колей. За амбаром, вытянувшись и неловко подогнув ноги, лежала Зорька.
- Они ее повесили, - сказал Коля и начал ожесточенно копать яму.
Данилка смотрел на мертвую собаку, и слезы сжимали ему горло.
- Вот тащили. - Коля показал след на земле.
Данилка представил, как, чуя смерть, упиралась Зорька и как тащили ее и ругались "они". Повесили собаку на конце бревна верхнего венца пригона. На бревне все еще болталась обрезанная веревка. Это Коля отсек ее. Данилка не выдержал и заплакал. Коля прижал его к себе.
- Тут плачем не поможешь, тут по-другому надо.
Голос его зазвенел, и рука крепко, до боли, сжала Данилкино плечо.
- А почему она их не кусала? - спросил сквозь слезы Данилка.
- В толк не возьму, - раздумчиво сказал Коля. - Наверное, петлю издаля накинули.
Он вдруг оттолкнул от себя Данилку и догадливо прищурил глаза.
- А ведь это, поди, Митька сделал, Первухин. Он ловкач петли издали кидать. Ей-богу, он! - И чем дальше говорил Коля, тем больше в голосе его звучала уверенность. - Ну погоди, мы тебя выведем на чистую воду! погрозил он в тот конец села, где жил Митька, кулацкий сын.
Зорьку закопали, и Коля ушел. Данилка остался один. Он сидел и смотрел на свежий холмик, под которым лежала теперь Зорька, и вдруг вспомнил, как года четыре назад, когда он был совсем еще маленьким (теперь, перейдя во второй класс, Данилка считал себя взрослым), вышел он утром на крыльцо и не поверил своим глазам. Перед ним сидела Зорька, которую он не видел несколько дней, а возле нее копошились щенята! Зорька в знак приветствия постучала по земле хвостом, умильно поглядывая на кусок пшеничного хлеба с маслом в Данилкиной руке. Сидела она царственно, а малыши ползали возле ее ног и не обращали никакого внимания на Данилку. У Данилки глаза разбежались: он не знал, на которого из них смотреть. Два щенка были как Зорька - пестрые, белое с черным; один - весь черный, а лапки белые, будто в вязаных носках; а еще один - весь белый с черными ушами. Зорька улыбалась и постукивала хвостом. Щенок, у которого были черные уши, вдруг чихнул, тонко и смешно, чихнул так, что не удержался на лапках и шлепнулся на животик. Данилка засмеялся. А Зорька мела хвостом по земле, поднимая легкую пыль. Данилка отдал кусок хлеба с маслом собаке. Зорька, вытянув шею, не вставая с места, осторожно взяла кусок, постучала хвостом в знак благодарности и начала есть, слизав сначала масло. Щенки тыкались носом в кусок, пробовали его сосать. Зорька снисходительно и терпеливо ждала, когда ее несмышленыши отстанут от хлеба. Когда щенята отступили, Зорька легла на живот и, зажав кусок передними лапами, съела его до крошки. А щенята вдруг заторкали ее в бок, повалили и, поскуливая, стали жадно сосать. Данилка сел на корточки и следил за ними. А Зорька лежала на боку и смотрела то на Данилку, то на щенят, и в глазах ее были ласка и довольство. На крыльце появилась бабушка, Данилка закричал в восторге:
- Бабушка, бабушка, у Зорьки щенки!
Бабушка всплеснула руками, засуетилась:
- Ах, раскрасавица, ах ты моя матушка, вывела на свет своих деток-то! Сейчас, сейчас, касаточка, я тебя покормлю!..
Бабушка вынесла кусок мяса с костью и дала Зорьке.
- Ешь, моя голубка, ешь, набирайся сил, а то они тебя всю высосут, эти разбойники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17